***
Самаэль медленно двигался по мосту Менял, черепашьим шагом продвигаясь к острову Сите; сегодня он первый раз нарушил данное себе обещание и воспользовался магией. Ситуаций крайней необходимости отныне для него не существует — так решил демон, отправляясь в своё путешествие, и свято соблюдал этот аскетический обет, но сегодня ему без магии действительно было никак не обойтись. И нет, это была не та необходимость, возникающая, когда тебе приходится класть голову под нож гильотины или глядеть в глаза палачу, накидывающему петлю тебе на шею, но для Самаэля она оказалась не менее острой. Ведь нельзя же без магии пешком добраться до Парижа, если находишься в Альпах. За одно мгновение, то есть, нельзя. Магия магией, но для дела, которое задумал Самаэль, хотелось немножко потрудиться, поэтому до острова Сите решено было добираться по старинке, вот демон и сбивал ноги о тяжёлые камни мостовой. Он шёл, низко опустив голову, и размышлял, засунув руки в прохудившиеся карманы. Мысли демона вертелись вокруг одного до оскомины невесёлого предмета. «Всё фальшь», — думал Самаэль, раздражённо пиная подвернувшийся под башмак камушек. Ушибленные пальцы ноги тут же отозвались болью, что выбесило ещё сильнее. Демон гневно скрипнул зубами и постарался сосредоточить внимание на открывающихся ему прекрасных видах. Это получилось, хоть и не сразу. Впрочем, тяжёлые (прямо как камни мостовой) мысли не желали оставлять демона. — Фальшь, фальшь, не по-настоящему, неправда! Чёртова игра и, как всегда, ничего не меняется. Я могу быть бомжом, а могу — королём, и всё будет, как в дне сурка, по-старому. Без изменений, — орал в Самаэле его внутренний Фауст. — А на что ты надеялся? — скалил зубы в притворном сочувствии Мефистофель, — Каких изменений ждал? Ответа не последовало. Самаэль не мог даже сам себе растолковать все до конца мотивы. Ему казалось, он всё понимает: просто пришла пора сменить жизнь, выйти на сцену в новом костюме, как он это делал и прежде миллион раз. Но на поверку оказалось, что он чего-то от этой смены ждал. Возможно, новшеств. Но оказалось, он всего лишь сменил декорации, а содержание… осталось… прежним. — Да что ты говоришь, — снова послышался издевательский голос Мефистофеля, — за сменой декораций, которую ты планировал, последовала, о ужас, смена декораций! Или ты желал измениться сам? Если да, то в какую же сторону? Фауст не знал ответа. — Прежде тебе надоедали только жизни, теперь же, поздравляю, — ты надоел сам себе. Самаэль помотал головой; нужно сосредоточиться.***
Собор Парижской Богоматери встретил демона громовой неприступностью и каменной суровостью. Подперев двумя башнями небеса, он смотрел на Самаэля угрюмо, словно спрашивая, и весьма грубо, о причине визита. Подходя к нему, Самаэль замедлил шаг и поднял взгляд на одну из колоколен. Кругом сновали люди; некоторые из них входили в собор и выходили из него, пользуясь приоткрытой кованой дверью. Сейчас собор принимал, но среди его желанных гостей демоны никак не числились. Самаэль усмехнулся. И кому среди этих муравьёв придёт в голову узнать в фигуре бродяги-оборванца вечность, пришедшую встретиться с другой вечностью. — Привет, — гость из Геенны криво улыбнулся и сделал неопределённый, но явно приветственный жест рукой, — я пришёл… повидаться. Он смущённо закашлялся и слегка покраснел. Чувство было такое, будто он без приглашения явился на чужое торжество, и ему не рады. Впрочем, слово «торжество» здесь будет лишним и, как ни странно, но слово «похороны» — тоже, собор не ассоциировался с тлением. — Позволишь посидеть возле тебя? — уже по-свойски и даже чуть нагло осведомился демон, — мне есть что сказать тебе и есть в чём признаться. Не дожидаясь ответа (какого ответа здесь вообще можно ожидать), Самаэль приблизился к стене и, убедившись, что никто на него не глядит, забрался