Музыка Нашей Души

— Насколько сильно мы огребем от утреннего, уже протрезвевшего Акутагавы? — спросил Чуя, затягиваясь мятной сигаретой, бесцеремонно забранной у Дазая, который сидел на балконе рядом, крутя в руках зажигалку. — Я предпочитаю не думать о последствиях, тем более таких ужасающих, — легко ответил Дазай, вороша волосы, — Опустим этот момент, чиби. — Смотри чтобы у тебя что-то не опустилось. — съязвил Накахара, последний раз глубоко затягиваясь, и, не торопясь выдыхать дым, смял недокуренную сигарету. — А ты горишь желанием проверить? — поинтересовался Осаму и ойкнул, увидев сломанную сигарету. Чуя неоднозначно хмыкнул и потянулся к подбородку парня. Оторопевший Дазай успел увидеть, как красивое лицо парня прижалось к чужим губам своими, выдыхая дым в рот Осаму, и быстро отстраняясь. Он вышел через нос парня, заставив его начать задыхаться, но спустя пару глубоких вздохов он начал дышать ровно. — Сигареты были хорошие, — наконец произнес Дазай, — Надо будет купить ещё раз. — У меня есть ещё одна. — Ты же… — Нет. Она моя. — Жмот. Чуя потянулся чтобы забрать зажигалку из рук парня, который завел одну из рук за спину, а другой схватил Чую за кисть и повалил на живот. Оба неловко грохнулись — Дазай на спину, а Чуя на Дазая. Чую внезапно кинуло в пот — непосредственная близость с Дазаем всегда смущала его, и стараясь не показывать свою неловкость, он удобней уставился сверху, свесив руки по обе стороны торса Осаму, и аккуратно устроил голову. Темная ночь разрывалась криками людей и взрывами петард, шорохом из недр дома Акутагавы и запахом суеты. Казалось, что никто не спал в этот час — что в этот день весь мир забывал про часы, наслаждаясь друг другом и сладкой пряной зимой. — Если бы мы жили в другой вселенной, как ты думаешь, куда бы мы попали? — спросил Чуя, вслепую найдя запястье Осаму, слегка размотал вездесущий бинт, поглаживая объемные шрамы пальцем. — Никогда не думал об этом, — Дазай слегка поежился от прикосновения, но руку не убрал, — Может быть, работа детектива недооценена. — Детектива? — Чуя недоверчиво покосился на парня, — Насколько должны отчаяться люди там, чтобы взять на работу тебя? — Говорю же, недооцененная профессия. Хотелось бы спасать и помогать людям. — А как же мафия? Горы трупов и сломанные челюсти? И ты променял все это на работу детективчика? Тетушка Кое будет в ярости. — Видишь ли, мафии мне и в жизни хватает, да и послушным пасынком я никогда не был. — Оу? Не любишь, когда тебе приказывают? — улыбнулся Чуя, мстительно щипая парня за бок. — А ты? — вопросом на вопрос ответил он парню. — Я сбежал из дома главаря мафиози и ушел из престижного вуза в музыкальное училище, как думаешь? — Чуя одарил парня насмешливым взглядом; его пальцы сильнее сжали бедро Дазая, уже не щипая, а поглаживая. — Это должен был быть дерти толк*, а ты все испортил. — смущённо буркнул Дазай, давая парню лёгкий подзатыльник. Красным и незнающим, что ответить он нравился Чуе ещё больше. — Если ты собирался меня зацеловать, то я вообще-то люблю понежнее, — без капли стеснения выдал Чуя, с удовольствием наблюдая, как в бледном свете тусклой комнаты алая краска заливает шею парня, и тихо хихикнул, пряча улыбку в кулак. — Ты когда-нибудь перестанешь портить момент, или в крови кровожадных мафиози не осталось места для капли грязных прелюдий? — Для капли нет, но имеется пустой графин, — неоднозначно хмыкнул Чуя, рассматривая лицо собеседника. Он знал Дазая почти полгода, и за это время он изменился. Взгляд стал другим. Более теплым и открытым, смотрел будто насквозь но это было приятно. Словно лучик солнца, ласково выглянувший из недр окна, , который аккуратно поглаживает тебя, даря лёгкое покалывание в коже и заставляющий тебя жмуриться от слишком яркого света. Солнце после дождя. До жути неоднозначно, но