***
— Ну и вонища! — заявил Окумура на всю улицу, едва пройдя сквозь городские ворота. На нём моментально сфокусировалось несколько десятков пар удивлённых глаз. Лайтнинг хлопнул себя ладонью по лбу. — Дуралей, — пробормотал он, — и за каким только хреном я тебя взял с собой. Интересно, можешь ли ты хотя бы иногда контролировать свой неугомонный язык? Рин стушевался и шагнул за спину Лайтнинга. Городские обыватели всё ещё не сводили с них глаз. — Кажется, мы одеты слегка не по местной моде, — резонно заметил эсквайр, — наверное, надо было сначала по-тихому раздобыть необходимую одежду. Толпа расступилась, пропуская вперёд двух всадников с мечами на поясницах. Уперев взгляд в расписную рукоять, вокруг которой стиснулись пальцы одного из рыцарей, Лайтнинг пробормотал, чувствуя, как его сердце пропускает удар за ударом: — Окумура, ты знаешь что-нибудь по-французски? То есть… По-древнефранцузски… — Мерси, — пискнул эсквайр, пожав плечами. — Пи*дец, — прокомментировал радужный рыцарь. Тем временем один из всадников обогнул пришельцев, рассматривая их со всех сторон и, очевидно, перекрывая пути к отступлению. — Шуты какие-то, — резюмировал он, обращаясь к своему коллеге, — скоморохи. А затем добавил более грозно с высоты своего положения в обществе и спины своего скакуна: — Кто такие? Откуда? Предъявите ваши бумаги. — Л-Лайтнинг-сан, чего он хочет? — буркнул эсквайр, вцепившись в руку сенсея. — Погоди, — отмахнулся радужный рыцарь, — не мешай вспоминать. Papiers, papiers… Бумага! Деньги! Точно, как же я не догадался, им нужно на лапу дать, тогда они от нас отстанут. Окумура, есть у тебя деньги? Рин порылся в карманах и вытащил несколько йен. — Почему-то мне кажется, что наша валюта им не покатит. В любом случае, вряд ли где-то здесь стоят обменники. Да и десяти йен для взятки маловато будет. Как думаете, Лайтнинг-сан, какова минимальная цена взятки? — Может, тебе ещё сказать, сколько на местных рынках стоит килограмм свёклы? — разозлился Лайтнинг, — хватит пороть хрень. Что делать, думай! — А что, брат Моро, слышал ли ты прежде где-нибудь подобное наречие? — спросил один всадник другого. — Бесовщина какая-то, — отозвался Моро, — я учил в колледже латынь и греческий; слыхал разные диалекты, служа по дальним гарнизонам, но эта тарабарщина решительно ни на что не похожа. Бумаги, граждане! Предъявите ваши удостоверения! — Papiers, papiers, — пробурчал Лайтнинг, — Где я возьму тебе papiers, когда у нас только йены! — Да, бумаги, правильно! — обрадовался Моро, решив, что чудны́е иностранцы хоть что-то поняли. — Неблагонадёжные они, — снова подал голос первый всадник, — никогда я прежде не видел таких одеяний. Уж не замешано ли здесь какое-нибудь преступление или, прости Господи, дьявольщина. Рыцарь перекрестился. — Одеты странно, говорят непонятно, документов нет. К Шармолю их надо или к монсеньору Антуану. — В гарнизон сначала, а там уж определят, — подвёл итог Моро и вытащил меч. — Окумура, я надеюсь, на уроках физкультуры тебя научили бегать очень быстро, — сказал Лайтнинг. Ловким движением выбив из рук Моро оружие, радужный рыцарь включил первую космическую скорость. Рин припустил за ним. — Зачем мы убегаем от них, Лайтнинг-сан? — спросил эсквайр, забившись со своим сенсеем за высокую конструкцию из бочек, — мы могли бы вступить в бой и легко победить. — Это средневековье, Окумура. Стоит тебе достать твою курикару, как нас обоих отправят на костёр и отнюдь не на синий. — Хорошо, сражаться могли бы только вы. — Чем меньше мы привлекаем к себе внимание, тем лучше. Не хватало ещё, чтобы на нас объявили охоту. Помолчали. Отдышались. — Окумура, ты знаешь хоть какой-нибудь иностранный язык? — спросил Лайтнинг. Рин призадумался. — Ландан из зэ кэпитал оф грейт британ, — радостно объявил эсквайр спустя несколько секунд, — но Мефисто как-то говорил, что Франция с Англией не особо дружили, поэтому по-английски во Франции лучше не говорить. — На таком английском, как у тебя, лучше вообще нигде не говорить. Особенно в Англии, — кивнул радужный рыцарь, — ну охренеть ситуация. Языка нет, еды нет, одежды ваще нет. Такое ощущение, что всё это — заговор коварного понтифика, который нарочно устроил нам такую веселуху, чтобы мы вернулись не иначе как с его новоявленным сынулей. В противном случае — трындец! — Может быть. Хотя для него куда логичнее было бы облегчить нам задачу, а не усложнить. Лайтнинг вздохнул и задержал взгляд на двери соседнего дома. Затем извлёк из кармана портал. — Молись, Окумура. Молись. Радужный рыцарь осторожно скользнул к двери, вставил ключ и… Огласил улицу отборным японским матом.***
