***
Ночью опять накатило, писал эротические сообщения в тиндере, слал одногруппникам абсурдные картинки, плакал из-за отсутствия собаки. Заснул в 9 утра. Проснулся в 5 вечера. Разбитый, голодный, лохматый. Пока Влад собирался на работу, рассматривал себя в зеркале. Остроносый, бледный, прическа типа похмельный дядя Федор. Похудел. Под глазами темное. Задрал футболку — живот совсем плоский, почти впалый. Пора разбавлять сигаретную диету чем-то более питательным. Варю макароны. Закипает чайник. — Серег, идем курить? Чувствую, что сил остается все меньше, постоянно хочется спать. Жду только одного — новогоднего чуда. Живу, как-то двигаюсь на топливе никотина и отвратительных шуток. Очень хочется ебаться. Каждые выходные говорю себе: встань пораньше, постирай носки, начни курсач. Натягиваю шорты, чищу зубы. На улице слякоть, опять все разнесли по коридору. Выходим с Владом покурить. Протягиваю ему телефон с открытым тиндером. — Чета не пойму — норм или нет? Смотрит, свайпает влево: — А как же твой малолетка? — Блядь, посмотри, че я бухой хотел ему отправить. — Слава богу не отправил. А он тебе писал? — Говорит, нашел чего-то. — Чего нашел? — Щас узнаем. "Чего нашел?" — Я вроде собирался как-то интригующе ответить. — Ну да, твои пьяные бредни его бы точно заинтриговали. Телефон вибрирует. "Тебя" Что-то узлом закручивается внизу живота.***
Все выходные переписываемся, я сам будто снова школьник. Два дня подряд просыпаюсь до закрытия душа, хожу чистый, гладко выбритый. В курилку, в туалет, на кухню, в умывальник — везде хожу с телефоном. "Хочешь, я вам новый плакат нарисую?" "Хочу" И я рисую. Он в восторге, я обмазываюсь его "вааау", "супер", "офигеннооо". "Хочешь, скину, как пою?" "Хочу" И он присылает двухминутное видео с каких-то посиделок. Я в восторге, он обмазывается моими "охуительно", "восхитительно". Смелею и смелею, пытаюсь шутить, он смеется. Рассказывает о каких-то школьных делах, репетициях. Скандалы, интриги, расследования — я как будто смотрю через замочную скважину на всю эту уже позабытую херню. Борюсь с раздражением, слушаю его дурацкие голосовые: "ну, типа, короче, а он такой, а я такой, типа, вот это, блин, короче". — Влад, а Влад. Обреченный взгляд. — Чего. — Да ничего. — Ну чего! — Ну скажи честно, я порочу моральный облик педагога? — Ну да. — Да блядь.***
Написал титульник, почитал чето к семинару. Ну просто пружина на взводе, не иначе. Порисовал: — Влад, зацени. — Как вы там щас говорите? Хайпово? Ночью раскачиваю шаткую двухъярусную кровать, трусь членом о матрас. Представляю мягкие руки и губы. Мечусь, сбивая простынь, и думаю о том, что если Влад все еще не спит, то с утра будет неудобняк.***
Так и не решаюсь встретиться с Димой до занятия, зато в четверг наряжаюсь, сука, как на свидание. Душусь, волосы укладываю гелем, охуеть можно. Влад подключается, предлагает свои шмотки; вежливо даю понять, что предпочитаю собственные лохмотья. Волнуюсь. По дороге успеваю скурить оставшуюся пачку. Блядь. На крыльях взлетаю в подъезд, терроризирую звонок. Дверь открывается и я охуеваю. За спиной матери стоит Дима и светит здоровым фонарем под глазом. Проходим в комнату, молчим. Все сладко-волнительное настроение исчезает. Дима не смотрит на меня, открывает тетрадь. Не знаю, куда себя деть. До боли сжимаю челюсти. — Проверишь сочинение? — голос весь какой-то сиплый, будто из-под земли. — Давай. Начни пока вот это решать, — протягиваю распечатку с заданиями. Сидим, как дураки, воздух становится все более густым. Ой, да еб вашу мать. — Кто тебя так? — сколько еще это будет продолжаться, господи прости. Резко поворачивает ко мне озлобленное лицо. Ну — думаю — все, щас как звезданет. — Отец. — Чего нахуй? — Нашел си...гареты в рюкзаке. Меня как будто кипятком обдали, краска ударила в лицо, сижу, всего трясет. Нет, нет, не облажайся. — Ты понимаешь, что это ненормально? — осторожничаю. Кивок. — Мать знает? Кивок. — Пытались что-то сделать? Молчит, не шевелится. — Дим? — Все, забей. Ну все, так все, давить не буду. — Сочинение — говно полное, кстати. Смотрит охуевающе, уголки губ дергаются вверх. Кое-как отсиживаем оставшееся время, обоим тяжело, душно, неловко от оборвавшейся откровенности. Отец, обычно приходивший ближе к концу занятия, так и не появился. Дима остался сидеть в своей комнате; мать, стараясь не поднимать на меня лицо, вручила деньги, попрощалась. Иду к метро, сквозь зубы матерю ветер. В поезде засыпаю на плече какого-то узбека.