Иногда начинает казаться, что неразрешенные дела и неполученные ответы затягивают время в разы. Час становится месяцем, а собственный дом чуть ли не тюрьмой. Становишься затворником собственной комнаты и сидишь в ржавой клетке со сломанным замком, как собачка на привязи в душащем ошейнике. В эту клетку не проникает ни луча света, ни капли воды, и иногда кажется, что даже ни куба воздуха. И тебе остаётся только сидеть и дышать через рот, стирая со лба испарину. Так себя чувствовал Чуя, который день не в силах встать с кровати. Ему удалось приободрить Акутагаву, а собственный настрой упал ниже плинтуса. Рюноскэ может и не показывал своего волнения, но, по крайней мере, в непосредственной близости с Накахарой находился с расслабленной улыбкой, блаженно потягивая чай.
Что поделать, такая натура Чуи — поддерживай и успокаивай друзей, хотя сам разбит на мелкие осколки. Несмотря на то, что падаешь в пропасть, растворяясь в кислоте собственных мыслей, и ничего не чувствуешь. К черту чувства. И ни в коем случае не показывай свою слабость — негласное вето. Улыбайся, натягивая самую добродушную улыбку, спрашивай как дела, интересуйся остальными, но забудь про себя и избегай таких разговоров. Стань острой ледышкой, которая прикидывается солнечным зайчиком. И не важно, что ты сгораешь до тла, не оставляя за собой и следа едкого пепла. Обжигай только себя. И не важно, что ты потерялся в собственных эмоциях и не чувствуешь себя живым. И не важно, что уже несколько дней ты спишь по пятнадцать часов, а остальной промежуток времени находишься в унылой угнетенности.
Прошло две недели. Чуя по-прежнему ходил в колледж, близилась сессия, которой, к слову, никто рад не был, так как сдавать практику на инструментах и сольфеджио было воистину сложнее, чем в совершенстве выучить латынь. Учителя, в начале года мягкие, к середине декабря посуровели и завалили студентов тестами и дополнительными по инструментам, и Накахара все меньше спал на рабочей неделе, ведь не в его приоритетах бросать подработки, и Акутагава постоянно говорил, что он как белка в колесе. С учебы на работу, с работы в кровать, и так по кругу. Выпивая литры кофе и энергетиков, по ночам парень стоял на смене в баре, днём, отпрашиваясь с не очень важных пар, — у прилавка спортивного магазина, и к концу дня был без сил. Зато так у него оставалось меньше времени на подумать. А думать можно было много о чем.
Через четыре дня после визита в клинику к Дазаю его каким-то чудом выписали оттуда, не без материальной помощи Кое, думал Чуя, и он вернулся на учебу. Правда, взгляд его стал ещё холоднее, и он не разговаривал вообще ни с кем, изредка сухо здороваясь с Ацуши или Акутагавой. Накаджима, который не навещал Дазая, уезжая к родным, был искренне удивлен, узнав о его новом поведении. Услышав такое «радушное приветствие», даже обиделся. Накахара же для Осаму будто вовсе испарился. Он игнорировал присутствие рыжеволосого, что последнего неимоверно бесило. Взгляд брюнета проходил сквозь парня и направлялся куда-то в стену. Чуя наблюдал за ним: на парах он сидел в самом конце, уткнувшись лицом в парту и накрывшись руками. Глаза Дазая не выражали ничего. Безразличие. Это кололо по гордости Накахары.
Иногда Чуя задумывался, «А может, к черту все это? Может, уехать отсюда навсегда, не предупредив никого, купить последний билет в один конец, сев в покоцанный локомотив, обрезать волосы, покраситься в зелёный, нарастить ногти, вести двойную жизнь в каком-нибудь залупном баре, скажем, Нью-Джерси, и пить целыми днями мерзкий «Блэк Бакарди», заправленный кокосовым сиропом, играть на гитаре до посинения пальцев на станции метро, смешно выставив шляпу для монет на потеху прохожим, курить навороченный «айкос», вести себя дерзко и раскованно, перестать стесняться всего и себя, жить полной жизнью, дышать дымом колес машин, снимать проституток, трахаться до потери пульса и забыть обо всем на свете?»
