"это то, чему я тебя учил?"

Глаза Есени наполнились слезами, и девушка резко подалась вперёд, утыкаясь в грудь мужчины. Он глухо отчеканил: «Ну» и поспешил отстранить от себя излишне эмоциональную Стеклову. — За весь год ты поняла лишь одно? Истерить и орать? Это всё, чему ты научилась? Слова Меглина кололи в самое сердце. Его неоправданная строгость горчила на душе Есени. Она смотрела на него и не верила тому, что видит. — Лучше бы ты умер… Осмысловская не верила ни единому слову, что доносились из-за спины. Родион Викторович Меглин явно бредит. Таблетки… ему нужны таблетки. Собрав вещи в сумку, Есеня принялась умещать всю свою волю в кулак для того, чтобы покончиться с этим кошмаром во второй раз, но сыщик не унимался. Он продолжал говорить. Говорить то, что Стеклова даже не пыталась понять. — Что бы не происходило вокруг, ты должна быть собой. Холодной и рассудительной. Это что за следак такой, который от чувств кидается к преступнику? А будь здесь не я… двойка, всем двойка! Слова полоснули девушку по сердцу. Она резко обернулась, услышав знакомые слова из их первого дела. Он… он другой. — Охрана! Глаза Меглина округлились то ли от удивления, то ли от страха. Он так старательно пытался встать с кровати, что на минуту даже потерял равновесие. Есеня голосила громче, зовя на помощь амбалов. — Тише… дура… — зашипел Родион, но было поздно. В палату влетели охранники со шприцами и жгутами. Есеня бросилась к ногам Родиона, умоляя его отпустить её. Мужчина плюхнулся на кровать. Его взгляд блуждал по палате, совершенно пустой и потерянный. Охрана выжидала момент, чтобы обездвижить его. В коридоре слышались шаги Бергича, что звонко сопровождались щелчками его трости. Меглин искренне не понимал, как случилось так, что он снова оказался в ловушке. Разве не этого хотела Есеня? Разве не ради этого все эти муки? — Прошу тебя…. Замолчи… — шептала у ног Меглина Есеня. Никто не понимал, что происходит: охрана следила тупыми взглядами за девушкой, что билась в истерике у ног майора; Бергич умилялся скривлённому в недопонимании лицу товарища; Есеня забылась вовсе, продолжая о чём-то просить возлюбленного. — Я просил тебя лишь об одном … — наконец заговорил Родион. — Держать… — Держать… — эхом донёсся сдавленный голос молодого следователя. Она подняла заплаканные глаза, жадно внимания все слова, что сейчас скажет Меглин. — Меня… — Тебя… — За руку… Они сказали это так тихо, что больше никто в этом мире не мог их понять. Это была их фраза — фраза их запретной любви, полной мучений и боли. Есеня прильнула к возлюбленному, но было поздно — в его плечо вонзилась игла успокоительного. Растроганный Бергич было кинулся к охране, но стало совершенно ясно, что он опоздал. Девушка притянула к себе руку Меглина, но её оттащили. Ей больше не стоило здесь находиться… Пустые глаза майора Меглина, легендарного и до сих пор не понятого, блуждали по потолку, преследуя мух, что танцевали свой особенный танец. Он уже не думал о Есене, не помнил их обещания и даже не хотел вспоминать. Его любовь, такая неясная и грубая, исчезла так же неожиданно, как и появилась. Есеня была совершенно не нужна ему, а проявление чувств оставило ещё один рубец на сердце и пометку в памяти: так делать не стоит. — Он говорил… говорил такие вещи, что… — Есеня путалась в словах, жадно глотая воду. Бергич слушал её, пропуская щедрую половину слов мимо ушей. Он понимал её, понимал её чувства, как понимал и то, что эта доза теперь сломила Меглина окончательно. — Ну не бывает так… не бывает, правда же? Теперь слова следователя вовсе пролетали мимо: он не слушал её, как и она не стремилась услышать его ночь назад. Меглин навсегда останется таким. Лишь крохотный шанс сулил успех на то, что память снова станет ясной… — Он всё вспомнил! — Стеклова закричала так громко, как могла. Она хотела рвануть в палату, упасть в руки Меглина и плакать так долго, как он гладил бы её волосы, говоря о любви. Она бы рассказала ему, как ей было тяжело, а он обязательно понял, ведь он теперь другой: его чувства ясны и понятны, они не имеют фальши и честны, он теперь настоящий… — Он не может быть таким! — Неожиданно резко вставил Бергич, когда в кабинете возник Женя. — Ты это придумала… — Но он же говорил… как человек нормальный… Врач лишь сухо покачал головой. Меглин? Нормальный? Осмысловский машину вёл нервно, часто останавливаясь, чтобы покурить. Эта глупая, ничем не обоснованная ревность, изъедала его изнутри. «Жена» спала, изредка бормоча что-то неясное и бредовое. Как снова выходит так, что Меглин перетягивает одеяло на себя? — Есеня, ну как ты можешь? У нас дочь… — его голос дрогнул. На мгновение лицо Осмысловского выразило ту неописуемую нежность, что люди способны испытывать лишь к своим детям и домашним питомцам. — Порой такое ощущение, что… это только моя дочь… моя… — Родиона… — неожиданно проговорила Есеня. — Что? Машина резко остановилась. Шины взвизгнули и едва ли не загорелись. — Родиона… оставили там… — с трудом продирая глаза ото сна, бормотала Есеня. — Он… он всё вспомнил, мне нужно было узнать о…. Слова её звучали бредом. — Откровенным бредом! — Орал после майор Осмысловский Стеклову. — Она хочет меня пичкать этим бредом! — Ну успокойся, тихо, — с присущей ему строгостью осадил зятя работник юстиции. — Это ещё ничего не значит. — Да дочь наша для неё ничего не значит!