Расплата

Она дышит ровно до того момента, пока дверь не распахивается, и в одночасье появление его изничтожает всю выдержку, копившуюся долгими минутами. Долгими и мучительными. Она должно быть спятила думать о том, чтобы выпрыгнуть из окна в следующую секунду и разбиться насмерть, распластавшись на ровном холодном асфальте неподвижным телом. Мороз рисует непостижимые воображению узоры, трепетно выводя каждую деталь в рисунках, что пропадут уже с наступлением тепла. Продуваемый февральским ветром, кабинет прогревался одними болтающими и не умолкающими студентами и минимальным количеством батарей у стен. В четыре часа дня уже включались уличные фонари, а кампуса университета зажигались светом внутренних и внешних ламп, как по щелчку пальца. От парадных дверей, у которых никогда не скапливалось много снега и до парковок, занятых машинами преподавателей и студентов, от украшенных жёлтыми гирляндами окон общежитий до виднеющихся пестрых рекламных вывесок далеко в городе — всё напоминало и кричало Харуно о её неудаче в попытке уйти раньше домой. Она глядела на сверкающие под фонарями полотна снега с печалью, не находя красоты в зимней сказке. Отчего-то один и тот же вид, открывающийся с шестого этажа, все эти года покрывавший сердце Сакуры необъятным положительными эмоциями, обрёл унылую серость и синеву. В этом не было ничьей вины. Проблема крутилась исключительно в её голове. Опутанные пламенными сетями всколыхнувшихся чувств, рациональные мысли и логика оставили каждую частичку разума выживать в одиночке. Испытание началось с мимолётного мгновения, промелькнувшего перед глазами у многих студентов, но не перед Сакурой. Ино и Темари без умолку обсуждали новинки кинопрокатов, не скупясь на громкость и звучность голосов, пока сидевшая позади них Харуно дожидалась судного часа. Сто раз прокрутило шестое чувство её планы в мясорубке, оставив жалкие куски нетронутыми. Но выпрыгнуть из окна всё же хотелось. Чтобы лёгкость обрести на короткий миг. Не поднимая глаз, она встаёт вместе со всеми, встречая прибывших на семинар преподавателей из разных стран. Многие месяцы их университет готовился к прибытию достопочтенных и знаменитых профессоров, в основном разбирающихся в детской психологии, и обширный семинар, что должен плавно перетечь в довольно серьезную конференцию с участием по желанию вот-вот начнётся после недлительного ожидания оставшихся участников. В пустом листе нового ежедневника, купленного днями ранее, она ставит точку карандашом. Представляет, как придёт домой и откроет оставшиеся запасы алкогольного продовольствия в полке в дверце холодильника. Дотерпит эти два часа, возможно, полезные и однозначно предназначенные для повышения базы знаний. Вот только не на месте вся её концентрация, и в этом тоже нет ничьей вины. Да, ей стоило предвидеть все варианты наступления вражеских сил, но подкорки мозга, распространившие в итоге по всем двум полушариям назойливые переживания, изгнали простым хлопком всякое добротное и спасительное решение. И Сакура впервые чувствует себя одной в фатальном поединке против эмоций. Руки уже опустились. Сил нет, чтобы возразить. — Ты в порядке? — Хината опускает ладонь на её ледяные пальцы, и полный доброты и детской наивности взгляд изумлено по не зажившим царапинам на костяшках проходит. — Будет лучше, если мы сделаем вид, что впервые видим этого человека, — ненавязчиво пожимает плечом Сакура. — Третий курс, сложно будет отыграть, — в поддержку отсмеивается Хьюга. — В этом и дело. Но Хината так и делает. Харуно с одобрением и молчаливой благодарностью подмечает, что подруга не поворачивается в сторону Какаши, акцентируя внимание на голосе говорящего декана. Баритон — резковатый, суховатый и нервирующий не уходит ни от одного присутствующего и это не то, что Сакура хотела бы слышать. Спокойную джазовую музыку в каком-нибудь семейном баре? Да. Ругань соседей сверху и постоянное выяснение неоднозначных отношений и странных похождений? Определенно. Надоедливую рекламу шампуней и сладостей при просмотре фильмов? Конечно, почему бы и нет. Но не рассказ о том, каких высот добились детские психологи за последние двадцать лет, и фальшивую статистику обострения психических заболеваний. Поправив бейдж на халате, она аккуратно отбрасывает карандаш на ежедневник, делая это бесшумно. Краем глаза видит смирно сидящего Хатаке Какаши, что будто не дышит под своей маской. В том же ряду, что и Сакура, через четыре сиденья, одно из которых свободно. Ах, точно, супружеская пара — её соседи сверху — накануне вроде как подрались, исходя из звуков и грохота. И человек, по правую руку Какаши находящийся, словно специально устроился так, что весь профиль пепельноволосого без труда разглядеть можно, будучи слепым. Эти острые линии лица его, в спешке расчесанные пряди, торчащие всегда в разные стороны, взор тёмных коньячных зениц, направленный исключительно на публику. Ему все равно на неё? Нет. Правый мизинец оглаживает нервно указательный у другой руки, и Харуно распознаёт этот жест, как подтверждение той же суматохи мыслей в голове. Ровно, как и у неё.

