Ради тебя я стану богом

      Адам быстро, без особого интереса оглядел комнату, в которую Михаил перенёс их, едва они устроили Руби с тем комфортом, который смогли ей обеспечить. Ничем непримечательная обстановка абсолютно не отпечаталась в сознании, но когда взгляд остановился на Хоуп, которая лежала у кресла в дальнем углу и периодически настороженно вела ухом, Адам будто очнулся и шагнул вперёд.        — Привет, — губы сами по себе растянулись в улыбке, а Адам присел на корточки, когда Хоуп, явно почуяв присутствие, вскочила и бросилась к нему. Руки зарылись в густую жесткую шерсть, а в голове промелькнуло последнее воспоминание, связанное с Хоуп. — Ты за меня испугалась, — с тяжёлым вздохом констатировал Адам, когда Хоуп принялась облизывать его лицо. — Ну, тише, тише, я же вернулся, видишь?       Хоуп коротко, как-то приглушённо, словно зная, что это нельзя делать громко, гавкнула, лизнула его в нос, а потом побежала к Михаилу. Адам медленно выпрямился и провёл рукой по лицу, ловя себя на неком подобии чувства дежавю. Понимание, что всё это уже было: он сам, Михаил и Хоуп, которая выступает отличным предлогом для того, чтобы отложить серьёзный разговор, прокрутилось в голове.        — Адам, ты уверен, что в порядке? — едва ли не в сотый раз с того момента, как он очнулся на кладбище, спросил Михаил. Адам с трудом подавил тяжёлый вздох, осознавая, что безмерно устал отнюдь не от чрезмерной заботы, которая сейчас совсем не казалась таковой, а от однотипности вопросов, которые не шли дальше, словно Михаил провёл некую невидимую границу для самого себя. — Если у тебя что-то болит или…        — Я не должен молчать об этом, ага, — мысленно махнув рукой на правила приличия, Адам перебил и, поколебавшись долю секунды, повернулся к Михаилу, к которому до этого стоял спиной. — Я в порядке. По крайней мере, у меня ничего не болит, не кружится голова, нет провалов в памяти, ну и что ты там ещё спрашивал? Ничего из этого нет, — ответ оказался приправлен раздражением больше, чем хотелось бы, и Адам мгновенно пожалел об этом, когда плечи Михаила поникли, а его рука, которая ласково трепала Хоуп за загривок, заметно дрогнула. — Чёрт, — Адам прикрыл глаза на миг, а затем быстро преодолел разделяющее их расстояние и осторожно тронул Михаила за предплечье свободной руки. — Прости. Михаил, я… Последнее, что я помню о нас, это то, что ты явно старался держаться от меня подальше. И сейчас ты… снова кажешься чужим, — выпалил Адам, не давая себе передумать. — Я не о том, что я отвык или ещё что-то. Для меня это было не так долго, или там просто не было времени в привычном понимании… Это неважно. Просто ты вроде бы беспокоишься, но как… Не знаю, как мог бы врач или хороший знакомый. И у меня чувство ещё хуже, чем было в этой дурацкой пустоте. Будто бы я по-прежнему один и уже никогда не будет иначе? На кладбище не было так заметно, но там, по-моему, всё были в шоке, и ты…        — Котёнок, я не хотел, чтобы для тебя это так выглядело, — привычное обращение, по которому Адам истосковался, даже признавая, что это глупо, резануло слух и едва не заставило слёзы покатиться из глаз. — Нам было необходимо решить срочные вопросы. И я просто хотел убедиться, что за это время тебе не стало хуже. Для человека визит в пустоту может иметь непредсказуемые последствия. Как и прямая атака Тени, сколь бы незначительной она ни была. Ритуал так же не был мне знаком ранее, и я не могу быть полностью уверен, что он не будет иметь никаких последствий.        — Скажи это Люциферу, — невольно фыркнул Адам, чуть расслабляясь, и, заметив непонимающий взгляд Михаила, пояснил: — Насчёт срочных вопросов. По-моему, он был готов оставить Руби лежать на коврике под дверью, а нам помахать ручкой, если бы это приблизило его к тому, чтобы остаться наедине с Сэмом.        — Они успели пережить некоторое… недопонимание, пока тебя не было, — обтекаемо отозвался Михаил, очевидно, видя сказанное достаточным пояснением.       Адам едва не фыркнул снова, но ограничился только покачиванием головой. Все, уже показанные Михаилом воспоминания, как его собственные, так и Люцифера, не давали полноценной картины и оставляли пробелы, но всё же сформировали представление о событиях, которые успели произойти. Стыд за своё поведение вспыхнул неуместно и запоздало.        — Я их не осуждаю, — отстранённо, уже погрязнув в обдумывании мысли, что он вновь выпрашивает внимание Михаила, заметил Адам. — Если честно, когда я это ляпнул, то хотел сказать, что с них стоит брать пример, но… — Адам осёкся, не желая углубляться в объяснения.        — Котёнок, — Михаил решительно сжал пальцами его подбородок и заставил поднять голову. — Я не хочу читать твои мысли, но, судя по тому, что я вижу, ты успел прийти к какому-то расстраивающему тебя и, возможно, неверному выводу. Ты мог бы… поделиться этим со мной? — предложение почему-то прозвучало вопросом, с паузой, похожей на заминку, хотя и было произнесено настолько мягким тоном, что Адам навскидку не мог вспомнить, слышал ли он такой от Михаила хоть когда-либо.        — Я… — Адам стиснул зубы, понимая, что озвучивать свои опасения теперь стыдно уже не из-за их сути, а просто потому, что тема обсуждалась бессчетное количество раз в прошлом. — Да нечем делиться, Миш, — эмоции разгорелись с полуоборота, и Адам даже не сразу понял, что употребил обращение, которое позволил себе не более пары раз в состоянии близком к полубреду-полузабытью. — Мы просто здесь стоим, гладим Хоуп, ты беспокоишься о моём самочувствии. Я должен быть благодарен, и я это понимаю. Потому что тебе не всё равно, потому что ты заботишься, а я… Я хочу другого, хочу больше, и всё равно ищу способ это попросить, и чувствую себя неблагодарным капризным ребёнком в итоге. Становлюсь противен сам себе, но что хуже, ещё и изведу себя сомнениями, когда получу то, что хотел, потому что… — понимание, что надо притормозить, по мнению Адама, опоздало слишком сильно и породило подозрение, что эмоционально он в порядке далеко не настолько, насколько сам был уверен. — Чёрт, прости. Я… оно ощущается острее после… Меня и без того швыряет в это дерьмо каждый раз, когда ты отдаляешься. И последнее воспоминание. Когда эта тварь тащила меня к себе, я дико жалел только о том, что мы даже не поговорили нормально. Боже, я просто идиот, я понимаю.        — Котёнок, — руки Михаила привычно сомкнулись в районе поясницы, прижали крепко, до лёгкой скованности, приносящей ощущение защищённости и тепла. Адам всхлипнул, уткнувшись лбом в родное плечо, и растерянно подумал, что это не первый раз, когда в подобной ситуации Михаил успокаивает его объятиями, но точно первый, когда они ощущаются настолько иначе. — Даже если мне пришлось бы сжечь дотла все миры и измерения, я нашёл бы возможность тебя вернуть.        — Я думал, что я тебя больше никогда не увижу, — новый всхлип отозвался досадой на себя, и Адам стиснул зубы. — Михаил, я… — вскинув голову и тут же утонув в любимых зелёных глазах, которые уже даже на уровне подсознания определялись исключительно как принадлежащие Михаилу и никак иначе, Адам, не отдавая себе отчёта до конца, подался вперёд, сокращая расстояние между их лицами до дюйма. Неуверенная робость, заставившая остановиться в последний момент, стала ещё одним неприятным сюрпризом. — Боже, — Адам зажмурился, отказываясь в полной мере оценивать, насколько жалко выглядит.        — Всё ещё просто Михаил, — фраза неожиданно произвела удивительно успокаивающий эффект, и Адам ещё успел подумать, что у него явно отсроченная истерика, прежде чем ощутил осторожный, даже слишком, поцелуй.       Нерешительность Михаила загнала в тупик, но Адам честно признался себе, что по факту не в состоянии мыслить достаточно здраво, что означало возможное упущение чего-то очевидного. Понимание, что его куда-то тянут, без нажима и приложения силы, но довольно-таки настойчиво, побудило открыть глаза. Взгляд тут же скользнул по пространству и остановился на кровати.        — Я не настолько не в себе, — тут же запротестовал Адам, хотя здравый смысл и подсказывал, что Михаил пытался двинуться не совсем в ту сторону. — В смысле, меня не надо укладывать спать, просто чтобы заткнуть.        — Кресло, котёнок, — без капли раздражения, в привычной для него лаконичной манере пояснил Михаил. — Я подумал, что нам там будет удобнее, — сопровождающая фразу невидимой, но уловимой тенью вопросительная интонация царапнула внутри, подталкивая к пониманию, что нерешительность при поцелуе не зря показалась странной.        — Прости, — Адам быстро кивнул и сам рванулся к обозначенному предмету мебели, выбравшись из объятий, но тут же схватив Михаила за руку. — Может, мне немножко дерьмовее, чем я думал. Но сон это уж точно никак не исправит, и я испугался, что ты попытаешься… Прости. Как-то знаешь, кажется, что на столетия вперёд выспался, — Адам передёрнулся, вспоминая изматывающие, доводящие до грани безумия сны.        — Ты пережил слишком много за короткий промежуток времени, — Михаил с сожалением качнул головой, а затем опустился в кресло и потянул его к себе, явно предлагая сесть к нему на колени.       Адам сглотнул, мысленно ругая себя за мысли, которые к разговору не имели никакого отношения, но замелькали в голове сами по себе. Говоря себе, что это просто несерьёзно, поддаваться буйству гормонов, когда не решено и не прояснено ничего, Адам спрятал тяжёлый вздох и послушно сел. Михаил обнял сразу же, не оставляя ни секунды холоду и сомнениям, и неожиданно дышать стало легко.        — Я натворил кучу глупостей, — Адам потёр лицо руками, отказываясь встречаться взглядом с Михаилом. — То есть это здорово, что я спас Люца вовремя, если я всё так понял, и что вообще всё хорошо закончилось, все живы и всё такое, но… гордиться мне при этом нечем. Это не моя заслуга, и от этого ещё хуже, потому что я только создал всем кучу проблем.        — Разве у людей не принято считать, что победителей не судят? — ожидая услышать любой ответ, но никак не крылатое абстрактное выражение, Адам стиснул зубы, понимая, что внутри занимается уже не раздражение, но злость, рождённая отчаянием.       Ощущение, что они с Михаилом вдруг оказались на разных планетах и световые года поглощают всё то, что действительно должно быть сказано и услышано, позволяя долетать лишь никому не нужным огрызкам фраз, которые создают иллюзию разговора, захлестнуло подобно цунами. Встать и добровольно отправиться в кровать на мгновение захотелось нестерпимо.        — Ага, — всё-таки выдавил из себя Адам, понимая, что слишком живучая надежда, что Михаил не имел в виду ничего плохого, и они ещё обсудят всё нормально, просто не позволит прекратить разговор прямо сейчас. — Ну, тогда всё вообще здорово. Мы все живы, у нас есть возможность отдохнуть, и мы будем в порядке. Мне, видимо, положена плюшка.        — Адам… — растерянный, что Адам ощущал, не глядя, взгляд Михаила обжигал. — Что я… делаю настолько не так? — незнакомый страх, которым повеяло от Михаила, только усилил ощущения пребывания в тупике. — Вероятно, мои слова были неуместны. Прости. И если какие-то мои действия…        — Боже, не надо, — оборвал Адам слишком резким тоном, о чём мгновенно пожалел. Но невыносимое чувство внутри, усилившееся в разы от искренних извинений Михаила, едва ли осознающего, за что именно он извиняется, доводило до исступления. — Извиняться не надо. По крайней мере, так. Михаил, я… Да не делаешь ты ничего не так. Просто ты вообще… ничего не делаешь? То есть я имею в виду… — Адам умолк и беспомощно взмахнул рукой, осознавая, что понятия не имеет, какими словами выразить глухие отчаяние и тоску по Михаилу, который находился рядом.        — Адам, мне очень жаль, но я действительно не понимаю, — голос Михаила упал практически до шёпота и от этого показался ещё несчастнее. Адам с трудом подавил желание вцепиться себе в волосы и завыть. — Если ты сможешь мне объяснить, то я…        — В этом нет смысла, Михаил, — потребность движения, иллюзии действий и некоторой дистанции, заставила вскочить на ноги. Адам проигнорировал взгляд Михаила, в котором промелькнула боль, когда он почти вырвался из объятий, сделал несколько шагов в одну сторону, а затем в другую и с шумом втянул в себя воздух. — Я… Я могу объяснить, хотя и буду чувствовать себя при этом полным придурком. Но исправить это уже вряд ли выйдет, потому что, что бы ты ни сделал, мне будет казаться, что это как подачка. Прости.        — Оно обесценится, если будет озвучено тобой, — серьёзный, почти вдумчивый тон, свидетельствующий о том, что Михаил анализирует всё услышанное им, превратил пламя внутри в открытое жерло вулкана. — Адам, если ты дашь мне пару минут…        — Прекрати, — к удивлению самого Адама одёргивание прозвучало не криком, а бесконечно усталым шёпотом. — Просто проехали что ли. Это всё равно тупик. Если тебе кажется, что у нас всё хорошо, а проблему создаю исключительно я, значит, давай считать, что никакой проблемы нет.        — Адам, я не считаю, что у нас всё хорошо, — Михаил поднялся на ноги, нахмурился и шагнул к нему, но остановился. — Как я могу так считать, если тебе плохо? Я не имею в виду физический аспект.        — Теперь тебя это беспокоит? — горький вопрос, по сути, олицетворяющий обвинение, вырвался сам по себе, и Адам тут же сжал губы, желая заштопать себе рот нитками.        — Теперь?.. — Михаил отшатнулся и будто бы окаменел, что только усилило чувство вины в разы.        — Михаил, я… Ладно, от очередных бесполезных извинений толку явно не будет, — цепляясь за разъедающее внутренности, уничтожающее ощущение, что терять уже нечего, Адам сдался и заговорил, даже не пытаясь подбирать слова и сглаживать хоть что-то: — Михаил, ты просто ушёл. В неизвестность. И я понимал, что ты пошёл спасать задницу моего брата, понимаешь, моего. Даже если ты делал это ради своего. Я должен был быть благодарен, но, знаешь, благодарность последнее, что я чувствовал. И я злился на себя, и чувствовал себя вдвойне дерьмово, потому что это, чёрт возьми, неправильно, настолько эгоистично обижаться, что ты ушёл, имея важную причину, тогда, когда мне казалось, что между нами всё снова едва ли не рухнуло до основания. Ты был мне нужен. Тогда, а не через час или через день, Михаил. И это эгоистично, и глупо, и в чём-то даже отвратительно, так думать в принципе, потому что не пойди ты тогда за Сэмом, и он уже вообще мог быть бы мёртв. Ну или… Да какая разница, что могло бы быть? Просто я… Не имел никакого права заставлять тебя остаться, но это единственное, что мне было нужно. Вопреки всему, понимаешь? И потом… Я не знал, что с вами. И если я ещё мог уговорить себя хоть как-то, что мы поговорим, и всё станет хорошо, когда ты вернёшься, то оно рассыпалось на понимании, что ты можешь вообще не вернуться. Потому что вы блин отправились в Ад, а не в парк на прогулку.        — Это моя вина, — Михаил заметно напрягся, но глаз не отвёл. — Мне не стоило уходить так. Как и не стоило проявлять отстранённость так явно. Мне жаль, Адам.        — Да господи, снова? — голос всё-таки взвился практически до крика, а не до конца оформленная мысль, что его поведение всё больше похоже на нервный срыв, а не просто на истерику, пронеслась по краю сознания, но не получила должного внимания. — Михаил, ты действительно считаешь, что мне должно стать легче от того, что ты громко и чётко повесишь себе на шею гирю вину? От извинений, которые даже не ощущаются так, словно тебе жаль на самом деле? Так вот, нет, мне не станет.        — Но тогда от чего станет? — голос Михаила прозвучал едва ли не исступленно, а он, казалось, сейчас кинется вперёд и то ли сожмёт его в объятиях, то ли начнёт трясти. — Адам, просто скажи, и я сделаю всё, что угодно. Я…        — Не надо, — Адам сжал голову руками, до безумия желая закричать в голос. Идей, как донести до Михаила, что то, что он считает попытками помочь, делает ещё хуже с каждым словом, не было. Заставив себя сделать глубокий вздох, Адам опустил руки и медленно выдохнул. — Михаил. Я ещё не особо разобрался, что происходило здесь, пока меня не было, но для меня твой уход остался последним ярким событием, понимаешь? Его не превзошла ни моя смерть, ни приключение в сознании Люцифера. Оно осталось главным. Я до сих пор не понимаю, почему ты вёл себя именно так. Для меня это ощущается ссорой, которую мы теперь просто игнорируем, но кому от этого лучше? Ты продолжаешь вести себя так же. Может, не настолько сдержанно, но… ты как за стеной, понимаешь? И я чувствую себя идиотом, который стучит в неё, но оно без толку? Поэтому если ты действительно хочешь мне помочь, то просто объясни, что я сделал настолько не так тогда.        — Нет, Адам, ты ничего…        — Да чёрта с два. Если бы я ничего, то у тебя не было бы причин шарахаться от меня, — грубо перебил в очередной раз Адам. — Михаил, я… Мы поссорились. Тогда, раньше. Ну, в смысле вечер, Джон и всё такое. Потом были джинны, которые на этом и играли. И наше примирение после… Я не успел его даже осознать. Такие штуки не укореняются в голове сразу, Миш. Надежда, да. Я надеялся, что теперь всё будет здорово. А через несколько часов, адских, если смотреть на всё, что за них произошло, я снова почувствовал себя так, будто мы в ссоре и оказался в Пустоте, где всё началось сначала. Джинны дубль два, хотя этот космический урод и был изобретательнее. А теперь я… Даже если это заколдованный круг, фиг с ним. Тогда я хотя бы хочу повторить стадию примирения, но я понятия не имею, как это сделать потому, что даже не понимаю, какой именно из моих косяков тебя разозлил, ну или я не знаю что. То есть я понимаю, что вся моя идиотская затея более чем достаточный повод, но не похоже, чтобы ты хоть как-то злился за это. Это ведь было ещё до твоего ухода. Я не слепой, Михаил. Но, видимо, тупой, потому что в упор не вижу, что сделал не так.        — Адам, это не ты. Сделал не ты, — Михаил судорожно сглотнул, отступил на шаг, а затем и вовсе как-то растерянно, создавая впечатление, что он и сам не понимает, что делает, опустился обратно в кресло. — Мне очень жаль, что для тебя всё оказалось настолько болезненно. Мне стоило проявить больше сдержанности.        — Эмм, и всё? — Адам честно выждал несколько секунд, оставляя Михаилу шанс продолжить, но повисшая тишина свидетельствовала в пользу того, что тот не собирается ничего добавлять. — Серьёзно, Михаил? — остатки здравого смысла смела обжигающая обида, которая рьяно рвалась на волю. — Это всё, что ты скажешь? Снова? То есть ты провёл со мной сорок лет, говоришь, что любишь меня, спишь со мной, но не можешь нормально со мной поговорить? Ответить на мой вопрос? И это в твоём понимании любовь? Погладить по голове, уточнить, не болит ли она, заняться со мной сексом только потому, что я это вымолил, но отгородиться от меня, как только что-то пошло не так?       Осознание, что он перешёл недопустимую грань, хлестнуло наотмашь, когда Михаил дёрнулся как от сильного удара и побледнел настолько, что обивка кресла, приглушённого бежевого оттенка, начала резать глаза яркостью на контрасте. Одновременно желая шагнуть назад, показывая, что он больше не намерен делать хуже и вперёд, чтобы успокоить, Адам стиснул зубы до боли.       Шаг к Михаилу дался тяжело. Отвращение к себе, проснувшееся моментально, быстро обрело силу и интенсивно подпитывало чувство вины. Стараясь абстрагироваться от мысли, что вот теперь Михаил не просто может оттолкнуть его, но и имеет полное право это сделать, Адам заставлял себя идти, пока не оказался возле кресла. Ноги подкосились сами, и Адам рухнул на колени.        — Что ты?.. — Михаил нисколько не выглядел вернувшимся в реальность или пришедшим в себя, но вздрогнул и тут же попытался поднять его, явно собираясь усадить либо к себе, либо в кресло вместо себя. — Адам…        — Прости, — уткнувшись лбом в колени Михаила, Адам не двинулся с места и позволил себе прерывистый долгий вздох. — Я понимаю, что сам только что принизил извинения, как только мог, но… Михаил, прости меня. Я так не думаю. Я вообще… не особо думал. В пустоте… Знаешь, я говорил, я даже у джиннов где-то в глубине разума ну или не знаю, в подсознании, понимал, что это не ты, что всё не может быть так. Я не знаю, как это правильно выразить. А в пустоте… Мне будто не осталось, за что цепляться? Слишком мало хорошего. Тебя было мало, нас было мало, и даже глупая мысль, что мы так и не заснули вместе в одной кровати… Это даже не просто скучать, я… Ты был нужнее воздуха. И я вернулся, и ты вроде бы рядом, но при этом… не со мной. Мне было больно, и я… Мне хотелось получить от тебя хоть какую-то эмоциональную реакцию. Хотелось настолько, что в итоге я перестал тормозить на способах. Прости меня. Я не хотел… настолько.        — Котёнок, — откровенная, ничем неприкрытая просьба, практически мольба в голове Михаила всё-таки побудила послушаться и подняться на ноги. Адам не успел опомниться, как вновь оказался сидящим на коленях у Михаила, который обнял его не только руками, но и крыльями так, словно делал это последний раз. — Если бы я мог забрать всю твою боль, если бы мог хотя бы сделать всё для тебя проще, я…        — Просто объясни мне, — желание кричать, казалось, исчезло раз и навсегда, и фраза прозвучало тихо, а в голосе скользнули просительные нотки. — Михаил, я… Мы разговаривали о том, что если что-то произойдёт, мы просто обсудим это. Правда мы забыли поговорить о том, что будет, если накосячу я, а не ты, — Адам слабо улыбнулся и прижался губами к почему-то невыносимо холодной щеке Михаила. — И этот наш разговор я сам превратил в ссору. Я понимаю, что ты вообще можешь не хотеть его продолжать, после всего, что я успел наговорить, но…        — Но ты не ушёл, — Михаил воспользовался повисшей паузой, а его взгляд, в котором первой из эмоций проступило изумление, быстро смешавшееся с чем-то схожим с благодарностью, но превосходящим её, заставил задохнуться. — Ты пообещал, что даже если мы не поймём друг друга, ты не уйдёшь. И ты не ушёл.        — Господи, Михаил, да даже если бы я не обещал, — Адам коротко нервно рассмеялся и, не без труда высвободив руки, сжал ими лицо Михаила. Кожа ощущалось ледяной до колючести повсеместно, и Адаму стало не по себе от понимания, что он упускает что-то важное. Но мысль требовала быть законченной, и он продолжил говорить, параллельно обдумывая, как мягче расспросить Михаила о причинах странной физической реакции: — Я не хочу от тебя уходить, слышишь? Никогда и никуда. И обещание было дать легко именно потому, что я знаю, что даже когда я творю такую хрень как сейчас, за ней стоит только одно желание: быть к тебе ближе.        — Котёнок, я… Возможно, я уже не имею права это говорить или ты не хочешь слышать, но я люблю тебя, — уникальная интонация, которую Адам не смог бы внятно описать, даже если бы от этого зависела его жизнь, удивительным образом заставила фразу Михаила ловко обойти выставленные штыки, которые сознание невольно пыталось использовать в целях самозащиты и не успело убрать, и восприняться правильно.        — Миш, ну какое право? — Адам едва не застонал, но мгновенно напомнил себе о сдержанности, которую сейчас хотелось проявлять ради них обоих. — Ты можешь говорить мне всё, что захочешь, — Адам прижался губами к виску Михаила, а затем поймал его взгляд, в глубине которого застыла загнанность. — Когда захочешь. Сколько захочешь. Ладно?        — В прошлый раз ты говорил, что для тебя есть разница между тем, чтобы слышать о любви и чувствовать её, — реплика Михаила, поначалу показавшаяся неуместной настолько, что Адам почти приготовился к смене темы, не сразу нашла соответствие в памяти. — Я размышлял о твоих словах. Как и о том, что ты неоднократно говорил, что людям не нужна эмпатия, чтобы понимать, как к ним относятся или же она присуща вам всем. Когда я говорю тебе о любви, ты не ощущаешь это правдой?        — Я… Не совсем, — Адам моргнул, запретил себе реагировать на манеру речи Михаила, которая казалась строгой и даже безразличной, но на самом деле скрывала под собой сильное волнение, и тряхнул головой. — Это… Я не знаю, почему оно ощущается именно так, как ты это делаешь и зачем, если вообще делаешь ты, а не оно как-то само, но ты иногда… Холодный. Чужой. Я пытаюсь напомнить себе, что ты всё ещё мой Михаил, но не могу заставить себя в это поверить, потому что на месте тепла, которое я уже знаю, что могу от тебя получить, привык получать, даже когда мы ещё были в клетке, ничего нет. Пустота.        — Это усугубляет твои сомнения, — с прорезавшейся горечью констатировал Михаил. — Твой страх, что ты не нужен. Мне не приходило в голову. Ни разу. Но это… очевидно. Я должен был подумать. Должен. Мне жаль, Адам. Очень жаль.        — Значит, ты хотя бы понимаешь, о чём я говорю, — Адам вздохнул и решил никак не комментировать извинения не потому, что они не воспринимались, но потому, что разговор рисковал свернуть сильно в другую сторону и опрокинуть его обратно в истерику, которая и без того не ощущалась исчерпанной. — Уже не так плохо, потому что пока я пытался тебе всё это объяснить, я чувствовал себя немножко психом и немножко идиотом, — напряжённая улыбка не задержалась на губах, а Адам, не отдавая себе до конца отчёта, сжал ладони, которые так и не отнял от лица Михаила крепче, в тщетной попытке согреть. — Миш, я не смогу исправить то, что даже не осознаю проступком. Или, если это действительно не мой косяк, тогда просто… Я хочу знать, что случилось. В любом случае. Для меня это важно.        — Адам, я… Я расскажу, — Михаил отозвался едва слышно и выглядел человеком, который подписывает себе смертный приговор. — Но я должен предупредить, что оно является постыдным и ни в каком случае не выступает для меня оправданием.        — Да какие оправдания? — Адам не выдержал, но, по крайней мере, попытался сохранить ровный тон. — Даже если ты считаешь, что они тебе зачем-то нужны, я уверен… Неважно. Я просто… Со мной всё ещё можно говорить, Михаил. Я здесь и я хочу тебя выслушать.        — Я… — Михаил какое-то время смотрел на него, а затем перевёл взгляд на стену. Крылья сжались чуть крепче, и Адам едва подавил желание прижаться сильнее, прекратить любые разговоры вообще и стереть всю горечь и непонимания прикосновениями. — Однажды Гавриил пришёл ко мне. Он был напуган и искал совета. Отец ещё не объявил во всеуслышание о создании людей, но Эдем уже был отдан им. Люцифер и Гавриил, которые проводили там больше времени, чем кто бы то ни было, пожелали узнать, почему они больше не могут туда попасть. Когда истина была установлена, Люцифер пришёл в ярость. Он заявил, что ни за что не примет новые творения отца и, если понадобится, скажет это и ему самому. Гавриил, полагая, что это будет иметь ужасные последствия, пришёл ко мне. Он любил Люцифера, но знал, что не сможет его образумить, и возлагал надежды на меня. Я отправился к брату, чтобы побеседовать с ним.        — Подожди, — Адам потряс головой, с трудом сосредотачиваясь на рассказе. Опыт общения подсказывал, что Михаил по устоявшейся привычке просто излагает необходимую предысторию, что снимало вопросы о резкой смене темы, но ничуть не помогало полноценно и быстро переключиться. — Я помню, ты показывал мне воспоминание о том разговоре, где Люцифер просил тебя встать на его сторону, но ты отказался. Но там вроде бы он пришёл к тебе. То есть сейчас ты не о том?        — Не о том, — ответ последовал незамедлительно, без паузы, едва Адам закончил вопрос, словно Михаил твёрдо задался целью выступить образцовым рассказчиком. — Это было раньше. Я нашёл Люцифера в гневе. Он бесновался и грозил испепелить Эдем и его новых обитателей молниями и разобрать на атомы одновременно. Отец был в отлучке, но должен был вернуться в скором времени. Я… — Михаил неожиданно умолк, а потом перевёл взгляд на него. — Вероятно, это проще показать. Если ты не возражаешь.        — Нет, конечно, нет, — быстро заверил Адам, ловя себя на том, что неподдельный интерес, проснувшийся по мере суховатого, но подробного изложения событий Михаилом, притупил даже беснующиеся эмоции, которые никак не желали успокаиваться.               — Люцифер, я прошу тебя, усмири свой гнев, — в голосе Михаила мольба. — Отец не простит ослушания никому, даже тебе. Вспомни, насколько он суров в наказаниях. Подумай о нас с тобой. О Гаврииле. О наших младших братьях и сёстрах. Они любят тебя не меньше, чем отца. Я люблю тебя, брат. Неужели это не стоит ничего?        — Я не стану уважать каких-то жалких обезьян, — Люцифер выплёвывает слова и, кажется, излучает ярость всем своим существом. — И если ты собираешься преклониться перед ними, то ты жалок, Михаил.        — Хотя бы дай мне время. Дай нам время, Люцифер. Мы разберёмся вместе. Я поговорю с отцом…        — Я не стану лгать, — непоколебимая железная решимость, звенящая в голосе Люцифера, заставляет страх усилиться. — И если отец решит предпочесть своему любимому сыну каких-то лысых макак, значит, потеряет он, — с вызовом заканчивает Люцифер и исчезает, не дожидаясь ответа.        — И я, — практически неслышно произносит Михаил с отчаянием, зная, насколько упрям брат. Шёпот рассеивается в воздухе и уже не достигает адресата. — И я, Люцифер, — бессмысленно и почти беззвучно повторяет Михаил, но его единственным собеседником так и остаётся пустота.               — Тогда я был уверен в своей правоте, — Михаил продолжил говорить неожиданно, и Адам, ещё частично захваченный расплывающимся воспоминанием, чуть вздрогнул. — Но Люцифер так и не согласился со мной. Это был первый случай, когда мы разошлись во мнениях так… — будто не находя нужного слова, Михаил запнулся, прежде чем с сомнением закончить предложение, — непреодолимо. Это привело меня к выводу, что то, что я считаю правильным, что является правильным для меня, может таковым не быть.        — Но оно было, Михаил, — Адам прикусил губу. — Ты просил его выбрать вас. Я не знаю, какие отношения у Люцифера были с остальными, ты почти не рассказывал, но вы были друг для друга чем-то особенным. Я видел не так много, наверное, но, знаешь, по-моему, даже Дину с Сэмом далеко до вас. Я вообще… Когда вы объединили силы, ну или как это правильно называется, тогда, возле того переулка… — Адам слабо усмехнулся, понимая, что за всем тем, что навалилось сверху, момент уже даже не царапает. — Я ревновал. Это глупо, но вы… Что неправильного в том, что ты просил его выбрать не гордыню, но любовь?        — Мне казалось, что ничего, — Михаил вновь уставился в стену, но явно её не видел. — Мне казалось, что выбрать нас — это единственный верный вариант. Но если бы он был таким, Люцифер бы это понял. А значит, он не был. Я столкнулся с незнакомой ранее растерянностью. Я не понимал, на что мне опираться, если я больше не могу доверять собственным суждениям. Но рядом был отец, который априори не мог быть не прав и всегда знал, как правильно на самом деле.        — И ты нашёл поддержку у него, — обречённо пробормотал Адам, глотая до крайности неуместный вопрос, нормально ли практически ненавидеть Бога.        — Когда Люцифер пришёл ко мне через время и попросил встать на его сторону… Я хотел, Адам. Так же как хотел этого на кладбище Сталл. Какая-то часть меня хотела верить, что выбрать любовь — это правильно даже после всего. Но я больше не мог ей доверять. Другая же часть меня кричала о том, что для меня это никогда не будет правильным. Я ощущал это неправильным всем своим естеством. И я не смог. Я сделал то, что считал правильным, потому что таковым обозначил его отец. И потерял брата, — Михаил умолк, похоже, уйдя в свои мысли, а его скулы заострились.       Адам, не желая торопить, прикрыл глаза, пытаясь понять, к чему вёл Михаил в принципе. В голове заново прокрутились все события, предшествующие попаданию в Пустоту, и дыхание неожиданно сбилось. Картинка сложилась неожиданно чётко, словно некий невидимый помощник аккуратно подсунул нужные детали друг к другу. Адам тряхнул головой.       Внутренний голос твердил, что дело просто не может быть в такой мелочи, но наитие и понимание, что Михаил мыслит совершенно иначе, а многие вещи имеют для них абсолютно разную ценность, обретённое за десятилетия, проведённые вместе, настаивали, что это мелочью вовсе не является. Адам с силой втянул в себя воздух и заставил себя открыть рот.        — И ты выбрал неправильное для тебя, чтобы не потерять меня, — почти скороговоркой выдал он, не в силах определиться, что страшится услышать в ответ больше, согласие или отрицание.       Михаил резко повернул голову, вздрогнул и окинул его совершенно несвойственным ему рассеянным взглядом. Адам нервно облизал губы и заставил себя вспомнить всю ситуацию с подпиткой от души до мельчайших деталей. Искомого понимания, почему Михаил сравнивает на первый взгляд несопоставимые вещи это так и не принесло, но прибавило сожалений о собственном поведении.        — Это не должно касаться тебя в плохом смысле, Адам, — Михаил напряжённо сглотнул. — Это был мой выбор. Я счёл, что так будет вернее, лучше. Но я не могу… принять. Я… это просто нужно исправить. Я найду способ исправить себя.        — Прости, что? — машинально переспросил Адам, испытывая глупую надежду, что он расслышал что-то не так. — Исправить? Себя? Потому что тебя мучает то, что ты изначально не считал правильным? Михаил, пожалуйста, скажи, что ты неудачно пошутил.        — Ты здесь. Ты всё ещё рядом, хотя и не должен быть. Значит, выбор был верным. Значит, надо просто исправить…        — Стоп, — решительно перебил Адам, машинально вскидывая руки в ограничительном жесте. — Как это вообще связывается в твоей голове? И почему ты считаешь это чем-то настолько ужасным? То есть я понимаю, что, наверное, способ фиговый, но настолько…        — Адам, это душа, — Михаил посмотрел на него так, словно он не понимал ценность уникального экспоната искусства, и Адам невольно поджал губы. — Творение более совершенное, чем ангелы. Творение, превосходящее любые другие. Особенная уникальная концентрация замысла отца, его силы. Он никогда не превознёс бы просто тела. Да, они являются идеальным вместилищем, в котором душа развивается. Симбиоз безупречен, продуман. Для ангела он недостижим даже с истинным сосудом, но сам принцип, заложенный в основу, имеет ярко выраженное сходство.        — Ладно, — осторожно согласился Адам, понимая, что с такой позиции никогда не смотрел. — Я понимаю, что душа уникальна, но как это отвечает на мой вопрос?        — Она хрупка, Адам. Вмешательство иной силы, даже сходной природы, может причинить непоправимый вред. Но даже если этого удаётся избежать, отнятая частичка, сколь бы малой она ни казалась, уносит с собой что-то. Чувства, эмоции. Я не знаю, что я частично отнял у тебя, Адам. Быть может, умение любить или возможность сопереживать. Даже в полной силе я не смогу вернуть тебе это полностью. Исцелить или восстановить душу под силу только отцу. Я не могу… Я не могу считать это правильным, Адам. Я не могу. Но я должен. Это был мой выбор.        — Нет, не был, Михаил, — Адам возразил, чувствуя, как горло сжимает невидимая рука. — Я тебя заставил. Намеренно или нечаянно, но ты это упускаешь.        — Я мог отказаться, — Михаил качнул головой, не соглашаясь, и прикрыл глаза. — Но я…        — И ты пытался это сделать, — прервал Адам, пытаясь упорядочить мысли, в которых воцарился полный хаос. — Я не слушал. Я настаивал, зная, пусть и неосознанно, что ты не сможешь отказать мне. И давил на это, потому что считал, что поступаю правильно.        — Но ты и поступил правильно, Адам, — в голосе Михаила прозвучала абсолютная уверенность. — Ты…        — Для себя. Возможно, для Сэма и Руби. Но не для тебя, — Адам сглотнул, неожиданно видя ситуацию совершенно под другим углом. — Знаешь, когда мне было девять, мама из-за одного случая объясняла мне, почему не всегда стоит делать то, что кажется тебе верным. Она привела в пример кошку. Обычную бродячую кошку. Накормить её — это правильно. Это не даст ей умереть с голода. Но это и притупит её инстинкты. Получая еду от человека, она не станет пытаться её добывать. Она будет ждать новых подачек, приученная к тому, что её кормят. И в тот момент, когда не дождётся, ей это может стоить жизни.        — Случая? — переспросил Михаил, который, то ли пытался осмыслить всё услышанное, то ли не успел перестроиться.        — Я… Школьный друг. Он подрался с одним парнем и получил пару фингалов. У него был очень строгий отец, и Джексон, его так звали, панически боялся, что тот его накажет. Я предложил свою помощь, чтобы скрыть последствия драки. Повезло нам или мы очень старались, но никто ничего не заметил. А на следующий день его увезли на скорой. У него оказалась серьёзная травма головы, которая усугубилась несвоевременно оказанной помощью. Я… Тогда я был уверен, что поступаю правильно. Отца Джексона побаивались даже на улице. Но… Если бы не я, обратить внимание на его синяки могли учителя, или ещё кто-нибудь, и… Мама не ругалась, но сделала всё, чтобы я усвоил урок и впредь научился думать о том, к чему может привести мой поступок из благих побуждений.        — Адам, я вижу мораль в этих историях, но…        — Я понимаю, что это не связано напрямую, — быстро перебил Адам, понимая, что иначе вся решимость закончить мысль, которая и без того слабела с каждым мгновением осознания собственного поступка, испарится окончательно. — Но я… Михаил, я не думал о тебе. В тот момент вообще, — горло сжало сильнее и слова пришлось едва ли не выталкивать. — Ситуация была дерьмовее некуда, но в ней были варианты. Если ты можешь брать силу и из душ монстров, то я мог просто сказать тебе «да». Ты сам говорил, что хотя твой истинный сосуд Дин, а не я, но из-за того, какого уровня взаимодействия мы достигли, я стал более предпочтительным вариантом. И всплеск сил при вселении. Ты объяснял. Его наверняка бы хватило на перелёт куда-то, где нашлись бы твари. Они здесь на каждой улице. Да, глупо рассуждать о том, чего уже не случилось, но… Я говорю к тому, что я даже не пытался увидеть никакие варианты, Михаил. Я решил за нас обоих. Ты боишься за меня, поэтому сопротивляешься, но когда все будут живы и в порядке, ты и сам будешь счастлив. Для меня это выглядело примерно так. И я игнорировал. Ты дважды сказал «нет». Если мне недостаточно этого, чтобы хотя бы притормозить и обсудить ситуацию, то я…        — Адам, пожалуйста, — Михаил выглядел зверем, пойманным в капкан. — Это не твоя вина. Ты поступил правильно. Я сделал выбор сам. Возможно, я предпринимал попытки отказаться, но я мог сделать это понятнее, настойчивее.        — То есть, — не в силах усидеть на месте и почему-то чувствуя злость, Адам вскочил на ноги, но не отошёл, прикасаясь своим коленом к колену Михаила, надеясь, что это в достаточной степени даст понять, что его порыв не является попыткой отстраниться. Горло отпускало по мере того, как злость, причину которой Адам пока понимал более чем смутно, нарастала. — То есть, — начал он заново, невольно сжимая кулак, — если, например, ты решишь заняться сексом, а я этого не захочу, и пару раз скажу «нет», а ты это проигнорируешь, то виноват буду я? Потому что мог сделать это понятнее и настойчивее? Или я чего-то не понимаю, или твоя логика выглядит сейчас именно так, Михаил.        — Адам, о чём ты?.. Я никогда…        — Чёрт, — Адам мгновенно рванулся вперёд, уже не особо разбираясь, как именно он садится, а скорее падает на Михаила. Что-то сродни паническому ужасу, заметавшемуся в глазах Михаила, напугало и заставило пожалеть об опрометчиво выбранном примере и агрессивном тоне. — Тише. Я знаю, ладно? Тише, — Адам, осознав, что он сидит на бёдрах Михаила и наверняка доставляет ему серьёзные неудобства, перенёс большую часть веса на подлокотник кресла, передвинувшись к нему насколько это было возможно, не раздумывая, притянул Михаила в объятие, вследствие чего голова того оказалась прижата к его груди, и судорожно вздохнул. — Прости. Мне стоит думать, прежде чем открывать рот. Я просто… разозлился. Ты так пытался меня оправдать, словно я святой, и это… несправедливо. Неправильно. Я этого не просил, Михаил.        — Тебе не нужно ничего… — невнятно пробормотал Михаил, глотая окончание, а затем неожиданно вцепился пальцами в его спину и бок с такой силой, что Адам чудом удержался от крика. — Котёнок, — почти беззвучный всхлип отозвался абсолютно сумасшедшим желанием утешить, не разбираясь уже ни в чём и ни с чем.       Только чёткая мысль, что нельзя помочь, когда полностью отсутствует понимание, с чем именно надо помогать, заставила Адама сдержать поток ласковых глупостей, которые наверняка прозвучали бы бессвязно и не возымели никакого эффекта. Рьяное желание не повторить свою же ошибку и сохранить способность думать, невзирая на откровенно дерьмовую ситуацию, неожиданно ободрило.       Машинально гладя Михаила по плечам и чуть морщась от боли, Адам лихорадочно размышлял, что спровоцировало вспышку злости, понимая, что причина не просто важна, но и может подтолкнуть к нахождению нужных ответов. Перебирая мысли, Адам остановился, когда эмоции полыхнули ярче прежнего на прокручивании слов Михаила о душе. Озарение показалось абсурдом.        — Боже, — машинально выдохнул Адам вслух, отказываясь верить сам себе. — Ты не просто не винишь меня в конкретном случае, где я сам вижу свою вину. Всё, что ты говорил о душе, то, как ты о ней говорил… И твоя фраза о том, что ты меня не заслуживаешь. Раньше. Я думал это преувеличение, просто порыв эмоций, но… Ты действительно ставишь меня выше себя? Настолько? Просто потому, что я человек, а ты ангел? — Адам и сам не понял, каким чудом умудрился без запинки задать вопросы, царапающиеся и неловкостью, и стыдом, и неверием. — Или я сейчас просто ляпнул очередную глу…        — Адам, я… — Михаил не поднял головы, и его голос доносился глухо, что не мешало слышать, насколько несчастно и обречённо он при этом звучит. — Я просто хочу убрать из твоей жизни всё, что приносит тебе боль, разочарования. Всё, что расстраивает и ранит тебя. Здравый смысл говорит мне, что правильный вариант, это убрать себя. Но я… не могу. Каждый раз, когда я выбирал то, что было правильно, я чувствовал боль в итоге. И сейчас она слишком… Только при мысли… Я не могу, Адам. Я не могу оставить тебя. И не могу продолжать быть источником твоих страданий. Я должен хотя бы попытаться это изменить. Если я смогу исправить себя правильно, так, как нужно, то…        — Михаил… — понимая, что все слова потерялись разом, когда они были необходимы как никогда, а на глазах выступили слёзы, Адам вцепился в плечи Михаила, просто не в силах продолжать слушать то, что повергало в леденящий душу ужас. — Чёрт. Всё не так…        — Не так? — Михаил неожиданно вскинул голову, и Адам почти прокусил губу, не в силах вынести муку, что отражалась в глазах Михаила и не имея даже отдалённого понимания, как её выносит он сам. — Я приказал Захарии забрать тебя из Рая. Я сделал всё, чтобы ты стал моим сосудом. Я не смог смириться с осознанием, что убью Люцифера или оставлю его жить с мыслью, что он стал моим палачом, из-за чего ты оказался в клетке. Я согласился на предложение Люцифера, что привело нас в мир моего двойника, а затем сюда. Ты едва не погиб от рук вампиров, погиб от рук джиннов, но потом… Пустота, Адам. Оттуда не возвращаются. Когда-то она станет вечным приютом для меня. Ты не просто умер. А я… Я даже не мог исправить то, что произошло по моей вине. Я не сдержал ни единого обещания, из тех, что тебе давал. Я забрал единственное, что оставалось у тебя после смерти, — покой. И я не мог… Я пытался заключить сделку с Тенью, я умолял отца, предлагая ему забрать мою жизнь или сделать всё, что он скажет, сочтёт нужным, и я… Я был жалок, Адам. Я не смог… Я убивал людей просто за то, что они живы, а ты нет. Я знал, хотя и отказывался в это верить, что это не заставит отца прийти. Но я готов был хвататься не за надежду, но за её тень. Но я… Не добился ничего. Если бы не Люцифер и Лилит, если бы не Кейси после, ты по-прежнему оставался бы в Пустоте. Чего я достоин после этого, Адам? Как я могу быть достоин твоей любви, если не только являюсь источником всех твоих бед, но и не смог тебя уберечь? Я недостоин даже смерти.        — Михаил, — севшим голосом пробормотал Адам, резко понимая, что настоящая, тихая и тем в разы более страшная истерика здесь явно не у него. Собственное умение выплескивать всё тревожащее сразу и успокаиваться в немалой степени потому, что оно было произнесено, впервые в жизни показалось не недостатком, а преимуществом. — Дракон, — тише прежнего прошептал Адам, неуместно изумляясь тому, насколько верным оказалось случайно сорвавшееся с языка в какой-то момент прозвище. Михаил, всегда кажущийся несгибаемым и являющийся сильнейшим существом в любом мире, где отсутствовали изначальные сущности, выглядел разбитым, если не сломленным, осознанием, что оказался неспособен уберечь своё сокровище. — Эй. Я здесь, слышишь меня? Я рядом, и буду рядом. Всё будет хорошо, ладно? — слова казались пустыми и лишёнными смысла, но медленно ворочающиеся мысли просто не желали немедленно выдавать нужную речь.        — Зачем тебе любовь, которая приносит только страдания, делает твою жизнь хуже? — Михаил, казалось, совсем перестал осознавать, где находится и теперь напоминал человека в лихорадочном бреду. — Я… Для ангелов предусмотрена возможность исправления. Я нужен тебе. Ты почему-то говоришь, что я нужен. Значит, я должен дать тебе то, что нужно. То, что сделает тебя счастливым. Моя сущность… Просто настройки…        — Я убью его, — незнакомая, безупречная в своём совершенстве ярость, сияющая сталью, идеально закалённой, несокрушимой и способной принести смерть, поднялась откуда-то из таких глубин существа, о которых Адам даже не подозревал, и снесла и почти сложившуюся в голове речь, и все мыслимые и немыслимые барьеры. Михаил вздрогнул, и словно бы немного опомнился. — Клянусь памятью матери, в следующий раз, когда я встречу твоего папашу, я буду бить до тех пор, пока труба раскрошит не его голову, а его божественное всесильное нутро.        — Адам…        — Нет. Даже если мы сейчас поссоримся, не успев помириться, я не возьму назад ни единого своего слова, Михаил. Потому что мне плевать, Бог он там или свет в чистом виде. Я вижу ублюдочный садистский кусок дерьма, который занимался только одним: издевался над своими же творениями и ломал их как мог. Людям, похоже, просто повезло, что он потерял интерес к ним раньше. Я без понятия, кем он там вас создавал, многомерными сгустками, или волнами, или просто собранной в кучу энергией, но я знаю, кем он себя называл. Вашим отцом. И знаешь что? У меня, может, и были проблемы с моим отцом, но сейчас я лично готов ему вручить статуэтку «Отец года».        — Котёнок…        — Я не закончил, — бушующая, но остающаяся холодной, практически выверенной ярость, меняла и тон, и манеру разговора, но Адам едва отмечал это краем сознания, как и тот факт, что в запале успел вновь подняться на ноги. — Ты помнишь хоть один день, час, минуту, я не знаю, мгновение или чем там измеряется время на Небесах, когда ты чувствовал себя просто любимым сыном? Ты вообще хоть раз себя так чувствовал, Михаил? Твой великий отец долбаный манипулятор, которого, похоже, до высшего божественного оргазма доводит наблюдение за страданиями других. Я не знаю, хотел ли он в рамках жуткого символизма одержать очередную как бы победу над сестрой, когда стравливал тебя и Люцифера, или его просто влекла зрелищная драма, но теперь я знаю одно. Люцифер дьявол? Отлично. В таком случае, моё место на его стороне. Потому что я скорее сдохну, чем когда-либо прощу этого любящего, — Адам машинально изобразил в воздухе кавычки, и сам удивился, что его ещё хватает на такие простые, понятные и абсолютно обыденные жесты, — папашу за всё, что он сделал с тобой.        — Адам, я… — Михаил смотрел с такой растерянностью, что Адам, наконец-то остановившись, чтобы перевести дух и начав замечать хоть что-то вокруг, мгновенно подался к нему и, не раздумывая, снова встал на колени, что позволило их лицам оказаться на одном уровне. Рука сама по себе взлетела вверх, а пальцы скользнули по щеке Михаила, едва прикасаясь к по-прежнему неестественно ледяной коже. — Возможно, он… Я… Он не может быть виновен в тех ошибках, которые допускаю я.        — Миш, это ненормально, — тон смягчился сам по себе, а Адам с нежностью очертил скулу Михаила пальцами. — То, что ты боишься не угодить. Не только отцу, но и любому, кто становится важен для тебя. То, что ты коришь себя уже не только за неправильные поступки, но и за те, которые правильные. То, что ты вообще живёшь с мыслью, что в случае чего надо просто исправить настройки. Я понятия не имею, что является нормальным для ангелов, но я уверен, что ненавидеть себя за любую допущенную ошибку, стремление считать ей даже незначительный проступок, — это ненормально ни для кого. И ты же тоже должен понимать, что твой отец знал всё. Может, когда он свалил, что-то изменилось, но пока он был с вами на Небесах, он не мог не видеть. Он же блин Бог. Что мешало ему поговорить с вами? С тобой. С Люцем, которого он называл любимым сыном. Не додумался? — злой сарказм прорвался в вопросе, но Адам только мимолётно поджал губы. — Он хоть раз разговаривал с тобой о тебе, или только повесил на тебя детский сад, которых сам же наплодил, и потребовал содержать его в порядке? У людей в таких семьях часто вообще вырастают серийные маньяки и просто психопаты, Михаил. А ты самое светлое существо из всех, что я знаю.        — Я? Нет, я…        — Да, Михаил. Ты — да, — бескомпромиссно возразил Адам и перебрался обратно на колени Михаила, который выглядел теперь так, словно его оглушило взрывом. — Ты ни разу не оставил меня, когда мне было плохо. Ты проявлял понимание ко всем моим истерикам и успокаивал меня, когда страхи брали верх, хотя тебе это всё было чуждо. Ты учился мелочам, которые наверняка казались тебе глупостями, вроде той зубной пасты с земляникой, просто потому, что для тебя было важно порадовать меня. Ты без колебаний подавлял гордость и позволял Люциферу брать верх в ваших стычках в клетке, если это могло помочь отгородить от них меня. И на перечисление всего мне не хватит, наверное, всей вечности. И даже здесь. Сколько раз ты исцелял Руби? Ты помогал Сэму, спас Хоуп, воскресил Джона. Если ты видел это правильным, если поступал так, как поступал потому, что хотел так поступить, то с тобой всё нормально, Михаил, понимаешь? Но ты должен… Эмм, то есть было бы здорово, если бы ты перестал оглядываться на отца и хотя бы попытался поверить, что ты сам можешь определить, как правильно. Он не отозвался тогда, когда был необходим тебе больше всего, Михаил. Сколько раз ещё это должно повториться и уничтожить тебя болью, прежде чем сломает тебя уже окончательно? И ты правда не понимаешь, что я не стану на это спокойно смотреть?        — Но я… Если я выберу неверно, если…        — То ты ошибёшься, да. Это тоже нормально, Михаил. Люди совершают ошибки каждый день на протяжении всей жизни. А ты пытался мне доказать, что люди действительно совершеннее вас. И человечество всё ещё существует.        — Это… часть естественного порядка вещей, — с каким-то почти детским удивлением констатировал Михаил, словно это являлось открытием невиданного масштаба.        — Да, наверное. Это просто жизнь, и к ней не прилагается инструкция, — щемящая нежность, абсолютно незаметно сменившая притихшую, но никуда не исчезнувшую ярость, заполнила собой без остатка. — Михаил, сегодня ошибёшься ты, а завтра я. Впрочем, я уже накосячил, как мог, — Адам криво улыбнулся и приложил пальцы к губам Михаила, когда тот открыл рот, явно собираясь возразить. — Нет, Михаил. Твоё нежелание признавать, что я могу сделать что-то не так, это… Не надо. От того, что ты превратишь меня в некий непогрешимый идеал, никому не станет хорошо. Я не хочу, чтобы ты переписывал мою вину на себя. Потому что это означает, что ты уже не укажешь мне на допущенную ошибку, которую я даже не заметил, и я её повторю, понимаешь?        — Но это приведёт нас к ссоре, — неуверенно, будто бы сомневаясь, что вывод является правильным, то ли возразил, то ли просто отметил Михаил.        — Возможно, — Адам заставил себя сделать глубокий вдох, понимая, что желание физической близости, способной дать выход эмоциям и чувствам, которые рвались к Михаилу с каждой секундой всё сильнее, сбивает размышления и туманит рассудок. — Но это необязательно. Многие люди обсуждают даже самые спорные и острые моменты спокойно, не опираясь исключительно на эмоции. И не нужно быть кем-то особенным, чтобы научиться этому вместе, — Адам невольно улыбнулся, ассоциативно вспоминая момент, когда он впервые узнал о существовании фей.        — Ты… Адам, я всё равно не понимаю. Как… Почему… После всего. Ты говоришь, что я тебе нужен. Ты не ушёл. Ты… помогаешь. Почему? Я не заслуживаю всего этого. Я не заслуживаю твоей любви, — неверие Михаила, отражающееся и в голосе, и во взгляде, и в каждом жесте мешалось с такой отчаянной, робкой надеждой, что Адам не выдержал, мысленно послал всё в преисподнюю и увлёк его в поцелуй.        — А я твоей — заслуживаю? — нехотя отстранившись, когда дыхание сорвалось окончательно, Адам решил прибегнуть к ещё не испытанному способу убеждения. — Чем я её заслужил, Михаил? Я сделал что-то особенное?        — Ты… — Михаил посмотрел на него так, будто он выдал категоричное утверждение, что Земля имеет форму не эллипса, но квадрата, открыл рот, но ещё несколько секунд молчал, прежде чем с абсолютной рассеянностью произнести: — Котёнок, тебе не нужно ничего заслуживать. Я…        — Хорошо, — спокойно кивнул Адам, когда Михаил вновь умолк, похоже, пытаясь найти подходящие слова. — Мне не нужно. Ладно. Тогда почему нужно тебе? Миш, я не издеваюсь, я просто не понимаю, как это устроено в твоей голове. Ты любишь меня потому, что я человек? Если нет, то остаётся только вариант, что ты любишь меня потому, что я это я. Обычный парень по имени Адам Миллиган, который так и не стал врачом, был съеден гулями на обед и получил второй шанс на жизнь исключительно благодаря тебе. У меня есть недостатки, я совершаю ошибки. Но это явно не мешает тебе меня любить, так? И если я прав, то объясни мне, почему ты отказываешься понимать, что это может быть полностью взаимно.        — Но ты никогда не причинял мне столько страданий, сколько я причинил тебе, — Михаил произнёс утверждение как незыблемую и абсолютно очевидную истину, и словно излучал недоумение, похоже, из-за того, что это может казаться непонятным. — Ты…        — Михаил, ты сам понимаешь, что сейчас говоришь? — осторожным тоном уточнил Адам. — Я по собственной глупости умудрился сначала умереть, а затем и вовсе оказаться в лапах какого-то космического дегенерата. Если бы не моя идиотская затея, этого всего бы не случилось вообще. Может, я и спас Люцифера, но речь не об этом. Я заставил тебя пережить мою смерть. Этого, по-твоему, мало? Ты ведь не просто так убрал эмоциональный фон, когда показывал мне воспоминания, да? Я даже представить не могу, насколько дерьмового тебе было. Но я могу представить, что было бы со мной, случись всё наоборот.        — Адам, ты действовал неумышленно…        — А ты задумал визит в этот мир, когда послал за мной Захарию? — парировал Адам раньше, чем Михаил успел развить мысль, стараясь сделать весь возможный акцент на сравнении. — Или ты знал заранее, что то, что мы грохнем ту джин, приведёт к тому, что я окажусь в лапах этих тварей? Михаил, ты не можешь отвечать за действия всех людей, демонов и тварей, за случайности или предопределённости, плевать что оно там на самом деле, за то, что планеты вертятся вокруг своей оси, а океаны иногда выходят из берегов. То есть теоретически, наверное, как архангел, можешь, но я не об этом… Чёрт, — понимание, что он и сам безнадёжно запутался в объяснениях и мыслях, которые пытался выразить, Адам прикрыл глаза.        — Я выгляжу совсем идиотом, да? — неожиданно удивительно внятно и вполне ровным тоном поинтересовался Михаил и осторожно заскользил ладонями по его спине, прикасаясь нерешительно и бережно.        — Нет. Ангелом, — без промедления отозвался Адам, удивляясь тому, как точно память сохранила все моменты с Михаилом, сколь бы давно они не произошли, и как быстро она подбрасывала их на ассоциациях. — Я просто… Михаил, мне не нужен никто, кроме тебя. Но я не знаю, как тебе это объяснить. Видимо, я выбираю не те слова, или…        — Нет, Адам, это не твоя вина, — Михаил как-то неуловимо собрался, чуть выпрямился и нахмурился.        — Серьёзно? — терпение лопнуло с оглушительным звоном, и Адам стиснул зубы. — Михаил, нафига мы блин вообще пытаемся что-то обсуждать, если ты снова?..        — Нет, котёнок, я говорю это не из-за того, что являлось предметом обсуждения, — то, с какой поспешностью, но и уверенностью Михаил перебил, заставило Адама проглотить дальнейшие возражения и обратиться в слух. — Ты делаешь более чем достаточно. Я… Для меня представляет сложность… Я знаю, как быть ангелом, Адам. Знаю, как быть воином или правителем Небес. Но я не знаю, как быть человеком. Ангелы не чувствуют так, как люди, котёнок. Я уже пытался тебе объяснить, но, полагаю, недостаточно подробно. Мы способны испытывать сильное чувство, но оно олицетворяет нашу суть. Становится ей. У него нет порога. Это яркая вспышка, которая меняет нас полностью. Сливается с энергией, которая является нашей сутью, вплетается в неё. Но мы лишены палитры ощущений, которая доступна людям.        — Подожди, но… — Адам машинально почесал затылок и с удивлением понял, что у него болит голова, чего он, похоже, не замечал уже некоторое время. — Если вы получаете возможность чувствовать как люди, ну или типа того, когда у вас меньше сил или благодати, вы ведь ощущаете всё просто по-человечески? То есть я имею в виду…        — Нет, — Михаил покачал головой в знак отрицания и ненавязчиво принялся массировать его плечи. Адам едва не застонал, чувствуя, как мгновенно, пусть и не полностью, отпускает напряжение, охватывающее мышцы, но остававшееся незамеченным, как и головная боль. — Я понимаю, что именно ты пытался спросить, и ответ отрицательный. То, что нам становится доступна палитра человеческих ощущений, не означает, что появляется порог.        — Ты серьёзно? — неверяще уточнил Адам, и вздрогнул, едва представив, что каждая его эмоция ощущается бесконечной и в разы более сильной, чем он привык. — Да у меня бы крыша поехала, — выдал Адам первое, что пришло в голову, и тут же одёрнул себя, понимая, что недопустимо расслабился в заботливых сильных руках. — Прости. Я не хотел сказать, что… Просто… Как ты вообще?.. — Адам проглотил окончание вопроса, когда часть хаотично носящихся в голове мыслей, словно обнаружив нужный им магнит, собралась воедино. — Подожди, — медленно проговорил Адам, разом переставая замечать и расслабляющий массаж, и не до конца понятный взгляд Михаила. — Ты спрашивал, что я чувствую, когда ты говоришь мне о любви. И твоя сдержанность… Михаил, просто скажи мне, что ты не глушишь эмоции в принципе и рядом со мной в том числе.        — Большую часть, Адам, — ответ прозвучал с готовностью, словно Михаил на самом деле предвидел вопрос. — Человеческая способность сопереживать уникальна. Я неоднократно пытался изучить её, понять, но постиг на самом деле только после твоих слов об эмпатии, присущей всем людям. Стремясь понять другого человека, вы пропускаете его эмоции через себя, проживаете их вместе с ним. Кажется, вы называете это «побывать в чужой шкуре» и «поставить себя на место человека». Чем ближе для вас человек, тем сильнее вы готовы ему сопереживать. Но это имеет последствия для вас при этом.        — Слушай, я… То есть да, всё правильно, и это супер, что ты это понимаешь… Ну то есть на самом деле понимаешь, а не абстрактно, но я просто… — Адам честно попытался сдержать рвущееся на волю непонимание и нарастающую обиду, но усталость, ощущающаяся все сильнее, не оставляла шансов это сделать. — Я просто… Серьёзно? Я пытаюсь… Да нет, чёрт возьми, я делюсь с тобой абсолютно всем. Признаюсь в том, что стыдно, говорю о том, что неловко, и вообще, — Адам пространно взмахнул рукой, не обращая внимания на то, что невольно стряхнул ладони Михаила со своих плеч. — А ты, зная, что я и без того не могу справиться с чёртовым ощущением, что на самом деле я тебе не нужен, просто говоришь мне, что осознанно… Да за что, Михаил? Я же…        — Адам, — крылья обняли мгновенно, а ледяные губы прижались к виску и задержались там на несколько секунд, которые Михаил отвёл либо на попытку успокоить, либо для того, чтобы собраться с мыслями. — Котёнок, то, что это усугубляет твой страх, я понял только во время этого разговора. И мне очень жаль, что я не пришёл к этому очевидному выводу раньше.        — Ладно. Ладно, — Адам заставил себя сделать глубокий вздох. — Это ты не понимал. Да, ладно, я всё время забываю, что мелочи сложнее всего. Но и в общем… Нафига? Просто зачем ты это делаешь? Я понимаю, что психолог из меня никакой, но я же пытался тебе рассказывать, что люди исследовали этот вопрос. Подавление эмоций не приводит ни к чему хорошему. Может, я объяснял как-то не так, и ты не человек, я понимаю, но сейчас почти человек и… — осознание, что речь не успевает за мыслями и становится нелогичной вплоть до бессвязности, заставило остановиться и проглотить рвущееся с языка честное признание, что за ней стоит исключительно обида.        — Котёнок, — удивительное спокойствие Михаила теперь виделось совершенно в ином свете и выводило из себя, вместо того, чтобы радовать. — У тебя болит голова. Твоя усталость усилилась в несколько раз. В целом твой организм в данный момент близок к переутомлению. За наш разговор я упустил контроль полностью лишь однажды и то на несколько мгновений. Ещё трижды был близок к этому.        — О, — тупо произнёс Адам, удивляясь тому, как быстро в голове прогрузился логичный вывод из сказанного. — Ты хочешь сказать, что оно настолько?.. В смысле ты говоришь о физических проявлениях, а это… — Адам сглотнул, когда в голове пронеслось воспоминание о визите на пляж, который, казалось, случился не сутки назад, а целую вечность, и спровоцировало появление не до конца оформленных, но интересных мыслей. — Стоп. Я… Я удивлялся тому, насколько ярче чувствую рядом с тобой. Даже мамины любимые романы вспоминал. То есть это художественный вымысел, и как бы в жизни так не бывает, но я… Твои эмоции типа влияют на меня как-то сильнее? Или я не знаю, как это…        — Адам, ангел и его сосуд изначально настроены друг на друга. У людей бытует мнение, что чувствуют душой. О том, как чувствуем мы, я объяснял только что. Если тебе так будет проще понять, то это можно назвать резонансом сущности ангела и души сосуда. И то и другое является концентрацией божественного умысла, силы творца. Когда из-за действий Люцифера на Земле отец принял решение создать для ангелов ограничение для пребывания на ней, он заложил в основу сходство сущности и души. Именно поэтому, у ангела есть истинный сосуд и по обыкновению несколько подходящих, но их количество очень ограничено. Именно поэтому лицезрение нас в истинном облике для тех, кто не является нашими сосудами чревато гибелью. Резонанс не происходит. Но в случае, если ангел не просто использует свой истинный или подходящий сосуд, но и взаимодействует с ним, степень их влияния друг на друга усиливается. А это в свою очередь открывает новые возможности.        — Ты поэтому всегда старался получать от своих сосудов добровольное согласие и заботиться о них, — сообразил Адам, краем сознания отмечая, что тема увлекла настолько, что усталость отступила, а обида если и не рассеялась полностью, то значительно притупилась. — Ты уже говорил о возможностях, но так я это не понимал. И ты не так понятно объяснял, когда учил меня менять обстановку.        — Да, — Михаил кивнул с уловимым сожалением, неясно к чему относящимся, но продолжил всё тем же собранным тоном: — Но у этого есть и отрицательная сторона, Адам. Именно с ней мы столкнулись только что. Ты не ощущаешь мои эмоции ярче, чем мог бы ощущать эмоции Сэма или Руби в случае разговора, где им требовалась бы помощь.        — Они сами по себе ярче, — очевидный вывод воспринялся почему-то сродни озарению, и Адам выпалил фразу, пользуясь тем, что Михаил отвлёкся на мгновение, чтобы сделать вдох. — То есть вот это вот всё о сопереживании. С тобой оно сильнее, потому что я люблю тебя и… Но с моей стороны суть одинаковая, да? Просто ты не чувствуешь как человек, и я вроде как пытаюсь объять необъятное?        — Именно, — подтвердил Михаил, во всей позе которого добавилось напряжения. — Полагаю, это отвечает на твой вопрос, почему я считал нужным подавлять большую часть эмоций, особенно рядом с тобой. Разумеется, это не причинит тебе смертельного вреда, но, котёнок, я никогда не хотел причинять вообще какой-либо.        — Я понимаю. Наверное, — Адам выдавил улыбку, понимая, что обида, после полученных объяснений кажущаяся совсем уж глупой и иррациональной, стремительно возвращается. — Ты просто хотел как лучше для меня.        — Но вышло иначе, — с горечью отозвался Михаил, и Адам с недоумением моргнул. — Ограждать сосуд от всего, что может причинить ему вред, это правильно, Адам. Но ограждать любимого человека от самого себя, нет. Ты справедливо обвинял меня в том, что я не даю тебе шанса. Я… Мне казалось, что я сделал всё, чтобы это исправить. Но ты объяснял мне, что в отношениях очень важно доверие. Едва ли ты можешь чувствовать его с моей стороны, пока существуют границы, подобной этой.        — Я… — неподдельное удивление от того факта, что на этот раз Михаил понял суть его обиды раньше, чем он сам, разбудило новую гамму эмоций. Адам прикусил губу и уткнулся лбом в плечо Михаила, который тут же успокаивающе провёл руками по его спине. — Ладно, да. Я просто… Для меня правда есть разница между тем, чтобы слышать о любви и чувствовать её, Михаил. Я понимаю, что я уже говорил, и тогда мне самому это казалось глупостью, но… это неприятно. Я не обвиняю, — поспешно добавил Адам, понимая, как можно расценить его слова. — То есть у тебя есть причины. И…        — На самом деле я уверен, что в данный момент я смогу показать тебе как чувствуют ангелы и не причинить вреда, — Михаил перебил неожиданно, сохранил ровный тон, хотя за ним угадывалось волнение, и Адам резко выпрямился, не понимая, стоит ли верить своим ушам. — Риски есть, но они минимальны. С точки зрения взаимоотношений ангела и сосуда, делать подобное является в корне неверным, но… Я ощущаю это правильным, — куда менее уверенно, с волнением, прорезавшимся в голосе в полную силу, закончил Михаил.       Адам открыл рот, но забыл, что хотел сказать, едва в мыслях забрезжило понимание, почему Михаил вообще поднял тему именно сейчас. События вновь перестраивались, тасовались как карты в колоде, пока не сложились в новую логическую цепочку, позволяющую взглянуть на всё по-новому. Адам нервно облизал губы, глядя на Михаила, который явно продолжал что-то обдумывать.       Память исправно подбрасывала моменты, в которых Михаил терпеливо и неоднократно объяснял о степени готовности, необходимой для того или иного уровня взаимодействия. Мозг, резко включившись на полную мощность, быстро проводил аналогии с обычными человеческими отношениями. От понимания, насколько Михаил ему верит теперь, окатило жаром и холодом одновременно.        — Миш, я… — не зная, какими словами выразить всё, что хотелось бы, Адам замер, когда дыхание просто перехватило от волнения.        — Я… всё равно испытываю сомнение, — чуть вопросительно признался Михаил, переводя взгляд на него. От того, насколько уязвимым, ищущим поддержки и открытым увиделся Михаил, очередной вдох, на который Адам едва нашёл силы, застрял в горле. — Согласно всему, что я знаю о людях, сейчас будет намного правильнее позволить тебе принять душ, обеспечить тебя пищей и возможностью получить сон. Но то, что вы называете наитием, говорит мне, что это принесёт тебе меньше облегчения, чем получение того, что для тебя по-настоящему важно или имеет большую ценность. Мне кажется верным именно второй вариант. Я не прав?        — Тебе не кажется, — Адам наощупь нашёл ладонь Михаила и позволил их пальцам переплестись. — Если ты действительно не знаешь, как быть человеком, то только что ты сделал серьёзный шаг к тому, чтобы это понять. Я… Для меня сейчас важнее всего ты. Уж точно важнее мелочей вроде душа или сна. Потом — да, они тоже будут нужны, но это типа второстепенно. Или третьестепенно. Неважно. Но сейчас я… Я просто хочу к тебе, Миш. С самого начала разговора, я… Это глупость. Ты же рядом, не отпускаешь меня ни на секунду, если я сам не отстраняюсь, а я просто отчаянно хочу к тебе. Я… В прошлый раз это чувство, что мне тебя мало и будет мало всегда, казалось почти смешным, но теперь оно… до боли. И если ты действительно хочешь… — Адам проглотил слова о доверии, не желая усугублять ситуацию, и мимолётно осознал, что глаза у него мокрые. — Не просто считаешь это нужным, а сам хочешь… Что угодно.        — Прости меня, малыш, — шёпот прозвучал где-то возле уха и был полон сожаления. — Мне стоило понять раньше, насколько это невыносимо для тебя. Если ты… Мне нужно твоё согласие. Нахождение в сосуде делает любое взаимодействие намного безопаснее.        — Боже, да. Конечно, да, Михаил, — даже понимая, что озвучивание положительного ответа вслух это дань формальностям, которые нельзя обойти, Адам с трудом сдержал замечание о том, что вопрос давно стал риторическим. — Всегда.       