Безупречные и падшие

Саундтрек: Bones — Butterfly (Chopped and Screwed by Hardhammi)       Теодору легко удается по памяти ориентироваться во владениях Забини.       Он находит главные хозяйские покои леди и лорда Забини. Оттуда как раз выходит Корделия, стремительно удаляясь.       И Нотт, выступив из темной ниши незамеченным, заходит внутрь.       В спальне полумрак. Только свет ранней луны, слабо падающий на королевскую кровать, даёт возможность постороннему увидеть спящую молодую жену, укутанную до самого носа в одеяло.       Его бездушный патологический взгляд зацепляет белокурые волосы девушки, лежащие на подушке, в лунном свете красиво отливающие перламутровым блеском, и ее прикрытые влажные ресницы. На прикроватном столике лежит пустой флакон, и мужчина, понюхав его содержимое, распознает зелье сна без сновидений. Должно быть, после восстановления памяти свекровь уложила спать невестку, пока ее мафиозный принц потрошит Монтегю.       Следующее, что попадает под внимание вторгшегося в спальню молодожен, это свадебная колдография на том же прикроватном столике. На снимке изображена грандиозная романтика: невероятно красивая, свободная и счастливая Дафна в белом шелковом платье и фате высунулась из люка лимузина, завораживающе расправив руки в белых перчатках выше локтей на встречу попутному ветру — в сопровождении свадебного кортежа и волшебных фейерверков, виртуозно парящих в ночном небе и извивающихся в виде двух величественных змей: Кобры и Куфии.       Не в силах смотреть на это дольше нескольких секунд, Теодор переводит пустой помешательский взгляд вновь на Дафну и некоторое мгновение просто неморгающе смотрит на неё спящую. Он не гнушался приходить так к ней, когда они были вместе, погружая ее в темномагически искаженное подобие сна, заставляющее думать, что реальность — это сон. Чтобы поговорить по душам, потому что не мог быть искренним в жизни. Теодор уже не чувствует себя маньяком из-за того. Он и есть маньяк. В его жизни не было ничего хорошего, ради чего хотелось бы жить. Кроме нее.       Но когда единственный свет в жизни ускользал, то превращался в манию.       Дафна — его мания.       Ведомый старыми привычками, он медленно склоняется над супружеской постелью, в которой Дафна отныне спит, откидывает край одеяла и, уперевшись ладонями и коленом в матрас над девушкой, склоняется над ее лицом. Больше нет той гордой неприступной маски, что Дафна надевала перед ним. В чертах лица обнажена невинная детская печаль.       Ее сон крепок.       Нотт изучает ее и не может не почувствовать исходящий от Даф аромат рождественских пряников, что она готовила раньше для него, — как напоминание о далёком счастье, которого лишен. Зимы без нее совсем холодные... Он окоченел. Его челюсти сжимаются, а простынь собирается в кулак. Нотт сбрасывает одеяло с нее до конца, замечая, что Дафна одета в одну застегнутую всего на пару средних пуговиц, — так что виден кружевной черный бюстгальтер, — мужскую шёлковую рубашку нефритового цвета, явно принадлежащую Забини. В его спальне. В его одежде. С его фамилией. И чертовым запахом пряников, которые Тео помнил как нечто свое. Как и ее помнил как свою.       Она всё это теперь отдает другому. Всю себя.       Склонив голову, Тео чувствует, как учащается его низкое грудное дыхание, как не свое.       Ради чего он вообще старался?       Нотту приходится напомнить себе, потому что разум и сердце покрываются льдом. У него есть цель. И исполнить ее сейчас так легко. Пока она спит. Взять свое. Она ему должна...       Тео видит перед собой, как мужская ладонь нетвердо ложится на оголенный живот Дафны, как его холодные пальцы витиевато скользят по теплой нежной коже, поглаживая вокруг. Его сознание заволакивают памятные воспоминания, которые воспроизводят прикосновения к Дафне. И он все сильнее погружается в них, отстраняясь от собственного тела, как дух, которого выселяют. Тео почти сдается, позволяя унести себя из реальности в грёзы из другой жизни. О их дочке. Чтобы он воплотил их в этой.       Но от кончиков пальцев, согретых теплом ее тела, внезапно проходит светлый импульс в сердце, трещинами раскалывая лед. И Тео, тряхнув головой в попытках вернуть чувства, вернуть контроль над собой и отогнать темные намерения, — убирает ладонь прочь.       И следом же заносит, чтобы разбудить Дафну мстительной пощечиной.       Она даже не сразу реагирует под влиянием сонного зелья.       Нотту приходится занести ладонь ещё раз — на этот раз по другой щеке. Его грудная клетка сотрясается от беззвучного смеха, продиктованного просыпающимся неистовым чувством, как сильно ненавидит ее... И любит. Потому что в следующую секунду, когда Дафна медленно открывает глаза, Нотт уже целует ее в губы.       Заторможенная, она не сразу понимает, что происходит. Щеки горят. Губы жадно сминаются и пылают, между них настойчиво проникает язык. Но даже под влиянием зелья Дафна распознает, кто ее столь по-французски целует. Как неудержимый — поглощает. Протестующе замычав, она упирается вялыми руками в грудь нависшего над собой мужчины. Ее попытки не увенчаются успехом, и тогда Дафна кусает его за язык.       Зашипев, Нотт отстраняется.       