с Дазаем последнее время было спокойнее. Раньше Чуя испытывал напряжение или ему было некомфортно. А связано ли это с. — Как продвигаются дела с терапией? — осторожно спросил Чуя, следя за реакцией Дазая, потому что он не знал, как тот отреагирует. Может, он разозлится и скинет с себя Чую, нагрубит и оставит в тишине, а может промолчит и между ними снова возникнет недопонимание. — Все хорошо, — спокойно ответил Осаму, но Чуя успел заметить огонек беспокойства в его глазах, — Правда. Я чист. Уже долго. — В этом я не сомневался, — честно ответил Чуя. — Но должны же быть последствия, ты же не один день на игле сидел. — Они есть, — пожал плечами Дазай, становлюсь все более нервным, — Но я к этому приспособился. Тяжелее было в первые месяцы. Сначала я бился головой о стены, потом массово резал тело. Почти все это — он указал на бинты, — сделано в период экстренной реабилитации. — Но ещё недавно я видел свежие шрамы, Осаму. — Это вошло в привычку. Зато меня не тянет на иглу. — Знаешь, если бы ты нашел менее рукоприкладную вещицу для отвлечения, было бы замечательно. — Это самый лёгкий. Все-таки я заключил с тобой пинки промис, это важнее, — притворно хмыкнул Дазай, выставляя вперёд мизинец. Чуя цокнул языком, и тут же вспомнил про тогда шутливое обещание, которое, к его удивлению, из всех вещей, Дазай воспринял серьезно. Обещание на мизинцах. Что может быть смехотворней? — Мне все равно не нравится, что ты это делаешь, — развел руки Чуя, неодобрительно глядя на бинтованные руки. — Оу? Так тебе не все равно на меня? Я всегда это знал. — Просто не хочу, чтобы у будущего трупа последний разговор был со мной. — От порезов не умирают, милый. — Но умирают от того, что следует после порезов, — стараясь не сильно обращать внимания на «милый», ответил Чуя, — От суицидальных мыслей, Осаму. Дазай ничего не сказал в ответ, думая о тех самых «суицидальных мыслей» и что они несут за собой. Навязчивые мысли, потеря интереса к жизни, исхудание, темные синяки. Перед глазами встала пелена, навевая воспоминания. Двое молодых людей стояли на окраине дороги, потирая руки от холода. Канун рождества выдавался морозный, и раскрасневшиеся щеки студентов весело шевелились, и время от времени парень и девушка хлопали друг друга по щекам, задорно хохоча. Темнокожая девушка была одета не по погоде: белое ажурное платье и огромные резиновые туфли на платформе явно не вписывались, но девушка не сильно беспокоилась, благополучно отобрав у парня куртку. Ее глаза блестели из-за глиттера под нижним веком, а ресницы окрашены белой тушью. Экстраординарно, нечего сказать. Худые плечи девушки подрагивали при сильном дуновении ветра, но в целом она была румяна. Ежившийся парень с длинными волосами и мертвенно бледной кожей сверлил пустую стоянку, ожидая кого-то. Девушка, сколько не вглядывалась, никого там не видела. Парень был одет в чёрное с ног до головы, издалека походя больше на огромную летучую мышь, чем на человека. Его точёные черты лица исказились раздражением. — Осаму, чёрт бы тебя побрал, хватит дурака валять! — не выдержал парень, и в ту же секунду ему в лицо прилетел огромный ком снега, а из темноты улочки выбежал Осаму, будучи навеселе, широко раскинув руки, упал в объятия парня. Федор Достоевский, так звали длинноволосого юношу, смутился, пытаясь оторвать от себя руки. — Ты опять что ли? — цокнул языком Достоевский, оценивая состояние парня. — Я опять что? — насмешливо улыбнувшись, Дазай вылетел из объятий парня и налетел на девушку. Люси с трудом удержала равновесие, когда высокий парень с размаху повис на ней. Она невольно улыбнулась, засмотревшись на родное лицо, но ее улыбка сразу упала, как только она разглядела широкие зрачки парня. — Сколько можно, Осаму? — выговорила она, — К тому же, помнишь ли ты, что ты мне висишь