Почти забытое и желанное до дрожи чувство единения поглотило собой без остатка. Растворившись в поцелуе, в который его неожиданно увлёк Михаил, Адам упустил момент, когда прикосновения исчезли, а тело охватила невесомость, которая на удивление больше не казалась ненавистной. Ноги ударились о поверхность уже через секунду.       Адам завертел головой, надеясь понять, где они оказались, и зачем Михаилу вообще понадобилось куда-то их перемещать, и тут же понял, что контроль над телом полностью принадлежит ему. Мимолётный безосновательный страх, что что-то пошло не так, исчез, едва Адам сообразил, что присутствие Михаила ощущается даже ярче обычного. Успокоившись, Адам заставил себя сосредоточиться.        — Мы в церкви Святого Михаила, в Иллинойсе, — быстро пояснил Михаил, словно боялся не успеть договорить. — Отсутствие Небес в этом мире никак не влияет на энергию молитв, которой здесь накоплено много.        — Ты говорил, что это хороший способ скрыть силу. И что-то про экранирование, — припомнил Адам и нахмурился. — Только я не понимаю, зачем нам это сейчас.        — Вероятный всплеск энергии привлечёт к нам внимание многих монстров, — тон у Михаила стал странный, но разобрать все отразившиеся в нём эмоции Адам не смог. — Было бы неразумно и безответственно подвергать опасности Люцифера, Сэма и Руби. Защита, установленная мной вокруг нашего временного пристанища, едва ли продержалась бы долго в случае нападения.        — А здесь всё поглотится самим местом, и нас не просто не достанут, но вряд ли даже заметят, — с пониманием кивнул Адам. — Ладно. В смысле я вообще не возражаю, просто вроде как с силами у тебя сейчас не очень… Чёрт, всплеск при вселении в сосуд. Точно, — Адам вспомнил собственное более раннее рассуждение и чуть виновато улыбнулся. — Окей. Мы здесь, до нас вроде как никому нет дела, так что… То есть я хочу сказать, что мы же здесь не просто так.       Михаил не ответил, и Адам на мгновение напрягся, пытаясь понять, сказал ли он что-то не то. Сомнения безвозвратно улетучились, как только глаза заслепило светом, который казался ещё ярче в полумраке, царящем в церкви. Адам зажмурился, чувствуя, как выступают слёзы, и успел только осознать, что свет исходил от него самого, прежде чем реальность стёрлась полностью.       Незнакомое и этим пугающее до дрожи, но равноценно и влекущее за собой ощущение утраты тела застало врасплох. Неуловимое мгновение больше не существующего времени принёсло понимание, что утрачено не только тело, но и любая материальность как таковая. Знание, что под ногами твёрдая земля, что вокруг есть стены храма и вообще мир, уплывало так стремительно, что исчезло через миг.       Чувствуя себя всемогущим и в то же время не чувствуя вообще, Адам сам не понял, когда начал захлёбываться тем, что не могло быть выражено ни словами, ни образами. Сознание, словно вырвавшееся за рамки настолько, что теперь занимало вселенную, не имеющую ни конца, ни края, машинально фиксировало слёзы, льющиеся потоком, а затем безудержный смех, и жадно напитывалось знаниями.       Нестерпимое желание раз и навсегда избавиться от глупых ограничений, от ненужных условностей, от тела, сковывающего возможности и сдерживающего потенциал, удерживающего его надёжнее самых крепких пут, на мгновение принесло Адаму сильно изменившуюся по структуре мысль, что он слишком слился с Михаилом, но она была с презрением отвергнута.       Следующее озарение, заключающееся в том, что желание принадлежит его собственной душе, которую он впервые ощущал по-настоящему, отозвалось звенящим согласием. Забытая потребность дышать побудила к попытке вдоха, но естество наполнилось не воздухом, а ослепительным золотым светом. Последнее важное знание проскользило в пространстве и осыпало сущность пылью, укореняясь.       Ощущение холодного камня стало неожиданностью. Мозг не желал функционировать в привычном режиме, и понадобилось нечеловеческое усилие воли, чтобы заставить его совершать хотя бы очевидные наблюдения. Адам поморщился, что получилось только мысленно, осознав, что ощущает плитку, которой выложен пол, коленями и руками.       Не нужный ещё мгновение назад воздух воспринимался теперь острой до боли потребностью. Судорожно втягивая его и носом и ртом одновременно, Адам заморгал и поперхнулся на ощущении лёгкого презрения к тому факту, что у него есть глаза. Истерический смех рванулся из горла, но в нём и застрял, так как мышцы не желали подчиняться в полной мере. Необходимая лёгкость испарялась.        — Сама наша суть, — голос Михаила, подрагивающий, но узнаваемый, заставил взять себя в руки мгновенно.       Приложив усилие, Адам сфокусировал зрение и приоткрыл рот, когда наткнулся взглядом на Михаила в его привычном теле. Мозг нехотя, но запустил анализ и явно смирился с тем, что полноценное функционирование восстановить придётся. Адам сделал глубокий, но уже более спокойный вздох и медленно поднялся на ноги. Невыносимость нахождения в своём теле медленно рассеивалась.        — Господи, — прошептал Адам, не вникая в то, что произносит и отмечая, но никак не комментируя тот факт, что Михаил, очевидно, успел взять своё тело с собой и перебраться в него в какой-то момент времени. — Господи, — бессмысленно повторил Адам, пересматривая в голове все обретённые знания и пытаясь осознать их хотя бы на какую-то часть. — Ангелам поэтому запрещено чувствовать, да? Это сила, но это же и ваша наибольшая уязвимость. Это… — только усиливающееся ощущение, что слова неуместны в принципе и их катастрофически недостаточно заставило оборвать себя в самом начале фразы, даже не отражающей хоть сколько-то осознанную мысль.        — Отец счёл это слишком большим риском, — своеобразно ответил Михаил, подошёл ближе и с пугающей робостью коснулся его предплечья пальцами. — Котёнок, ты в порядке?        — Да, — автоматически отозвался Адам, продолжая обдумывать открывающиеся истины. — Ну, то есть я всё ещё хочу выбраться из этой тушки, в которой мне теперь тесно, но это быстро проходит. А чувствую я себя отлично. Чёрт. Всё, что ты говорил… То есть вообще всё, оно было… буквально. Совсем буквально, — пробормотал Адам и запустил пальцы в волосы, пытаясь собраться хотя бы для внятного изложения. — Я… Мне просто нужна минутка, чтобы пересмотреть понятие абсолюта. А так всё супер, — улыбка вышла чуть дрожащей, но искренней, а Адам остановил взгляд на руке Михаила, которая теперь осторожно и невесомо гладила его запястье.        — Возможно, мне всё-таки не стоило… — нерешительно начал Михаил, и Адам мгновенно вскинулся.        — Стоило, — категорично перебил он. — Я… Миш, людям… Ну, большинству людей, наверное, всегда страшно не оправдать доверие. А такое… Да, я боюсь. Что ты пожалеешь, что я недостаточно… Неважно. На самом деле важно только то, что я… Это очень много значит для меня. И я… Я не могу пообещать, что больше никогда не причиню тебе боли. Просто потому, что такие обещания, это чушь собачья. Но, зная теперь, насколько буквально это ранит, я точно могу сказать, что буду намного лучше думать над своими поступками.        — Ты не должен, — на лице Михаила проступила растерянность. — Я не учёл, что ты можешь понять это как…        — Михаил, — не считаясь с тем, что в очередной раз перебил, Адам выбросил мысль о правилах приличия из головы раньше, чем она успела полностью сформироваться, решительно сжал плечи Михаила и поймал его взгляд. Слабое сияние в глубине вполне человеческих сейчас глаз отозвалось вспышкой нежности сумасшедшей силы. Адам улыбнулся, но не позволил себе сбиться с речи. — Я не знаю, как это объяснить понятно, но… То, о чём я уже говорил насчёт ошибки, помнишь? Если ты не укажешь мне на неё, я, возможно, так никогда и не узнаю, что поступил нехорошо или неправильно. Потому что для меня это так не выглядело. И сейчас… Мне важно само знание, понимаешь? Дело не в том, что я собираюсь поступать как-то неприемлемо для себя. Но само понимание, что моя очередная выходка ранит тебя буквально, добавит осторожности что ли. Потому что я не хочу причинять боль, Михаил. Тем более так. Это вопрос моего желания, понимаешь? Хотя я и сам, наверное, не до конца понимаю, что наговорил, — критично заметил Адам, осознавая, что впечатление всё ещё держит слишком сильно и явно негативно сказывается на связности мыслей.        — Я понимаю, — медленно кивнул Михаил, хотя выражение его лица и противоречило его же словам. — По крайней мере, я могу понять нежелание причинить вред.        — Уже что-то, — Адам коротко усмехнулся, хотя уверенность, что стоило объяснить как-то проще, и никуда не делась. — Я просто… Боже, когда ты говорил, что драконы любят навсегда, и что ты не согласен на меньшее, чем вечность… Это ведь тоже было буквально, да? Потому что… Это уже не изменить, да? В смысле само чувство, его уже нельзя… я не знаю… — Адам отнял одну руку и пространно взмахнул ей, понимая, что слов всё ещё не хватает, а в рассуждения никак не желает возвращаться логичность.        — Это нельзя просто отключить, ты всё понимаешь верно, Адам, — Михаил почти незаметно, но всё-таки ощутимо напрягся. — Уничтожить вместе с собой или переплавить во что-то иное. Да, это возможно, при приложении должных усилий.        — Переплавить… — эхом повторил Адам, когда мысли закрутились совсем уж с бешеной скоростью. — Чёрт. Люцифер пытался превратить свою любовь в ненависть, да? Ну, после вашей ссоры?        — Да, — Михаил с видимым трудом сглотнул и, казалось, попытался улыбнуться, но не преуспел. — Исходя из того, что я имел возможность наблюдать, все его действия говорили об этом.        — Но у него не вышло, — Адам запнулся на вдохе, постигая новый уровень осознания масштабности. — Несмотря на всё время, что у него было. Чёрт, это… Ладно. Я просто… Ты говорил, что само чувство для вас одной природы. Ну, то есть тогда, в нашем разговоре, ты говорил, что братская любовь и другая, суть одна. Теперь я это понимаю, да, но… Кого ты на самом деле пытался оградить, Миш? Меня от того, что ещё пару дней назад, скорее всего, реально свело бы меня с ума, или себя от разочарования? Потому что я бы на твоём месте не верил, что хоть какой-то человек сможет это понять, и уж тем более принять.        — Адам, я не… Людям чуждо понятие абсолюта, но ты… Я не сомневался в тебе. Ты вправе мне не верить, но я лишь опасался…        — Эй, спокойно, — Адам моментально вернул убранную раньше руку на плечо Михаила, который теперь выглядел разве что не испуганным, и придвинулся к нему. — Миш, пожалуйста, я не обвинял, ничего такого. Я просто… Боже, да я даже мысли связно до сих пор выражать не могу. Перескакиваю в голове с одного факта на другой, потому что всего слишком много. Я только думал, что любить себе подобного вам намного проще. Потому что ну типа вы чувствуете одинаково, и как бы нет преград. И ты… После всего, что случилось с Люцифером, ты вообще вряд ли хотел рисковать хоть когда-нибудь, а уж с человеком… Я… Если бы ты сорок лет не учил меня мыслить глобальнее, намного глобальнее, чем привыкли люди, я бы сейчас реально имел все шансы спятить. Я… Спасибо. За то, что позволил узнать. Не то, что хотел бы слышать я сам в таком случае, но я просто не знаю как вообще это всё выразить, потому что оно…        — Запредельное? — на губах Михаила всё же появилась удивительно мягкая для него и какая-то беззащитная улыбка.        — Да, — Адам и сам не понял, как губы мгновенно растянулись в ответной улыбке, которая, наверняка, выглядела до одури глупой и счастливой. Эмоции, теперь вполне привычные и человеческие разгорались всё сильнее, переполняли и всё настойчивее искали выхода. — Я… Чёрт. Погоди. Той благодати, которую я достал в лагере, её ведь было совсем немного для тебя, да? А Люциферу досталась вообще капля его. Остальное этот пророк или вообще не пророк пустил на ритуал. Но силы вы здесь тратили постоянно. Ты всегда говорил, что всё мелочи, но их было много. То есть я… Если боль, обида, короче, любой негатив, буквально ранят твою сущность, то любовь не только исцеляет, но и восстанавливает ваши силы?        — В некоторой степени. Но не благодать, — Михаил чуть обречённо качнул головой и вздохнул, что заставило улыбку поблёкнуть, но только на миг. — Но ты прав в сути, котёнок. Ты и Сэм. Не потому, что вы наши сосуды.        — А потому, что любим, — быстро кивнул Адам, отказываясь немедленно обдумывать это утверждение применимо к Сэму и Люциферу. — Но я… Это не совсем та сила, которой вы обладаете обычно?        — Я бы назвал это неким ограниченным ответвлением, — Михаил погладил его щёку, и Адам невольно склонил голову, тянясь к нужной и желанной ласке. — Любовь ангела может дать человеку бессмертие. Может исцелить демона, как и любую загубленную душу. Может…        — Подожди, что? — Адам замотал головой, мгновенно забывая о нежных прикосновениях пальцев Михаила. — Бессмертие? То есть я понял о широких возможностях исцеления, хотя ещё и не разобрался до конца, но… Это вроде как постоянное исцеление тела? Ну, не дать ему стареть?        — Адам, для того, чтобы поддерживать твоё тело в нужном состоянии, достаточно быть просто ангелом. Но это создаёт некоторую зависимость. Пока душа находится в теле, без последствий остановить естественные процессы, к которым относится и старение, невозможно. Регулярные воздействия становятся единственным способом продлить человеческий век.        — Так, ладно, а… — Адам нахмурился, осознав, что внутри разгорается настоящая война. Чувства настаивали на том, чтобы отложить любые разговоры, притянуть Михаила к себе и уже не отпустить, но пытливый ум, отмечающий важность происходящего, требовал недополученных ответов и прояснения моментов, остающихся непонятыми. — А в случае?..        — Усиление резонанса, которое позволяет душе поддерживать тело в должном состоянии самостоятельно, — догадливость Михаила, ответившего на не полностью незаданный вопрос, над формулировкой которого Адам ломал голову, заставила приподнять брови.        — Надеюсь, я не настолько громко думаю, — улыбка превратилась в мягкую усмешку, а Адам чуть откинул голову назад, невольно облизал губы и с тоской взглянул на ладонь Михаила, которую тот убрал от его лица. — Я к тому, что в моей голове сейчас дикая каша.        — Я не видел иного способа. Если это доставило тебе неудобства большие, чем я рассчитывал и мог отследить, то мне очень жаль, котёнок, — в глазах Михаила отразился вопрос, и Адам тут же замотал головой, уже категорически отказывающейся соображать, пытаясь дать понять, что никаких неудобств он не ощущает.       Михаил кивнул, и Адам чуть прищурился, неожиданно замечая, что держится тот с каждым мгновением всё скованнее и напряжённее. Вялая паника занялась внутри от мысли, что он сам как-то не так отреагировал, сделал что-то не то или напротив не сделал нужного, но быстро исчезла, не найдя никакого отклика. Зрение машинально отметило, что дыхание Михаила стало учащённее.        — Да к чёрту, — пробормотал Адам, не веря промелькнувшей в голове догадке, но и понимая, что буйство чувств переходит все границы, когда тело охватил жар, грозящий превратиться в лихорадку.       Адам, оставив уже абсолютно бесполезные попытки продолжать мыслить здраво, шагнул к Михаилу, уничтожая и без того символическое расстояние между ними. Руки прошлись по спине Михаила настолько властным прикосновением, что Адам изумился сам себе. Ладони Михаила, сжавшие его ягодицы почти грубо, до лёгкой боли, взвинтили изумление на новый уровень.       Жажда, в которую сплавилась часть бушующих эмоций, разгоралась с головокружительной скоростью и требовала свою бескрайнюю вселенную, где она может быть удовлетворена простором и свободой. Осознание, что на губы Михаила он практически набросился, мелькнуло где-то на периферии и испарилось. Тело будто пронзило молнией, которая угодила чётко в жерло вулкана, вызывая взрыв.        — Котёнок, — гортанный глубокий стон Михаила ударил в голову сильнее, чем мог самый крепкий алкоголь.        — Какого?.. — Адам и сам не понял, каким чудом сумел отстраниться и задохнулся. Сердце билось так сильно, что мысль о приступе проскочила невольно. — Боже. Я… Это… — слов не просто не было. Они казались отвратительно и вопиюще ненужными. Вдох сломался где-то в районе солнечного сплетения. — Что ты там говорил о запредельности? — с огромным трудом выстроил фразу Адам, с восторженным ужасом осознавая, что если он так реагирует на обычный поцелуй, то нечто большее грозит реально лишить его рассудка и оставить в вечной блаженной нирване.        — Я… Мне стоило предупредить, — голос Михаила хрипел и явно норовил сорваться, лишь убеждая Адама в том, что он не единственный, кто на грани полной и безоговорочной утраты остатков контроля. — Резонанс… Я не уверен, что возможно усилить… ещё. Отдача. Сущность и душа… Я объяснял, — короткие отрывистые фразы, тяжело падающие в пространство и не сразу воспринимаемые сознанием в полной мере, словно оставались висеть невидимыми тенями в воздухе. — Я могу… Хм, — Михаил кашлянул, похоже, пытаясь придать голосу хоть сколько-то более чёткое звучание. — Я, наверное, могу вернуть контроль, если ты хоч…        — Только попробуй, — с лёгкой угрозой оборвал Адам, едва сообразил, куда клонит Михаил.       В голове быстро сложилось простое рассуждение, что думать Михаилу позволять не стоит. Видя скорее очертания скамьи, чем её саму, Адам, не колеблясь, толкнул к ней Михаила. Тот рухнул, слегка завалился вбок, но быстро выпрямился. Удивление мелькнуло в его глазах, но исчезло, смытое чем-то таким, что имело множество определений и не имело ни единого одновременно.       