Дафна смотрит на него, как сквозь пелену перед своими небесными глазами, широко распахнутыми в наивной непорочности и шоке. И он наблюдает, как она пытается отогнать действие принятого зелья. Ощупывая свои покрасневшие горящие щеки и распухшие пылающие губы, девушка одновременно пытается совладать с речью и спихнуть его с себя.       Нотт лишь мрачно посмеивается над ней.       Его посещают злые мысли, что надо было хлестать ее по щекам и не только им — раньше. Может, тогда бы она не ушла к Забини. Нотта удивляет, как не наткнулся при входе в спальню этих садомазохистов на какой-нибудь хлыст или кнут. В нем также всплывает понимание, что, отдавая таким образом над собой власть на добровольной основе Забини, она выказывает степень своего теневого господства. Дафна господствует над Забини настолько всецело, что не боится отдать ему господство над собой. Нотт хорошо раскусил эту хитросплетенную штуку обмена контролем — физическим и духовным. Только забирая контроль над душой и телом, она отдавала тот над своими в равной степени.       Даже сейчас, когда Нотт снимает хрупкие ладони Дафны с ее щек и прижимает их к матрасу над головой, пронзая безумным взглядом, — он все ещё под ее контролем. Сколько бы не подавлял и не боролся, перетягивая чашу весов власти на себя. Уж слишком Дафна сейчас напоминает ту девочку, которую любил, словно совсем не изменилась.       — Стоило бы взять тебя прямо сейчас и покончить со всем этим спектаклем... — иступленно говорит он ей в лицо. — Ты ведь, мазохистка, хочешь прикончить себя. Хочешь?! Чтобы этим прикончить меня, не так ли?! Наказать меня... Как наказала сегодня за все годы, когда мне приходилось быть единственным свидетелем твоих ран... Зачем ты молча страдала? Зачем сделала меня соучастником своего молчания?! Чтобы я мучился от вины?.. Чтобы показать мне, какой я ублюдок, а? Ха-ха-ха... — запрокинув голову, заходится Нотт припадочным смехом, затем стихает и приближается к подрагивающим от нехватки воздуха губам Дафны, выдыхая в них отравляющим ядовито-вкрадчивым голосом: — Ты позволяла быть моей жертвой, чтобы уничтожить меня виной? Тебе оставалось только упиваться своим несчастьем, потому что счастливой быть со мной не могла! Только зря ты всё это... — Теодор безжалостно ей улыбается — обомленно застывшей под ним — и одержимо гладит по лицу, по которому безмолвно текут слезы. — Потому что ты мне нравилась несчастной. Только сломленной ты была моей. Только так ты понимала меня. И я был не одинок...       Он ненавидел себя из-за чувства вины, что настигало его всякий раз, когда причинял Дафне боль ради власти над ней. Она, казалось, прекрасно это сознавала, поэтому позволяла ему истязать себя, чтобы через вину получить власть над ним. Они вертелись во взаимоуничтожающем круге борьбы за власть, которую он проиграл, когда она решила этот круг оборвать, осознав, что его чувство вины лишь понижается с тем, как ее порог боли повышается. Саундтрек: IC3PEAK feat. Ghostemane — Яма       На Дафну, помимо очевидной проблемы, нависшей над ней сверху с обличительно-вздорным монологом, горой сваливаются ранее скрытые воспоминания. Тео читает это по ее в секунду изменившемуся лицу, по тому, как она подавленно обмякает под ним. Все его жестокие искозительные обвинения в том, что она получала садомазохистическое удовольствие от того, что он был единственным, кому приходилось вместе с ней нести последствия, сокрывая ее травму, — рассыпаются.       Проникнув с помощью Легилеменции в незащищённое ослабленное сознание Дафны, — неспособной сейчас закрыться от него Окклюменцией, которой ее научил Драко, — Нотт видит все, что было скрыто.       Как Блетчли приворожил ее к себе любовным зельем через предложенный в уязвленный момент печали напиток, и, зачарованную, привел к своему подстрекателю-капитану. Монтегю также попытался одновременно с соучастником приворожить к себе девушку. От двойной дозы любовного зелья Дафна впала в нестабильное состояние. От передозировки то приходя в ясный ум, то вновь с удвоенной силой оказываясь под чарами. Ощущая персональные ароматы своей Амортенции, Дафна то путалась под их воздействием, отдаваясь парням с навязанной страстью, то протрезвенно задыхалась от беспомощности и потери контроля над своим искусственно заведенным телом.       Пока ее насиловали. По очереди и вместе, нависнув над влагалищем и ртом своими ублюдскими членами. Монтегю зверствовал, злорадствуя, что никто не придет ее спасать. Он всё спланировал. Семикурсницы по его наводке отвлекают Забини. Нотт оставил ее сам. Малфой, чем-то слишком депрессивно занятый, за порядком в подземельях следить не будет.       Вдобавок к ее нестабильной покладистости Монтегю припугнул Дафну, что если она как следует не постарается, то он позовет своих друзей семикурсников, и они трахнут ее все по очереди или разом. Испугавшись, шестикурсница пыталась соблазнить капитана сборной Слизерина поцелуями и минетом, пока Блетчли лобызал Дафну сзади, как тряпичную куклу, упиваясь, что берет их желанно-недоступную Слизеринскую принцессу. И Монтегю издевательски подначивал, мол, не удивится, если »мадам староста» только строит из себя невинность, ведь столько раз видел, что она ночует в комнате своих мальчиков-шестикурсников, наверняка побывав в постели каждого.       