***
Ночью толком так и не поспал, встал по первому будильнику — измотанный, нервный, голодный. Почистил зубы и приплелся на кухню — любимое место в квартире, особенно по утрам, когда отец уже ушел и можно тихонько посидеть с мамой у горячей плиты. Сегодня мама тоже была не в духе, поэтому мы сразу настроились на одну волну молчаливой солидарности. Позавтракали в тишине; я вернулся в комнату, лег на заправленную постель и заснул. Очнулся ближе к обеду, на щеке отпечаталась подушка, волосы свалялись. Принял душ; пока стоял под струями горячей воды, слушал, как громко и часто бьется сердце. Я думал, мучительно представлял нашу встречу, разговор. Зажмуривался и замирал под взглядом серо-зеленого прищура. Убеждал себя в том, что сам не хочу его видеть. Вышел мокрый, красный, но твердо решивший: если припрется — выгоню нахер. Маме что-нибудь совру. Время неумолимо подходило к пяти; я кусал губы, ни на что не мог отвлечься; тряс ногами, стучал коленками о столешницу, потянулся за бумагой — краем листа глубоко порезал палец. Кровь хлынула на стол: «Тетрадь для работ по русскому языку ученика 11 класса «Б» МБОУ-лицея номер 13 — красное пятно — Дмитрия». Раздался звонок. — Дима, открой, пожалуйста! У меня руки грязные! О господи. Засовываю палец в рот, с колотящимся сердцем выхожу в коридор. Открываю дверь. — Привет, — дебильная улыбочка. В ту же секунду собираюсь захлопнуть дверь у него перед носом, но из-за угла высовывается мамина голова: — Здравствуйте, Сережа, здравствуйте, проходите! Молчу, лицо холодеет, в ушах звенит. Заходим в комнату. Стоим друг против друга. Решаюсь посмотреть на него: весь потерянный, дерганный, неловкий, глаза в пол. Укол в груди. — Ну и что? Поднимает на меня глаза, лицо перекошено, как у великомученика, верхняя губа дергается. Я внезапно ощущаю себя хозяином ситуации, хочу поиздеваться: — Че ты на меня так смотришь? Школьника испугался? Его лицо заливает густая краска. — Да ты не ссы, дети ведь слабые — можно и втрепать, если че… Он дергается, я жмурюсь, поднимаю руки в защитном жесте, кровь струится по ладони, капает на пол. Я чувствую прикосновение, открываю глаза: он осторожно берет мою руку, подносит к лицу, обхватывает порез губами. Его глаза блестят. — Ты… Он мягко сжимает мою ладонь, смотрит не отрываясь: — Прости меня, — голос такой хриплый. — Я говно. Ударь меня. Шаг назад, разводит руки: — Что хочешь со мной делай. Я смотрю на этого клоуна, слезы подступают к глазам, кулаки сжимаются сами собой. — Да ты, ты… ты че творишь, урод?! Улыбается — полное кретинище: — Урод, — довольный, как черт. Хватаю его за плечи, трясу, отросшие волосы мотаются туда-сюда. Я уже ничего не вижу перед собой, а он подается вперед, прижимается ко мне всем телом, удерживает за руки. Я вырываюсь, я выше его, я сильнее его, но он держит так крепко, ни малейшего внимания не обращая на мои потуги, что я просто обмякаю. — Ну все-все… — Схуяли все?! Дай вломлю! Ты разрешил! — Чувствую, как грохочет его сердце. В дверь стучат. — Ребят, вы чего там? Шарахаемся в разные стороны, я отворачиваюсь к окну. Мама аккуратно заглядывает к нам: — Что за шум, а драки… — Умолкает, ее лица я, слава богу, не вижу. Сережа откашливается, придвигает себе стул, садится. Я медленно подхожу к столу, раскрываю учебник. Дверь закрывается. Мы сидим, опустив головы, Сережа тычет в меня лбом, щекочет ребра. Я прикусываю щеки изнутри. Его руки исчезают. Он тянется в рюкзак, достает ЕГЭшный сборник: — Давай хоть порешаем для приличия. Киваю, беру ручку, быстро смотрю на него: он все так же улыбается; настольная лампа ярко подсвечивает его острые клыки. — Мальчики, я выйду в магазин! — Хлопает входная дверь. Он облизывается, я пробегаюсь по первому заданию: — Мы это с классом