***
Трава уже была тёмно-тёмно зелёной. Вокруг стояли машины. Гарри прошёл мимо одной знакомой, стараясь вовсе не думать, что заметил её. Он перелез через железный забор, сдувая кудряшки. Это место не было особенным. Нет, ни сколько. Оно было обычным. Тут был обычный асфальт. Тут были обычные деревья, может только большие. Тут был обычный забор. Парень прислонился к железке, подняв голову. Небо. Необъятное, недосягаемое, неизвестное, прекрасное, бесконечное. Как любовь. С каких пор в нём поселился романтик? Когда он начал рассуждать о небе и любви? Может, когда в первый раз увидел его глаза? Хотелось бы думать, что это не так. Гарри спрятал ладони в рукава огромного чёрного свитера, закусывая губу. Губы были обветрены. Сзади послышались шаги. Стайлс повернул голову вправо, но тут же снова сел прямо, опуская глаза. Прошло десять минут. Или пятнадцать. Ладно, тридцать. Тридцать долгих минут. Он даже пробовал посчитать звёзды. Но что-то его отвлекало. — О чём ты думаешь? — знакомый голос раздался совсем рядом. — Я? Луи почти незаметно кивнул. Гарри казался растерянным, может даже немного удивлённым. Они давно не говорили об этом. — О чём я должен думать? Снова эта грустная улыбка. Луи выпустил пар, размыкая губы и следом бросая окурок на землю. Слишком уж небрежно. Луи курил? Чёрт, Гарри даже не заметил. — Я не знаю. Обычно ты ругаешь меня, когда я делаю это. Видимо сейчас ты очень занят. В голове эхом отдалось каждое «не нужно». Всегда было так холодно? Или стало только сейчас? Или только, когда он рядом? — В этом больше нет смысла, — Гарри приподнял уголки губ и отшвырнул ногой камень. Луи повернулся всего лишь на несколько секунд, а потом запрокинул голову наверх. Мурашки пробежались по рукам. — Сколько на небе звёзд? — шёпотом спросил Луи. Было слишком тихо. Мир остановился? Люди! Где вы?! Спасите! С каких пор им стало так тяжело говорить друг с другом? — Бесконечность? Послышался грустный смешок. — Бесконечность.***
Через несколько дней Луи приехал в мастерскую, чтобы забрать свои вещи. Конечно, он забрал многое ещё давно, но сейчас он доставал свою чашку с верхней полки. Это был конец. Гарри стоял в левом углу комнаты и грыз карандаш. Он раньше никогда не грыз карандаши, но раньше и Луи давал им имена. Вдруг почему-то стало жарко, потом холодно, потом снова жарко, а потом опять холодно. Луи потянулся к двери. — Ты любил меня. Гарри сказал это спокойно, будто это была самая очевидная вещь на свете. Он никогда не сомневался в этом. Даже, если это не та история, которая идёт рука об руку с клятвами о вечности, не было сомнений в том, что они любили друг друга. Любили, когда по утрам, среди сонного бурчания, целовали друг друга и когда обнимались среди крошек от чипсов, которые были на ужин. Любили, когда, увлёкшись рассказом о чём-то незначительном, но таком важном, бродили по улицам, и тёплые ладони Луи сжимали холодную ладонь Гарри. Иногда любовь — это вспышка. И как бы ни было больно, нужно наконец зажмуриться, чтобы не ослепнуть. Чтобы не смотреть, как тот, кого ты любишь, уходит. Но Луи обернулся, устремляя свой взгляд за спину художника. — Нет, — он укусил обратную сторону щеки. — Нет? — Гарри поднял на него широко распахнутые глаза. Так просто «нет». Гарри держал лук, а Луи держал стрелу, направив её прямо в сердце. Тетива была натянута. Гарри понял, что слёзы уже не остановить. Он только попытался улыбнуться. — Ты же знаешь, я из тех людей, которые не прячут свои чувства за страданиями и героизмом. Я не скажу тебе: «так будет лучше». Потому что это неправда. Нам будет тяжело сначала, но потом мы... — Луи почему-то не закончил. «Так будет лучше». Задумываются ли люди, когда говорят эту фразу перед тем, как уйти, что это звучит так, будто они приставили пистолет к виску и решили подбодрить? "Чувак, я сейчас прострелю тебе голову, но хэээй! Так будет лучше! Знаешь, экология сейчас дерьмовая, холодные войны идут, да и на завтра грозу передавали, так что... да, так будет лучше". Гарри сорвался с места. Что, если ещё не было поздно? — Посмотри на меня. Пожалуйста. Посмотри, — голос начал дрожать, за долю секунды все внутренности будто выбили, выпотрошили. Может, именно сейчас Гарри понял, что Луи достаточно одного движения, и стрела полетит вперёд. Одно движение — и пистолет выстрелит в