Под конец, когда ей дали антидот от любовного зелья, Дафна измученно вымаливала, чтобы они оставили ее в покое и просто отдали Нотту. Ведь с ней самой, как с личностью, они не считались. Ее лишили прав на собственное тело. Дафна сполна ощутила, что не принадлежала самой себе. И Монтегю это понравилось. Он чувствовал себя победителем, когда Дафна пыталась своей нежностью разжалобить его. Как будто от поцелуя с гадюкой можно было извлечь что-то помимо яда... В отсутствии приятеля, отлучившегося в душ, — Грэхэм, насытившись очередным зверским оргазмом, когда, как животное, протяжным басом взревел над Дафной, покачиваясь между девичьих ног и напугав ее своей агрессивной интенсивностью, потом почти влюбленно гладил девушку по спине, пока та без сил плакала у него на плече, и молол мизогиничную чушь о том, что, не будь она помеченной Забини и окольцованной Ноттом, можно было бы и дальше трахаться.       «Я хочу к Тео, пожалуйста, я хочу к Тео...»       На утро — после ночи, в которой он нашел ее в подземельях мужских общежитий безпамятной, пережив вместе изнеможенную сцену осознания случившегося в ванной, — они проснулись вместе под зелёным пологом. И Дафна боялась оказаться за пределами его кровати. Теодор уверял, что больше не отойдет от нее ни на шаг. Он сидел с ней в Большом зале, не оставлял одну в гостиной Слизерина, регулярно ночевал с Дафной, то в общей комнате девочек, то мальчиков, даже ходил с ней в ванную старост или женский душ в подземельях. На какое-то время, в перерывах между его параноидальной охотой за виновником, она вновь эмоционально срослась с Тео, словно с сиамским близнецом, от разрыва связи с которым буквально велика вероятность погибнуть. Не только из-за проклятия, но и из-за ощущения собственной неполноценности и незащищённости в раздельности от жениха, обостренное в миллион раз после случившегося.       «Ты погибнешь без него, погибнешь!» — кричал ей голос беспомощности в голове.       Они никогда не были порознь, пока всё не начало рушиться. Не зная жизни друг без друга.       И Дафна в то время с изнывающей тоской по Тео зацепилась за проснувшиеся любовь и заботу жениха, как за оплот в открытом море посреди шторма. Она решила опустить то, что пробудило ее прежнего Тео, убедив его, что не желает вспоминать и предавать огласке надругательство над собой. Скованная подкрепленным страхом перед осуждением чистокровного сообщества, которое отнеслось бы к ней как к забракованной обесчестенной невесте, Дафна вместо того, чтобы быть пускай и отомщенной, но все равно жертвой, да ещё и в глазах публики, — предпочла быть только его жертвой.       Любимой.       Ведь проявлял Теодор свою любовь, только когда Дафна была для него жертвой. Такой же, как он. Такой же брошенной родителями на Рождество. Чтобы проводить его вместе. Это стало закономерностью. Дафна приручилась, что должна страдать, чтобы он ее любил.       Только больше она не хотела этой несчастной безумной любви, когда у нее была настоящая...       Тревожно заметавшись под Ноттом, считывающим все ее мотивы, мысли и воспоминания прошлого, Дафна срывающимся голосом задает одни и те же вопросы: где Блейз и что, черт возьми, он делает в их спальне. От успокоительного и снотворного, что дала ей Корделия, Дафна седативно едва в сознании. И не в силах отгородиться от Нотта, вторгающегося так глубоко ей в голову, что вся предстает перед ним как на ладони. От его невменяемого взгляда при этом, проникающего ей в душу, Дафне хочется сжаться в постели в клубок.       Из распахнувшегося ящика Пандоры внутри ее сознания разносятся отравляющие залежавшиеся непережитые воспоминания. Слезы, как боль от спрятанных эмоций, которые она переживает заново, ручьем хлынут из глаз Дафны. С ее дрожащих губ вновь срывается:       — Где Блейз? Где Блейз?       У Нотта же в голове отпечатком зацикленно слышится только ее голос из прошлого: «Я хочу к Тео, я хочу к Тео...» И он пытается заключить Дафну в свои горестные объятия, накрыв собой сверху.       Ее всю окутывает его запах. Не то обдающий словно ласковым теплом горящих полений из камина в холодном уилтширском поместье, не то лесной пожар, сжигающий все на своем пути до тла. Воспроизводя по обонятельной памяти всю их совместную жизнь. И Дафна начинает задыхаться, судорожно хватая ртом воздух и зовя Блейза.       Она не разбирает, чьи слезы стекают по щекам, — его или ее.       Знакомые элегантно заострённые черты Теодора врезаются в нее, словно холодные лезвия, боль от которых отвлекает от опустошающей агонии. Его каштановые пряди спадают ей на лоб завесой от реальности, как укрытие.       Уместив ее голову на свое плечо и погладив ладонью по волосам, Теодор пытается убаюкать Дафну, как маленькую, пока сам в психозе совсем ее не слышит. Слова проглатываются, застревая у девушки в горле. Единственное, что ей удается из себя вымолвить — это взывания к Блейзу. С его именем, как молитвой на губах, вскрывшиеся события прошлого отходят на второй план, давая Дафне силы не рухнуть в безволии в объятьях Тео дольше, чем на несколько секунд.       Рухнуть в его объятия гораздо опаснее, чем в личную трагедию наедине с собой.       Протяжно проскулив, Дафна перебарывает сковавшую слабость и протестующе пихает коленкой Теодора куда-то близ паха. Она не позволит ему обнимать себя в постели своего мужа. Даже в утешение, которое ей сейчас так необходимо. Особенно когда перед этим он против воли залез языком ей в рот и надавал пощёчин. Это ведь насилие. Так нельзя.       