Такие мысли часто заставали врасплох, и отделаться от навязчивой идеи казалось нереальным, так как она была далеко не сюрреалистической, а вполне исполнимой. А что? Чуя освободился от ответственности отца, живёт сам по себе с лучшим другом, состоит в горе-группе, ходит в желанный колледж. И все сделал сам. Заработал приличную сумму денег без чьей-либо помощи. И все же, каждый раз что-то останавливало. А именно, тот самый лучший друг Рюноскэ, без чьего постоянного кашля и сиплого голоса парень уже не представлял нового дня, его заботливая младшая сестричка, частенько готовящая еду для незадачливых студентов, вечно помирающих с голода, Ацуши, который одним своим настроем дарил улыбку и чувство спокойствия, ощущение, что все наладится, пускай не совсем правдивое, но рядом с ним было хорошо, Тачихара, странный, но славный парень, до пизды щедрый и добродушный, Отец?
Отец… Несмотря на то, что Чуя сбежал от него, поджав хвост, несмотря на строгость, Чуя рос сытым и образованным, был окружён чистыми вещами и даже сухими, скупыми, но поцелуями в щеку. Всегда получал самые лучшие подарки и совсем редко ловил подобие улыбки. Возможно, Мори просто не был способен на что-то большее, собственное воспитание всё-таки сказывается на людях. Чуя видел его родителей лишь на фотографиях, но даже от их огромных портретов в убого-роскошной выцвевшей золотистой рамке веяло безнадежным несчастьем, и парень буквально осязал его: густое, липкое, вязкое и неприятное. Злость на отца давно прошла, и Чуя уже не помнил до конца, как он ушел. Жизнь в доме Акутагавы стала обыденностью. Теперь рыжеволосый скорее корил себя за такую глупость, казался себе глупым подростком, который после ссоры с родаками сбежал через окно в попытке показать характер, «Вы мне никто, и звать вас никак». Хотя Накахара, наверное, в душе и остался тем смешным подростком. Иногда собственная наивность и бесшабашность поражала. Он даже не перезвонил отцу… Возможно, он беспокоится. Хотя с огаевскими связями нетрудно было выяснить, где находится сын. Надо перезвонить Мори. Так как после звонка он до сих пор не предпринял попыток разыскать Чую, значит, он не так зол. И все же что-то явно было не так. Никогда раньше, когда Чуя ещё был ребёнком, он не спускал сыну вольностей. И тем более не поощрял добровольный уход из университета, побег из дома и игнорирование звонков. Но рыжеволосый уже далеко не ребенок. По крайней мере, по паспорту.
Но омрачал Чую не предстоящий тяжёлый разговор с отцом. Причиной волнения парня был последний человек, который удерживал Чую в Йокогаме. Человек, который перевернул жизнь парня своим появлением и своими действиями. Человек, который подорвал доверие к себе. Человек, который вызывал к себе смешанные чувства, человек, из-за которого желание напиться возрастало. Человек, который был причиной апатии у Накахары. Дазай-сука-Осаму.
Чуя откровенно устал копаться в себе в поисках ответа, что так сильно связало его с Осаму. Они совершенно разные, ходячие антиподы: сам Чуя, грубоватый и нервозный, легко раздражающийся, слишком эмоциональный, парень моментально разгорался, но так же быстро потухал, был заносчив перед чужими людьми, но на самом деле до жути неуверен в себе, мог часами копаться в собственной голове, зависать с гитарой в руках, напевая старомодные песни наподобие «Bad Romance» или «Stereo Hearts», а потом в бешенстве бить стену кулаком, потому что запнулся на последнем куплете, и Дазай — эдакий «антагонист» всего и вся, эмоции которого считать практически невозможно, вечно хмурый, лицемерный, лживый и до чёртиков непостоянный. Острый на язык и холодный до чувств. Нереальным казалось вывести его из себя, или хотя бы понять, когда он по-настоящему искренен. Чуя до сих пор помнил его пальцы на своих щеках и тут же розовел, глубоко внутри надеясь, что этот порыв был бескорыстен. Натуральная бомба замедленного действия.
Чуя раздраженно перевернулся на другой бок. Бесполезно было убеждать себя перестать о нем думать. И каждый раз как первый. Неужели Чую он
заинтересовал? Но ведь есть разные понятия заинтересованности, и ответ на этот вопрос Чую пугал. Обыкновенный синдром спасателя — парню хотелось помочь шатену, закрыв глаза на его унижения и колкости. Чувствуя себя при этом обезьяной на планете гранат. Один неверный шаг, и всё обратится в крах
Чуя настолько увлекся, что полностью забил на свои потребности и дела, пытаясь помочь всем: угнетенному Рюноскэ, неблагодарному Дазаю, которого, казалось, все устраивало, чем он ещё больше раздражал. Сам того не заметив, рыжеволосый становился все более полым внутри. Иногда он забывал, что нужно есть или пить, и чуть ли не помирал от обезвоживания.