цель. Внутри не осталось ничего. Пожалуйста. Луи смотрит. Он поднимает безразличный взгляд. Он так устал. Так устал. Голубые глаза обрамлены красным. Сколько часов он спал? Он вообще спал? Столько вопросов. Столько вопросов и ни одного ответа. Пожалуйста. Голос Луи тоже стал хриплым, и, кажется, что вот-вот его совсем не будет слышно. Нет. Нет. Нет. Нужно услышать. Нужно поймать каждое слово, каждое движение. Каждый вдох. Каждый выдох. Каждый взмах ресниц. Каждую трещинку на губе, из которой вытекает кровь. Не надо, только не надо делать себе больно. Всё вокруг давит. Паника. Вокруг паника и ничего больше. Он может уйти сейчас. Прямо сейчас. А ведь когда-то это место было олицетворением слова «счастье». — Пожалуйста, — голос Гарри становится чуть громче. Вдох. Выдох. Взмах. Укус. Кровь. — Не делай этого. Не делай себе больно. — Я... — и все слова будто исчезли. Больно? Что? Неужели именно сейчас нужно беспокоиться о покусанных губах? — Больно? — Я вижу, как ты смотришь... — конечно, Гарри уже не говорит о губах. — Я вижу больше, чем ты думаешь. И помню слишком много, — он прошёлся пальцами по линии подбородка Луи. Комната вокруг начала кружиться. Прикосновение было мимолётно, невесомо, будто его и не было. Может это всё сон? Может его не существует? Может ничего не существовало? — Я хочу... Я... Я просто... Мне правда... Вдох. Выдох. Взмах. Укус. Слёзы сейчас снова польются из глаз. У кого? Никто не знает. Они давно уже стали одним целым. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. Луи наклонился вперёд. Он на вкус, как все сладости мира. И ещё... ещё немного солёный. Хочется смахнуть слёзы. Хочется быть сильными. Но сейчас. Прямо сейчас сердце разорвалось. На маленькие кусочки. Нет. Только не так. Только не так глупо. — Я... причиняю тебе боль, — на последнем слове голос разбивается о тишину. Голос Луи разбивается. У Гарри разбивается сердце. Кто сказал, что сердце разбивается только один раз? Когда всё зашло в тупик? Почему это произошло так быстро? Каждый раз казалось, что в ссоре нет ничего страшного. Каждый раз казалось, что говорить ничего не стоит. — Нет. Тихий шёпот. На большее не хватает. Оба знают, что это ложь. Пожалуйста.***
Ночью, когда Гарри лежал на груди у Луи и разглаживал складки на его футболке, в мастерской было совсем тихо. В их мастерской. Они лежали на полу в том же хаосе, что и всегда. Где-то в углу сквозняк трепал рисунки Гарри и их фотографии, которые держались на зелёном холодильнике магнитами, которые купил Луи несколько месяцев назад. Ромашки Изабеллы опадали. Лепесток за лепестком. Гарри кусал щёки и губы, только бы не заплакать, хотя Луи плакал. Гарри не нужно было смотреть на него, чтобы понять это. — Только не уходи, — он прошептал это так тихо, что казалось, сам почти ничего не услышал. Но был уверен, Луи слышит. — Я не уйду... — Гарри почувствовал, как Луи прижался чуть-чуть сильнее, — …сейчас. Я не уйду сейчас. И вот, что Гарри стало ясно в этот самый момент: наши сердца не разбиваются, когда любимый человек уходит — нет. Всё гораздо изысканнее, ведь они раскалываются на маленькие кусочки каждый раз, когда он рядом. По крайней мере, сердце Гарри разбивалось. Разбивалось точно так же, как тогда в библиотеке, когда он стоял в заляпанных краской штанах, прикусывая собственные пальцы, и всем своим видом ненавидел их огромные полки, разбивалось сердце Луи. Разбивалось, когда они прогуливались по слишком людной площади, и его пальцы коснулись пальцев Гарри. Разбивалось, когда Луи доказывал ему, что старое французское кино лучше, чем фильмы Андерсона, а потом хохотал, когда узнал о тайной любви Гарри к немецким комедиям — на самом деле, всего к одной, но парню до жути хотелось впечатлить Луи. Разбивалось, когда тот рассыпал ‘Скитлс’ по всему столу, и было понятно, что ему ни капли не стыдно. Разбивалось, когда глупая улыбка Гарри озарила мир Луи. И точно разбилось в тот день, когда его шёпот пообещал, что всё будет хорошо. Но сейчас Гарри стало ясно не это. Стало ясно, что он всегда будет собирать своё сердце обратно, чтобы Луи вновь и вновь мог разбить его на тысячи частичек — может, хотя бы, когда что-то будет объединять Гарри со вселенной, Луи оставит его сердце себе навсегда? Луи ушёл через месяц. Не было ссор, истерик, криков или слёз. Больше не было ничего.