На этот зов отчаяния миссис Забини в комнате появляется ротвейлерша по кличке Чонси. Большая черная собака устрашающе оголяет зубы при виде постороннего и нападает на него, вцепляясь пастью в ногу и оттаскивая с хозяйки. Но Теодор взмахом чей-то присвоенной палочки отбрасывает от себя бдительную защитницу. В то время как Дафна, воспользовавшись заминкой, пытается панически сквозь пелену перед глазами отыскать свою палочку. Но той нигде поблизости нет, сколько бы она не шарила руками по подушкам.       — Я убил одного.       Как оглушенная, Дафна поворачивается на его безжизненно-мстительный грубый голос позади себя, так и не отыскав палочку.       И пятится по постели назад.       Ее накрывает непереносимое до боли знакомое ощущение, что контроль ускользает от нее, потому что не знает, чего от него ждать на сей раз. Тео был слишком далек от самого себя, будто его вовсе не было.       Думала ли она, что когда-нибудь Тео сойдёт с ума настолько, что решится убивать? Нет. Думала ли она, что он станет унижать ее публично на всю страну? Никогда. Думала ли она, что Теодор обернется едва ли не Темным лордом, собрав последователей, только чтобы получить власть над ней? Даже в самых фантазийных кошмарах не могла себе представить подобного. Дафна и подумать не могла, что человек, любивший ее когда-то столь безгранично нежно, способен на всё это. Оказалось, что ещё как способен. И вряд ли это его край.       Дафне уже стало привычно бояться за безопасность своих близких рядом с ним. Но после того, каким совсем на себя непохожим даже для безумца, которым она его уже знала, Нотт ее сейчас разбудил... Дафна и сама больше не уверена в своей безопасности рядом с ним. Саундтрек: Raving George feat. Oscar & The Wolf — Joaquim       Он это с ужасом, как нечто невообразимое и недопустимое, замечает и глухо говорит:       — Я тебя не трону.       — ...Кого ты убил?       — Блетчли, — отвечает он, немного отдалившись. Нотт стоит над кроватью, словно приведение, чья жизнь уже сочтена. — И Монтегю у Забини. Не знаю, что он с ним сделает, но если не закончит дело, то закончу я.       Дафна моргает несколько раз, переваривая, что, пока Корделия объясняла ей, почему важно было снять чары забвения, уложив после этого, эмоционально потрясенной, спать, — Нотт успел сбежать, убить Блетчли и вернуться. О тех воспоминаниях, что всплыли на поверхность, ей удается не думать, пока перед ней находится Теодор, который выглядит просто хуже некуда. Из него словно высосали душу. В зелёных глазах с истощенно полуопущенными веками — один мрак.       — Он был на нашей помолвке, когда ты ушла от меня, — вспоминает он с выражением полного краха на своем бледном лице. — Ты ведь его как-то узнала? И... хотела мне сказать...? — У него из прошлого всплывает перед глазами отдаленная картина того, как на балу в честь их помолвки Майлз Блетчли среди прочих танцевал с Дафной, а потом она ни с того ни с сего попятилась от гостя к нему. Нотт смутно припоминает, что она хотела что-то ему сказать, пытаясь спрятаться за его спиной, но он отверг ее, слишком увлеченный своей словесной перепалкой с Донателлой и дальнейшим показательным уничижительным представлением с нарочно пролитым на Дафну бокалом шампанского. — Ты ушла поэтому? — спрашивает он самоказнительно очень тихо, понурив голову, словно сознается в чем-то непростительном. — Потому что я... тебя снова не защитил?       Сглотнув, она потерянно оглядывается по сторонам.       Вместо того, чтобы затеряться в череде воспоминаний о прошлых многочисленных проступках Нотта и вычислять, что именно послужило последней каплей в их отношениях, будь то пренебрежение, измены или прилюдное унижение от вылитого бокала шампанского прямо на их помолвке в момент, когда он был крайне ей нужен, — Дафна, приложив пальцы к щеке, все ещё чувствует на коже покалывание от пощёчин. Слезы начинают вновь безмолвно скатываться по ее щекам.       К Дафне приходит понимание, что с каждым разом он заходит всё дальше и дальше в нескончаемых попытках получить власть над ней. В конце концов он мог убить ее, а потом целовать труп в поисках искупления. И она не знает, что потрясает больше. Сам этот факт. Или же то, что она совершенно не испытывает страха перед ним.       Заметив это осмысленное понимание на ее искаженном мукой лице, Тео вдруг опускается перед Дафной на колени.       — Прости меня... Не бойся меня.       Ему приходится смириться с ее господством. Ее добродушное превосходство — самое сильное оружие против него. Сколько бы он не сопротивлялся, пытаясь поработить ее, Дафна скорее уничтожит их обоих, чем подчинится. Ему не сломить ее гордость. Скорее гордость сломит ее, чем он.       Чтобы получить ее любовь, надо отдать душу в залог, а не пытаться забрать. Забини отдался ей и был вознагражден. Дафна его короновала, отдавая взамен свою душу и наделяя эротической властью над собой. Но даже в покорной позиции она оставалась управляющей, поскольку контролировала ту власть, которую давала над собой. Теневая королева. Глубинная мужская природа такое не прощает. За то, как женщина пленит любовью. Забини был мудрее и отыгрывался в постели, а не в жизни, как Нотт.       — Ты победила, — произносит он порабощенно. — Я сдаюсь.       Дафна недоверчиво смотрит на Теодора сверху вниз откровенными ясными глазами, в которых стоят слезы. И не знает, что теперь делать с ним. Несчастье поглощало его, и от Тео оставалось всё меньше и меньше. Спасать его — не ее забота, напоминает она себе, как мантру. Но когда он стоит на коленях, покорно сдавшись ей... Вновь со своим «прости». Она не могла быть равнодушной, злорадной или карательной.       Дафна не умеет во зло пользоваться властью над людьми, не умеет сознательно мстить, как бы обижена не была. В ней никак не погибнет способность сопереживать, понимать и прощать в ответ на раскаяние. И в этом одновременно ее уязвимость и сила.       Она сражает своим светом тьму, но вместе с той и саму себя.       К хозяйке подбегает ротвейлерша Чонси, которая оправившись от жалящего ноттовского проклятия, смышлено несёт волшебнице в пасти ее палочку. Благодарно потрепав верную умницу по макушке, Дафна сглатывает слезы и берет с собачьей пасти поданную палочку. На лице Нотта появляется доля сомнений, как ведьма той воспользуется.       И он опустошенно и обречённо подсказывает:       — Убей меня, если хочешь.       Встав с постели, Дафна полураздетая возвышается над коленопреклоненным Теодором у своих ног и уверенно нацеливает в него кончик палочки. Ей не удастся его спасти, не пожертвовав собой. Она давно не питает иллюзий. Он стал совсем плох — безжалостный убийца. Но где-то там — в разломанных чертогах его темного разума — всё ещё есть мальчик, который воскрешается рядом с ней. И Дафна несмотря ни на что не чувствует для себя опасности от него. Что действительно пугает, так это его опасность для любимых ей людей.       Теодора Нотта нужно обезвредить.       Чонси грозно и словно бы науськивающе рычит, оскаливаясь на постороннего в хозяйских покоях, когда с женских губ срывается тихо, но повелительно:       — ...Империо.       Дафна знает: Тео достаточно силен, чтобы сопротивляться чарам империуса. Но видит по глазам: он не станет.

***

Саундтрек: Swedish House Mafia — Frankenstein (feat. A$AP Rocky)       В колониальном античном зале поместья Забини в свете черных канделябров бежевый каменный пол окрашивается кровью.       Корделия Диллинджер-Забини вывела месть в разряд Темного искусства. И сейчас наблюдает, как ее наследник, впитав с материнским молоком в себя с самого детства это искусство, вершит свою Вендетту.       Осев на трон цвета слоновой кости, лорд Забини даёт передышку Грэхэму Монтегю, на котором от пыток не остаётся живого места.       Это закончится убийством.       У Корделии нет никаких возражений на этот счёт. Это животное отродье заслужило. Не менее, чем предателей, Черная вдова презирала безвольных перед своей похотью самцов человеческого происхождения, бравших силой женщин, желая им самой мучительной смерти. Но сейчас Корделию беспокоит то, с какой садистической изощренностью ее сын подвергает Монтегю самым жестоким пыткам.       Выучив множество страшных проклятий, изобретенных своей Королевой вуду матерью, Блейз их применяет. И, подобно коту, играющему с мышью, перед тем как убить, — не даёт Грэхэму пока умереть, напоив перед этим самовосстанавливающим организм зельем, что в ходу у мафии для таких дел.       Наблюдая за сыном в стороне рядом с мафиози в черных костюмах, Корделия словно смотрит в зеркало. Все ее демоны перевоплотились в очерствевших глазах Блейза.       — Ты ещё живо, животное? — грубым баритоном раздается в зале надменный голос Кобры, отдаваясь от высоких потолков зловещим эхом. Уничтожающий взор мафиозного принца, возложившего окровавленные руки на белые подлокотники, выполненные в форме змеиных голов, падает на кряхтящего на полу от сломанных, раздробленных костей Монтегю. — Меня поражает предельная тупость... Небось считаешь, что провернул развод всей своей жизни, а? Оставшись безнаказанным? Сама мысль, что я не узнаю и тем более спущу подобное с рук, должно быть, продиктована самыми атрофированными частями твоего мозга. — Молодой лорд Забини опирается локтями на свои колени и, свысока и исподлобья сверля Монтегю убийственным взглядом, внушающим страх и обещающим ад, заключает: — Этот «развод» будет стоить тебе жизни, сука.       Разбитые губы Грэхэма искривляются в жалком подобии ухмылки. Он измучен настолько, что уже не чувствует боли. Всем в этом зале ясно: Забини выписал ему смертный приговор. И Монтегю ничего не остаётся, кроме как уповать на скорейшее исполнение своего приговора. Лишь бы прекратить мучения.       — ...До сих пор сходило. Забини, смирись, я поимел тебя. Как твою женушку... Кто бы мог тогда подумать, что, как окажется, твою, а не Нотта, правда, а? Никогда не понимал, чего вы так из-за какой-то французской сучки деретесь, х-ха-гх, — закашливается он кровью, сплевывая. — Но, опробовав, понял: хороша... Такая нежная девочка. Действительно настоящий трофей. Сладкий перепихон с нашей Слизеринской принцессочкой незабываемо остался на память, и ещё послужил в дальнейшем красочным стимулом для дрочки... — подстрекает Монтегю, предаваясь тем самым губительным воспоминаниям с проглядывающим похабным блеском в заплывших отёками черных глазах. — Нет ничего лучше благородной красивой шлюхи, которая отдается только избранным. Ну, и тем, кто берет силой...       