Безупречные и падшие

      Саундтрек: A$AP Lotto — Smooth City       Когда Блейзу на ухо сообщили его люди, что Драко Малфой вызывает его на срочный разговор, он вынужден был отлучиться, находу велев Дафне:       — Иди в постель. Я скоро приду.       Уже покинув тронный зал, на полу которого пролил сегодня кровь, Забини идёт стремительным шагом по коридору в приглушённом свете настенных подсвечников, украшенных еловыми ветками с хлопьями снега. Шаги хозяина поместья отдаются эхом от бежевого сводчатого потолка.       По пути у Блейза закрадывается запоздалая мысль: слышала ли Дафна его; ее лицо не выражало никаких эмоций. В любом случае он сейчас не в том расположении духа, в каком ей нужен. Блейз никогда не хотел, чтобы Дафна увидела, каким злым он может быть. Никогда не хотел выплескивать злость на нее. Из-за того, что не доверилась ему. Из-за того, что в ее прошлом был другой близкий человек, которому в момент острой необходимости Дафна доверилась вместо него. И с которым по-прежнему поневоле столь интимно связана... Блейз не хотел испытывать подобных негативных эмоций, потому что считал их недопустимыми по отношению к ней. Дафна ни в чем не виновата. А ему нужно остыть.       Madre позаботится о ней.       — Что, черт возьми, у вас творится?! — С противоположного конца широкого коридора на лучшего друга всполошенно надвигается Драко с развевающимися от быстрой ходьбы черными полами мантии. Его стальные серые глаза пробегаются по хладно-разъяренному кровавому виду Блейза, тревожно сощуриваясь. Малфой резко останавливается и выпаливает: — Позволь поинтересоваться, каким образом вы допустили, чтобы Нотт подорвал поместье Блетчли? Прямо сейчас огонь невиданной мощи, превосходящий Адское пламя, распространился на леса! Все графство под угрозой крупнейшего пожара, который едва поддаётся тушению!.. И это — в Рождество! — Драко с недовольством проводит ладонью по челюсти и срывает с шеи красно-зеленый праздничный галстук. Он привык всегда проводить праздники в мэноре с семьёй. И по всей видимости не в восторге, что традиция нарушилась из-за недосмотра за Ноттом. — Мы же с Гермионой, кажется, ясно выразились, Блейз... Нотта нужно держать в узде!       — Хочешь знать, что происходит? — жёстко обрывает Блейз, сбрасывая с себя окровавленную мантию в руки домовика Гастона, когда тот подаёт ему свежую. Эльф по-волшебству продевает хозяину руки в рукава и следом же с магическим щелчком пальцев закрепляет на широких плечах лорда Забини металлические-кожаные наплечники в стиле стимпанк, переходящие в кобуру поверх струящейся до пола дорогой черной материи. — Ты же теперь всё-таки ответственный у нас за порядок, а, Драко? — В голосе Блейза отчётливо слышатся злые сардонические нотки. — Не отлыниваешь от своих обязанностей Верховного?       — ...Да что с тобой? — Драко провожает резкие действия Блейза с подозрением. Забини всегда был боссом своих эмоций — уравновешенный и расчетливый. И если уж выходил из себя, то можно было не сомневаться: случилось нечто по-настоящему из ряда вон. По нему как по термометру спокойствия можно было расценить уровень критичности ситуации. И как мог посудить Драко: сейчас Блейз не только вышел из себя, а просто в крайней степени вне себя. — Чья на тебе кровь, Блейз? — настороженно спрашивает он.       В этот момент мимо Малфоя и Забини по коридору, приковывая к себе внимание обоих мужчин, проходят сразу трое головорезов, которые ведут под конвоем Теодора Нотта. И с лица Драко немного сходит напряжение от подозрений, что Блейз не выдержал и расправился с тем. Нотта ведут под сдерживающими чарами, пока он с мучительной покорностью, оглядываясь назад, впервые не выглядит так, словно безумие — его смертоносное победоносное оружие. Нотт выглядит так, словно сполна осознал, куда безумие его завело...       Драко коротко извещает о том, что Нотт-мэнор ещё не до конца должным образом соответствует протоколу места домашнего заключения, и Блейз одним мрачным кивком велит своим людям притормозить. Конвой сажает притихшего Нотта на софу в нише коридора, оставаясь с ним на страже. Следом по коридору идут ещё двое мафиози в черных костюмах, которые выносят с помощью чар левитации страшно замученное обескровленное крепкосложенное мужское тело, по чьему большому росту и горе мускул Малфой — несмотря на серьезные увечья — безошибочно опознает капитана слизеринской сборной по квиддичу времён их обучения.       — Это что... Монтегю? — Драко в обескураженном недоумении переводит взгляд с трупа на Забини, проскрежещевшего зубами от вида, как пол усеивают остаточные капли крови. Прослеживая, как Блейз с неутихающей даже после расправы ненавистью в темных глазах провожает Монтегю в последний путь, в который очевидно сам же и отправил, Драко вкрай выходит из себя. — ...Какого черта, Забини?! — требует он пояснений и довершает с яростным кивком на Нотта в нескольких метрах от них: — Вы с ума сошли?!       — Да, мать его, это Монтегю, — подтверждает Блейз, опасно сверкнув глазами. — И если бы ты, Малфой, на шестом курсе передал полномочия префекта, раз уж будучи не в состоянии выполнять свои обязанности, возможно, я бы сделал это с ним ещё тогда. А возможно, этот мудила со своим дружком и не осмелился вообще тронуть Дафну, потому что в подземельях был бы грёбаный порядок! — предъявляет он, начиная надвигаться с тяжелым гневным дыханием. — И никто бы... никого не изнасиловал под любовным зельем и не стёр потом об этом память! — Скрежеща зубами, Забини заносчиво толкает попятившегося Малфоя в плечо, расценивая оплошность друга как запредельно непростительную. — Истинная суть власти — это ответственность за других, Драко. Если не можешь нести ее — не берись властвовать, только чтобы преследовать свои личные цели.       Отступая от наступающего на него с едва сдерживаемой агрессией Блейза, Драко пораженно переваривает его обвинения.       Во времена их учебы в Хогвартсе Блейз, будучи независимой фигурой на Слизерине, часто был недоволен малфоевским управленством внутри змеиного факультета. Они с Дафной пожалуй единственные осмеливались критиковать Драко — большого авторитета среди слизеринцев и главного антогониста всея школы. И если Дафну по большей части не устраивало то, что Драко своим хулиганством подкреплял плохую репутацию Слизерина, как его первое лицо, то для Блейза апогеем стали отстраненность и таинственность Драко на шестом курсе. Забини не терпел секретов и неискренности в кругу друзей. «Всё то не грех, что одобряют оба. Единственное преступление — это обман.» Он был принципиален в этом вопросе, тщательно выбирая свое ближнее окружение. Нотт освободил место его лучшего друга ещё до того, как предал Дафну, поскольку после смерти матери, несмотря на поддержку Блейза, закрылся от него. Та же участь в период всего шестого курса постигла и Драко, который впрочем и сам из-за шквала критики Забини избегал тогда общения с другом.       Быть другом Блейза Забини — это привелегия.       Со своими красотой, харизмой, популярностью и богатством Блейз мог заполучить в друзья любого. Но он был очень разборчив и избирателен и не подпускал близко к себе кого попало. Большую часть времени тесно дружил лишь с Дафной и ни с кем не встречался. На Слизерине в свое время гулял длиннющий список критериев в виде свитка в пол, с юмором составленный кем-то из фан-клуба Блейза в формате инструкции или непроходимого квеста, как подружиться с высокомерным и заносчивым мафиозным принцем, — каким его знало большинство. Прямолинейным, не по годам мудрым, с чувством собственного достоинства, — каким его знали близкие. Ведь на самом деле для Блейза превыше всего была честность. Без нее все остальное не имело значения. Его нельзя было очаровать ни писаной красотой, ни уникальным умом, ни какими-либо ещё выдающимися качествами. Блейз хотел совершенства и ни на йоту меньше. Как внешней, так и внутренней красоты. Таким совершенством для него была Дафна, как близкая Забини по духу.       А быть близким с Блейзом — значит подпадать под его собственническое желание видеть мир своих людей как на ладони. Владеть и принадлежать в ответ. Саундтрек: Meek Mill ft. Young Chris — House Party (Hucci Trap Remix)       В Хогвартсе Блейз никогда не выказывал особой чести иерархии на Слизерине и не гнался за титулами — и без того достаточно титулованный своим семейным мафиозным наследием. Сейчас же он, кажется, готов припомнить каждый прокол Слизеринскому принцу за то, что не передал в свое время факультетную власть. Давая другу понять в сокрушительно безотрадной интерпретации «я говорил».       