штуку зелени? — шутила она. — Люси, даже под кайфом я чётко понимаю, что ты пытаешься меня наебать, — важно произнес Дазай куда-то в шею девушки, все ещё не планируя отцепляться от нее, в то время как Люси засмеялась. — Неужели ты даже на новый год не можешь трезвым посидеть, — недовольно покосившись на обжимающихся, произнес Федор, вороша свои волосы. — Мы же уже это обсуждали. — Да, Саму, — внезапно добавила девушка, — Я уже говорила, что обижусь. —Люси, ты одна меня всегда понимала, не бросай меня, — драматично взвыл Дазай, откидывая голову назад и едва не опрокидывается затылком вниз вместе с Монтгомери, в то время как та снова захихикала, убирая несуществующие слезы из уголков глаз. И чем больше всматриваешься, тем больше слышны неискренние нотки в ее смехе, а в глазах застыла тоска и отчаяние. Достоевский, ещё один спутник, даже не пытался скрыть свою меланхолию, молчаливо наблюдая за поворотами их событий. Эти трое были вместе с ранней школьной скамьи, и сколько Дазай себя помнил, всегда были рядом, но никогда не останавливали его. Они не раз видели его в сумасшедшем угаре, тащили его угашенным всевозможными таблетками к себе домой, Федор несколько раз зашивал ему вены. И Дазай, в свою очередь, прятал Люси у себя дома, когда отчим уходил в запой, прикрывал спину Федора, который проводил незаконные махинации, работая на портовую мафию. Уже в шестнадцать лет ему было под силы проделывать операции по удалению пуль из разных частей тела. Но Дазаю никогда не приходилось называть их друзьями. Они были рядом, но одновременно и не были. Они говорили о личном, сокровенном, знали тайны друг друга, знали, кто с кем спал, но ни разу не обмолвились о статусе их отношений. Это было и не нужно. Им троим было комфортно. Холодный и отстранённый Федор был хорош в дискуссиях, но Дазая больше беспокоила Люси. У нее было много причин смеяться с поводом и без, на любой стресс она отшучивалась и остроумно отвечала, не теряя лица. Всегда внимательно наблюдала за своими знакомыми, за Федором, с которым их связывали, как догадывался Дазай, более долгие и близкие отношения, за ним, Дазаем, всегда смотрела в лоб, не желая держать зрительный контакт, вожделела искренних эмоций, но никогда не воспроизводила их сама. Она была самой большой жертвой эмоциональных вампиров: всегда отдавала все и переживала чужие трудности больше других. Эмпатия, черт бы ее побрал. И в очередной раз наблюдая, как Дазай под кайфом творит херню, или же бинтуя его окровавленные руки, укладывая Федора спать после длительной смены в подпольном госпитале при мафии, девушка страдала больше всех. Дазай давно заметил тяжёлые и темные круги под глазами, видел, как мято выглядит ее одежда, взлохмачены ее красивые черные волосы, ранее длинные и блестящие на солнце. Девушка походила на живой труп, впитывая в себя с каждым днём всё больше чужой ярости, грусти, злости, отчаяния, при этом забыв, как испытывать хоть что-то. Ближе к лету девушка стала пропадать, но Дазай, пребывая большинство времени в глубочайшем запое, замечал это всё реже. Федор звонил и ему, и Люси, но никогда ему не отвечали. Он не был ни глуп, ни бесчестен, но помочь людям, которые не хотят принимать помощь, увы, не мог. Он лишь обречённо сжимал кулаки, прикурив сигару. Он рано перестал быть ребенком, видя смерти и страшные травмы людей гораздо старше его самого, видя, как маленькие и скрюченные дети погибают в его руках, видя, как растекаются чужие мозги и кишки, перестал испытывать сожаление. Выросшие в холоде сами становятся ледышками. Сломанные с самого начала не могут починить других. Как бы Федор не пытался искупиться, спасая людей, он не мог выбраться со дна. Темная жизнь, жизнь в тени утягивает без шанса на возврат. Черные волосы развеваются, Федор сбрасывает пепел с сигареты, он летит