в небольшую укромную нишу. Сидеть на камнях — не то же самое, что сидеть на подушке, но Самаэль быстро смирился. В конце концов, он сюда не разлёживаться пришёл. Прижав затылок к холодному выступу, демон прикрыл глаза и улыбнулся. Всё происходящее даже для него было чересчур чуднó: разговаривать с предметами архитектуры, с альтернативными личностями в своей голове… Он не занимался этим каждый день. Он вообще ничем подобным не занимался. — Разговаривать с собой и с камнями начинаешь тогда, когда разговаривать с людьми уже невозможно, — заметил Мефистофель наигранно пафосным тоном. — Ты со скуки пацанские паблики почитываешь? — отбрил его Фауст, радуясь возможности отомстить за весь слышанный им в свой адрес поток насмешек. Самаэлю снова пришлось потрясти головой, чтоб унять этих двоих. — Знаешь, — обратился демон к собору, — я страшно люблю тебя, ты олицетворяешь силу и мощь, и непоколебимость. Ты — воплощённая в камне мысль и мудрость, над тобою не властно время. От твоих колоколен веет покоем, от стен — защитой, а от всей конструкции в целом — презрением к мелочности, быстротечности, глупости и изменчивости. Ты — плод верности тысяч людей единой идее, заставившей их возводить тебя два столетия; рождаться и умирать у твоего подножья целыми поколениями. Твои роспись и барельефы свидетельствуют о великом терпении и мастерстве. Я страшно люблю тебя и, хоть живу на свете дольше тебя, я не могу не преклонить пред тобою моей головы. Искренне. Произнеся эти слова, демон замолчал в ожидании, и ему почудилось (хотя скорее всего, это было всего лишь самовнушение), что собор настроен к нему уже не так враждебно. — Скажи мне, если ты мудр, сколько ещё мне предстоит бежать и есть ли место, где я смогу остановиться? О, я бегу уже два миллиарда лет и готов пробежать ещё столько же, кабы знать, что это осмысленно. Всего двести лет из двух миллиардов посвящены Ассии, а меня уже не покидает чувство дежавю. Так что же? Куда теперь? Самаэль открыл глаза и провёл рукой по шершавой поверхности стены. — И как тебе не надоело взирать на мир людей? — Игра тонка, чиста и высока. Но в глубине души у нас тоска По крови, ночи, дикости горит, — пел на фоне голос Мефистофеля, и ему вторил более тяжёлый бас Фауста. Только сейчас, лишь в этот миг обе личности были заодно: — Игра нам в радость. Нас не гонит плеть. В пустыне духа не бывает гроз. Но втайне мы мечтаем жить всерьез… Самаэль снова качнул головой. Немного подумал. — Если надоел себе, нужно добавить в себя того, чего прежде никогда в себе не содержал? Чего бы это? Спасителем заделаться? Он иронично хмыкнул, смеясь над собой. — Это вотчина Окумуры, негоже посягать на его территорию. Ещё немного подумал. — Знаю, что против он не будет, учитывая не только его неспособность защитить своих друзей, но и весьма неплохие шансы стать сосудом Сатаны с лёгкой руки Люцифера. Если только брат не задумал замесить под это дело младшего Окумуру. И ещё немного… — Что ж, смотри мне, — демон улыбнулся тепло, совсем по-дружески, — если выживу, вернусь ведь. Мы не договорили, у меня ещё вопрос к тебе, касательно одной жизни.***
Лайтнинг рвал и метал. — Сбежал! Опять сбежал! Трус, урод, скотина, иуда! А у нас там эти… Крестоносцы по одну сторону и Тодо с люциферовскими гавриками — по другую! Чёрт!!! Радужный рыцарь со всей дури втемяшил кулак в стену шатра. К несчастью, ткань палатки оказался слишком мягкой, и удар чуть не опрокинул всю хлипкую конструкцию навзничь. — И что теперь, Лайтнинг-сенсей? — спросили Рин и Бабет хором. Их не беспокоило состояние шатра, зато очень беспокоило состояние двух армий. Ну и психическое здоровье Лайтнинга заодно. — Что… Что… — радужный рыцарь развёл руками, — когда там это первое сражение должно состояться? Сражение, сражение, бойня, а не сражение! — Завтра на рассвете, — ответил Бабет.