Купаясь в чувстве, которое лилось из по-прежнему чуть светящихся глаз Михаила, Адам мысленно обозначил его для себя обожанием и решительно оседлал бёдра Михаила. Пальцы вцепились в спинку скамьи, когда Михаил сам подался вперёд и смял его губы безжалостным, дурманящим поцелуем. Воздух словно уплотнился, давая силу внутреннему жару.       Заставив неслушающиеся пальцы разжаться, Адам задёргал куртку Михаила, на которой зияли прорехи, отчаянно пытаясь её снять и добраться до футболки. Одежда раздражала до желания её испепелить. Михаил издал странный звук, похожий на придушенный упоенный стон, но убрал руки с его поясницы и отвёл их назад, позволяя тем самым всё-таки стянуть с себя куртку.        — Котёнок… — невнятное обращение, которое Михаил выдохнул прямо в поцелуй, грозящий стать бесконечным, вероятно, подразумевало, что он хочет что-то сказать, но Адам только мотнул головой в знак отрицания, насколько это получилось.        — Ты тёплый, — машинально выдал он следом, отстраняясь достаточно, чтобы поцелуй потерял глубину, но недостаточно, чтобы губы разомкнулись полностью. — Весь тёплый, — в голосе добавилось осознанности, которая принесла удивление.        — Ты уверен, что хочешь, чтобы я объяснялся сейчас? — Михаил переместил голову и покрыл его шею агрессивными поцелуями, а в его голосе Адаму почудился оттенок мягкой насмешки, которого там, разумеется, быть не могло. — Я бы обозначил проблемой совсем не это. Ты помнишь, что мы находимся в церкви?        — Ты же сам утверждал, что здесь безопасно, — с непониманием выдохнул Адам, чувствуя электрические разряды, которые вспыхивали во всём теле всё активнее. Лёгкие, но ощутимые и будоражащие укусы, на которые сразу же ложились россыпи бережно-нежных поцелуев толкали рассудок к опасной пропасти чувственно-сладкого безумия. Не отдавая себе отчёта в действиях до конца, Адам дёрнул сильнее футболку Михаила, которую успел поднять до подмышек, и тихо фыркнул, когда раздался жалобный возмущенный треск рвущейся ткани. — Что-то изменилось? — невнятно выдал следующий вопрос Адам, понимая, что, вероятно, ответил недостаточно или Михаил не счёл встречный вопрос ответом в принципе.        — Нет, — тон у Михаила стал странный, а его руки уверенно скользнули под пояс джинс и сжались на его бёдрах с такой силой, что кожа едва не заскрипела. — Здесь останутся незамеченными любые выплески энергии. Но это… церковь. Тебя не смущает этот факт?        — О, — Адам моргнул, сорвано застонал, когда зубы Михаила сжались на его ключице, и откинул голову, пытаясь сделать полноценный вдох. — Эмм, ты же знаешь, что люди называют церкви домом божьим, да? Ну, а эта вроде как названа в честь тебя. Значит, вполне может считаться твоим домом. Тем более Небес тут нет. А дома ведь можно делать всё что угодно, разве нет?        — Это безумие, — за лаконичным ответом Адаму почудился смех, но наблюдение не отложилось в сознании, когда Михаил резким движением прижал его к себе сильнее.        — Так давай рухнем в него вместе, — последнее, чего Адам ожидал сам от себя это того, что его хватит на настолько соблазнительный шёпот и вполне чёткое произношение.       Мысленно плюнув на практически полностью разорванную футболку, которая теперь болталась на торсе Михаила подобно неудачной детали маскарадного костюма бомжа, Адам с нажимом проехался по его лопаткам и хрипло вскрикнул, когда Михаил вжался в его бёдра своими яростнее, чуть приподнявшись над скамьёй, несмотря на дополнительный вес.       Возбуждение, перешедшее все разумные границы ещё в самом начале, если не до него, казалось, просочилось сквозь кожу. Не видя толком окружающего пространства, Адам всё равно ахнул, когда заметил, что слабое свечение излучает не только тело Михаила, но и его собственное. Двойной щелчок ремней заставил довольно и чуть удивлённо усмехнуться ловкости Михаила.       Тело накренилось резко, и Адам слабо вздрогнул, не сразу понимая, что происходит. Понимание, что Михаил решительно, но мягко опрокинул его на соседнюю скамью, загрузилось медленно, но расположило расслабиться. Адам вновь запрокинул голову, когда губы Михаила остановились где-то на кадыке, и поморщился, когда затылок с силой ударился о деревянную поверхность.        — Котёнок, — теперь весёлые интонации в голосе Михаила, который явно старался выдержать укоризненный тон, не заметить было невозможно. Родные пальцы ласково прошлись по затылку, мгновенно убирая лёгкую боль, и Адам невольно распахнул глаза, не понимая, когда он успел их закрыть. — Полагаю, мне стоит отказаться от отличного плана, согласно которому я прижимаю тебя к стене и делаю с тобой много интересных вещей.        — Почему? — почти проскулил Адам, ощущая, как кровь буквально закипает в венах как от тона Михаила, ставшего откровенно провокационным, так и от смысла произнесённых слов.        — На них есть подсвечники, — с убийственной серьёзностью отозвался Михаил.        — Ах ты… — смех, стон и неукротимое желание слиться с Михаилом во что-то единое, неделимое уже никогда, перемешались в незаконченном восклицании.       Адам чуть прищурился, что не особо помогло сфокусировать зрение, но всё-таки позволило оценить, что Михаил слишком расслаблен. Адам резко сел, рассчитанным движением вынуждая сделать то же самое и Михаила, тут же потянул его на себя и впился в его губы. Очередной поцелуй, откровенно жадный и лихорадочный, обрушил последнюю преграду. Безумие обрадовано окутало собой.       Пространство быстро залило светом полностью. Бело-золотистое искрящее сияние скрыло предметы и ассоциативно отбросило к ощущению абсолютной, нереальной и пьяняще-желанной свободы. Адам, смутно понимая, что с его губ срываются стоны вперемешку с несвязными мольбами, задохнулся, когда неожиданно осознал себя прижатым к спинке лавки со связанными за спиной руками.        — Котёнок, я могу остановиться, — тон Михаила при этом звучал так, что поверить было проще в то, что Земля прекратит своё вращение вокруг собственной оси.        — Да ты издеваешься, — рваный шумный выдох вырвался из горла, а Адам задёргал руками, отчаянно желая прикасаться, но и покоряя новую вершину возбуждения от осознания, что он в полной власти Михаила. — Убери веревки, и я тебе доступно объясню, насколько неуместно и неприемлемо твоё предложение, — дерзкий вызов, отразившийся в охрипшем голосе, казалось, только разжёг буквальное пламя в глазах Михаила ярче.        — Не думаю, что я склонен это делать, — шёпот прошёлся по коже, растелился от шеи к животу и заставил всё тело покрыться мурашками, а нервы натянуться струнами от мучительно-томительного напряжения. — Но, возможно, я дам тебе шанс меня убедить.        — Ты… — Адам честно пытался выразить весь восторг, который только нарастал по мере того, как Михаил раскрывался с новой, никогда ещё не виденной стороны, но подавился воздухом и продолжением фразы одновременно, когда по его изнывающему члену прошёлся язык. Тело, ощущающееся и остро до боли в каждой клетке, и будто всё более эфемерным, расплывающимся, пробила крупная дрожь. — Чёрт.        — Мне стоит задуматься над тем, почему рядом со мной ты постоянно вспоминаешь то моего отца, то брата? — вновь убийственно серьёзный тон Михаила, руки которого затеяли агрессивно-ласковое путешествие по его телу, заставил Адама скрипнуть зубами, а затем невольно рассмеяться.        — Миш, я же отомщу, — на пробу пригрозил Адам даже более дерзким тоном, чем позволял себе до этого.        — Не раньше, чем я тебе это позволю, котёнок, — ленивая уверенность, которая удивительно шла Михаилу, переключила что-то внутри на ещё не постигнутую волну удовольствия настолько полного и откровенного, что оно превосходило эйфорию.       Смазанный поцелуй обжёг губы, и Адам слепо потянулся за ним, но сорвался на восклицание, оглушившее его самого, когда Михаил вобрал его член в рот почти полностью. Бушующее безумие накрыло волнами жара и холода попеременно, а затем вдруг обратилось уже познанной свободой, совершенной до каждой капли. Тело, связь с которым в этот раз сохранилась, колотило как в лихорадке.       Короткие стоны слились в один отчаянный, напоминающий вой. Понимание, как он не сорвался в пропасть оргазма в первое же мгновение, отсутствовало. Воздух искрился, местами насыщался слабыми разрядами энергии, похожими на маленькие молнии и звенел. Желание, яркое настолько, насколько человеку просто не дано было ощутить, заставило верёвки обернуться пеплом.       Чуть съехав по скамейке, Адам дотянулся руками, которые чувствовал словно бы в двойном экземпляре, один из которых покалывало от незначительного онемения, до плеч Михаила и с силой потянул его на себя. Лёгкое удивление, тенью мелькнувшее на лице Михаила, отозвалось удовлетворением, которое быстро уступило место давно вышедшей за любые пределы жажде.        — Дракон, — выдохнул Адам прямо в приоткрытые губы Михаила, без капли стеснения ворвался в его рот языком и увлек его в дикий танец, выражающий что-то настолько первобытное, глубинное и от этого ещё более настоящее, что на это отозвалась каждая крупица их сущностей. Свет был везде. Он окружал, пронизывал, окутывал, наполнял. — Миш… — беспорядочно целуя теперь лицо, шею и всё, что попадалось на пути жадных губ, продвигающихся по хаотичному, только им понятному маршруту, Адам сдвинулся так, чтобы Михаилу было удобно сидеть на его бёдрах. — Как же я тебя люблю. Я… это сильнее меня, сильнее всего, что я вообще когда-либо знал. И это… самое прекрасное из того, что я вообще чувствовал за всю свою жизнь.        — Котёнок, — короткое обращение вместило такую гамму эмоций, что ни разу так и не нормализовавшееся дыхание окончательно превратилось в отрывочные всхлипы.       Рука Михаила уверенно сжала оба члена и задвигалась в мощном, почти агрессивном ритме. Взрыв эмоций увлёк настолько, что Адам только спустя то ли часы, то ли годы, заметил за ним иное ощущение, более мягкое и невыразимо всеобъемлющее. Глаза широко распахнулись, когда пришло понимание, что Михаил прикасается к нему не только физически. Реальность взорвалась яркими вспышками.        — Михаил, — протяжный сдавленный стон вырвался откуда-то из глубин существа, когда оргазм заставил тело рассыпаться на атомы и собраться обратно уже чем-то совершенно другим.       Уловив ответный хриплый вскрик, Адам сдался единственной потребности в моменте и позволил себе буквально растечься по скамье, цепляясь за предплечья Михаила сильнее, чем летящий с огромной высоты человек пытается уцепиться за воздух или любой предмет, если таковой попадётся ему на пути. Михаил неожиданно освободился, и Адам издал невнятный звук, выражающий протест.        — Я здесь, — быстро отозвался Михаил, который, казалось, прилагал серьёзные усилия, чтобы говорить.       Сильные руки, сейчас уловимо подрагивающие, как и всё тело Михаила, что Адам ощутил уже через мгновение, обняли со спины и притянули к себе, предлагая то ли опереться на грудь, то ли вплавиться друг в друга окончательно. Адам послушно переместился, смутно понимая, как ему вообще удалось хоть какое-то движение, и устроился полулёжа. Михаил прижался губами к его затылку.       Мысли текли лениво, неторопливо, но к удивлению Адама при этом упорядочивались, занимали будто бы заранее отведённые кем-то невидимым места и тем самым позволяли успокоиться. Медленно гаснущее сияние всё ещё висело в воздухе расплывчатой дымкой и словно укутывало безопасностью, расслабленностью и пленительным очарованием. Ровный вздох неожиданно дался легко.        — Миш, — позвал Адам, когда понимание, что кое-что он отчаянно желает сказать немедленно, независимо от его уместности в моменте, сформировалось полностью.        — Мм? — неопределённый звук всё же передавал вопросительную интонацию, и Адам сделал ещё один глубокий вздох, попутно отмахиваясь от ощущения, что он собирается сигануть с обрыва без парашюта и без вообще какой-либо страховки. — Котёнок? — уже чуть более обеспокоенно уточнил Михаил.        — Я… Помнишь я сказал, ещё дома… эмм, ну во временном доме, что иногда люди просто обсуждают самые разные моменты и не ссорятся при этом? — Адам прикусил губу, соображая, насколько он переоценивает или же недооценивает эффект от того, что собирался произнести, но быстро оставил бесполезное занятие.        — Разумеется, — Михаил отозвался без промедления и явно выпрямился, не выпуская его из объятий, но подтягивая немного выше. — Полагаю, ты спрашиваешь не просто так?        — Я не знаю, — Адам чуть пожал плечами, признавая, что предсказать реакцию Михаила с уверенностью на самом деле не может. — Я просто… Ты только что был… очень другим. Если честно я даже предположить не мог, что ты можешь… Несмотря на все годы, что у нас были. И я тут подумал… Ну, или пытался подумать, — самокритично поправился Адам со слабой усмешкой. — Есть разница между заботой и опекой. Первое приятно и нужно. Любой человек желает, чтобы о нём заботились. Кто-то больше, кто-то меньше. Кто-то говорит об этом прямо, кто-то пытается скрыть потребность даже от самого себя. Но забота нужна… я не знаю, всему живому?        — Ты хочешь сказать, что я не разделяю эти понятия в отношении тебя? — медленно и очень спокойно уточнил Михаил, когда Адам умолк на миг, переводя дыхание.        — Я хочу сказать, что ты… Миш, блин, ты всегда за кого-то и за что-то отвечал. И сейчас я это понимаю вообще иначе. И, знаешь, есть огромная разница, отвечать за задание, которое ты должен сделать к следующему уроку, за человеческую жизнь, если ты оперирующий врач, или за измерение, населённое большим количеством ангелов. Я… Чёрт, я просто надеюсь, что сейчас тебе это не покажется попыткой использовать твоё доверие против тебя же, но… Миш, твоё желание, или даже, наверное правильнее, базовая потребность быть для отца безупречным, послушным, правильным сыном… Это типа тоже вопрос самой сути и значит, абсолют. Но это неподъёмный груз. Ни для кого, понимаешь? Я знаю, что ты первый сын Бога и всё такое, но говорю не к тому. Ты любил Люцифера, но изначально была…        — Ответственность, — с интонацией, не поддающейся расшифровке, закончил за него фразу Михаил, когда Адам умолк, одолеваемый сомнениями, что говорит слишком бессвязно и много лишнего. — Отец вверил его моим заботам, наказав оберегать его от всего. Но я… Я заботился о нём не только потому, что это был приказ отца.        — Хорошо, — осторожно согласился Адам и напряжённо сглотнул. — Действительно хорошо, если не только поэтому, но я имел в виду… Это как бы покровительственная любовь? Кому-то это нравится. Серьёзно, среди людей есть много тех, кто в отношениях ищет партнёра, который может взять на себя ответственность за них, если хочешь, стать мамочкой или папочкой. Но такое выбирают далеко не все. Большинство хочет не только получать поддержку от своего парня или девушки, но и поддерживать в ответ. Понимаешь? Я…        — Твой страх, заключающийся в том, что на самом деле ты мне не нужен, которому мы так и не нашли рационального объяснения, рождён этим? — тон Михаила стал в разы сдержаннее, и Адам на миг прикрыл глаза, убеждая себя, что это лишь способ скрыть волнение, а не попытка отстранится снова.        — Возможно, — машинально отозвался Адам, не выдержал и развернулся так, чтобы иметь возможность посмотреть Михаилу в глаза. — Миш, я не пытался тебя в чём-то обвинять, ты же это понимаешь? Но да. Я не думал об этом так до этого момента, но я… Ладно, дело даже не во мне. На твоём фоне кто угодно почувствует себя ничтожным. В том смысле, что ты первый архангел блин. И это круто, но и… Боже, скажи, что ты понимаешь, что я пытаюсь сказать, — отчаяние налётом отразилось в просьбе, но отступило, когда Михаил кивнул после секундного размышления. — Супер, — Адам чуть нервно улыбнулся. — Ну и как бы… Я ничего не могу сделать для тебя. Да, в какие-то моменты, может, я чуть-чуть помогал или хотя бы отвлекал, вроде того, когда мы загремели в клетку, но это совсем не то, чего бы я хотел.        — Ты неоднократно упрекал меня в том, что я считаю тебя ребёнком, — задумчиво констатировал Михаил.        — Да, но я… Чёрт, я и без того прекрасно понимаю, насколько это глупо что ли. Где обычный двадцатилетний парень и где тот, кто заменил Бога на Небесах? Но я знаю не только грозного архангела. Я знаю тебя, Миш. И каждый раз, когда ты не позволяешь, а ты именно не позволяешь, сделать хоть что-либо для тебя, я просто… Все сомнения в том, что когда-нибудь это перестанет казаться сном, что когда-нибудь эта пропасть сотрётся хотя бы условно, вспыхивают с новой силой. Я никогда не искал… Чёрт, я не знаю, как это выразить так, чтобы мы не перешли к стадии непонимания.        — Ты хочешь видеть рядом парня, а не отца, — прямо констатировал Михаил, и Адам слабо дёрнулся, не уверенный, что тот сейчас не спрячется за своей привычной и надёжной стеной снова. — Тебе кажется, что ты не можешь мне ничего дать.        — О, — Адам приоткрыл рот, в очередной раз, ловя себя на вспышке удивления. — Вообще-то да. То есть… ты там говорил о том, чего достоин, и… О чёрт, ты поэтому и понимаешь, — озарение промелькнуло в голове ещё одной сложившейся картинкой. — Я… да. Мне кажется, что я никогда не смогу стать тебе хоть приблизительно ровней. И это глупо, но я… Я хочу быть опорой для тебя, Михаил. Хочу, чтобы ты мог мне доверять именно в таком смысле. Хочу о тебе заботиться. То есть да, я человек, я слишком юн, и ещё куча всего. И я… Сильным людям всегда очень сложно показывать слабость, я понимаю. Ты не человек, но сам принцип… Отец был таким. Всё решал сам, заботился о других, но никогда не принимал заботу о себе. Я и сам… Я хотел стать таким и очень старался. Мне хотелось быть похожим на отца, хотелось быть независимым, гордым, сильным человеком, который не будет ни в ком нуждаться. Но потом я понял, что в таком случае мне уже не будет нужна любовь, и что это вообще не вопрос силы, а точнее… — Адам резко осёкся, когда только усиливающееся ощущение, что он несёт чушь, стало нестерпимым. — Чёрт.        — Адам, я… Когда я сказал, что в случае ангелов сильное чувство можно либо уничтожить вместе с собой, либо переплавить во что-то иное, я назвал не все варианты. Избавиться от него полностью действительно невозможно, но его можно… полагаю, для тебя понятнее всего прозвучит слово «заморозить».        — И это то, что когда-то сделал ты, — очевидный вывод почему-то оказался открытием. — Когда ушёл Люцифер. Ты не мог его ненавидеть. Потому что даже он за годы не смог переплавить любовь, а ты и не пытался. И вообще никого не мог потому, что ненависть к себе тебя бы уничтожила, а ты…        — А я должен был отвечать за Небеса, братьев и сестёр, в некоторой степени и за людей. Я не мог подвести отца. Не мог позволить себе причинить вред его творениям. Но я мог довести контроль над чувствами до совершенства, — Михаил устремил взгляд куда-то в район дальней стены, а его губы чуть дрогнули. — Я считал это правильным.        — Ледяная статуя, — фраза вырвалась раньше, чем Адам осознал до конца, что произносит, и он тут же хлопнул себя ладонью по губам. — Чёрт, прости. Я вспомнил… Когда ты меня забрал. Наше знакомство. Ты казался мне безупречной статуей, выточенной изо льда.        — На тот момент это весьма соответствовало истине, — Михаил едва заметно повёл плечами, а затем вдруг как-то неуловимо встряхнулся и перевёл взгляд на него. — Котёнок, я понимаю, что именно ты хочешь сказать. И, возможно, я… не умею иначе. Но это не означает, что я не хотел бы научиться. Однако это, вероятно, займёт некоторое время. Если ты сможешь мне его дать.        — Михаил, — Адам с трудом сглотнул мгновенно образовавшийся в горле ком, сел на пятки и обхватил ладонями лицо Михаила, которое оказалось в паре дюймов от его лица. — Миш, посмотри на меня, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты считал меня тем, кто будет теперь тебе говорить, что делать, слышишь? Может, я не прав, но твои рассуждения раньше о душе и вообще… Я не хочу быть в некотором смысле заменой твоего отца. Не хочу, чтобы ты слепо делал теперь то, что хочу от тебя я. Я хочу тебе помочь. Может, делаю это ужасно криво, и сам надеюсь, что от этой помощи будет хоть какой-то толк, а не вред, но… Я просто… Миш, ты можешь делать что-то, что решаешь сам, понимаешь? Что-то, чего хочешь ты. Пускай этот великий ублюдок, который твой папаша, и Люцифер, хотя он и вряд ли специально, и лишили тебя веры в то, что ты сам можешь решить, что правильно, но это не означает, что так и есть.        — Я… — Михаил сильно вздрогнул, а на его лице неожиданно отразилась такая потерянность, что Адам прикусил щёку изнутри, стараясь не дать щемящему чувству в груди вылиться в слёзы. — Ангелы созданы для подчинения. Своих первых сыновей, архангелов, отец очень выделял, но… — Михаил явно стиснул зубы, от чего его щека дёрнулась.        — Но принцип заложил тот же, — продолжил фразу Адам, стараясь не дать полноценной ненависти прорваться в голосе. — Миш, я… Блин, ладно, я понимаю, что мы о мироздании говорим типа. И что, наверное, уж тому, кто его создал, было виднее, как там правильно всё устраивать, но знаешь что? Мне плевать. Пошёл наш великий создатель в Пустоту. Он свалил, бросил всех, и теперь он последний, чьё мнение вообще может что-то значить. Потому что если ты бросаешь кого-то выживать, то ты теряешь любое право давать указания или даже советы. Поезд ушёл, всё. Он знал, понимаешь, Миш, прекрасно знал, кем он вас создавал. Знал, что если обычные ангелы смогут опираться на вас, тебя и Рафаэля, который тоже мог найти поддержку у тебя, то тебе уже опереться будет не на кого. Но ему было плевать с высокой колокольни. И это мерзко вдвойне. Знаешь, как люди иногда учат детей плавать? Их бросают на глубину. Ребёнок начинает барахтаться и чаще всего удерживается на плаву. Это как толчок для навыка. Но если ты заранее знаешь, что швырнёшь в океан того, кто не сможет даже пытаться, пока ты не прикажешь… Это подло.        — Мы разочаровали его, — Михаил опустил голову, а его голос зазвучал глухо и почти обезличенно. — Я разочаровал.        — Да твою ж… — Адам прикусил кончик языка, не давая сорваться полноценному ругательству. — Михаил, если ребёнок совершает что-то дурное, неправильное или разочаровывает, с ним разговаривают. Разговаривают, — по слогам повторил Адам и невольно сжал кулак. — И, разумеется, за серьёзные проступки следуют наказания. Но никто не бросает детей на улице и не выкидывает их на другую планету, если они просто сделали что-то, что не пришлось по душе. Это блин ненормально, Миш. И никто не убедит меня в обратном. Я вообще не согласен, что ты или даже Люцифер в чём-то виноваты перед этим… Друг перед другом возможно, но это… Вы разберётесь сами. В смысле я всегда готов поддержать, если будет нужно, но это не то, во что надо лезть. Ну, то есть… Чёрт, это неважно сейчас. Я просто пытался сказать, что я не собираюсь смотреть на то, как ты всю свою вечность гнобишь себя потому, что просто не можешь перейти черту, за которой скрывается единственная правда. Это не твоя вина, Михаил. Не твоя, слышишь меня? То, что он ушёл. То, как он ушёл.        — Адам, я… — Михаил надрывно вздохнул и неожиданно вскинул голову обратно.        — Чёрт, — сожаление прорвалось в коротком ругательстве, едва Адам заметил слёзы в глазах Михаила. Не раздумывая и не считаясь с неудобством позы, он быстро переместил руки на спину Михаила, обнимая настолько крепко, насколько только мог. — Миш, прости. Я… Я слишком давлю, наверное. Я… Чёрт, я понимаю, что один разговор не может поменять то, что было незыблемым для тебя столетиями. Но я… Шанс, Миш. Просто хотя бы подумай о том, чтобы дать его самому себе. Не мне и не ради меня. А себе ради себя. Потому что ты заслуживаешь… Всего заслуживаешь. Жизни, а не существования. Любить, быть любимым и стать счастливым. То, что твой отец оказался задницей и не допускал мысли, что может быть не прав, судя по всему, не означает, что ты должен за это расплачиваться бесконечными лишениями. И сколько бы времени тебе не понадобилось, я буду рядом, ладно? Я никуда не уйду, а с ошибками, если они случатся, мы будем разбираться вместе. И твоими, и моими. Хорошо? — голос дрогнул, а Адам сообразил, что горло уже какое-то время саднит.        — Ты… — Михаил неожиданно высвободил свою руку и провёл пальцами по его щеке. Адам прикрыл глаза, наслаждаясь короткой лаской и неожиданно понимая, что желание оказаться в кровати и всё-таки уснуть там вместе с Михаилом медленно, но уверенно выходит на первый план. — Ты ведь даже не понимаешь, насколько уникальный.        — Я просто люблю тебя, Миш, — Адам покачал головой и слабо улыбнулся. — Я… Я никогда не встречал человека, к которому настолько… Я ни к кому не хотел и не пытался проявлять понимание так сильно. Ты иногда говоришь про мудрость, но это не то. Я… Блин, да я жизни без тебя не представляю. И, может, мне не хватает опыта, и до меня многие вещи доходят не сразу, но я стараюсь. Потому что я хочу, чтобы ты был со мной счастлив. Хочу будущее с тобой. Хочу быть уверен, что ты сможешь прийти ко мне, если что-то пойдёт совсем хреново, и принять мою поддержку, а не сидеть в одиночестве и уничтожать себя. Хочу вместе радоваться и грустить. Хочу с тобой просыпаться, дурачиться или серьёзно что-то обсуждать. И, наверное, это всё звучит как сентиментальная чушь, но я…       Михаил прервал его поцелуем так неожиданно, что Адам неподдельно растерялся на секунду, но быстро опомнился и ответил, прижимаясь сильнее. Не страсть, но нежность накрыла с сокрушительной силой. Руки будто по своей воле заскользили по спине Михаила, не дразня, но успокаивая. Желание оказаться в комнате, которую они весьма спешно покинули, достигло потолка.        — Котёнок, — тихий шёпот Михаила, который первым разорвал им же начатый поцелуй и с трогательной доверчивостью уткнулся носом куда-то ему в шею, всё-таки заставил глаза повлажнеть.        — Твой и с тобой, — негромкие слова сами сорвались с губ, но Адам только чуть улыбнулся, понимая, что они как нельзя отражают его мысли. — И, кстати, о потребностях. Сейчас душ и сон были бы совсем не лишними. И, думаю, не только мне. Может, вернёмся обратно?        — Только если ты поделишься душем, — неожиданное лукавство, нотками прокравшееся в голос Михаила, зазвучавший куда собраннее и ровнее, но не холоднее, стало приятным сюрпризом.        — И душем, и кроватью, и чем только захочешь, — слишком серьёзно для быстро скакнувшей в сторону лёгкости атмосферы отозвался Адам, даже не пытаясь сдержать широкую, счастливую и глупую улыбку. — И сделаю это с большим удовольствием.       Крылья промелькнули в воздухе тенью, и Адам ещё успел отметить, что Михаил, окинувший его ласковым взглядом, взмахом руки устранил любые следы их пребывания в церкви, прежде чем мягкий перелёт привёл их в ванную комнату. Сознание автоматически отметило, что душевой кабиной явно пользовались не так давно, и это почему-то вызвало тёплую усмешку.       Адам заставил себя сделать глубокий вдох, отказываясь понимать, почему в голову упрямо лезут подозрения, что Люцифер с Сэмом принимали душ вместе, и тут же твёрдо напомнил себе, что его это не касается ни в каком случае. Взгляд зацепился за одежду, лежащую небрежной кучей на полу, и Адам окончательно переключился, соображая, что их вещи, очевидно, захватил Михаил.       Упущенное из виду понимание, что он обнажён и никаких преград к тому, чтобы встать под душ немедленно, нет, подтолкнуло сделать шаг вперёд. Усталость, навалившаяся внезапно, заставила чуть покачнуться, и мелькающие мысли о том, что душ может затянуться, мгновенно потеряли актуальность. Заставив себя встряхнуться, Адам быстро настроил воду и выглянул из кабины.       Михаил тут же шагнул к нему, не дожидаясь побуждения, и с заметным наслаждением подставил спину под водяные струи. Машинально потянувшись за бутылкой с гелем, Адам на мгновение замер с протянутой рукой. Понимание, что совместный душ — это, казалось бы, мелочь на фоне всего остального, не мешало особенному чувству, которое не желало обозначаться чётким названием.        — Котёнок? — Михаил чуть приподнял брови, выражая вопрос, и сам взял бутылку, до которой Адам так и не дотянулся. — Ты в порядке?        — Я… Да, — Адам тряхнул головой, а затем невольно прикипел взглядом к рукам Михаила, которые уже наносили гель на тело. — Просто… Это первое… я не знаю, человеческое и настолько обыденное, что мы делаем вместе. В настоящей реальности я имею в виду, — быстро добавил Адам, когда воспоминания бодро возмутились такой формулировке и замелькали в голове вспышками. — Ну, то есть я понимаю, что это глупость. Купание в океане тоже вполне считается, и барбекю, и вообще всё, но…        — Это другое, — уверенно кивнул Михаил, создавая впечатление, что он действительно понимает, о чём речь. Адам моргнул, когда Михаил вдруг притянул его к себе, и не сразу сообразил, что ладони заскользили по спине не только в целях подарить ласку, но и намыливая её. — Принятие душа для тебя неотъемлемая часть повседневности, которая олицетворяет собой некоторую стабильность.        — Да, — согласился Адам после короткого размышления, отчаянно пытаясь отогнать мгновенно проснувшееся желание, на которое, казалось, просто не могло остаться сил. — Чёрт, да, я… Это действительно глупость, наверное, — заставив себя собрать мысли в кучу, Адам продолжил отвечать: — В смысле, я понимаю, что придавать столько значения таким мелочам это как-то… Но ты сам часто говорил, что из мелочей складывается жизнь.        — Именно, — тёплая улыбка, которая сильно преобразила Михаила, тут же нашла равноценный ответ. — И я хотел бы разделить с тобой каждую из них.        — Я тебя люблю, — Адам уткнулся в плечо Михаила лбом и честно признался себе, что заветные слова, теперь принятые и позволительные, хочется говорить постоянно, не считаясь с тем, что бесконечный повтор может их обесценить. — Так бы и простоял вечность, — пробормотал Адам уже тише и сцепил пальцы в замок на пояснице Михаила.        — Мне казалось, что на вечность у нас несколько иные планы, — с уловимыми нотами лукавства, явно решившего прижиться, прокомментировал Михаил. — К тому же, взъерошенным и мокрым котятам пора спать.        — Эй, я не взъерошенный… — тут же попытался возмутиться Адам, резко выпрямившись, но только бессильно рассмеялся, когда Михаил неуловимо-ловким движением переместил руки и растрепал его мокрые волосы.        — Неужели? — привычная сдержанность, теперь парадоксальным образом ощущающаяся приятной и тёплой придала лаконичному вопросу интонацию, успешно заменившую предполагающуюся в ней иронию.        — Тогда и усталым драконам тоже, — смех закончился сам по себе, и Адам сглотнул до боли, не понимая, где найти слова, которые могут вместить и передать всю нежность и бесконечное тепло, которые переполняли каждую клетку тела.        — Связь, малыш, — коротко напомнил Михаил, очевидно, пытаясь дать понять, что в поисках слов нужды нет.        — Я когда-то возражал против неё, да? Забудь, — Адам расплылся в улыбке, когда губы Михаила прижались к виску, а в следующий миг их поглотила невесомость.       Мозг машинально отметил, что шум воды прекратился за доли секунды до полёта, а взгляд сразу выцепил в уже знакомой комнате аккуратную стопку вещей на кресле, где они сидели ранее, и Хоуп, растянувшуюся на полу возле него. Адам мимолётно прикусил губу, не впервые удивляясь тому, как дотошно Михаил учитывал и не терял из вида ни одну мелочь. Кровать притягивала как магнит.       Понимая, что хочет сделать хоть что-то, Адам быстро стянул покрывало, откинул одеяло и взбил подушки, боковым зрением наблюдая, как Хоуп радостно кинулась к Михаилу и, встав на задние лапы, явно пыталась лизнуть его в нос, игнорируя попытки увернуться. Картина умиляла настолько, что губы самовольно вновь разъехались в глупой радостной улыбке.        — Полагаю, в ближайшее время у меня нет шансов познакомиться с человеческой потребностью, именуемой сон, — чуть обречённо констатировал Михаил, но в его глазах отражалось что-то такое, что мешало счесть фразу полноценной жалобой.        — Э нет, мы так не договаривались, — фыркнул Адам и, честно стараясь выдержать максимально строгий тон, незначительно повысил голос: — Хоуп, если ты сейчас же не прекратишь, то будешь спать в отдельной комнате.        — Не думаю, что… — начал Михаил, но умолк и чуть прищурился, когда Хоуп мгновенно осела на задние лапы и чуть завиляла хвостом по полу, явно желая показать, что она может быть послушной и примерной собакой. — Однако.        — Она умная. Ну, или я умею быть чертовски убедительным, — фыркнул Адам, ухватил Михаила за запястье и потянул к кровати, где-то на периферии сознания отмечая, что упустил момент, когда они оба оказались полностью сухими, так и не используя полотенца. — Я хочу засыпать с тобой, Миш. И готов сражаться с любым, кто помешает мне это сделать. Хоть убеждением, хоть как угодно, — полушутливая интонация не скрыла твердости намерения и чувства, стоящего за фразой.       Невольно ища взгляд Михаила, но продолжая двигаться, Адам упустил момент, когда ноги врезались в кровать, а равновесие оказалось упущено. Пытаясь взмахнуть руками, Адам мысленно застонал, категорически не понимая, как он умудряется превосходить самого себя в получении глупых травм. Железная хватка на запястье не позволила сделать взмах, но и уберегла от падения.        — Котёнок, — теперь, в отличие от диалога в церкви, тон Михаила звучал укоризненно в полной мере. — Мне не составит никакого труда тебя исцелить, но…        — Прости, — быстро перебил Адам и виновато улыбнулся. — Я буду осторожнее, честное слово.        — Хорошо, — Михаил кивнул в знак согласия, но его взгляд отразил откровенное сомнение.       Адам тут же подался вперёд, оставил на губах Михаила мимолётный, но чувственный поцелуй, и первым забрался на кровать. В голове в один момент воцарилась странная гулкая пустота, в которой заметалась единственная мысль о том, что вместе они всё-таки заснут. Непрошеные слёзы неожиданно обожгли глаза, и Адам резко запрокинул голову, не давая им покатиться по щекам.        — Миш, я… — не отдавая себе отчёта до конца, Адам слепо протянул руки в сторону, отчаянно ища Михаила, прикоснуться к которому казалось большей необходимостью, чем сделать вдох.        — Тише, — не просто знакомые, но уже совсем родные руки, которые он узнал бы из тысячи лишь по короткому касанию, моментально сжали в объятиях. — Котёнок, что?        — Не… — Адам замотал головой, когда слова разлетелись на отдельные буквы где-то в запершившем горле. Воспоминания словно сорвались с цепи, обрушились лавиной и практически погребли под собой, добивая не событийностью, но пережитыми неоднократно эмоциями, среди которых не было ни единой позитивной. Михаил, успевший лечь, передвинулся так, чтобы иметь возможность прижать его к себе полностью, и Адам захлёбнулся от волны мощного облегчения, отстранённо поражаясь тому, как быстро одно сменяется другим. — Прости, — извинение прозвучало на выдохе и походило на всхлип. — В Пустоте… Кошмары. Из раза в раз ты… Я просто… Не бросай меня. Пожалуйста. Никогда. То есть я не прошу обещать, такое нельзя обещать, это глупо, я понимаю, просто…        — Тише, — успокаивающе повторил Михаил, слегка поглаживая его по спине, когда Адам замолчал, потому что голос сорвался и не спешил возвращаться. — Котёнок, я никуда тебя не отпущу. Я никуда не денусь. Я здесь, с тобой. И буду охранять твой сон, как и полагается порядочному дракону.        — Тебе тоже надо спать, — тут же запротестовал Адам, даже слишком резко приходя в себя, и с удивлением поймал себя на слабой и дрожащей, но всё-таки усмешке, ставшей ответной реакцией на последнюю фразу Михаила. — И, чёрт, прости, я создаю сплошные…        — Адам, — Михаил оборвал решительно и, переместив одну руку, бережно провёл пальцами от уха до надплечья, где позволил им остановиться и сжаться чуть сильнее. — Ты пережил столько, сколько выдержит не всякое сверхъестественное существо, не говоря уже о людях. Ты нашёл в себе силы не просто держаться, но и помочь мне. Это говорит о силе характера, которая достойна только восхищения. Но ничто не проходит бесследно.        — Мне всё равно жаль, — Адам прикрыл глаза и прижался лбом к подбородку Михаила, машинально отмечая, что дыхание почти выровнялось. — Я вцепился в эту мысль. То есть на пляже ты сказал про комнату, а потом барбекю, где я каждую секунду находил доказательства тому, что мне всё не приснилось. И я постоянно думал, что когда мы все разойдёмся… А потом всё снова стало хреново, и это сожаление…        — Тише, малыш. Всё, уже всё. Всё закончилось, — успокаивающий шёпот Михаила неясным образом не дал всхлипу перерасти во что-то большее, и Адам невольно вжался в объятие сильнее, пытаясь одновременно выразить благодарность и окончательно успокоиться. — Тебе необходим отдых. Усыпить тебя не кажется мне хорошей идеей. Но если я могу помочь как-либо иначе, то я бы попросил тебя подсказать мне этот способ, — с уловимой неуверенностью и каким-то странным оттенком сожаления попросил Михаил.        — Ты уже, Миш, — Адам облизал губы, и приподнял голову так, чтобы посмотреть Михаилу в глаза. — Правда. Я… Сейчас мне даже слышать о любви не нужно, я её чувствую. И заботу. И твоё беспокойство. И хотя мне жаль, что я заставил волноваться и испортил момент, но ты уже моё лучшее лекарство. От чего угодно. И если я вообще смогу заснуть, то только с тобой.       Кровать неожиданно слабо скрипнула, а потом странно прогнулась в изножье. Адам дёрнулся и едва подавил порыв вскочить и бежать за оружием. Понимание, что вероятность того, что к ним решила забраться Хоуп намного выше, чем нападения, пришло с некоторым опозданием. Виноватый взгляд карих глаз, на который Адам наткнулся, едва повернув голову, позволил окончательно выдохнуть.        — Котёнок, если тебе мешает…        — Нет, нет, — быстро запротестовал Адам и тут же позвал, заметив, что Хоуп явно собралась спрыгнуть обратно и виновато завиляла хвостом: — Хоуп, ты можешь там лежать. Мы тебе разрешаем. Просто не забирайся к нам так неожиданно.        — Адам, ты же понимаешь, что хотя собаки и обладают разумом, но буквально человеческую речь они не воспринимают? — с любопытством, кажущимся неподдельным, уточнил Михаил.        — Не знаю, — Адам зевнул и, мысленно махнув рукой на правила приличия, не стал извиняться, улёгся удобнее и закинул на Михаила руку и ногу. Ощущение, что это стало последним действием, на которое нашлись крохи сил, будто бы заставило тело налиться тяжестью. — Она с тобой, по-моему, не согласна, — пробормотал Адам, уже не особо стараясь выговаривать слова, и едва заметным жестом руки указал на Хоуп, которая всё-таки устроилась у них в ногах и теперь умащивала голову на лапах.       Мысль, что он не уснёт, несмотря на то, что усталость накрыла с новой силой, как только напряжение от произошедшей ситуации практически полностью развеялось благодаря диалогу с Михаилом и дальнейшему переключению внимания на Хоуп, покрутилась в голове, а потом странно расплылась и превратилась в множество размытых, разнообразных образов, периодически проступающих из тумана.       От души досадуя на непогоду, Адам преисполнился уверенности, что ему необходимо идти вперёд и зашагал быстро, чуть морщась от липкости тумана и столкновений с фигурами, которые случались. Ущелье, узнанное сразу же, словно он бывал тут множество раз, убедило, что он на месте. Адам огляделся и передёрнул плечами, понимая, что резко закончившийся туман сменился морозом.       Холод, расползающийся по пространству как некий невидимый опасный хищник, пугал. Бесполезный крик отбился от скал эхом, и в ушах зазвенело. Не понимая, почему он так отчаянно хочет по-детски расплакаться, Адам стиснул зубы. Смутное знание, что плакать на морозе нельзя, забрезжило где-то в глубинах разума. Чужое присутствие заставило мгновенно обернуться.        — Адам, — непривычно холодный и даже чуть презрительный тон Михаила сбил с толку.        — Эмм, привет, — машинально отозвался Адам, не понимая, почему мысли путаются, а интуиция громко кричит о том, что происходит что-то неправильное. — А что ты?.. Что мы здесь делаем? Погоди, мы же… — какое-то знание, близкое, но недоступное стучало в голове, но никак не хотело попадать в цепкие силки сознания.        — Ты побудешь здесь, пока я разберусь со всем, что может угрожать твоей безопасности, — невозмутимо пояснил Михаил, и Адам вздрогнул, чувствуя, как холод, не извне, но изнутри сковывает всё тело.        — Нет, — выкрик прозвучал настолько громко, что с ближайших скал слетело незначительное количество снега. — Нет, Михаил, нет. Что бы там ни было, я не буду сидеть и ждать…        — Так будет лучше для тебя, Адам, — Михаил перебил непреклонным тоном и зашагал к узкому проходу между скалами, который Адам приметил ещё при беглом осмотре. — Безопаснее и надёжнее.       Правильные вроде бы слова резанули в груди острой болью. Понимая, что он начинает задыхаться от ужаса и отчаяния, Адам, не разбирая толком дороги, рванулся за Михаилом, и только через долгие несколько секунд понял, что он бежит на месте. Пурга началась неожиданно и окончательно скрыла фигуру Михаила вместе с проходом, который начал казаться иллюзией.        — Михаил, — отчаянный, полный безнадёжности горестный стон вырвался на волю, а Адам упал на колени, уже не считаясь ни с тем, что они мгновенно заледенели до боли, ни со слёзами, которые обжигали щёки и заставляли кожу гореть.        — Адам, — прикосновение к плечам показалось галлюцинацией. Смутно соображая, что его тянут куда-то вверх, Адам попытался проморгаться, чтобы рассмотреть новое действующее лицо, но мороз едва не склеил веки. — Котёнок.       Обращение, отзывающееся теплом и почему-то ощущением незыблемой безопасности, правильной и настоящей, заставило горло судорожно сжаться. Неслушающимися руками Адам попытался ухватиться за фигуру, которая виделась такой же размытой, как и те, что появлялись из тумана, но почему-то воспринималась какой-то частью сознания отличной от них.        — Ми… — начал Адам, но оледеневшие губы, которые пекло до онемения, не слушались. — Мих… — он упрямо попробовал снова, но так и не смог произнести до конца единственное имя, которое всё ещё казалось самым надёжным якорем среди океана безумия.        — Я здесь, здесь. Тише, — тёплое дыхание овеяло виски, а через мгновение Адам сообразил, что тёплым кажется и воздух вокруг. Все неприятные и, как в какой-то момент показалось, уже непоправимые ощущения отступали стремительнее, чем отступает корабль, столкнувшейся с вооружённой воинственной армадой. — Котёнок, пожалуйста. Смотри на меня. Говори со мной.        — Я не могу, — уверенность, что произнести вслух ничего не получится, разбилась о фразу, прозвучавшую достаточно членораздельно и громко. — Или… Чёрт, — Адам моргнул, отмечая, что векам больше ничего не мешает, облизал губы, быстро понимая, что они тёплые, а кожа снова гладкая, и вскинул голову. — Михаил, — неверяще прошептал он, едва встретив взгляд, который был полон заботы, волнения и нежности. — Ты… Погоди, ты… Настоящий? Я… Чёрт, я сплю, да? — мозг заработал на удивление быстро, а Адам заставил себя глубоко вздохнуть. — Но тогда ты… Как ты? Или это не ты…       Память услужливо подсовывала кошмары, которые посещали, когда он находился в Пустоте, и вообще все произошедшие события, любезно выстраивая их в правильном порядке и позволяя сложить полную картинку. Адам едва не застонал вслух, когда окончательно осознал, что он всё-таки уснул, судя по всему, едва ли не мгновенно и без перехода угодил в очередной кошмар.        — Котёнок, у тебя нет оснований верить словам, — Михаил, который крепко держал его за плечи, выглядел слишком серьёзным. — Но есть основания верить ощущениям. Резонанс будет работать и в сновиденной реальности, и в любой другой, — глаза Михаила слабо засветились, и всё существо тут же рванулось к нему, потянулось к привычному и, как порой казалось, жизненно необходимому теплу.        — Боже, Миш, я… — всхлип вырвался из горла, а Адам сам не понял, когда вцепился в руки Михаила с такой силой, что наверняка причинил боль. — Как ты здесь?..        — Я ведь пообещал, что буду охранять твой сон, — мягко напомнил Михаил и прижался губами к его лбу. — Я мог просто разбудить тебя, но тогда кошмары будут повторяться снова и снова. И я принял решение попробовать их устранить.        — Но… Чёрт, да, ангелы же могут проникать во сны, — окончательно опомнился Адам и чуть поморщился, когда в голове промелькнул образ Захарии. — Эмм… То есть мы сейчас в моём сне? Вместе? Или уже правильнее сказать в нашем…        — Да, — Михаил кивнул, а затем его лицо на мгновение исказила гримаса. — Ты меня напугал, котёнок.        — Я… — понимание, что он как минимум метался, вероятно, задыхался от ужаса и в реальности, и звал Михаила, быстро прогрузилось в голове, и Адам едва подавил порыв закрыть лицо руками. — Прости. Чёрт, я действительно создаю сплошные проблемы.        — Адам…        — Нет, правда, я… Я вообще не понимаю, как ты терпишь все мои истерики и загоны, — чувство вины, которое погребло под собой по мере полного осознания ситуации, прорвалось сожалением в излишне громком восклицании. — Я злился, что ты считаешь меня ребёнком, но я ведь сам постоянно даю тебе основания. Да я просто… Кто угодно уже бы решил, что от меня проще избавиться, чем со мной возиться. А ты…        — Я просто люблю тебя, котёнок, — уголки губ Михаила приподнялись, обозначая искреннюю улыбку, и Адам неожиданно понял, что дышать стало легче и сложнее одновременно. — Возможно, моя ледяная броня и дала трещины во время встречи с Люцифером на кладбище Сталл, но оттаивала она с тобой. Каждый день, проведённый с тобой в клетке, топил лёд и менял меня. Каждый твой искренний порыв исцелял раны, которые я считал, исцелить невозможно. Ни один человек никогда не вызвал у меня настолько абсолютного, всеобъемлющего интереса. Ни один человек никогда не вызывал у меня такого восхищения и уважения. Ни один человек не мог пробудить во мне никакие чувства. До тебя. Я никогда не терпел тебя, Адам. Никогда не хотел от тебя избавиться. Я лишь сожалел, что не всегда могу понять причину твоего огорчения сразу и правильно, что не всегда могу помочь своевременно. Но не было ни минуты, когда бы я не хотел находиться рядом с тобой.        — Миш, я… — Адам прикусил губу, когда слова не просто не нашлись, но и показались неуместными, и обхватил шею Михаила, прижимаясь к нему до боли. — Я понимаю, что должен повзрослеть. Если я хочу, чтобы ты мог мне доверять, мог, если придётся, опираться на меня так же, как я всегда мог на тебя, то я должен…        — Адам, — в голосе Михаила отразилось что-то, напоминающее предупреждение, а он слегка отстранился, хотя и не разжал руки, успевшие сложиться в ответное объятие. — Я не знаю и не понимаю ещё очень многое в мире людей, но в некоторых вещах я уверен. Приобретение опыта, чем, по сути, и является то, что люди называют взрослением, это долгий процесс. Люди учатся чему-то всю свою жизнь. И попытки его форсировать не могут привести ни к чему хорошему. Тебе и без того приходится проходить этот путь значительно быстрее в силу обстоятельств. И я не хотел бы, чтобы ты хоть как-то это усугублял. У тебя есть вечность, Адам. И даже если тебе понадобиться она вся, я буду рядом. Мы ведь уже убедились, что для того, чтобы научиться чему-то вместе, вовсе не нужно быть кем-то особенным.        — Спасибо, — горло сдавило, а слово показалось лишним, безликим, не способным отразить даже часть той любви и благодарности, что стремительно сменяли растерянность и отчаяние. — Вообще за всё, Миш. Ты меня не оставил. Пустота. И теперь сон.        — В любой реальности, котёнок, — Михаил вновь прижал его к себе. Крылья, ощущающиеся в сновиденном мире совершенно иначе, укрыли следом, заключая в кокон полностью и окончательно убеждая в том, что он в безопасности и рядом с Михаилом будет в ней всегда. Адам прерывисто вздохнул. — В любом мире. Я найду тебя где угодно и не оставлю там. Или же останусь там с тобой, если ты будешь этого хотеть.        — Ты ведь знаешь, что ты лучше всех на свете, да? — куда-то в шею Михаила проговорил Адам, не испытывая сомнений, что тот услышит.        — Нет, — Михаила качнул головой и прижался своей щекой к его щеке. — Но я знаю, что хочу быть лучше рядом с тобой. Не потому, что ты хотел бы этого для меня, а потому что хочу видеть в твоих глазах счастье. Хочу, чтобы ты никогда не пожалел о любви и доверии, которые мне подарил. Хочу, чтобы ты мог мной гордиться.        — Уже, Миш, — Адам и сам не мог внятно ответить, плачет он или смеётся. — И я ни о чём не жалею, и не собираюсь этого делать, слышишь? Потому что ты лучшее, что со мной вообще могло случиться. И я не хочу, чтобы ты допускал даже мысль, что это не так.        — И я сделаю всё для того, чтобы это не изменилось, котёнок, — серьёзно пообещал Михаил. Адам вскинулся, собираясь возразить, но так и не произнёс ни слова, понимая, что Михаил выбрал очень точную формулировку, располагающую принять и поверить, а не счесть обещание лишь фразой, призванной успокоить. — Я не хотел бы влиять на твоё сознание никоим образом, но, возможно, наведённый сон будет не худшим вариантом для тебя сейчас.        — Погоди, а… — Адам тряхнул головой и машинально потёрся скулой об одновременно мягкие и жесткие перья, которые, казалось, никогда не ощущал так по-настоящему раньше. — А мы… То есть мы же типа спим, да? Ну, тела. Или я…        — Разумеется. Но, котёнок, сон означает не только отдых для тела, — резонно заметил Михаил, и Адам с сожалением вздохнул.        — Не хочу расставаться с тобой даже во сне, — честно признался он, и усмехнулся, вспоминая, что когда-то даже менее откровенные признания сопровождались неловкостью, которая теперь явно окончательно канула в небытие. — Но я понимаю, что нам нужно выспаться. И вряд ли кошмары вернуться. Так что, наверное, нам надо как-то… Ну то есть тебе, наверное, надо вернуться… — Адам нахмурился, не понимая, как сформулировать мысль и куда собственно Михаилу надо возвращаться.        — Но я могу сделать это не сразу, — уже знакомое лукавство вернулось в голос Михаила стремительно и дополнилось тенью предвкушения. — Сновиденная реальность весьма схожа с теми ограниченными реальностями, которые я создавал для тебя. Ей можно управлять.        — Погоди, то есть мы можем… Ты можешь, — быстро поправился Адам, — создать сон? Сон для нас? И мы можем быть в нём вместе?        — Мы можем создать, — твёрдо настоял на первоначальной формулировке Михаил. — Но ты понял всё верно. И для начала, — он повернул голову и чуть прищурился, глядя куда-то вдаль, — мы можем познакомиться с тираннозавром, который обитает вон на той скале. И если ты вспомнишь всё, чему успел научиться и проявишь фантазию, то он вполне может превратиться в дракона, охраняющего сокровище.       Адам приоткрыл рот, и наконец-то сообразил осмотреться. Ущелье исчезло без следа, и теперь они стояли на протяжённой равнине, которая в отдалении подходила прямо к подножью высоких скал, возвышающихся над океаном. Воздух обдавал приятным теплом, а ненавязчивые звуки природы, раздающиеся отовсюду, практически умиротворяли. Восторг взметнулся внутри мощным фонтаном.       Как никогда наверняка чувствуя, что слова просто не нужны, Адам перевёл взгляд обратно на Михаила и позволил всем ярким и тёплым эмоциям отразиться в нём. Ладони быстро и ненавязчиво нашли друг друга, а пальцы переплелись прежде, чем они оказались стоящими на самой высокой скале. Океан, кажущийся нереально бирюзовым, приветствовал их рокотом волн и бескрайностью.       Адам, не удержавшись, освободил ладонь, раскинул руки в стороны, прикрыл глаза, позволяя себе минутку наслаждения, и улыбнулся пониманию, что если бы его спросили о моменте абсолютного счастья, он бы, не раздумывая, назвал этот. Руки Михаила скользнули по рёбрам, привычно устроились на его животе и миг окончательно стал прекрасным в своей завершённости.