с балкона. Парень провожает его равнодушным взглядом, туша недокуренную даже на половину сигарету. Люси не отвечала уже третий день. Это самый долгий срок, и Федор начал беспокоиться всерьез. Немеющими от мороза пальцами он набрал номер. «Осаму?» «Федор, сколько лет, сколько зим, дружище!» — весёлый и жизнерадостный голос Осаму в трубке огорчил Федора: видимо, он снова весь обколотый. «Мы видились на прошлой неделе, Осаму. Ты снова за свое?» «Федь, я не понимаю, о чем ты.» — раздался хриплый смех, а затем Дазай прокашлялся. — «Какими судьбами?» «Люси.» «Люси?» «Люси, идиот обкуренный. Она не отвечает. Уже давно.» «И?» «И?! Дазай Осаму, чего ты так сильно нажрался? Наша Люси не выходит на связь, и ты готов смириться с этим?!» — Достоевский вышел из себя, чуть ли не срывая голос. Молчание. Дазай молчал несколько минут, прежде чем снова заговорить, беспечнее прежнего: «М? Может, она просто уехала? Знаешь, взяла сумки и свалила подальше из этой дыры. Я тоже так хочу сделать. А может она отдыхает. Или спит. А может…» «Ты притворяешься, или действительно настолько отбитым наркоманом стал? Она бы не стала так поступать» — это прозвучало неувереннее, чем Достоевский того хотел. Мысль о том, что Люси просто уехала казалась более реальной, чем он думал. Люси Монтгомери никогда не рассказывала о своем прошлом, но в ее глазах даже при самом расслабленном выражении лица, расслабленном выражении лица мелькало что-то страшное, необяснимо тяжёлое и темное, что девушка предусмотрительно держала в себе. Оглядываясь назад, Достоевский запоздало понимал, насколько натянуто девушка всегда улыбалась, какой фальшивый смех издавала. Вся ее мимика было точно заученной маской, которую девушка надевала каждый день, которая была искусно зазубрена. Парни не знали о Люси почти ничего. Снова открытие — девушка, самая громкая в их компании, редко говорила что-то важное. Но всегда внимательно слушала, звонко смеялась и давала самые добрые советы. «Давай встретимся на обычном месте, и сходим к ней» — наконец раздалось в трубке, и Достоевский облегчённо выдохнул: безразличие Дазая начинало пугать. Пора снимать его с иглы. Спустя пятнадцать минут до костей промерзший Федор, опрометчиво забывший накинуть куртку, стоял рядом с не менее синим и чуть шатавшимся Дазаем, по карте вбивая местонахождение телефона Люси. К своему стыду, они не знали даже ее полного адреса и ни разу у нее нет были. Дом Монтгомери был совсем рядом. Завернув за угол, парни заметили небольшой серую общагу, дверь в которую была открыта, никак не защищена, хотя, впрочем, вряд ли грабители станут покушаться на самый бедный район в городе. Люси жила на третьем, смутно вспоминал Дазай. Его плывшая голова ещё немного функционировала, пропуская через серую пленку недавний диалог. «Дазай, по твоему опыту, с какой высоты можно разбиться?» «Люси-чан, неужели ты хочешь совершить самоубийство, и даже меня не приглашаешь? Как грубо.» «Что вы, Дазай-сан, » — нарочито кокетливо тянет Люси, вороша волосы брюнета, и он физически почувствовал, как по голове прошел разряд тока. — «Я хотела знать мнение эксперта!» «С козырей пошла, Лю-чан?» — с улыбкой произнес Дазай, — «Устраивайся поудобнее. Итак, начнем с земли под зданием. Если она грунтовая, то, скорее всего, голову размажет мгновенно. Если же снизу крыша, ты поломаешь ноги, возможно сотрясения, но спасти смогут, если ниже пятого этажа. Далее идёт высота. Как я говорил ранее, выше пятого…» «Что насчёт третьего?» — внезапно прервал пылкие речи Дазая тихий голос Люси. К этому времени она успела забрать у Дазая пачку сигарет, впервые на памяти парня закурив. Ее лицо было более напряжено, чем ему следовало быть после такой заумной шутки. «Третьего этажа? Ты живёшь на третьем?» — Дазай действительно не знал ее этажа. «Кто знает, » — задумчиво