***

У неё в комнате не бывает грязно. От слова «совсем». На полках прибрано, и малейший мусор моментально отправляются в урну, что очищается каждый час. У неё развиты навязчивые паранойи, и страх подцепить аллергию от пыли или увидеть мошек буквально въелся намертво в мозг, не отпуская. Спасительный свет Сакура никогда не выключает, потому что спит одна и нет в спальне соседа. Пустая кровать всегда во снах прогибается под весом чужих и неприятных силуэтов, пытающихся её задушить и убить. Сон столь же мал, как и тепла от батарей в общежитии. Поэтому перед тем как лечь она спускается в кладовые, где ей выдают два пуховых одеяла. Этого бывает достаточно зимой, чтобы заснуть, не отвлекаясь на мороз, расползающийся колючими линиями до ключиц. Харуно ненавидит холод. И поэтому отсиживается у тёплого камина в холле для студентов с книгой до полуночи. Согретая на непродолжительное время поднимается на ватных ногах к себе, подошвой тапочек шаркая об пол. Нет сил нормально идти — только ползти. Ночью становится ещё холоднее и температура падает на четыре градуса. Весьма ожидаемо. Завернутая в одеяла, она отпирает дверь от комнаты своей, потирает чешущийся кончик носа и зябко вздрагивает. Холод обволакивает прозрачной вуалью, забирается под кожу, заставляя дрожать. Чересчур вымотанная и уставшая, Сакура падает на кровать, неосознанно вдыхая с наслаждением запах новой простыни. Переворачивается на спину, очерчивая по цветным границам пустым взглядом нарисованные с Хинатой цветы на потолке. — У той хризантемы кривой листок, — приглушённо проговаривает Какаши, лежа на нетронутой второй кровати. — Знаю, — безразлично отвечает она ему. Поворачивает голову, думая, что снова кошмар приснился или таково наказание её. Натыкается взором на преспокойного Хатаке, разглядывающего нарисованные растения, и в склерах против воли рассудка слёзы собираются. Горькие и обжигающие, что пробирающий иглами холод отступает. — Ты давно тут? — Относительно. Подумывал подремать, но ты пришла. — Я не звала тебя и в той кровати нет простыни. — Переживу, — монотонно бросает он, наконец повернувшись к ней. — Почему ты ушла с конференции? — Голова разболелась. — Всё из-за меня, — не спрашивает, а подтверждает, по-обидному для неё усмехнувшись. — Пропустила интересное обсуждение детского воспитания. В глазах его нет злости на неё. Только непроницаемый омут, за которым не разглядеть истинных чувств. Она привыкла. Она не жалуется на подобное. Само появление в поздний час — подарок судьбы, правда нежданный и вызвавший неконтролируемый плач, но Сакура не возмущается. Слезами себя согревает, не понимая, почему к человеку напротив ощущает лишь тугую и перехватывающую запястья обиду. Любовь ведь должна быть, разве нет? Та, что после долгой разлуки способна мосты склеить и обрубленное дерево восстановить. Впервые за три года проживания ей душно. В не прогретой комнате, где каждый сантиметр пропитан невообразимым морозом, кожа щёк полыхает, а грудь сгорает в огне противоречий. Шмыгнув и шумно воздух ртом вобрав, она нехотя приподнимается, понуро опустив подбородок. Форточку распахивает, позволяя безжалостному потоку ветра ворваться внутрь и охладить пыл. И даже так не выходит успокоиться. — Закрой, простудишься, — беспрекословно проговаривает Какаши. — Дышать трудно в душноте, — бурчит Харуно. — Отдай тогда одеяла мне, я не против, и лежи без них, — резонно предлагает он, посматривая на неё. — Но закрой окно. Против сказать ничего не может, нутром соглашаясь с ним. На носу экзамены, и ни одного выученного билета. — Что ты тут делаешь? — Спрашивает Сакура, прислонившись к ледяному подоконнику. Знать ответа не хочет, но смотрит на него, не отрываясь, будто в первый раз. Пальцы сами собой тянутся к пепельным волосам, рёбра раздавливает под тяжестью проснувшейся разлуки, и смесь смертельных для неё предположений проливается горючей жидкостью. Едко пахнущей и дурманящей. И прежде чем Хатаке в спокойной манере разрушит ее в последний раз, Харуно на миг забывается, вспоминая, как встретила этого человека