Блейз с нечеловеческой злобой, поселившейся в нем и множащейся с каждым мерзким словом, вылетающим с окровавленных губ этой паршивой свиньи, поднимается во весь свой внушительный рост. Он будто только этого и ждал, когда окончательно озвереет, чтобы применить поистине жуткое темное проклятие, созданное его матерью:       — Перимтио.       Монтегю начинает кричать во весь голос, сдирать собственными руками с себя кожу, выдавливать глазницы и биться об пол. Убивая самого себя. С действием этого проклятия Блейз познакомился, когда в возрасте шести лет опрометчиво заглянул к madre, просившей не беспокоить, и увидел, как она применяет то на своем фиктивном «муже» — одном из предателей, что привели к гибели его отца.       Блейз склоняется над Монтегю, как над тараканом, и с могуществом и мстительностью, точно впрыскивающимися в каждый слог прямиком из крови Диллинджеров-Забини, текущей в его жилах, — выплевывает, точно кобра яд:       — Трофеем будет твоя голова, которую ты сам же себе оторвешь, уебок. — Босс мафии меряет умирающего чудовищной смертью мученика прожигающим взглядом, от которого стынет кровь в жилах, и насыщается моментом расплаты издевками: — Поторопись. Твой череп ждет кол, на который я его насажу, как наглядный урок, что трогать мою жену — в прямом смысле самоубийство.       Черная вдова изобрела проклятие самоуничтожения, превзойдя по пагубности влияния убивающее. Для применения мало было одного искреннего желания убить, требовалась неутолимая сверх жажда изничтожить противника наиужаснейшим образом до смерти. Необходима великая колдовская сила и владение Темными искусствами. Исключительная мощь. Мало кому удавалось овладеть проклятием Перимтио. Корделия никому не желала хотя бы задумываться применить это проклятие. Тем более своему сыну. Душа проклинающего волшебника уже не была прежней после такого злодеяния. Столь темная магия всегда оставляла отпечаток.       К застывшей у колонны, как живой статуе, Корделии приходит осознание, какое влияние оказала своей Вендеттой на своего мальчика в детстве. Колдунья тогда пыталась объясниться перед застукавшим ее за особо жестоким убийством маленьким сыном словами, что таким образом вершит правосудие, что этот человек заслужил подобную смерть, потому что по его вине папы с ними нет.       Высокие створчатые двери отворяются в этот момент, запуская Дафну, которая ведёт за собой Нотта под империусом. Она надломлено и ошеломленно замирает при виде Монтегю, резко останавливаясь, так что Тео врезается ей в спину. Его руки позади ложатся на ее талию. Этот жест с его стороны проходит мимо внимания Дафны, как вкопанной, неморгающе уставившейся на то, как Монтегю кошмарным образом вопит, пока бьётся головой об каменный пол.       Действие успокоительного зелья, что дала Дафне свекровь, окончательно спадает. По ее побелевшей коже проступает пот. Тревога бьёт ее изнутри, выталкивая из лёгких весь воздух.       Из тайника сознания, — в котором хранились, отравляя душу, воспоминания о том, как ее использовали, словно неживой объект для утех, — всплывают с новой силой подавленные эмоции. Дафне было мерзко от принудительной страсти, которую ее заставили испытывать в беспомощности и невозможности взять ситуацию под контроль. Тело, получающее удовольствие, и душа, испытывающая отвращение, разделились надвое. Она перестала владеть собой. Не могла сама с собой договориться. Сама себе стала врагом, возненавидев свое тело за покладистость любовным чарам.       Ее скрабезно сравнивали с Пэнси, которая была в согласии со своим телом и действовала с тем заодно. «Не будь ты такой высокомерной недотрогой, наслаждалась бы от самой себя, как Пэнс. От того, как намокаешь...» Только вот Дафна, расколотая на части от неприятия себя, не была соучастницей процесса, как Пэнси. Она не давала права брать контроль над собой! У нее полностью его отобрали, заставив ощутить сполна всю силу неотвратимого человеческого одиночества, когда приходится один на один выстоять против регулярного мирского злодейства.       Она была одна и никак не могла себе помочь, потеряв власть, потому что ей завладел навязанный стыд.       Аристократка. Но стоит выйти из-за широкого мужского плеча — с ней не считались. Дафну до глубины души ранит то, что ей смогли воспользоваться, не посчитав нужным учесть ее право выбора. А что, если бы она была одинокой? Что, если бы тот миг, когда она осталась наедине с внешним злом, вдали от надёжного мужского плеча, длился вечно?       Дафна как никогда понимает, что в любой момент может потерять свой инструмент власти в лице мужчин, — в которых черпала опору, — и остаться беззащитной. Зависимость опутывала самыми прочными тисками. Но Дафна не знала, как по-другому жить. Ей дали неполный сценарий жизни, в котором девушке была отведена лишь второстепенная роль. Роль женщины.       Влиятельной, но зависимой.       Когда Блейз замечает побледневшую Дафну, находя ее покрасневшие потрясенные и загнанные пасмурные глаза своими — при виде нее сбросившими слой леденящей душу чёрствости, — то тут же спешит прекратить зверское зрелище. Доставая нож, он немедленно ставит истерзанного Монтегю на колени, запрокидывает его голову и непоколебимо перерезает горло. Даруя тому наконец смерть.       