Ощущая неприятный груз вины, Драко приходится вспомнить, как Блейз на шестом курсе предостерегающе ставил ему в упрек то, что он закрывал глаза на Пэнси, которая почти весь год тусовалась с мудаками курсом старше во главе Монтегю. Ведь Грэхем Монтегю был не только занозой в заднице на стадионе, как капитан их сборной по квиддичу, но и в целом далеко не последним человеком на Слизерине, — предводительствуя своей бандой семикурсников, в некоторых случаях соревнующейся с малфоевской бандой за главенство на факультете. Претензии и опасения Забини на счёт того, что одна из них переметнулась к конкурирующим старшекурсникам, — чем отчаянно пыталась привлечь внимание своего равнодушного меланхоличного бойфренда, каким Драко пробыл весь шестой курс, — предельно доходчиво доходят до него только сейчас. У Монтегю развязались руки, безнаказанность его опьянила, он воспользовался упавшим социальным статусом Малфоя, «увел» у него Пэнси, слывшую по школе, как крутую малфоевскую подружку, и возомнил себя королем подземелий.       Даже с такой, казалось бы, небольшой властью над людьми, — как у школьного старосты, — ее безответственное использование и бездействие повлияло на их жизнь. Вынужденная отстраненность Драко и нежелание сдавать пост сыграли злую шутку с его друзьями.       По кодексу слизеринской чести они все защищали друг друга. Один змей за всех — и все змеи за одного. На Драко в особенности, как на лидере в их компании, была возложена ответственность. И теперь Блейз винит Драко в том, что это он допустил, чтобы такое случилось с Дафной...       Оглянувшись на уронившего себе в руки каштановую взъерошенную макушку Нотта, Драко с тревожным прискорбием понимает, что послужило катализатором пожаро-кровавого переполоха. В том числе и причиной странного поведения Теодора и Дафны времен второго семестра шестого курса...       Определенная сцена в общей гостиной слизеринцев играет новыми красками в воспоминаниях Драко.       Он тогда сидел в кресле напротив горящего камина за внеурочным чтением в компании с на тот момент самой скандальной неразлучной парой Слизерина. В один момент вечерних посиделок Нотт, сняв Дафну со своих колен и шепчась с ней, встал с кресла и решил отойти. Дафна же патологически не хотела отпускать его; до Драко даже доносились ее тихие мольбы. Но Нотт был непреклонен и все же расцепил ладони девушки, обхватывающие его шею, развернулся и с утешительной просьбой, обращенной к Драко: «присмотреть за ней» — скрылся. Ответа зачем присматривать за взрослой волшебницей, к тому же старостой, в гостиной собственного факультета — Драко так и не получил. Проводив удалившегося из поля зрения Теодора паникующим брошенным взглядом, Дафна уткнулась в свою книгу, вжавшись в кресло с высокой бархатно-зеленой спинкой, и ни на какие скупые вопросы Драко не отвечала. Ее глаза за весьма продолжительное время так и не сместились с верхнего абзаца левой страницы. В руках Дафны дрожали страницы, когда она всё-таки додумалась время от времени их перелистывать, чтобы не так явно вызывать подозрения о своем состоянии. Логово слизеринцев было как в час пик переполнено студентами разных курсов. Под треск поленьев из камина Драко листал собственную книгу по Темным искусствам в отчаянных поисках идей успешного убийства директора. И почти упустил момент, как из шумной компашки семикурсников выделился дружок Монтегю. Кассиус Уоррингтон стал подзывать Дафну чересчур развязными наглыми выкриками: «Эй, Гринграсс! Иди-ка сюда... Расписание дежурств, что ты составила, полный отстой!». Вопреки властному префектному тону, каким Дафна осадила старосту седьмого курса, — мол, вообще-то не ее очередь в этом семестре составлять расписание, а Малфоя, которому никто что-то не рискует предъявлять претензии... вопреки этой своей натянутой дерзости у нее ещё больше задрожали руки. Тогда-то и началась потасовка слизеринских элит, что поразила всех обитателей подземелий. Откуда-то из темного угла, словно из засады, объявился Нотт, который счел претензии Уоррингтона касательно того, что расписание дежурств пересекаются с тренировками по квиддичу, для себя видимым основанием, чтобы, как психопат с невнятными полоумными угрозами, наброситься на чрезмерно половозревого, брутального на вид старшекурсника. Намечающуюся драку с бандой семикурсников — иначе сборище за главным большим круглым столом гостиной Слизерина не интерпретировать — пришлось разнимать не только Малфою, но и подключившемуся со своим появлением в гостиной Забини. И в том числе переметнувшейся обратно к своим Пэнси. И даже Дафне, со слезами, стоящими у нее в глазах, еле как утащившей Теодора за собой в женские общежития. Без вмешательства последней ещё чуть-чуть и им бы понадобилась тяжёлая артиллерия в лице Крэбба и Гойла, вернувшихся под конец в гостиную с руками полными еды, которую чуть не выронили, чтобы не только остановить взбешенного Нотта — готового достать палочку и продемонстрировать Уоррингтону, что значит быть сыном Пожирателя Смерти, — но и отразить ответную атаку семикурсников.       В конце концов Уоррингтон с ухмыляющимися по обе стороны от себя Монтегю и Блетчли посмеялся над агрессией наследников Пожирателей в свой адрес — и те остались безнаказанными.       Помимо целой серии подобных психованных выходок Нотта, по ночам Драко, страдая от бессонницы, под вой Большого кальмара, любившего обосноваться именно под подводными окнами общей комнаты на тот момент шестикурсников, — в исходящем от окон приглушенном зеленоватом свете частенько видел, как с соседней кровати Теодор выходил из-за своего вечно наглухо закрытого полога. Брал банные вещи из комода. Обувал ночующей с ним Дафне на ноги ее туфли. И водил невесту за руку в ванную старост.       Его друзья стали нелюдимыми. И больше с Драко не общались.       Теперь-то он знал почему. Саундтрек: Rezz, Deathpact — Chemical Bond       — Мерлин... — вздыхает Драко, припоминая, сколько раз Дафна жаловалась, что все обязанности в префектуре лежат на ней. — Мне... нужны были полномочия префекта, Блейз, чтобы иметь больше возможностей в замке, — пытается он объясниться перед обвинениями в халатности. — Поверь, мне не нужна была в то время власть, чтобы ей упиваться. Мне нужно было только убить Дамблдора, чтобы спасти свою семью. С полномочиями префекта шансы сделать это были выше... Мне жаль, — искренне говорит он. — Она в порядке?       Блейз омрачено и погружено в свои мысли устремляет взгляд на Теодора, который сидит, сгорбившись и оперевшись локтями в колени. Затем отводит и отвечает, уже разворачиваясь, чтобы уйти:       — Я надеюсь, будет. Мне нужно к ней...       — Подожди. Тебе стоит увидеть то, что он натворил, — Драко кивает на Нотта позади себя, понизив голос. — Это прецедент, Блейз, чтобы волшебник собственноручно смог сотворить пожар подобного разрушительного масштаба. Даже такой темный, как Нотт.       Ухватив слабо заинтересованного Блейза за мантию, Драко перемещается с ним в эпицентр катастрофы, развернувшейся в Херефордшире.       Двое мужчин материализуются на одной из железных вышек, сооруженных вокруг леса аврорами, которые прямо сейчас потоками стихийной водной магии пытаются потушить синеющее пламя, охватившее несколько гектар земли от обуглившегося поместья Блетчли и стремительно распространяющееся всё дальше и на другие участки. Помимо прилагающих все усилия, чтобы обуздать темномагическое пламя, фигур авроров в их форменных тёмно-коричневых мантиях с золотыми нашивками и рядами пуговиц, — на вышках работают невыразимцы в своих платиново-графитовых мантиях, проводя исследования над пламенем прямо на месте под командованием хлопочащей вместе со всеми Грейнджер.       — По данным, которые мы успели получить, это пламя можно сопоставить только с Вездесущим, — делится Драко добытой, пока незасекреченной, профессиональной информацией.       — Разве оно не миф? — Блейз с непривычки от яркости палящей синевы с размышляющим прищуром оглядывает ущерб, принесённый природе. Деревья с треском сгорают подчистую до тла. Земля почернела настолько, что кажется, плодородной уже не будет никогда. Почва отравлена темной магией.       — Здесь больше никогда не вырастит и травинки! — подтверждает его мысли один невыразимец в процессе исследования.       — Как оказалось, не миф, — отвечает Драко. — В последний раз Вездесущее пламя упоминалось несколько веков назад. И по легенде разрушало целые города. Для его создания необходимо не только в совершенстве владеть Высшими Темными искусствами, но и быть готовым, нет... даже жаждущим быть самому уничтоженным подобной мощью. Это, можно сказать, приношение самого себя в жертву ради... глобальнейших... разрушительных последствий для своей цели. Ну, и, надо сказать, для мира в целом... — добавляет он, наблюдая за стихийным бедствием, и приводит аналогию: — Нечто подобное происходит с обскурами. Как в случае с их подавляемой магией, которая оборачивается против себя и окружающих, так и Вездесущее пламя проистекает от глубочайшей внутренней травмы в волшебнике, но шанс воплотиться имеет исключительно от большого магического мастерства и... ряда других вещей, о которых я не могу распространяться. Но уже можно сказать, что с куда более масштабными последствиями...       Драко отвлекает появившаяся очень занятая на вид Гермиона, которая, быстро что-то шепнув на носочках ему на ухо, протягивает в руки напарника некий отчёт. Она мимолетом строго кивает не слишком участливому, скрестившему ладони на поясе Забини, — явно за компанию с Малфоем опрометчиво порицая за допущение текущего положения вещей, — и сразу же возвращается к руководству командой невыразимцев. Когда Драко быстро пробегается по грейнджерскому отчёту глазами, то бормочет:       — Мерлин, какую же Тьму надо иметь внутри, чтобы создать такое...       Блейз чувствует жар пожара на коже. Синева огня отражается в его рассудительных потемневших глазах. Отовсюду слышится целый хор треска горящих и ломающихся стволов деревьев вперемешку с криками командующих над тушением пламени авроров, которое словно живое грозится сравнять с землёй всё графство.       — Это из-за его доппельгангера, не так ли? — догадывается Блейз, с силой сжав перила вышки в ладони.       Драко поворачивает голову в его сторону и, с умом подбирая слова, пытается донести в обход секретности только ту часть информации, которую они с Гермионой добыли исключительно своими силами:       — ...Вместе с личностью раскололась на две части и его магия. С четким разделением на темную и светлую. Из-за этого внутри Нотта возникает борьба. Он не может балансировать, мечась из крайности в крайность. Нельзя допустить, чтобы темная сторона его сущности взяла верх... Он и без того безумен. Неконтролируем. И опасен. Нотт уже собрал последователей, покусившись на власть в магическом британском сообществе... Мы без преувеличений имеем дело с потенциальным Темным лордом нового времени. Но, как и в случае с обскури, есть способ таких волшебников сдержать...       Пока Блейз слушает, ему все больше не нравится, в какое русло нагнетающе клонит Драко. У Отдела тайн по каким-то соображениям есть своя заинтересованность в Теодоре Нотте. Есть нечто, о чем даже Верховные не могут распространяться на его безумно таинственный, мудацкий счёт... И Блейз был вынужден с этим примириться. Так уж свойственно оторванным от всего волшебного общества невыразимцам и их тайному ордену. Его лучший друг теперь уже на высшем уровне вынужден многое недоговаривать. Иметь невыразимцев в друзьях — это общаться через слово сквозь гриф секретности. Большинство из них из-за специфики секретной деятельности теряли связь с окружающими, с головой уйдя в тайные миссии, разработки и исследования магического мира. Скрытность порождала недопонимание. А недопонимание — недоверие. Близнецы Блэки с их убийственной загадочностью, под которой крылась миссия Свободы, были наглядным примером того, как по разному можно интерпретировать чью-то жизнь и мотивацию.       Но пока Верховному не требуется ничего более озвучивать, чтобы Блейз без слов его понял: сдержать может Нотта только одно.       — Его не придется сдерживать долго, Драко, — неукоснительно проговаривает Блейз, убирая руку с перил и разворачиваясь лицом, на котором остро заточено выражение хладнокровной решимости. — Я убью его, — поясняет он, — как только мы разорвем его связь с Даф.       Забини не смущает то, с какой несвойственной непривычностью Драко на него смотрит, словно увидел под новым темным углом. Говоря «убью», он именно это имел в виду.

***

Саундтрек: Leon Switch, Truth Feat. Lelijveld (Deep, Dark & Dangerous) — Silhouette (Pushloop Remix)       Азкабан.       Тем временем по холодным темным коридорам, пропитанным безнадегой, двое охранников ведут арестанта в полосатой тюремной робе. Дементоры за века своего обитания на острове высосали отовсюду любое подобие на свет, оставив после себя навечно стоять смрад тленности. Леонардо Нотт который год уже отбывает здесь свое пожизненное заключение. И единственная из оставшихся для мужчины прелестей жизни — это свидания со своей любовницей, Донателлой Гринграсс.       Когда в комнату заводят статного худощавого широкоплечего мужчину пятидесяти лет, согнувшего — при своем росте практически в два метра — на решетчатом входе преждевременно прореженную сединой темноволосую голову, тот сперва принимает блондинку, что сидит спиной за столом, за свою единственную постоянную посетительницу, которая последнее время перестала его посещать. То ли зрение у Нотта-старшего среди постоянного мрака тюремной обители стало его подводить, то ли виновата наследственная схожесть женщин.       — Я уж думал, когда закончится этот твой спектакль! — скрепящим огрубелым голосом посмеивается мужчина. — Так старательно заигралась ролью скорбящей вдовы в глазах своего драгоценного высшего общества, что в положенном тебе трауре постыдилась навещать меня столько времени?       Мистер Нотт смолкает и сощуривается, опознавая вместо вдовы — дочку почившего лорда Гринграсса, когда Дафна оборачивается в профиль. Морщины тяжело обрамляют веки вокруг болотного цвета глаз Пожирателя Смерти, делая взгляд воинственным, когда он, рассмотрев молодую ведьму, обходит стул и озлобленно спрашивает:       — Где твоя мать?.. — Леонардо, проскрипев стулом по каменному полу, усаживается напротив Дафны в полугневе-полузамешательстве. В его темно-зеленых глазах с намертво засевшей в них обречённостью пороком и заточением проскальзывает мысленный портрет девушки. — Или она прислала свою дочурку на замену? — усмехается он, оглядев посетительницу ещё раз.       — И вам здравствуйте, мистер Нотт, — холодно отзывается Дафна, сложив руки на столе. — У меня к вам есть разговор. Может... вы догадываетесь о чем?       — ...Хм, дай-ка подумать, может, о том, как упрятала моего сына в психушку?.. — едко выговаривает Нотт-старший, занимая очевидно недружественную позицию со своим представлением Дафны в качестве бывшей невесты Теодора. — Или о том, как пустила и провела в наш дом падальщиков, присвоивших наследие, которое веками копилось моими предками? — с презрительным рыком выплевывает он. Деспотичные нотки в тоне мужчины заставляют девушку напротив распрощаться с теми крохами надежды на мирные переговоры. — Я читаю газеты, милочка, — поясняет заключённый Пожиратель. — У меня остались кое-какие связи здесь, чтобы следить за повесткой дня... Поэтому я осведомлен, каким образом ты обошлась с моим сыном. — Мистер Нотт бросает осуждающе пренебрежительный взгляд на сложенные кисти своей несостоявшейся невестки — в частности на обручальное кольцо, принадлежащее отнюдь не его роду.       — Все было не так, как там пишут, — с печальным нажимом в осипшем голосе пытается отстоять себя Дафна, устало прикрыв веки. Костяшки на ее пальцах белеют от напряжения в теле. К Дафне в очередной раз приходит горькое напоминание о том ущербе, нанесенном ее репутации. Английское сообщество волшебников думает, что им всё известно о Дафне Забини. Ей теперь придется всегда отстаивать свое слово против слова влиятельного мужчины. — В прессе о нас мало правды... Если вообще есть, мистер Нотт.       — Мне безразличны детали, деточка, — со скверной полуулыбкой твердит Леонардо. — Факты на лицо. Уже достаточно одного того факта, что ты позволила обокрасть нашу древнейшую коллекцию артефактов, исторически прославлявшую род Ноттов. Не говоря уже о том факте, что ты легла под товарища Теодора, которого, если мне не изменяет память, он считал братом. Только и этого маленькой шлюшке было мало... Ты ещё и вышла за Забини, наплевав на то, что связана с родом Ноттов, и обязана наследником! Так что всё, чего могу пожелать дочери этого банкиришки Гринграсса... к слову, не могу не посмаковать, наконец откинувшегося... — Леонардо злорадно усмехается. — Так это мучаться в неведении за предательство нашей фамилии!       Дафна оскорбленно смотрит на мистера Нотта с нескрываемой подавленностью.       — Не смейте... так говорить о моем отце... — сглотнув, оборонительно и жестко предупреждает она. — Вы... не знаете и половины о наших с Теодором отношениях. Не знаете, что с этими артефактами он был опасен как для окружающих, так и для себя. И, Мерлина ради, о чем вы, я не выходила за... брата Теодора, — фыркает Дафна, поражаясь насколько отец Тео отстал от жизненной повестки собственного сына, раз думает, будто парней все ещё связывает хотя бы подобие той дружбы, что была между ними в детстве.       