В Дине выдался ясный, погожий денёк, но фургон, забитый хламом и шестью живописными оборванцами, будто нарочно всякий раз выбирал самый тёмный и грязный путь, скрываясь от солнечного света. — Мы существа мрачные инфернальные, — объяснял Бабет, напустив на себя вид учителя в колледже, — мы не можем появиться на площади, как простые смертные, нет. Мы — веселье, но веселье из ада, и должны возникать из-под земли, вырастать из грязи. Эффектное появление — важная составляющая успеха. Самаэль слушал эти назидательные речи с улыбкой и не прерывал оратора, хотя сам лучше кого бы то ни было знал способы поимки зрительского внимания. Бабету требовалось о чём-нибудь говорить, так у него возникала иллюзия душевной связи с новым обитателем Двора чудес, который хоть и поставил себя с самого начала на дружелюбную ноту, тем не менее, упорно сохранял какую-то отстранённость и чужеродность. Как Бабет ни старался, он не мог почувствовать себя в безопасности в присутствии этого человека. — Стоп, — бандит внезапно сделал знак, и фургон замер, — там что-то неспокойно. Симона Длинные Ноги, сходи-ка погляди. Неужто казнь? Одна из потрёпанных артисток неслышной тенью выскользнула из фургона и, сливаясь со стенами домов, исчезла. — Казнь, — подтвердила она по возвращении, — бичуют у позорного столба. Малыш Жарве опять попался. Бабет хмыкнул. — Вот уж горе-воришка. Говорил я ему: меняй ремесло. Ну не его это дело — карманником быть. Придётся ждать. Самаэль промолчал. Ждали примерно час, после чего всё та же Симона заявила, что экзекуция закончилась, а стражи и палач с площади убрались. — Насладившись страданиями малыша Жарве, теперь народ полюбуется на наши выкрутасы, — гнилые зубы Бабета злобно скрипнули, — что ж, посмотрим. За всякое удовольствие надо платить, и они сильно заблуждаются, если полагают отделаться теми грошами, что кинут нам в шапку. Позорный столб представлял собой колодки, фиксировавшие шею и запястья жертвы так, чтобы она оказалась склонённой под прямым углом. Сегодня в эту незамысловатую конструкцию был помещён пацан лет двенадцати, не намного младше Рина. Рубаха на нём была разодрана плетью палача, спина превратилась в кровавое месиво. Он уже даже не мог плакать, а только хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. — Повезло, — услышал Самаэль откуда-то слева, — могли бы руку отнять, но отделался лишь позорным столбом. Действительно, мальчику очень повезло. Он не болтается на виселице Монфокон, и все его конечности остались при нём. Нужно быть благодарным и довольным тем, что имеешь. Не стоит капризничать, ведь тот факт, что спина этого ребёнка теперь напоминает картину в стиле абстракционизма, в сущности такая мелочь. — Господа, у нас есть новый лот! — объявил Самаэль, едва фургон въехал на площадь. — Что ты творишь? — попытался урезонить его Бабет, — ведь тебя же ищут! На сцену без маски… Схватят, пикнуть не успеешь, нас подставишь… Но Самаэль лишь отмахнулся от назойливого советчика. Спрыгнув на землю и подняв ударом ног облачко пыли, демон подбежал к столбу и прикованному к нему малышу Жарве. — Дамы и господа, мадам и мсье, вашему высочайшему вниманию предлагается художественное полотно известного творца Анри Мясника. Вы имели радость собственными глазами убедиться в усердии и несомненом таланте, с которыми Анри создавал свой шедевр. И пусть это не бог весть какая уникальная картина, но создатель вложил в неё всю свою душу, можете быть уверены. Ну, кто хочет? С этими словами Самаэль ударом кулака разбил замóк на кандалах и окрававленной рукой вытащил мальчугана из деревянных тисков. — Ему же ещё час стоять полагается, — шипел где-то в стороне Бабет, но Самаэль уже потрясал ручонкой освобождённого и совершенно сбитого с толку маленького воришки, настойчиво предлагая отдельным людям из толпы свой лот. — Хотите? А вы, сударь? Не отказывайтесь, ведь его кровь на вкус слаще мёда. Люди отшатывались в ужасе, а демон в доказательство своих слов утёр ладонью кровь с плеча малыша Жарве и с видимым наслаждением на лице облизнул пальцы. — Ну? Неужто не желаете? Разве вы пришли сюда не для того, чтобы пить его кровь? В толпе ухали, ахали, кто-то завёл речь о демонах и дьявольщине, но никто не отправился звать стражу. Всё это выглядело слишком интригующе и экстравагантно. Люди смотрели, разинув рты. — Браво! — закричал какой-то молодчик, видимо, из школяров, — Браво! Браво! Самаэль толкнул мальчугана с помоста в грязь, а сам залихвастски взвизгнул, оседлав позорный столб, словно гимнастического козла. Сделал знак Бабету, чтобы тот отмер и начал расчехлять свой реквизит. Упавший на живот малыш Жарве недолго оставался лежать в таком положении. Подобравшись, он шустро ретировался с места преступления, не переставая оборачиваться на своего странного спасителя.