произнесла девушка, выдыхая дым через нос. «Понятненько, — снова одев легкосленную улыбку, произнес Осаму, тоже закуривая. Комната Дазая наверняка пропахнет сигаретами, и служанки, наверное, доложат Кое, но они позаботятся об этом потом. — «Третий слишком низкий. Хотя, если извернешься и слишком неудачно прыгнешь, может удастся свернуть шею.» «Звучит больно, Дазай-сан» «Поэтому я планирую совершить безболезненный суицид.» «И как же?» «Хочешь составить мне компанию? Какой благородный поступок!» — Дазай выкинул сигарету, схватив Люси в охапку, стал кружить ее по комнате, а девушка, заливисто посмеиваясь, пыталась обжечь его своей сигаретой. «Так вот, я считаю, что самый безболезненный способ — наглотаться чего-нибудь. Парацетомол, быть может, какие-либо мочегонные, или же психотропные…» «Ты не любишь боль?» Резкий вопрос остановил Дазая. В полумраке комнаты он видел ее горящие карие глаза. Голос девушки был тих, спокоен и робок. Был в кратком и обычном, казалось, вопросе какой-то подвох. Будто девушка говорила между слов, говорила языком тела, смотря в такие же темные глаза, но спрашивала вовсе не про боль. «Нет, — отпустив руки девушки, ответил Дазай, отходя к окну, — Не люблю.» «А мне нравится чувствовать боль.» — Дазай замер, «Похоже, только так можно что-то почувствовать.» — едва слышно произнесла девушка, и непонятно почему, но Дазай запомнил эти слова. Они остались в уголке памяти, как табу. Уже через пару секунд девушка смеялась и шутила, а Дазай шутил в ответ, но продолжал думать о смысле слов девушки. Дверь в комнату Монтгомери была открыта. В тот момент, когда растерянный Федор влетел в проем, Дазая будто заклинило. Приросший к полу, он смотрел в глубину квартиры, но не видел ничего. Федор оглянулся, окликнул парня, но он будто оглох. Потому что в нос бил до боли знакомый запах. Металлический, противный и мерзкий запах крови. Запах смерти. Оцепенение прошло, и парень вслепую бросился вглубь квартиры, пытаясь найти комнату Люси, в то время как Достоевский семенил следом. Лежащую навзничь девушку они нашли почти сразу. Но Дазай не видел ее лица, а лишь смотрел на изуродованные руки. Они по плечи были усеяны в меру свежими порезами разной глубины, в каких-то местах кожа была проткнута ножом. На запястьях не было живого места. Люси резала со знанием дела: не вдоль, а поперек запястья, задевая все вены. Дазай дрожащей рукой прикоснулся к шее, с ужасом обнаруживая, что сонную артерию девушка тоже перерезала. Пульса не было уже очень, очень долго. Вена под коленом также была перерезана. Даже сухожилия не задела, чтоб ее. Дазай перевел взгляд на Федора. Его будто парализовало. Он таращился на труп, пытаясь связать слова, то открывая, то закрывая рот. От неравновесия рука девушки упала, и по полу покатился шприц Через пару минут Дазай падает в обморок, а Федор с мокрым от слез лицом вызывает скорую для двух людей, которые собираются свести его в могилу. Точнее уже один человек. Дазай попадает в реанимацию из-за начавшихся проблем с сердцебиением и торчит в больнице ещё неделю. Люси хоронят в закрытом гробу. На похороны оба парня не приходят. Зато приходят каждый месяц девятого числа, молча стоят над одинокой могилы, ставят три веточки сакуры. Зато каждые полгода приходят и чистят могилу, носят конфеты и немо просят прощения. Сломал ли этот случай Дазая? Определенно. Вызвал и это случай отвращение к наркотикам и рукоприкладству? Безусловно. Перестал ли Дазай вредить себе? Нет. Замкнулся в себе? Стал больше ненавидеть себя? Усугубил здоровье? Да, да и ещё раз да. Дазай понял, что давно не звонил Федору. Нужно это исправлять. Новогодняя ночь подошла к концу. Последнее шампанское разлили по снегу, в руках побывали последние бенгальские огни, разноцветная гирлянда потухла. С мира спали чары рождества, утро