Леонардо откидывается на спинку стула со скептичным насмешливым выражением лица, убежденный, будто знает всё лучше нее, основываясь на ложном образе, который составил для нее Теодор в прессе.       Дафна никогда не хотела оправдываться, считая себя выше этого. Как говорила ей Корделия: люди могли слепо ненавидеть кого-то либо из зависти, либо за отражение своих собственных неосознанных, порой даже невоплощенных, потаённых пороков, как если бы глядели в омут, не зная, какие черти плавают на дне, но видя в отражении себя, поэтому стороннее мнение никак не могло отождествляться с тем, кем она являлась на самом деле. Но сейчас — в совокупности с тонной угнетающих рассудов со стороны общественности на счёт ее личной жизни, — пренебрежение со стороны человека, с которым Дафна рассчитывала договориться по вопросу жизни и смерти, последней каплей становится слишком большим ущербом. Побуждая прервать свое молчание и выступить в свою защиту:       — ...Да будет вам известно, сэр, до того, как у меня с моим мужем завязались романтические отношения... в период, когда у нас всё ещё было хорошо с вашим сыном, Теодор изменил с моей лучшей подругой... равносильно можно сказать — сестрой. Но даже после этого его предательства я не вступала с Блейзом в отношения... Для меня никогда не стояло целью вставать между ними! Я до последнего верила... что нас с Теодором ещё можно спасти, как и их дружбу с Блейзом. Я ошиблась. В чем в частности окончательно и убедилась, когда четыре года назад ваш сын сделал Пэнси Паркинсон ребенка, к слову, если вам вдруг интересно... — Дафна замечает, как скудное выражение неодобрения в действиях своего наследника мелькает на лице Пожирателя Смерти только при известии о внебрачном отпрыске. Отстаивая свою позицию, она заключает: — Поэтому вы не можете обвинять меня в предательстве, когда я до изнеможения была предана вашему сыну, жертвуя своим счастьем. Но больше я жертвовать ради него ничем не стану.       Мужчина наклоняется над столом, прореженные сединой темно-каштановые волосы спадают на его жестокое осунувшееся аристократичное лицо, своими чертами напоминающее Дафне Теодора в самые худшие моменты. Пожиратель Смерти пристально и пытливо всматривается в Дафну, словно пытаясь разобрать душу своего визави по кусочкам. Интуитивно Дафна видит: Леонардо Нотт так же, как и сын, остаётся непробиваемой стеной, которую никакие аргументы не заставят пересмотреть удобные ему убеждения. Но она просто не могла не высказаться.       Заключённый откидывается обратно на спинку стула, в размышлениях постукивая длинными пальцами по столешнице.       — До меня дошли слухи о... перспективах и амбициях Теодора продолжать миссию Темного лорда, — переводит Леонардо тему, принимаясь рассуждать с взыгравшей на губах по-мечтательному расчетливой улыбкой: — И, признаться, ещё никогда не был так горд за своего тихоню сына, когда все отчаявшиеся Пожиратели в Азкабане стали возлагать на моего наследника свои надежды... — Леонардо испытывающе поглядывает на Дафну и принимается каверзно покачивать на девушку пальцем. — Это ведь твое предательство подстегнуло Тео достигать высот, так ведь? Ты питаешь его ярость, девочка?.. Превосходно! — Его возрадующийся старческий смех отскакивает от темно-серых стен комнаты, иголками врезаясь в сознание Дафны. — Продолжай в том же духе, деточка. Уверен, в конце концов Тео доберется до тебя и получит в качестве награды всё, что ты ему должна. Вопреки... чью бы фамилию его женщина не носила, — издевательски двусмысленно подчеркивает Нотт.       У Дафны не находится цензурных слов, как назвать отца, который даже не в курсе, что бывшая невестка вышла замуж уже давным давно совсем не за товарища его сына. Как и не в курсе, что у него уже имеется внук, чьей матерью является ее собственная былая подруга. Но тем не менее Леонардо делает вид, что всецело на стороне своего наследника. Отец Тео всегда был двуличным. Хвастуном в обществе, выставляющим сына перед Темным лордом и друзьями Пожирателями в наилучшем свете. Он обыгрывал асоциальное поведение Тео, пророча сыну с его скрытной манерой не выражать свои заслуги на публику — карьеру невыразимца. Нотт-старший планировал для Теодора роль агента Темного лорда, когда тому требовалось больше своих людей в Отделе тайн, помимо Августа Руквуда. Он хвалился острым интеллектом Тео, который, конечно же, сам ему и унаследовал. Освещал тихие успехи в изучении Темных искусств и называл сына юным дарованием и пока непризнанным гением. Но потом, в особенности после встреч с Люциусом Малфоем, с которым по дружбе имел привычку соревноваться в успешности сыновей, Леонардо приходил домой и становился запредельно требовательным, скупым на вознаграждения или хотя бы похвалу тираном.       Леонардо был разочарован тем, что наследник его рода успешен лишь на девяносто процентов, когда мог бы на все сто. Теодор должен был стать лучшим из лучших. Ему было недостаточно того, что Тео находился в пятерке лучших на курсе, когда ту возглавляет мало того, что грязнокровка, так ещё и наследник Малфоев. У Люциуса Малфоя и без того имелось перед Леонардо Ноттом слишком много преимуществ: долгое время первенство в рядах Пожирателей, слава и репутация в магическом обществе, любимая жена... Леонардо не мог снести унижения ещё и от того, что сын Малфоя в разы активнее добивался успехов в школе, нежели его. Ведь Тео, в отличие от Драко, никогда не выставлял свои таланты и знания напоказ.       И все же Леонардо раньше было чем потешить свое эго: род Ноттов заполучил Дафну, которую так хотел Люциус Малфой для своего сына. В кругу Пожирателей завидная востребованная невестка подавалась Ноттом-старшим как бесценный трофей, который он ловко унес прямо из-под носа у конкурирующего превилегированного семейства Малфоев. В кругу семьи же — мисс Гринграсс считалась прилагающейся к фамильному древу Ноттов по умолчанию. В точности как и собственный сын — уникумом Темных искусств на публике и расточителем таланта дома.       «Расточительство таланта — хуже, чем вовсе его отсутствие,» — всегда твердил Леонардо Нотт.       Просекая, что невестка имеет на наследника сильное влияние, мистер Нотт часто непременно на глазах у Дафны во время совместных конных прогулок, нарочно, чтобы пристыдить сына перед его невестой, самыми разными манипулятивными тактиками внушал Тео, что он старается недостаточно, что он должен избавиться от своих замкнутости и скромности и стать амбициознее. Иначе его жизнь пустая трата времени. Иначе его ведьма, как по словам Нотта-старшего, в угоду своей женской натуры, склонной питать слабость перед куда более сильным самцом, станет заглядываться на куда более респектабельных будущих лордов. Даже ставил Тео в пример его же друга, Блейза Забини, который ни в чем не уступал Драко Малфою, так и подстрекая мальчиков к соперничеству.       Свою отцовскую гордость он выказывал кому-угодно, но только не сыну. Леонардо не волновал Тео, его волновал имидж, который наследник ему создавал. В итоге аристократ привил Теодору лишь ненависть к ненасытному тщеславию, произраставшему и цветущему в чистокровных семьях. Поэтому Тео бессознательно, будто назло отцу, держал свой потенциал невыразимым под семью замками в тайне. И только сейчас его невольно раскрыл, собрав сторонников под привлекательной для тех эгидой миссии превосходства чистоты крови с мнимой целью захвата власти.       Чем ненароком вызвал у отца гордость.       — Думаете, его волнуют догмы, которые вы пытались привить с детства, хм? — жалостливо парирует Дафна, желая раскрыть отцу Тео глаза. — Думаете, за них он сейчас борется? Думаете, он стремится к тому, чтобы занять место Темного лорда? Спешу вас разочаровать — отнюдь нет. Он болен. И всего навсего не знает, что делать, кроме как цепляться за меня любыми, самыми изощрёнными безумными способами. И... я бы, сэр, на вашем месте не надеялась, что, следуя вашим примитивным советам по удержанию женщины, он добьется желаемого, — с долей иронии не может она не подметить. — Что подтверждает хотя бы то, как вы не удержали мою мать...       Дафне хочется осадить и поумерить ликование гордого родителя, каким отец Тео себя возомнил, ведь того вовсе не заслуживает. Внезапно в ней всплывает старая детская обида на этого человека, ведь именно Леонардо Нотт, по мнению маленькой Дафны, украл маму из семьи. Украл у ее папы. Украл у нее. Препятствуя их счастью.       — ...