С тяжёлым грохотом рухнув на пол, Монтегю заливает своей хлынувшей кровью пол.       Мужские руки соскальзывают с ее талии, когда Дафна шаткими шагами в домашних босоножках на низкой шпильке приближается к Блейзу, вглядываясь в его суровое лицо. Она никогда не видела Блейза до сего таким злым. Он утробно дышит. В крови. Свирепый. Рукой проведя по его хищно дернувшейся скуле и скользнув пальцами на затылок, Дафна притягивает мужа к себе, кладя его голову на свое плечо, чтобы успокоить, как заботливая и преданная жена.       Он прикрывает глаза.       — ...Почему ты ничего мне не сказала? — приглушенно срывается с его губ Дафне в плечо. И ее кукольные пальцы в ответ с умиротворяющей нежностью поглаживают мужской затылок. — Я должен был знать. Я должен был защитить тебя... Дафна, они ведь могли сделать это не раз!       Она, всхлипнув, приникает к Блейзу всем телом. Дафне хочется восполнить то чувство непричастности, которое он испытывает. Грудная клетка Блейза вздымается, заставляя ее ощутить, как чертовски сильно стучит его сердце, — и иррационально испугаться, будто то вот-вот расколется на части.       — Есть что-то ещё, что ты от меня скрываешь? — сжав шёлк своей рубашки на талии Дафны, хрипло выдыхает Блейз болезненным низким рокотом.       Дафна мотает головой со страшным, наплывающим бурей чувством, словно земля рушится под ногами. И, только обнимая Блейза за плечи, она удерживается от падения в пропасть. На этот раз не только в одиночку, но и утянув Блейза вместе с собой. Он это тоже чувствует и сдавливает ее в своих объятиях крепче. Дафна практически полностью скрывается в нем. В полах черной мантии высокой широкоплечей мужской фигуры, пока его сильные руки притягивают и вжимают в себя ее тонкую женскую фигуру с мягкими изгибами.       Она хочет сказать так много и одновременно ничего. Дафну запирает изнутри невидимая клетка, в которую она заточила себя несчастную, опасаясь, что та вырвется наружу и займет место себя настоящей — только расцвевшей из праха.       — Мне невыносимо, что ты доверилась не мне... — Забини устремляет из-за ее плеча замогильно-тщетный взгляд на Нотта в дверях и договаривает: — А ему.       Дафна беззвучно плачет и не знает, как объяснить, почему разделила тогда свою беду с Тео, но оберегала от нее Блейза. Она знала Блейза: он бы так всё не оставил, перенял бы ее страдания на себя и отомстил бы за нее как сейчас. Дафна же хотела забыть совсем, не хотела быть жертвой в его глазах, не хотела ранить, как Тео, ведь видела, как то сводило его с ума. Но Блейз всегда хотел разделять с ней любые жизненные обстоятельства. Включая самые худшие. Он уже говорил Дафне, что вся ее боль не обременяет его, потому что он любит ее... Блейз ценил честность и ненавидел скрытность в кругу близких. В его семье считалось кредом быть откровенными с родными. Диллинджеры-Забини принимали друг друга совершенно любыми. Но секреты — табу. Саундтрек: Ramsey — Love Surrounds You       В груди у Дафны все больше завязывается парализующий необъятный ком из тревоги, внушающей, что по меньшей мере Вселенная сейчас свернётся, когда Блейз отстраняется от нее, чтобы отдать указания своим людям насчёт Нотта. Из коротких обмениваний ядовитыми любезностями Блейза с Теодором, последний выясняет, что возможность уйти и расправится с Блетчли ему дали, только потому что заранее наложили чары слежения. Он пленник.       Дафне кажется, что вновь становится дезориентированным зрителем собственной жизни, пропуская момент, когда Блейза подзывает кто-то — и он куда-то уходит. Без его надёжно и успокаивающе глубокого терпкого мускусно-кедрового аромата с бальзамическим шлейфом, обволакивающего ее как воздух, в котором она жизненно нуждается, Дафне становится нечем дышать, будто она посреди радиоактивной зоны. Без его объятий ее плечи и кожа ощущаются, как в самую студеную зиму без пледа.       Задрожав, она обхватывает себя руками. По обнаженным ногам девушки проходятся мурашки.       И Дафна, как обледенелая, оседает на пол.       Путь к Дафне стремительно шагнувшему к ней Теодору перегораживает Корделия, не подпуская того к своей невестке и веля мафиози увести пленника в место заключения, то бишь — ноттовское поместье, обращённое невыразимцами в условия домашнего ареста. И сопротивляющегося Теодора, чей взгляд, как у загипнотизированного, до последнего прикован к Дафне, насильно уводит пара головорезов.       — Блейз, вероятно, не хочет, чтобы ты его таким видела... — в утешение находит Корделия, коснувшись плеча Дафны, в потерянных небесных глазах которой отражается вопрос, каким именно. Плохим? Убийцей? Ревнивцем? И мама Блейза поясняет: — Брак с Диллинджерами-Забини — это союз, в котором с обеих сторон требуется абсолютная доверительная отдача себя. Мы лидеры и защитники по своей натуре. Но за этим есть и обратная изнаночная сторона... В Блейзе пробудились спящие демоны, вырвавшиеся, чтобы поквитаться за тебя. Собственник. Мститель. Кровожадный capomafioso. В перспективе каудильо...       Дафну переполняет вина от неисполненного обещания, которая давала свекрови. Она сделала его таким...? Дафна делала все возможное, чтобы не подвести эту женщину, ставшую ей наставницей. Но теперь, кажется, сбылись худшие опасения Черной вдовы. В Блейзе взыграли гены матери, темные черты взяли верх над ним, нарушив баланс, который он старался по жизни в себе поддерживать.       — Я не сказала ему, потому что не хотела втягивать его во все эти страдания, которыми опутана моя с... Ноттом жизни. С Блейзом забывалась вся боль... Разве я могла разрушить это? Чтобы и он испытывал на себе всё то, что испытала я. Ведь так мы с ним и делаем. Мы чувствуем всё то, что чувствует другой. Мне казалось, что если я притворюсь, будто ничего не было, если подавлю и спрячу боль, включая и от самой себя, это не затронет его... Корделия, я изо всех сил старалась! Я на части разрываюсь, пытаясь побороть несчастную себя и сохранить себя настоящую. Ничего не выходит... Она всегда настигает меня...       Какое-то время Корделия с прискорбием молчит, осмысленно покосившись на лужу крови, растекающуюся по песочного цвета камню, и труп в ней. Складывается впечатление, что Черная вдова скорее в чем-то винит себя, а не ее.       Не Дафна сделала Блейза таким, — а она.       — Ты добра, Дафна. Ты — его свет. И не должна погаснуть, — заклинательно призывает Корделия, зная на собственном опыте, что бывает, когда любимый человек угасает — он забирает с собой весь свет. — ...Проклятие не снять так просто, ведь оно лежит не только на тебе, Дафна, а на всём роду по материнской линии. Но мне удалось выяснить автора проклятия, — делится колдунья отошедшими на второй план первостепенными открытиями от своего обследующего вуду сеанса. — Его наложила Патриция Нотт... Есть мысли, с какой целью эта ведьма прокляла род твоей матери? И почему на тебе всё сказалось именно таким образом? Нужно выяснить причины, родовые проклятия если и снимаются, то на условиях проклявшего. Это очень древняя необратимая магия. Чтобы проклясть чей-то род нужно иметь неимоверную ненависть к представителю рода, практически пожертвовать своей душой во имя проклятия.       Дафна в отчаянии опускает голову. К ней приходит другая мысль, с которой не хотела до этого мириться. Что проклята ещё хуже, чем представляла. Проклят ее род. Как ей теперь мечтать о ребенке, зная, что может передать ему несчастье...       — Не знаю, Корделия, но мистер Нотт ведь изменял ей с моей матерью... И я помню, раньше Тео подозревал, что его отец приложил руку к смерти миссис Нотт.       — Что ж, тогда, предполагаю, у Леонардо Нотта должны быть все ответы... Есть шанс, что разговорить его будет легче, чем твою мать?       У Дафны давно нет надежды полагаться на Донателлу. Мама не была ей помощницей или союзницей. Дафна даже пока не стала предъявлять ей об их открытиях. Проверено временем и тысячью просьб, уговоров и ультиматумов разорвать их связь с Тео: Донателла не заговорит добровольно. Ведь по какой-то причине заставила думать, что выбора нет, переврав истину ритуалом во имя чистоты крови. Насильно же вытягивать из родной матери ответы, которые та усиленно скрывала всю ее жизнь, — это последнее, к чему хочет прибегать Дафна.       — Он в Азкабане. Думаю, что есть смысл его навестить...       — Если потребуется помощь, чтобы встряхнуть его как следует, дорогая, — обращайся, — Черная вдова заручительно наказывает жене сына пальцем и, — уперев другую кисть, украшенную драгоценностями, в бедро, — благославленно твердит: — Мы — семья.       Дафна, глубоко ушедшая в себя, кивает в благодарность и поднимается с пола, надевая на ступню слетевшую босоножку. В любой другой момент от таких слов полного признания и поддержки от мамы Блейза, которых не получала от собственной, — Дафна бы сильно расчувствовалась. Но не может сейчас почувствовать ровным счётом ничего. Ее сердце раскалывается и покрывается льдом, замораживая вместе с болью и всё хорошее. Как ее проверенный способ обесценить случившееся с собой, чтобы справиться.       Дафна становится вновь ледяная, как Снежная королева.       Корделия разворачивается на каблуках к выходу. У самых дверей женщина оборачивается — и напоследок оброняет:        — ...Расправься со своим прошлым, Дафна. Или оно расправится с тобой.       Дафна больше не зарекается что-то обещать, но она будет пытаться изо всех сил. Среди всего несчастья ей все же приносит долю облегчения, что Корделия смогла отнестись к ней по-женски с пониманием.       От внимания Корделии не ускользает, как Дафна после ненароком оглядывается назад на убитого Монтегю в луже собственной крови. У Черной вдовы укореняется позиция: девочка лишь не хотела такого исхода, пытаясь уберечь ее сына от своей трагедии, зная, что он ту с ней разделит, как в том числе и себя уберечь — от воспоминаний об этой трагедии. Хотя и вышло всё только хуже...       Обведя этот кровавый беспорядок, оставленный мафиозным принцем, нетерпимо с королевским шармом пальцем и своим ястребиным взором, госпожа Диллинджер-Забини велит все ещё прибывающим настраже в зале головорезам:       — И приберите уже здесь.       Взявшись за дверную резную ручку, она уходит, оставляя Дафну наедине с недающей ей покоя идеей как можно скорее посетить Азкабан. Идеей, которая должна отвлечь, чтобы не сойти с ума. Сейчас же. В одиночку. Как бы не отнималось дыхание, как бы не было тяжело. Она чувствует, что должна выйти из тени мужского авторитета, справиться самой, чтобы в первую очередь считались с ней.       Иначе она застудит своей зимой Блейза, когда он только и делал, что согревал ее своим летом.