решали. Он хмыкает, продолжает лыбиться: — Ну давай, продемонстрируй… чему нынче в школах учат. Я поднимаю лицо, мы сталкиваемся носами, он пытается меня поцеловать. Я вскакиваю, опрокидываю стул, просовываю руки ему подмышки и вздергиваю на ноги. Он и глазом не успевает моргнуть, как я швыряю его на кровать и усаживаюсь верхом, до вскрика заламывая руку. — Какого… Хватаю за волосы, оттягиваю голову назад, наклоняюсь к уху: — Демон…стрирую… — Пиздатая… демон…страция… Он извивается подо мной, брыкается, как мустанг, пытается сбросить; в конце концов, я заваливаюсь набок; он тут же скидывает меня, упирается коленом в грудь: — Выкуси! Мы хохочем, боремся, он щекочет меня, кусается. — Это нечестно! Нечестно! Кусать нельзя! — Мне все можно! Падаем на пол, он бьется локтем, шипит, у меня расходится порез, я пачкаю его рубашку: — Извини, я щас… В замке лязгают ключи, мы синхронно поднимаемся, но запинаемся о ноги друг друга, смеемся, падаем, грохочем. Сокрушительным ударом распахивается дверь, я поднимаю голову и сталкиваюсь с омерзительно яростным взглядом отца. Сережа продолжает смеяться, поворачивается, смех обрывается. Он встает, отряхивает колени, тянет отцу раскрытую ладонь: — Здраствуйте… Несколько секунд отец тупо сверлит его взглядом, отталкивает, подходит ко мне и отвешивает оглушительную оплеуху. Из глаз брызжут слезы, я хватаюсь за щеку. Отец берет меня за грудки, ритмично потряхивая на каждом слове: — Мне! Звонил! Олег! Евгенич! Я чувствую, как леденеет позвоночник. Ебаное позорище. — Ты! Прогулял! Тренировку! Болтаюсь, как кукла, пока он не останавливается, чтобы влепить мне затрещину, после которой я отлетаю на другой конец комнаты. Я группируюсь, упираюсь спиной в горячую батарею, отец бросается на меня тигриным прыжком. Прежде чем закрыть голову руками, вижу, как меняется его лицо, когда что-то резко отбрасывает его назад. — Ебаный щенок! Перехватив отца поперек груди, Сережа, как мешок картошки, швыряет его на кровать. Отец бьется спиной о каркас, рычит, но тут же вскакивает на ноги. О господи. Сейчас он его разорвет. Сережа уворачивается от выпада, делает подсечку, отец валится на пол, как сошедший с рельс локомотив. Я не могу пошевелиться. — Я убью тебя! Убью! Сережа пропускает прямо в нос, чуть не падает, кровь фонтаном заливает рубашку; тут же уклоняется, но недостаточно быстро — здоровенный отцовский кулак проезжается по его скуле. Сережа отскакивает назад, за его спиной зияет дверной проем. Не в силах подняться, оторвать взгляда, я сижу и смотрю на них: Сережа, высокий, широкоплечий, на фоне отца — сущая былинка, стоит, полыхает, окровавленный, врезаясь в темноту коридора. Воловья спина отца тяжело вздымается, пиджак порван в трех местах. Оба переводят дух. Я вскакиваю на ноги, и они схлестываются: Сереже удается несколько раз садануть ему по морде, и отец валит его на пол, придавливая всем весом, обрушивает тяжелые, как кувалды, кулаки прямо в прекрасное Сережино лицо. Он убьет его. Убьет. Хлестким ударом ноги в голову я отбрасываю его тушу назад. Отец опрокидывается на спину, и я продолжаю лупить по нему ногами: по лицу, по почкам, по ребрам, по ногам. Отец рычит, пытается встать, закрыться, отползти. Я останавливаюсь только тогда, когда он перестает сопротивляться. Разворачиваюсь к неподвижному телу Сережи, бросаюсь на колени к его лицу, ото лба до подбородка залитому кровью, беру истерзанные щеки в ладони. Он открывает глаза, опирается на локти, я помогаю ему подняться. Облокачивается о меня, сжимает мою руку, тянет в прихожую. Я забираю его рюкзак, одеваю его и одеваюсь сам. Мы спускаемся в подъезд и выходим на улицу. Морозный воздух ударяет в лицо, усаживаю Сережу на ближайшую лавку и вызываю такси.7
12 декабря 2020 г. в 06:27