Она ведь не приходит к вам больше?.. — колко напоминает она заключённому на пожизненный срок Пожирателю. — Уж на сей раз моя мать не бросит семью ради вас, чтобы составить вам компанию в Рождество?.. Знаете, никогда не видела ее такой несчастной, как сейчас. Кажется, она действительно горюет по моему отцу... И из дани уважения к трауру по нему не приходит к вам. Помню, в детстве мама говорила мне, что все же было время, когда она любила его...       Только Дафна озвучивает подобную мысль, прозвучавшую с ее уст, как наследницы рода Гринграсс, в недвусмысленном значении: Донателла — наша. Как Пожиратель Смерти молниеносным движением хватает ее за горло — и с силой прикладывает головой об стол. От мощи удара у Дафны всё начинает темнеть, а потом кружиться перед глазами. Она оглушенно не слышит яростные рокочущие вопли Леонардо, держащего ее за волосы. Свою палочку посетительница оставила при входе в Азкабан...       — Я знаю... Знаю, что это Патриция прокляла род моей матери, — превозмогая острую пульсирующую боль в голове, слабо выдавливает из себя Дафна.       Нотт-старший высвобождает ее волосы из своей хватки. Дафна не успевает прийти в себя, чтобы хотя бы поднять на него взгляд, как грубые мужские руки в секунды укладывают ее на стол, снова взяв за горло. Злое лицо мужчины, пригвоздившего ее к столешнице, оказывается над ней сверху.       — Вы... убили ее за это, не так ли?       Леонардо, бездушно посмеявшись, покачивает головой.       — Я не убивал эту бестолковую суку, сколько ещё мне всем повторять? Я лишь стёр ей память и манипулировал воспоминаниями, кажется, около десятилетия, что оказалось слишком долго. И от длительного вмешательства в свой разум моя жёнушка медленно сходила с ума. Доне... до поры до времени нравилось, как я мучаю Пэтти. Это было для нее отрадой. Она и сама в этом частенько участвовала. Но вот однажды мы с ней заигрались... Мы развлекались прямо у этой дуры на глазах. Дона слишком увлеклась издевками, подталкивая мою недалекую жену прекратить свое никчёмное существование... — Леонардо ностальгически усмехается, продолжая мертвой хваткой без особых усилий удерживать широко распахнувшую глаза Дафну за горло, нависнув сверху. — Ну и, что ж, дурнушка Пэтти прекратила... Твоя мать, эта чертовка, дала ей необходимое для якобы скорой смерти зелье... Так она меня ревновала, — влюбленно усмехается мужчина. — Смерть, конечно же, оказалась не скорой, а мучительной.       Дафна в ужасе и с отвращением от того, что ее мать способна на подобное, сглатывает. Руками она пытается инстинктивно избавиться от хватки на своей шее, но Нотт-старший только сильнее в нее впивается, вжимая в стол.       — Зачем она прокляла мою мать именно таким образом? Зачем?! — рычит Дафна со слезами на распахнутых в ярости глазах. — Это ведь значит, что Асторию проклятие как-то коснётся? Вы ведь... знаете, что она ваша?       — Не переживай, Асторию коснется не так, как тебя, деточка, — Леонардо не выглядит слишком заинтересованным судьбой своей кровной дочери, когда небрежным тоном рассказывает: — Мы с Доной пытались снять проклятие с ее рода. Думаешь, нет? Конечно, мы пытались. Но нам разве что только удалось ослабить его на следующее поколение. Мы позаботились об Астории, когда она ещё была в утробе, поколдовав над ее репродуктивной системой с лучшими экспертами по родовым проклятиям в мире. Астория может не беспокоиться на счёт проклятия, оно ее благодаря нашим с Доной титаническим усилиям практически не затронуло. Разве что с условием, что девочке не стоит рисковать заводить детей, если хочет жить... Она может этого не пережить. Хоть и в ослабленном состоянии, но родовое проклятие нанесло ущерб, истончив ее материнский потенциал. — Леонардо склоняет голову над Дафной, искривив рот в ухмылке. — Тебе же наоборот предстоит осчастливить моего сына уже через год, так ведь? Саундтрек: IC3PEAK — Пламя       Дафна проглатывает толику обиды, померкнувшую на фоне облегчения за судьбу младшей сестры, при мысли, что об Астории, в отличие от нее, мама сумела позаботиться. И все ещё не понимает, чего хотела добиться Патриция, связывая ее, как дочь Донателлы, со своим сыном. У Дафны путаются мысли, когда она, задыхаясь и хныча, пытается подобрать правильные слова, чтобы заставить мистера Нотта освободить ее из своей удушающей хватки. Напряжение в голове становится все сильнее. Стучащая пульсирующая боль распространяется по всему черепу так, что кажется, словно тот расколот. У нее с виска течет кровь.       Но Дафна относительно спокойна для той, кто оказался в ловушке с Пожирателем Смерти, приговоренным к пожизненному заключению. Будь-то и ее несостоявшийся свекр. Доверия к Леонардо Нотту у Дафны особого никогда не было. Теодор не посвящал ее в то, чем его отец занимался во время войны, как ближайший соратник Темного лорда, помимо снабжения самыми темными артефактами в магическом мире, с включительно самоличным их применением, а также разработки все более разрушительных и могущественных вариаций. Но вот кого и скольких убил с их помощью... Дафна не знала. Если судить по пожизненному заключению Пожирателя Смерти — слишком многих.       Дафна могла паниковать из-за самых разных не угрожающих ее жизни вещей, но сейчас, когда случается что-то действительно опасное, она словно приспосабливается и чувствует себя... уже привычно.       В поисках ответов игнорируя то, как раскалывается от боли ее голова, она отчаянно взмаливается:       — В чем смысл всего этого? Мерлин... Прошу, скажите же, в чем?! Моя мать не хотела, чтобы я имела что-то общее с вашим сыном? И Патриция сделала это назло? Или... может, моей матери был так неприятен вы, чтобы связываться с вашим родом семейными узами?       У Леонардо вздувается вена на лбу от подобного допущения. Он кажется одержимым ее матерью. Любое неосторожно высказанное слово касательно чувств Донателлы к нему вызывает бурную реакцию. Он нестабилен. Из-за Азкабана? Или он всегда был таким? Дафна не помнила, чтобы отец Тео был хоть каплю таким же невменяемым, как сейчас. И куда исчезли охранники? Кажется, у лорда Нотта действительно тут есть связи.       — Неприятен ей? — Пожиратель заходится громоподобными раскатами смеха. — Никогда! Она неизменно всегда ко мне возвращается... — самодовольно воркует он. — Как верная сука таскается ко мне сюда, раньше под оборотным, когда же нас раскрыли, то подкупая тюремщиков за молчание, а со временем и бонусом приплачивая за привилегии для меня тут. Донателла не приходит, лишь потому, что слишком печется о своей этой блядской репутации в глазах общества! Вероятно, не хочет, чтобы ее, как почтенную вдову Гринграсса, замечали таскающейся на свидания к обречённому сгнить в Азкабане Пожирателю! Это не респектабельно, как эта светская сучка вечно любит мне повторять! Зато куда респектабельнее дать фамилию Гринграсса моей же собственной дочери!       Полубезумное лицо Леонардо приближается к Дафне, когда он окидывает ее прикидывающим злонамеренным взглядом, слишком напоминая своего сына. У Дафны двоится в глазах, когда сильная рука мужчины рьяно спускается вниз с шеи на ее грудь, разрывает плотную черную ткань блузки и бюстгальтер в считаные секунды, словно те были сделаны не из качественного материала, а из самой дешёвой синтетики. И это ещё Пожиратель прикладывает минимум усилий, отбив любой зачаток рвения себе сопротивляться, ещё когда приложил ее головой об стол.       Дафна чувствует, как уже истекает кровью до той степени, что едва соображает, что происходит.        — ...Может, если я отправлю Доне сообщение через ее дочурку от Гринграсса, ведьма поступится со своими принципами и... этой своей излюбленной респектабельностью? — явно передразнивает Нотт Донателлу.       Дафна застывает. Ее парализует холод Азкабана, что касается кожи на ее обнаженной груди, покрывшейся дрожью мурашек, вместе с зачерствевшей большой холодной ладонью Пожирателя, грубо смявшей полушарие.       — Сэр, вы не в себе, — ледяным тоном пытается вразумить Дафна, сохраняя поразительное хладнокровие. Этот человек... она помнила его ещё с детства, как в особенности однажды в лето с четвертого на пятый курс застала со своей матерью в саду — в жарких объятиях среди живой зелёной изгороди с гардениями. Они с сестрой и мамой сажали их во славу бело-зеленых фамильных оттенков Гринграссов... чтобы порадовать папу. Но вместо него там был отец Тео. Глубоко внутри Дафна испытывает то же детское обиженное замешательство. Он не мог... Ни тогда с ее матерью. Ни сейчас с ней. — Вы этого не хотите. Это же я... Дафна!       