Как же временами Накахаре хотелось убить все эти проблемы, разрешать, раскромсать, изорвать, утопить… Сжечь. Унести все раздражители. С безумной улыбкой избавляться от трудностей, зловещим смехом изгнать их. Может, тогда наконец станет легче, и будет возможно вдохнуть полной грудью. Все кажется таким серым, может, огонь раскрасит все вокруг в разные цвета. Красный, багряный, бордовый — отенок мести и страсти. Сумасшедший дуэт, крышесносные ощущения. А после несколько часов забытья. И возможно будет насладиться абсолютной тишиной.
Чуя поднялся на кровати. Все несчастья… В огне? Парень лихорадочно обвел комнату взглядом. В глазах тут же потемнело, его затошнило. Недели без нормального питания дали о себе знать. С сильным головокружением парень встал на ноги, под коленями хрустнуло. С тяжёлым вздохом Чуя подошёл к стене, сняв с нее гитару. На ней был небольшой слой пыли, который он сдул, и вернулся на теплую насиженную кровать. Она была изрядно помята, но сейчас это было не столь важно. Чуя со вздохом провел рукой по струнам, и пробормотал «Все проблемы… В огонь. Нет. Все проблемы на костер… Не подходит. Блять, все чёртовы несчатья в горящую кучу» — наугад ударил по нескольким струнам, пытаясь спарить слова с мелодией. Дело шло туго, но музыка расслабляла парня, и он втянулся довольно быстро. Ненавязчивый тембр, вторая и третья струна — и слова уже складывались в рифму. Главное не забыть их. Чуя понял, что точно не запомнит, на таком-то порыве вдохновения, и включил на телефоне диктофон, снова взялся за гитару. «It goes, all my troubles on a burning pile» — пропел Чуя и, недолго проиграв мелодию, подумал, и продолжил, растягивая губы в ухмылке. «All lit up and I start to smile»
Лучше бы и вправду все вспыхнуло. Чуя долго мечтал, как будет действовать дальше: будет ли он с остервенением ходить по сгоревшим несчастьям, вдруг они вероломно перекинут огонь на парня?
«If I catch fire then I change my aim
Throw my troubles at the pearly gates»
***
— Порой я удивляюсь тебе, Чу, — Акутагава восторженно держал в руках потёртый листок бумаги, на котором Накахара вчера пол ночи списывал собственные слова песни с динамика телефона. Песня получилась заводная, и парни решили собраться, чтобы попробовать настроить инструменты под текст. Остановились они в квартире Ацуши. Блондин недавно начал снимать ее в общежитии, и, несмотря на скромные размеры, она была уютна и комфортна. Приглашение отправили и Дазаю… Даже не сомневаясь в том, что оно останется проигнорировано.
— И как у тебя в такой короткий срок удается написать такую приличную песню? — Ацуши присел рядом с брюнетом, тоже заглядывая в листок. В какой-то момент Чуе показалось, что они сидят слишком близко. И правда, подбородок Ацуши едва ли не касался шеи Аку. Последний заметил взгляд рыжеволосого и слегка придвинул листок ближе к Накаджиме, а сам отсел. Накахара отвёл глаза в сторону, слегка ухмыляясь.
— Скорострел, — фыркнул Рюноскэ.
— Да кто бы говорил, — в тон парню ответил Чуя, продолжая улыбаться.
— А ты- — начал Ацуши, удивлённо косясь на сидящего напротив парня, но Накахара быстро перебил его:
— Я не проверял, но даю пари, что двух минут ему хватит, Ацу-кун. — весело протянул Рыжеволосый, откидываясь на диване, — А ты как думаешь? — Чуя начал сверлить блондина неоднозначным взглядом. Накаджима от таких разговоров побледнел и сильнее сжал листок в руках. Что с него взять, Накахара даже не слышал, чтобы он матерился, что говорить о темах большей значимости. Не то чтобы Чуя сам был в таком знатоком… Но лучше хоть что-то, чем совсем ничего, правда?
— Ты таким образом типа свою импотенцию пытаешься скрыть, Чу? Или пассивность? — На последних словах в глазах Рюноскэ заиграли чертики.
— В задницу свои жалкие оправдания и отводки от основной темы засунь, Аку, — Чуя резко поднялся, подскочил к брюнету и притворно замахнулся в ударе, но, не увидев особой реакции, в конец вышел из себя и легко ударил того по голове.