стало набирать обороты. Светало. Пурпурные облака рассвета рассыпались по небу, как сахарная вата, а резкие порывы морозного ветра больно щипали Чую за нос. Он сидел на балконе, докуривая сигарету, которую он бесцеремонно украл из кармана Дазая, в это время крепко спящего на коленях парня. Как они до этого дошли, Чуя вспоминал с трудом. После их разговора прошло всего пару часов, но Чую уже накрыла всемирная усталость. Алкоголь дал лишь кратковременную возможность забыть ту бесконечную тягу исчезнуть, с которой он боролся последние несколько месяцев. Сейчас, сидя в тишине и слыша только мирное сопение Осаму его начинали сжирать привычная паранойя. Отец не позвонил, может ему плохо, или ещё что похуже, вдруг Рюноскэ слишком сильно на меня разозлился и не простит, вдруг Дазай имел ввиду совсем не отношения, или он просто играет… Каждая следующая парноидальная мысль была безумнее предыдущей, и что самое страшное — Чуя действительно верил в то, что воображал менял свое мнение и отношение к человеку. Основная проблема сейчас глубоко вздохнула и заворочалась от холодного ветра. Чуя открыл рот и выдохнул теплый пар. Действительно похолодало, но тело не слушалось, будто пригвожденное к полу, не двигалось, не реагировала, а мысли в голове не кончались, и паровоз из предложений скользил и скользил по укромным уголкам мозга… Чуя тихо взвыл и с трудом оторвал от пола руку. Он аккуратно сжимал и разжимал кулак, стараясь начать наконец осязать собственную плоть, но получалось плохо, будто это вовсе не его рука. Все вокруг смешалось, а в ушах звенело, давило со всех сторон. Вывело из транса Чую какая-то странная вибрация, исходящая из его ног. Это начавший замерзать. Дазай ежился и подпрыгивал, пытаясь согреться. Чуя понял, что его самого колотит. Адреналин в крови упал, температура тела стремительно понижалась. Он приподнялся, поднимая лохматую голову, и начала трясти дремавшего парня за плечи, опасаясь, что Осаму превратится в ледышку и в конец простынет. В конечном счёте заболел сам Накахара. Все началось с того, что утро после рождества встретило его почти полным отсутствием голоса и сильнейшим жаром. Тепло душило изнутри, парня сильно тошнило. Все ещё находясь в дебрях квартиры Рюноскэ, он приподнялся с дивана, на котором он нисколько не помнил, как оказался, и попытался скоординировать зрение на окружающих предметах, но выходило из ряда плохо. Он странно качнулся, хватаясь за стеллаж, но гравитация решила покинуть парня, и он рухнул на пол, на котором его через несколько минут обнаружил Дазай, бледный, как поганка. — Чиби-чан, ты решил отбросить коньков раньше времени? — он обеспокоенно хлопал по щекам бессознательного парня, но так и не дождавшись ответа подхватил его и уложил обратно на диван. По лбу Чуи стекал холодный пот, он весь содрогался. Наблюдать за эти было тяжело, и Дазай пулей вылетел из комнаты в поисках аптечки. Неплохой идеей было бы найти Рюноскэ, но Осаму, будучи сам не в самом спринтерском состоянии счёл более трезвой идеей поискать лекарства, нежели такого же дохлого хозяина квартиры. Ещё существовал риск найти его не одного, а это было ещё страшнее. Неприглядная сумочка с лекарствами стояла посредине стола, а рядом валялась пустая пачка аспирина. Наверху лежал градусник, а зарывшись ещё глубже Осаму отыскал жаропонижающее. Чуя, естественно, пить отказывался. Он чуть не раздавил зубами градусник, когда отчаявшийся Дазай попытался его туда всунуть. И без него было понятно, что у Чуи жар. — Давай, выпей, и тебе полегчает, — взмолился Осаму, раздражённо пихая стакан Накахаре. Надолго последнего препираться не хватило, и он рухнул на спину без сил. Дазай тут же воспользовался возможностью и запихнул в рот парню таблетку, а в руку ему сунул стакан. Чуя дрожащей рукой поднес ёмкость к губам, а