Оцепенелой перед узником, Дафне хочется выцарапать ему глаза, но умом она понимает, что стоит ей только показать когти, как Пожиратель Смерти их ей тут же обломает. У нее есть только сила слов, которой она пытается вразумить мужчину. Его физическая сила слишком преобладает над ее. Ей уже больно от того, как он беспорядочно разминает ее грудь в своей шершавой ладони, тягая за затвердевшие от холода соски. Дафна не сомневается, мистер Нотт мог без особых усилий и зазрений совести сломать ей руку, стоит только ей ту на него поднять. Этот человек был страшен, словно воплощение злодея из детства. Нотт-старший воспитывал собственного сына с малых лет круциатусом... Даф никогда не забудет, как Тео ещё совсем маленьким мальчиком приходил к ней в спальню в судорогах, ложился к ней в постель и сжимался в позе эмбриона, а она вместе с ним, дублируя его положение, держа за руку и перенимая боль на себя... Что же сделает его отец с ней сейчас, отмотав столько лет в Азкабане и явно став ещё хуже? У него нет жалости.       Куда бы Дафна не пошла, как бы не старалась отстоять свою независимость, ничего не выходит... Она даже не в состоянии отстоять базовые права на свое же тело. Их кто-то всегда отбирает.       Длинная обтягивающая юбка с икр задирается к женским бёдрам, впуская холод по разведённым с рьяной силой до хруста ногам. Ткань белья с треском рвется, запуская тюремный холод дальше заползать между замерзающих голых бедер. Голодный плотоядный взгляд заключённого долгие годы в тюрьму Пожирателя Смерти, лишённого свиданий со своей любовницей, блуждает по оголенной женской плоти. До ушей смутно, сквозь стоящий в них шум, доносятся скабрезные грязные высказывания о схожести ее интимной красоты с красотой матери, пока длинные костлявые пальцы старого мужчины очерчивают края половых губ и, пробравшись через светлые завитки, раскрывают вход во влагалище, подставляя под холод, проникающий внутрь сжавшегося отверстия. Азкабана. Своего взгляда. Пальцев.       Дафне кажется, что ее могли сейчас резать по кусочкам, а она бы не шелохнулась. Ее пугает это отсутствие какого либо чувства самосохранения. Она в шоке?.. Или привыкла? К тому, что ее вечно кто-то пытается использовать в целях своей похоти. Это неизбежность. Она бессильна... Одна травма наслаивалась на другую без передышки. Одно воспоминание за другим — слой за слоем. Монтегю и Блетчли. Следом пощёчины и поцелуй от Теодора. Завершая цикл непрекращающегося насилия возвращением обратно в комнату свиданий в Азкабане с его отцом. И снова по кругу.       Дафне думается, как ей хочется, чтобы ее папа был жив. Она не замечает, как вместе с беззвучным плачем с ее губ срывается тихие всхлипы с повторяющимися взываниями к папе. Глядя в черный каменный потолок, Дафна рисует у себя в голове альтернативную реальность, где он жив и никогда всего бы этого не допустил. В той реальности папа исполняет свое обещание свернуть горы, но никогда и никому не дать ее в обиду. В той реальности они с мамой счастливы вместе так сильно, что у той не возникает даже мысли об измене или тем более склонении к самоубийству жены своего любовника. В той фантазии Даф сейчас и старается укрыться от происходящего.       — О, зеница ока Гринграсса, — насмехается Леонардо, услышав, как девушка взывает: «папа, папа». Пожиратель Смерти явно упивается, как издевается над дочерью своего врага, когда плюет ей между ног, которые притягивает руками широко раздвинутыми к столу, чтобы как унизить единственную наследницу рода Гринграсс, так и смазать. — Что б этот щеголь в гробу перевернулся... — с ненавистью проговаривает он и плюет ещё раз, большими пальцами расправив складки, — прямо в щель. — ...Пока буду трахать его драйжашую дочурку.       Ее мутит от ощущения шершавых мозолистых длинных пальцев, размашисто растирающих слюну по ее промежности. У Дафны как никогда обостряется чувство, будто бы ее душа отделяется от тела. Срабатывает инстинкт выживания. Защитные механизмы психики стараются минимизировать угрозу любыми способами, усыпляя протестующий разум и пробуждая половой инстинкт. Чтобы выжить. Ее тело, как отдельная от души субстанция, пытается приноровиться к ситуации, выделяя смазку. Вопреки разуму. Генетически выученная женщинами за все времена покоренного бытия — биологическая защитная реакция. Остаются лишь ощущения обезличенных прикосновений пальцев, бесцеремонно сновавших в скользком влагалище, как в единственно осязаемом и функционирующем в организме месте. Всё меркнет, кроме посторонних глубинных ощупываний мужских пальцев, с изощрением стимулирующих шейку матки.       — А ты, ведьмочка, я смотрю, такая же горячая, как мамочка... — глумится мистер Нотт, филигранно повращав пальцами в глубине сократившегося влажного лона практически бессознательной молодой женщины с травмой головы. — Так же течешь, стоит только мне прикоснуться.       Дафна почти теряет сознание, когда к горлу подкатывает тошнота, пробуждая силу духа. Одно мгновение у нее всё путается в ноющей от пульсирующей боли голове, заставляя забыть, где она и с кем. Но потом она припоминает, что ее ведь ударили по голове. Но кто? Зелёные глаза перед ее расплывчатым взором чуть не заставляют ее спутать их обладателя с Теодором, как продолжение сцены в спальне с поцелуем и пощечинами. Но это не он. Это его отец. Это уже его грёбаный отец трогает ее! Дафну отрезвляюще воротит от отвращения, она пытается сглотнуть слезы и совладать с голосом. Она не может так сдаться, позволив своему сознанию обмануть себя.       — М-мама не приходит к вам, потому, что ваш сын пытался ее убить! И она... она всё это время была под усиленной охраной, поэтому не могла навестить вас, — Дафна слышит свой дрожащий севший голос от себя как со стороны. В отчаянной попытке потушить гнев Леонардо на Донателлу, дабы оправдать ту в глазах любовника, только бы не стать его инструментом мести матери... Хотя Дафне неизвестно наверняка, ограничивают ли Донателлу в перемещениях люди Блейза.       Расценивая ее слова на достоверность, Нотт-старший, разгневанно взревев, выругивается в адрес своего сына — и с удвоенной ненавистью хватает ведьму за лобок. Дафне ни на грамм не удалось приуменьшить его ярость. Разве что только перенаправить ту с Донателлы на Теодора.       — Ох-хох, зря ты мне это сказала. Для тебя, деточка, всё стало в разы хуже... — пугающе посмеивается Леонардо, прожигая бывшую невесту сына своими глазами, словно потемневшими изумрудами, запачканными многолетней практикой Темных искусств и злобой. — Поскольку в таком случае, если Тео вздумал покуситься на мою ведьму, я теперь уж точно оставлю послание, но уже этому обиженному мальчишке... через его. — Нотт-старший резко придвигает блондинку к краю стола, потянув за пучок волос между ее ног.       Слезы с новой силой наворачиваются на небесных глазах Дафны, беспомощный всхлип вырывается из ее груди.       Сквозь помутнение сознания ее нагоняет ошеломляющий страх перед кошмаром, в котором она вновь оказалась, едва только на нее сполна свалился предыдущий. С разницей в том, что сейчас она мечется между смирением своего положения и полным отречением. Не столько в физическом смысле, сколько в ментальном. Одна ее часть — спрятавшаяся — отказывается отождествлять себя с тем, что с ней происходит, замкнувшись. Другая — обороняющаяся — не может не протестовать. Особенно когда до нее доносится жестокий мужской голос, отдаленно слышащийся, как сквозь стену, которую щитом воздвигнуло спутанное сознание Дафны. И нагло твердит ей, замужней леди, что ее место в главных покоях Нотт-мэнора, смиренно раздвигать ноги и принимать семя его сына, чтобы продолжать их род. И как Нотт-старший сейчас поставит ее на это место, так что Теодор ему потом ещё спасибо скажет... непременно после того, как сам получит послание-наказание через неё за покушение на жизнь его любовницы.       — За что... за что вы так со мной? За фамильную коллекцию этих проклятых артефактов? За то, что не вышла за Тео? За то, что я дочь вашей любимой женщины от другого мужчины? И за что... ваша жена хотела отомстить моей матери именно через меня?.. Миссис Нотт хотела, чтобы ее сын замучал меня в отместку, как вы замучали ее?! — допускает Дафна, плача безмовно, смиренно с болью, но безостановочно, словно разом оплакивала всю свою жизнь. — За что я расплачиваюсь за мамины грехи?! ЗА ЧТО ВСЁ ЭТО?! Ответьте... И делайте, что хотите. Только ответьте. Я хотя бы должна знать, за что страдаю!       И мистер Нотт отвечает Дафне, пригвоздив ее тело своим худощавым, тяжёлым и неимоверно сильным. Для нее всё это оказывается слишком. С каждым словом и действием Пожирателя Смерти она всё дальше и дальше отдаляется от самой себя. Фокус перед глазами окончательно размывается. Ее онемевшая от потрясения и обреченности душа прячется, скрываясь где-то в глубине сознания, прочь от леденящей правды и невыносимости происходящего.