— Как больно, — с сарказмом протянул Акутагава, растягиваясь на диване. Выждав несколько секунд, он резко вскочил и дал подзатыльник растерявшемуся Чуе. Тот, не ожидавший такой подставы, с ожесточением повалил парня на пол, пытаясь задеть того, но Рюноскэ яростно отражал его атаки, при этом бормоча что-то об агрессивных рыжих сучках. Ахуевшему от жизни Накаджиме оставалось лишь таращиться на разыгравшуюся битву. В конце концов Чуя оказался прижат к полу руками и ногами, продолжая осыпать Рюноскэ проклятиями, а тот лишь засмеялся, глядя на жалкие попытки вырваться.
— Кажется, кое-кто сейчас признал свою пассивность, да, Чуя-кун? — спросил Ацуши. Рыжеволосый ошарашенно перевел на него взгляд.
— И ты туда же? — Чуя оттолкнул от себя Рюноскэ, надувшись. — Я разочарован.
— Завидуй молча, что к твоему виду половой активности никто присоединяться не хочет, — хмыкнул Рю. Обида тут же мигом испарилась, и Чуя подскочил на ногах.
— Я бы не был так уверен, — хитро улыбнулся он, красноречиво глядя на брюнета. Аку благополучно проигноривал недвусмысленную фразу.
— Думаю, пора начинать работать, — протянул он, — Ацуши, — Рюноскэ посмотрел на парня, закусив губу, — в этот раз ударного понадобится больше и сильнее, — блондин кивнул, отходя к одинокому барабану, стараясь сосредоточиться. Послышались удары, но играл Накаджима так неуверенно, что Чуя присоединился, и теперь у Ацуши был сольный и струнный аккомпанемент. Бить он начал, понемногу попадая в такт. Только на одной строчке «It goes, all my troubles on a burning pile» парень сначала отбивал по семь ударов, потом по четыре, а потом Чуе захотелось повеситься на струнах гитары. Но Акутагава имел такое
трепетное отношениее к своему старому инструменту, так что Накахара попытался успокоиться, ущипнув себя за ногу. В ушах начинало звенеть от постоянных ударов. Наконец, раз через раз он все же ударил по пять-шесть раз, немного больше разобравшись, как работает ударение, и дело пошло быстрее. Через некоторое время, отложив палочки, Ацуши взял нотную тетрадь, вывел нотный ключ и принялся судорожно записывать ноты, пока они не вылетели из головы. Свои Накахара уже записал, это оказалось в разы легче, чем в прошлый раз, он просто расставил ударения, и по ним считал аккорды. А Акутагаве пришлось труднее. Синтезатор хоть и был новехоньким, разобраться с ним было не легче, чем с аккордеоном. Парни втроём нажимали на клавиши, а Накахара одновременно напевал мелодию на гитаре. В конце пальцы Чуи посинели и ныли от боли.
— Что насчёт выступления в «Като Хилз»? Чизу отклонил предложение? — поинтересовался Чуя, стиснув в руках гитару. Ещё после выпуска ролика с живым звуком на «Ютуб» парням пришло сообщение с запросом на выступление с песней «Virbatim» и ещё несколькими, но тогда всем труднее было соображать.
— Оно висит в воздухе, — Рю закончил записывать собственные ноты и взял свою чашку с чаем. Отпив, он поставил её на столик, махнув рукой на возмутившегося Ацуши, ведь «Убери, а то стол загниет, это же дерево, Рюноскэ, мать твою!» — «Что тебе нужно от моей матери?» — Но все ещё непонятна ситуация с Дазаем. — Чуя поморщился. Любой разговор сейчас рано или поздно заканчивался «Дазаем». Он был везде, и в голове парня тоже. Правая ладонь будто до сих пор горела, там где до неё дотрагивался Осаму. В очередной раз Чуя задумался о нем. Щеки ни с того ни с сего стали пунцовые, начав гореть. С каких это пор рыжеволосый не может выбросить кого-то из головы? — Он отказывается идти с нами на контакт, а без него у нас нет басиста.
— Можно попробовать попросить кого-то выступить с нами, — Ацуши вытирал остывший чай со столика, угрозами и шантажом заставив Рюноскэ убрать чашку.
