***
— Где он?! — верещал трактирщик, нарезая круги по комнате, — где этот оборванец, подлая собака, варюга! Этот висельник, что не только не оставил ни гроша, но и выгреб всю нашу прибыль за последний месяц! Всё, что было! Где он, я тебя спрашиваю, дурная твоя башка! Шкуру спущу! Несчастный служка, ставший канавой, куда его хозяин решил слить весь свой гнев, молча позволял трясти себя за плечи и орать в ухо. Ему было двенадцать, и из всей его семьи в пять человек работал только он один. Это была главная причина, по которой ему и в голову не могла прийти такая абсурдная идея, как сказать своему хозяину правду. Чистейшую истину о том, что вчера трактирщик наливался дармовым вином ещё почище гостей, после чего обнимался с щедрым постоятельцем, норовил хлопнуть его по плечу (с пьяных глаз это не получилось ни разу) и величал его не иначе как «дружище» и «славный же вы человек, господин Фаустье, отчего все не могут быть такими». Эти излияния выливались из трактирщика с таким же энтузиазмом, с каким теперь — бранные слова, и служка терпел, не обращая особенного внимания на вопли. Его многозаботливая голова была занята собственными проблемами, главной из которых было возможное разорение трактира и как следствие — новый виток безработицы. Честно говоря, служка был готов поносить злодея Фаустье в один голос со своим хозяином, если бы не понимал, насколько это бесполезно. — Послушайте, хозяин, — робкий голос служки всё-таки осмелился перебить поток брани, — отчего бы нам не сообщить о сегодняшнем ограблении в конно-полицейскую стражу? Бедный парень прошептал эти слова едва слышно, но трактирщик на несколько мгновений застыл с открытым ртом, словно ругательства застряли у него в гортани. — Ах ты, подлец, лошадиная задница! — снова залился соловьём кабатчик, — Разве ты не знаешь, что каждая секунда может быть ценна в поимке этого каторжника? Сейчас же беги и догони ночной патруль! Не то я тебя… Кабатчик замахнулся, но отвесить удар не успел. Служка морским угрём выскользнул из его рук и кинулся со всех ног исполнять поручение. — «Догони ночной патруль», — передразнил паренёк, состроив идиотскую маску комичную в своей уродливости, — а то он как будто после вчерашнего перепою может вспомнить лицо этого Фаустье, чтобы описать его стражам.***
Самаэль шёл по дороге, периодически весело подпрыгивая, чтобы золотые экю, украденные нынче утром из кабака, издавали свой приятный звон в его карманах. Обдурить глупого трактирщика было совсем нетрудно, и демон славно повеселился прошлой ночью. Самаэль не мог не признать, что в средневековых вечеринках был какой-то свой особый шарм, вызывающий даже чувство ностальгии, которого никогда не возникало во время участия даже в самых точных репродукциях из 21 века. В памяти всплыло одно из таких событий. — Нет, всё это не то и не про то, — задумчиво прошептал демон себе под нос. Чистенькие, напомаженные крестьяне с не менее напомаженными рыцарями. Как же это пóшло! Как всему этому не хватает настоящего уродства! Утратился сам дух, пропала идея, и остался один бесполезный пустой фантик, напомонающий кожу, давно сброшенную змеёй. Истинного болезненного отчаяния и ужаса не хватает, отупелого животного страха и желания забыться хоть на несколько часов. Всего этого Самаэль получил с избытком прошлой ночью, и это доставляло какую-то извращённую радость, которой он не мог дать ни объяснения, ни названия. А ведь хотелось. Самаэль всегда пытался добраться до сути, жажда знаний горела в нём не меньше, чем во всяком человеке. Любой феномен должен быть назван. Придаваясь этим размышлениям, демон сам не заметил, как вышел на главную диньскую площадь. Внимание сразу привлекла небольшая толпа, окружившая окрашенный в яркие цвета фургончик. Худющий и гибкий, как тростник, мужчина в потрёпанной шутовской ливрее кривлялся на сцене, сколоченной на скорую руку из нескольких