***

Саундтрек: Freddie Dredd — Greed       Когда группе авроров в сотрудничестве с невыразимцами огромными усилиями постепенно удается совладать с пламенем беспрецедентной разрушительности, сдерживая радиус пожара в одной точке, Блейз перемещается обратно в свое поместье. Молодой лорд не находит в главных покоях жену и отправляется на ее поиски по дому. За ним следует один из приближенных мафиози по кличке Малыш Нельсон, отчитываясь о том, что они успешно избавились от трупа Монтегю. По пути мужчинам встречается Корделия, вышагивающая в элегантных черных юбке-карандаш и жакете с оборчатыми фалдами по бокам — за отдаванием эльфам каких-то указаний насчёт капель крови на полу.       Блейз интересуется у нее:       — Ты не видела Дафну, madre?       — Вот ты где, Блейз. Нам с тобой нужно многое обсудить, ragazzaccio. — Корделия останавливается, со стуком поставив высокий каблук своих бордовых бархатных туфель в пол и стрельнув снизу вверх в подошедшего сына нравоучительно взволнованным опекательским взглядом гарпии. — Я пока опущу разговор о том, что ты сделал сегодня, потому что сейчас есть вещи поважнее...       Выслушивая от матери открытия, которые они с Дафной уже успели без него обсудить касательно исследования проклятия и причастности к тому покойной Патриции Нотт, а также о решении Дафны немедленно отправиться за ответами к Леонардо Нотту, Блейз вскипает внутри — раздраженный своей поздней осведомлённостью и встревоженный самодеятельностью жены.       — Что... — цедит он низким грудным голосом. — Я ведь сказал ей идти в постель!.. И почему он всё ещё здесь? — Забини с повелительной неблагосклонностью указывает на Нотта, все ещё пребывающего под конвоем в дальней темной нише коридора, где слабо горят еловые гирлянды. Услышав от своего верного помощника Йоко позади себя оправдания, что Нотт-мэнор все ещё проверяют на прочность условий домашнего ареста до этого слишком занятые пожаром невыразимцы, хозяин поместья нетерпимо разводит руками по сторонам.       Ссутулившийся, Теодор немного приподнимает свою опущенную темноволосую макушку, вслушиваясь.       — Она взрослая девочка, Блейз, — вольготно напоминает Корделия, перенеся вес на одно бедро и откинув копну длинных кос за спину. Колдунья с изяществом опирается ладонью о свою поясницу и с выразительностью в блеснувших этнически-раскосых глазах вскидывает указательный палец с бордовым лаком на ногте в воздух, когда подчеркивает: — И сама решит, куда ей идти.       На заострённых скулах Блейза заходятся желваки, когда он перенапряжено ослабляет свой галстук. В голове мужчины от стресса возникает мысль, почему сегодня в собственном доме никто его не слушает.       — Я воспитывала тебя, Блейз, прививая ценность откровенности. Но не забывай, что девочек в таких семьях, в какой выросла Дафна, воспитывают по-другому. Ее учили быть умницей. А по мнению мужчин с умницами ничего плохого не случается... Не будь строг в этом к ней. Не храни в себе обиду, чтобы потом выплеснуть ее спонтанным образом. Я ведь знаю, ты такой же пассивно-агрессивный, как и я, mio principe oscuro... — Корделия с лаской и любовью проводит по красивому злому лицу Блейза тыльной стороной ладони, украшенной кольцами. — Но я воспитала тебя джентльменом, ты знаешь, как женский голос затыкают страхом патриархального социального отторжения. Мысль, что твоя травма может быть использована против тебя, бывает наибольшей травмой, чем сам факт ее наличия. К тому же надо иметь честность перед самим собой, чтобы пойти против догм, прививающихся с раннего детства. И у Дафны эта честность есть. Я думаю, она идёт в верном направлении, каким бы тяжёлым он ни был.       На фоне возрастающего напряжения Блейза — слова Корделии отдаленно служат для него лишним подтверждением, почему та скрыла свои истинные мотивы от общественности, так и считающей его мать с ее роковой красотой всего-навсего коварной охотницей за галеонами. Черной вдове не столько было все равно, что думают о ней люди, сколько предпочтительнее роль злодейки в их глазах, нежели жертвы, которую так или иначе все равно осудят за кровавую месть. Его мать была многим чувствительнее, чем кому-либо могло показаться на первый взгляд. Но и вместе с тем сильнее. Ни один мужчина более не мог сравниться с силой духа Корделии, подкрепляя позицию вдовы хранить лебединую верность его покойному отцу. Выращенный матерью-одиночкой, Блейз наглядно понимал, что женщинам требуется вдвое больше смелости, чтобы быть откровенными.       — Ты права, конечно, madre, — не мог не согласиться Блейз, сняв хрупкую ладонь матери со своего лица и сжав ее. — Но Дафна... В ее состоянии? В Азкабан?! — с тревожной неодобрительностью уточняет он, покачав головой и уже разворачиваясь в сторону лестницы.       Без крайней надобности никому, в частности высокочувствительным людям, не рекомендовалось посещать магическую тюрьму. Стены Азкабана насквозь пропитаны многовековыми страданиями и мучительными изможденными смертями волшебников, оставивших там негативную темномагическую атмосферу. Не говоря уже о дементорах, также за сотни лет оставивших после себя неизгладимый след. Поэтому даже кратковременное пребывание в этой обители ада могло не лучшим образом сказаться на душевном состоянии.       — Еще и к его папаше Пожирателю? — продолжает находу, гневаясь, выговаривать Блейз. — Без моего ведома?! Это вряд ли.       Суровый голос низкоговорящего Забини отчётливо доходит до ушей тут же поднявшегося на ноги и вставшего у него на полпути Нотта. Он безошибочно предугадывает маршрут Блейза. От его вымученной покорности внезапно не остаётся и следа.       Сиюсекундно приходя в томящееся разъяренное состояние, Нотт охрипло и настойчиво проговаривает:       — Я иду.       Блейз обходит его с жёсткой ухмылкой.       — Куда ты сейчас точно пойдешь — так это нахуй.       Двое головорезов по обе стороны от Забини хватают было Нотта за локти, но тут же в прямом смысле обжигаются об огненного мага, отшатываясь.       Ладонь Забини почти ложится на черные узорчатые перила, обвитые хвойными гирляндами, а кожаная туфля с глухим стуком, отразившимся эхом от сводчатых потолков, опускается на песочного цвета ступени.       Медленно обернувшись на плоских каблуках обратно, Блейз меряет взглядом Теодора, застывшего как неживого, словно запрограммированного на одну единственную цель сейчас — добраться до своего отца и не дать тому сказать Дафне чего-то лишнего, как за миссию всей своей жизни, за которую готов биться насмерть.       Блейз проницательно считывает с его странного поведения, что ответы Нотт-старший действительно может дать. И Теодор, очевидно, до провала души в пятки, — никак иначе его состояние сейчас не расценить, — страшно боится, что те могут быть озвученными. Скорую мысленную оценку смертельной решимости Нотта затмевает в Блейзе циркулирующее по всему его телу беспокойство от того, что Даф решила взвалить на себя решение этой проблемы в одиночку, не успев толком справиться с последним потрясением. Поэтому он разворачивается, махом руки давая своим вооружившимся головорезам отбой. И позволяет Нотту последовать за собой. Мафиозный принц принимает решение не подвергать его нестабильному разрушительному магическому состоянию своих подчинённых и самому не тратить время, чтобы с дефектным темным волшебником сейчас разбираться, выясняя, какие ещё побочные эффекты тот заимел с наличием доппельгангера.