пять лет назад в пыльном ковбойском баре, когда ехала к родителям. От воспоминаний жало тоски проникло в плоть, распространив судорожную панику. Так много прошло, и так мало одновременно. — Узнал, что не высыпаешься из-за кошмаров, — объясняет Какаши, не переставая глядеть на неё. — Что-то серьезное? Когда Сакура рассталась с Саске, то перестала, казалось, существовать для него. Полгода после расставания с Хатаке прошли в недосыпах и расстройствах, сказавшихся на психическом здоровье, что заметно пошатнулось. И почему-то для Какаши она не исчезла. Постоянные таблетки, провоцирующие больше нервные срывы, кончались после месяца употребления, а увеличивающиеся конспекты хоронили девушку в яме, вырытой её же руками. Давление убивало, превращало в существо, неспособное радоваться и виной тому был не Какаши, и не расставание с ним. Всё происходящее с Сакурой не было ничьей виной. От затуманенных и порой раздражающих размышлений о собственной никчемности хотелось не просыпаться и до безудержных истерик, остающихся глубоко внутри под слоями затвердевшего и омертвелого равнодушия. И на секунду она задыхается его ответом, чувствуя полную парализованность. Она забыла про него, обрывками прошлого лишь единожды в неделю терзая себя. По банальной злости не хотела принимать то, что работа стояла у него на первом месте, и переезд его в другое место уже был распланирован им самим. Сакура самонадеянно думала, что за те восемь месяцев сблизилась достаточно, чтобы стать веской причиной не уезжать и не оставлять. Учёба и одиночество помогли поломать ей розовые очки, что свалились наземь в одну секунду. — Следствие плохого режима сна, — неопределённо говорит Харуно. Снова холод окутывает, не оставляя ни на секунду. Так, что мириады мурашек охватывают поочередно видимые и невидимые части тела, вынуждая сжаться. Она знает, Какаши не поверил. Он мало когда ей верил, и тёмные зеницы всегда выхватывали правду из её подсознания, что выдавало неуверенными жестами и мимикой. Маску стягивает одним движением, показывая полностью лицо, и дюйм за дюймом покрывало немое осуждение. Сакуре нечем крыться и нечем защищаться. Обнаженно показав ту грусть от его внезапного появления, Харуно уже дала ему честный ответ. Устало выдохнув и поразмыслив пару минут, Какаши подзывает её к себе, и девушка, в смятении подбирая одеяло, босыми ступнями переступает прочерченную в уме красным линию. Должно быть снова повелась и не имеет возможности отказаться, что сердце на мгновение замирает и безжалостно заполняется необъяснимой нежностью. Догадывается наверняка она, что нежность эта позже превратится в яд. Вопрос продолжительности зависит от неё одной. Не спрашивая и ни говоря ни слова залезает на него, руки положа на его плечи. Этого достаточно, чтобы по паутине вен и артерий пронеслась пламенная вера, из пепла восставшая, подобно Фениксу. Веки её смыкаются, а слух улавливает каждый глухой стук сердца Какаши, ладонь мужская волосы нежно-розовые перебирает с осторожностью, пока вторая обнимает и прижимает ближе. Взгляда не прячет Сакура, на локтях приподнимается, над ним нависая, и кончиком носа касается его прохладной щеки. Слабость свинцом наливает мышцы, а измотанная и истерзанная душа требует отдыха. Харуно игнорирует их, видя перед собой только то, что хотела видеть в моменты пробуждений от страшных снов. Не сдерживается и кончиками пальцев проводит по линии челюсти, в губы ему выдыхает, голову роняя, и от смешка его кончики её губ подрагивают в улыбке. Невесомым и слабым поцелуем одаривает, хочет сползти и у стены занять место. Останавливается лишь от того, что Хатаке не отпускает, пальцы их сплетая и порывом жадной ласки обрушивается на неё. Это даёт Сакуре ту надежду на беспечное и счастливое будущее. Фантазией она и вырисованной алыми красками остаётся гореть в черепной коробке. Ровно до того момента, пока дверь не отворяется, и скучающий взор её не встречается с вошедшим в аудиторию Какаши Хатаке. Он по-прежнему на неё не смотрит. А Сакура всё думает о приоткрытом окне шестого этажа.