досок; изображал какую-то высокопоставленную особу; народ хохотал. Самаэль сложил руки на груди и замер, наблюдая за выкрутасами фигляра. — Как говорит речь судебный пристав Жак Шармолю? — тоненьким голоском поинтересовался шут у толпы и тут же сам дал ответ. Нацепив на пояс что-то похожее на петушиный хвост, который отчего-то был чёрного цвета, фигляр сложил за спиной руки, тоже совершенно по-петушиному и принялся кудахтать и кукарекать, забавно выгиная шею и чудовищно вращая глазами. Зрелище получилось не только смешное, но и внушающее лёгкий ужас, что было очень метко, потому что страх — первое чувство, которое был способен вызвать судебный пристав у простого люда. — А как служит рождественскую мессу его преосвященство епископ Диньский? — продолжил проказник. Завернувшись, несмотря на жаркую погоду, в грязную меховую накидку и нахлобучив на голову нечто, отдалённое напоминающее папскую митру с распятым на ней золотым тельцом вместо Христа, шут начал часто-часто кланяться и повторять: — Да благословит Господь наши кошельки, да подаст Он нам и дальше золота, золота и, пожалуй, ещё немного золота. Да снимет Он с бедняка последнюю пару ботинок и да сошьёт Он нам из шкур висельников отличные сапоги. Самаэль усмехнулся, люди ликовали, зубоскалили, подбрасывали в воздух головные уборы. За такие шутки грозила не просто виселица, забавника ожидало что-то не меньше, чем медный бык, но это совсем никого не беспокоило. Отвести душу, почувствовать хоть глоток свободы было важнее. Каждый ощущал себя в этот момент частью стаи, был един с нею, а с целой толпой, как с организмом, властям не совладать. Да, никто не тревожился за свою жизнь. Ровно до того момента, как на одной из улиц, ведущих с площади не показался конный патруль. Это стало неожиданностью для всех, люди бросились врассыпную. Несчастный фигляр, разом лишившись всего задора, метался по сцене, не зная, куда себя деть. — Почему Мельник не подал знак, — растерянно бормотал шут, — ведь должен был… Должен был… Самаэль понимал беду фигляра. Бросить свои вещи — лишиться заработка, всего имущества, стать совсем нищим и голодать. Начать собираться — и того хуже, схватят ведь. С одной стороны Сцилла, с другой — Харибда. Самаэль улыбнулся своим мыслям, ему в голову пришла неплохая идея. — А что, дружище, как я погляжу, твоё дело дрянь, — сказал демон, подойдя к фигляру. Тот злобно зыркнул в сторону Самаэля. — А тебе что за дело, босяк? Убирайся! И шут самым буквальным образом гавкгул на собеседника. Демон покачал головой. — Я полагал, тебе необходима помощь, но, видимо, жестоко ошибся. Счастливого тебе колесования. Произнося последние три слова демон вежливо поклонился, словно желая человеку хорошего дня. — Колесование… — прошептал шут. Затем глянул в сторону приближающегося патруля. — Простите, простите, добрый господин, — затараторил несчастный, — сами видите, такая беда! Разве вы можете что-нибудь сделать? Умоляю! Самаэль извлёк из кармана мешочек с украденными экю и потряс им. Звон золота вызвал в глазах артиста алчный блеск. — Я покупаю у тебя твой хлам, — демон швырнул мешочек фигляру, который тут же его ловко поймал, — подыграй мне. К счастью, жизнь на улице научила шута всё схватывать на лету. Стражники видели только, как добропорядочный гражданин скрутил бродягу, пытаясь его задержать, но увы, это не получилось. Злодей ударил горожанина по колену, и тот согнулся пополам от боли. — Туда! Он побежал туда! — кричал, хромая, этот добродетельный крестьянин, тыча пальцем в сторону одной из улиц. Глава городской стражи коротко поблагодарил его кивком головы и повёл свой отряд в указанном направлении. Когда патруль скрылся из виду, Самаэль внимательно оглядел своё столь удачно приобретённое имущество. Что ж, кажется, у него появилась профессия. Временная, во всяком случае, ибо амбиции демона заходили куда дальше уличных выступлений.