— Какой идиот согласится играть, в канун сессии-то? — усмехнулся Акутагава. И был прав. У парней каким-то чудом выкроился выходной, в который они собрались, чтобы написать ноты к песне. А в последнее время это было поистине редкость. Все были завалены рефератами и заданиями, индивидуальными представлениями своих инструментов: в начале семестра каждый выбрал себе тот, который будут играть на экзамене. Туже всех пришлось Рюноскэ: он поменял свой инструмент посередине учебы, и теперь перестраивал все ноты.
— Ты и согласился, так что все в порядке, — фыркнул Накахара. Рю медленно перевел на парня взгляд, предсказывающий скорую смерть.
— Заметь, что я предложил, а вот ты и Дазай согласился, — спокойно произнес Рю, потягивая чай. Опять Дазай, и опять в голову вернулись навязчивые мысли о нем. Чуя чертыхнулся про себя, и уши порозовели. — И кто из нас идиот?
— Ты.
— Да пошел ты! — В Чую полетела тяжёлая подушка. Парень охнул и, взяв ее двумя руками, швырнул обратно, но она, не долетев, шлёпнулась на пол.
— Мазила.
— Да сколько можно язвить, а? — раздражённо дёрнул Акутагаву Ацуши. Тот немного стушевался, но, увидев насмешливый взгляд Накаджимы, расслабился.
Чуя уселся на мягкий пуф в углу комнаты, взяв в руку свое старое укулеле. Такое потертое, пахнущее выцвевшей древесиной, родное, оно пахло самыми приятными воспоминаниями. Чуя невольно вспомнил то время, когда тайком от отца играл на нем простейшие мелодии, заперевшись на чердаке. Тогда он очень боялся, что Мори может выбросить его, ведь «На жизнь так не заработаешь. Найди себе хобби, которое будет тебя обеспечивать».
Чуя все ещё полыхал, и сами того не осознавая, ноющие пальцы потянулись к струнам.
«Well, my hands are shaky and my knees are weak
I can't seem to stand on my own two feet.»
Акутагава и Ацуши удивлённо обернулись, но ничего не сказали. Им очень нравилось слушать пение Чуи, особенно вот такое, домашнее и уютное, непринужденное.
«Who do you think of when you have such luck?»
— «All Shook Up»? Высоко берешь, чувак, — тихо сказал Акутагава, закрыв глаза. Песня о любви? Чуя внезапно поперхнулся. Почему именно такая песня пришла на ум после разговора о
нем? Чуя тяжело вздохнул. Как же херово. Это очень херово, блять! Пальцы Чуи замерли, и мелодия остановилась.
— Чу, ты чего? — Ацуши приподнялся и поставил пустую чашку.
— Закончишь? — С надеждой поинтересовался обездвиженный Рю. Хорошая музыка очень хорошо расслабляет, а ещё лучше, когда рядом с тобой лежит белобрысая макушка, на плечо которой можно опустить голову, что парень и сделал. Ацуши зарделся, но Чуя, сидевший к ним спиной, или не заметил, или сделал вид, что не заметил, и вновь взял в руку укулеле
Слова сами выходили из глотки. Чуя изо всех сил ударил по струнам.
«I'm in love
I'm all shook up.»
***
— Сейчас вернусь.
После воспроизведения такой песни Чуя окончательно разомлел. Последние недели он чувствовал себя растекшейся амебой, которая только и делает, что извивается всем своим склизким мерзким тельцем в грязной луже. Парень вышел из комнаты вместе с укулеле и тихо выскользнул на улицу. По телу пробежала мелкая дрожь.
Декабрь дал о себе знать: лёгкий иней на окнах вырисовывал странные узоры, похожие на иероглифы древних рун. Морозный ветер изо всех сил ударил по рукам рыжеволосого и залез под рукава. Чуя поежился. Выбегать в толстовке было не самой хорошей идеей. Он накинул капюшон на голову и уселся на порог. В холодеющих руках сжалась гитарка. Чуя стал легко наигрывать «I'm in love, I'm all shook up», и после нескольких минут игры поднес руку ко рту и подул. Ей это не помогло, и Накахара начал разглядывать пальцы: все в вмятинах от гитарных струн, некоторые ногти посинели, фаланги покраснели и слегка подрагивали.
— Ты не пробовал пользоваться медиатором?
Чуя поднял голову и приоткрыл рот, выпустив пар теплого воздуха. Что-то начало потрескивать внутри парня. Громко треснуло и поломалось, а розовые руки сильнее сжали инструмент. Температура тела резко поднялась, и он сжался. Мелкий снег падал на рыжие волосы, но он даже не попытался его смахнуть.
Перед Накахарой стоял Дазай.