когда начал пить, стекло стучало по зубам. Чую лихорадило. Дазай не мог отойти и на шаг. Очнувшийся после похмелья Рюноскэ быстро протрезвел от такого вида своего друга и побежал в аптеку, оставив притихшего Ацуши и Дазая за главных. Остальные гости уже не спали, но из комнат выходить не торопились. Дазай внимательно наблюдал за блондином. Накаджима отупело смотрел перед собой, время от времени хватая Чую за руку, когда тот начинал приподниматься в бреду. Шея Ацуши была старательно прикрыта, и это было настолько неприкрыто очевидное палево, что Дазай улыбнулся по уши. — Чай, хорошая ночка выдалась, Ацуши-кун? — как бы невзначай спросил Дазай, поправляя чуину подушку. Ацуши-кун поднял голову и продемонстрировал огромные синяки под глазами и несколько царапин. — Я не совсем понял о чём ты, Дазай, – пробормотал парень севшим голосом. — Да брось, — деловито заявил Дазай, — Мне можно рассказать. У вас все хорошо? Ацуши замялся. Он смочил тряпку и положил ее на лоб Чуи, который наконец угомонился, и быстро протер руки об толстовку. — Как понять, — вымолвил он, — Ночь, как ты уже сказал, была прекрасная, а все остальное — нет. — Что ты имеешь ввиду под остальным? Вы встречаетесь? — Смеёшься? Он стеснялся меня обнимать и до всего этого, а сейчас только подшофе хватило смелости хоть что-то сделал. — горько добавил Ацуши, ковыряясь в столешнице. — Мне кажется, нам лучше оставить все это. — Это ты за него сразу решил? — немного разочарованно спросил Дазай. Он, конечно, подозревал, что они два тупых идиота, но чтобы настолько… Не было ни дня, чтобы Акутагава не залипал и не засматривался на Ацуши, и Чуя уже не раз со смехом рассказывал, как замечал на обоях Ацуши что-то, смутно напоминавшее фото Рюноскэ. Дазай завидовал динамике их отношений: спокойные, нежные, оба стабильные и чуть-чуть туповатые, но это не имело роль. Он трезво понимал, что в завязке* он только временно. Никто не захочет связываться с наркоманом. Даже самый светлый человек, которого он встречал в своей жизни. Но пусть он и сомневается в существовании своего счастья, он хотя бы попытается его создать для друзей. — Почему ты решил, что имеешь право говорить устами других? — не давая Ацуши опомниться, продолжил Дазай, — Ты то его в лицо спрашивал, или ты готов всю жизнь ждать первого шага? Какого черта ты не пытаешься бороться? — возмутился Дазай, сверля взглядом Ацуши, из-за чего промахнулся и попал холодной водой по всему лицу метавшегося парня, от чего чуя вздрогнул и резко сел на постели. — Эй, Чуя, тебе нужно лечь, — аккуратно толкая парня за плечи, произнес он. Чуя фыркнул и начал ложиться обратно, его грудь тяжело вздымалась. Нет, сидеть полночи на балконе было просто отвратительной идеей. — Надеюсь, с ним все будет хорошо, — пробормотал Ацуши, отводя глаза. — Не переводи тему, мы ещё не закончили, — отрезал Дазай. Но закончить он не успел. В комнату ввалились воскресшие после пьянки одногруппники. Они выглядели не так плохо, как Дазай ожидал, но были изрядно потрепаны. — Я уже не раз повторяла, Рампо-кун, что у меня нет особых причин для того, чтобы не пить. — произнесла Хигучи, отмахиваясь от желавшего подискутировать на любую тему парня. Рампо хоть и пил чуть ли не больше всех присутствующих, выглядел, как огурчик, в отличие, например, от Тачихары, которого будто током прошибло: его волосы стояли дыбом, лицо опухло, и он жадно припал ртом к крану с ледяной водой. — Согласна, алкоголь отвратителен на вкус, — согласилась Йосано. — А ещё он вызывает цирроз печени, рак и разрушение многих других органов, — важно добавил Куникида, поправляя очки, — В школе я много времени уделял этому отделу… — Не хочу показаться грубым, Куникида-сан, — ехидно поддразнил парня официальным местоимением Рампо, проводя руками по волосам, — Но в школе, в которой ты учился, не было особой специализации по биологии… — Все верно, я кандидат математических наук! — Но зачем тогда ты сказал, что много времени уделял этому «отделу»? — Ты не перестанешь придираться к словам? — Неа, я живу ради этого, Доппо-сама! — Заткнись лучше! Все перестали обращать внимание на начавшуюся перепалку, и это привлекло взгляд Акико у лежащему пластом Чуе. — Что с ним? — девушка подлетела к постели, отталкивая растерявшегося Ацуши. Она дотронулась до его лба, вскинула брови и неодобрительно покосилась на парней: — И почему вы ничего с этим не делаете? У него как минимум ангина! — Мы музыканты, не врачи, — фыркнул Дазай, — Я уже дал ему жаропонижающее, а дальше я бессилен. Девушка не стала развивать разговор, лишь начала небольшой осмотр состояния парня, и тут ей никто не стал мешать. Йосано уж точно знала, что делать. Ранее она хотела пойти в медицинский колледж, на самую интересную специальность — хирурга, но по мере сдачи экзамена недобрала два несчастных бала. Но знала она свое дело на все сто, хотя хирургичечуое вмешательство и не нужно было — за несколько минут она поменяла тряпку на голове Чуи на более холодную, переодела его в более лёгкую одежду, которую Осаму с Ацуши смогли отыскать в гардеробе Акутагавы, который так и не появился, размешала микстуру и заставила Чую выпить ее до дна, что немало удивило парней. — Напомни мне, почему она учится с нами, а не где-нибудь в Оксфорде с кучкой задротов? — невзначай шепнул Дазай Ацуши, пока Йосано проверяла горло скулившего Чуи. Акико ещё дважды измерила температуру и переговорила с врачом по телефону, фиксируя каждый аспект лечения. Всунув небольшой список лекарств в руки Дазая, девушка откланялась и ушла домой, прихватив с собой Рампо, который едва не полез драться с Куникидой, и сказала обязательно уведомлять ее о состоянии больного. Да и вообще ребята засобирались домой, убирая остатки еды со стола и еще раз поздравляя друг друга с рождеством. Хигучи сбегала в магазин и купила Чуе и остававшимся дома — Рюноскэ, Ацуши и Осаму маски и лекарства, не смотря на протесты всех присутствующих, особенно Чуи. Он вообще то просыпался, то снова впадал в бред. Его температура упала совсем немного, и ему все ещё было жарко и тошнило. Но несравненно с тем состоянием, в котором его нашел Дазай. Уже уходя, Хигучи отвела Ацуши в сторону, язвенно улыбаясь, вручила маленький скрюченный пакетик, прошептав «на будущее» и ушла с Тачихарой, который, попросив друзей уведомлять о состоянии Чуи, вызвался ее довести. Ребята удивлялись, как явно менялся Мичизу вместе с девушкой. Дазай, глядя на этого «джентльмена» вспоминал, как на одной из вечеринок Тачихару сильно набрался и блевал прямо в очередное пиво, а затем, почему-то забыв, что вырвал, начала пить оттуда, а потом опять вырвал туда же. Зрелище было — отстой, зато такие компроматы не забудешь. Когда все гости ушли, Дазай, сидя у колен Чуи при кровати, время от времени проверяя его температуру, вспомнил про пакет, что всучила Накаджиме Хигучи. — А что она тебе дала? — поинтересовался Дазай. Ацуши замялся и нерешительно вывернул содержимое на пол. Из пакета вылетели разноцветные квадратики, и Дазай громко засмеялся, пока Ацуши заскулил. — Видишь, даже посторонние замечают, — ухмыльнулся Осаму, поднимаясь один из презервативов с пола. — Заткнись, а. — Ни за что. Кстати, Рюноскэ так и не появился? — Нет. — Тогда идем искать горе-любовника. И да, если снова все испортите, набью обоих. Ацуши долго смотрел на Дазая, оценивая серьезность его слов. Прикусив щеку, он улыбнулся кончиками губ. — Видишь себя во мне? — необычно дразняще для своего характера спросил Ацуши. Дазай не ответил, тоже улыбаясь, и Ацуши вышел из комнаты, возвращаясь к Акутагаве. Иногда просто надо перестать быть мудаком и говорить слова через рот