***

Саундтрек: Ghostemane — Hellrap       В трехугольной темной башне посреди Северного моря новоприбывших двоих посетителей охрана встречает стандартной процедурой сдачей палочек. В серокаменных монолитных стенах, о которые снаружи бьются бушующие морские волны, Теодор отчетливо ощущает давящую обстановку. Рождественская ель в минималистичном стиле в приемной так называемого «нового» Азкабана — будто бы насмехается над ним светлыми мерцающими огоньками. При досмотре ему становится всё тяжелее сохранять хладнокровие.       Сначала им дают расписаться в тюремном регистрационном журнале, где в графе выше красивым почерком Даф гласит рядом с подписью... ее имя — Дафна Забини. У Нотта в руках ломается перо, когда он через графу ниже, под именем уже самого́ первее него расписавшегося Забини, ставит свои инициалы. Делает это Теодор, низко подсмеиваясь себе под нос, резкими очертаниями букв едва не продырявливая бумагу, пока на него, точно на безумца, косятся охранники. Потом приходится за спиной Забини выжидать, пока тот объясняет им, что пришел за своей женой, которой якобы по предписаниям целителя не желательно находиться в подобном месте. Он не вдается в подробности о ее хрупком душевном состоянии, чтобы не дать ход нежелательным слухам. И в итоге здорово приплачивает охранникам, чтобы те без очереди пропустили их к Леонардо Нотту, да закончили заведенную мнимую тему о том, что Нотт-младший — между прочим беглый псих и им стоит сообщить о нем в Аврорат. О том, какие слухи породит совместный рождественский визит Теодора Нотта, наведающегося к своему отцу Пожирателю в Азкабан впервые, что за его первый, что за второй срок, — к тому же ещё и в компании Блейза Забини — у обоих волшебников уже заботиться не хватает терпения.       Нотт срывается на быстрый шаг вслед за Забини, как только перед ними с лязгом открывается решетка, пропуская в отсек с комнатами для посещений.       В голове Нотта нагнетающе стучит одна конкретная мысль: любыми способами не дать правде вскрыться. Зациклившись на этой цели, он не внимает ничему более. Самое страшное, что может случиться, по мнению Нотта, так это то, что его отец сошел тут с ума и разболтал Дафне все.       Но, как оказывается, это еще не самое страшное.       Когда их заводят в комнату для свиданий, Теодор, излишне сосредоточенный на своих опасениях, с запозданием прослеживает, как Забини перед ним отталкивает со своего пути охранника. Выбивая с рук того волшебную палочку, он яростно врывается внутрь. Все происходит быстрее, чем у Нотта успевает уложиться в голове.       Он застывает на входе.       Его потрясенный взор падает на Дафну. Ее белокурые волосы разбросаны по стальной столешнице. В крови у виска. Ее фарфорово-белая кожа на фоне темных тонов тюрьмы бросается в глаза, потому что Дафна раздета по пояс... В одной длинной черной юбке, подобранной до бедер. Ее нежная грудь обнажена. Бледная, окаменевшая, как древнегреческая скульптура — Дафна лежит и смотрит в потолок полуприкрытыми прозренно-скорбными стеклянными глазами, как если бы перед ней под новым более тягостным ракурсом проносилась вся ее жизнь. А над ней его отец...       Невообразимое, непростительное, кошмарное зрелище ошарашивает, вводя в ступор. У Теодора за долю секунды в скоростном режиме в голове проносится анализ ужасающей картины.       Эта похотливая старая скотина... совсем опустилась за время заключения?       Теодор не помнит, чтобы хоть раз его отец смотрел на Дафну иначе, чем на невестку. Даже когда заявился однажды в шато Ноттов во Франции, после своего освобождения из Азкабана в лето девяносто шестого, и застал их с ней в галерее полураздетыми на коралловом канапе, Леонардо не задержал на Дафне недопустимого для свёкра внимания.       Или... его отец настолько потерял рассудок без своей шлюхи...       Теодор лихорадочно припоминает, как год назад в мании посылал письма с параллельными угрозами, как Астории, так и Донателле. Содержание для ведьмы с каменным сердцем было схожим, что и для сестры. Если Астории он грозил убийством матери в случае судебного разбирательства, — которым в то время загорелась Дафна, — то Донателле в свою очередь грозил убийством младшей дочери... В своем злодействе Теодор слишком увлекся, поэтому бонусом к запрету допущения разглашения тайны через суд — запретил Донателле ходить к его отцу на тюремные свидания... просто чтобы подпортить обоим ненавистным злосчастным любовникам жизнь.       Своего рода маленькая месть...       Но он просчитался. По-крупному. Списав со счетов своего отца. Саундтрек: A$AP Lotto — ŦØР       Увидеть дольше, чем на секунду, старого ублюдка Теодору мешает Блейз.       В пару шагов вытянутый гибкий силуэт Забини перед ним с всколыхнувшимися полами черной мантии молниеносно, как пантера, настигает Пожирателя Смерти. Забини с механической точностью заламывает руку заключенному и заносит свою для удара под дых. Но Леонардо, — не уступая Забини во внушительных росте и силе, — выворачивает руку из железной хватки нападающего и замахивается для встречного удара. С безупречно отточенной техникой ведения борьбы Забини уворачивается от удара, вильнув в сторону, точно гребаный ниндзя. Следом же заносит ногу — и с хрустом ломает Леонардо колено.       Рухнув на пол, узник скрипит от боли.       Болезненные хрипы только усиливаются, когда Забини склоняется над ним, нанося удары с точностью жалящей кобры, убийственно сфокусированный на том, чтобы выбить из Пожирателя Смерти весь его низменный дух.       Не отследив за собой порыв, Теодор невербально поджигает синим пламенем двух вмиг обратившихся в прах охранников, когда те пытаются вмешаться. Его зеленые глаза неотрывно и помешательски смотрят на Дафну.       Тео ступает к ней.       На ее застывшем прекрасном лице, на котором словно в одночасье высечено многолетнее страдание за всю свою судьбу, проглядываются шок, осмысление и неприятие. На ее обнажённом торсе — рассредоточенный по всему женскому телу взгляд Тео в поисках травм — приковывает что-то красное на рёбрах, что он сперва спутывает с кровью. Но, проведя по атласной коже Дафны дрогнувшими пальцами, понимает, что это татуировка. На итальянском... видимо, как знак принадлежности к Забини.       Сглотнув, Нотт заторможенно стягивает с себя мантию, притягивает Дафну со стола к себе за талию и, придерживая, закутывает ее.       Снимая Дафну со стола, Нотт с холодящим ужасом смотрит в ее отрешенные глаза, наблюдая, как она, глядя на него в ответ, будто сквозь, возвращается из подземелий сознания. В Дафне бушует шторм, выразительно отражаясь в ее заволокших тучами глазах сильнейшим чувством смятения. Уже через секунду она трагически взирает на Тео с пронзившей его, будто молнией, пристальной осознанностью — совершенно по-новому, так, как он боялся, она когда-нибудь на него посмотрит... Когда она резко отшатывается подальше в сторону, Нотта окончательно пронзает катастрофическое понимание. Она знает.       Дафна, как неживая, оседает на пол, забившись в угол.       Все силы Теодора уходят на то, чтобы не спалить тут всё до тла.       Он переводит болезненно обостренное внимание с Дафны. Его взор падает на Забини, сцепившегося в ожесточенной карательной схватке с Пожирателем Смерти. При вольной жизни старик помнился Теодору сильным мужчиной, но сейчас проигрывает Забини, который — просто как заведённая машина для убийств — одну за другой ломает его отцу кости.       До этого Нотт видел, как Забини расправился с Монтегю. И сейчас не сомневался, что отца ждала та же участь, если не хуже.       Шарм славного итальянского джентльмена в одночасье развеяла прорвавшаяся темная ипостась Блейза Забини. До сего Блейзу удавалось держать свою теневую сторону под контролем, мастерски владея пассивной агрессией — оружием, которое гангстер заряжал пулями своего интеллектуального превосходства. Сарказма. Властности. Фирменных надменных взглядов. Наверное, все, кроме Дафны, в той или иной степени попадали под «расстрел» Забини. К ней у Блейза всегда было особое отношение. Дафна никогда в самом деле не ощущала на себе его отрицательных качеств, потому что была своей для Забини. Исключительной. Такой же, как он. Но вот зато Теодор в полной мере знал, что кроется за этими очаровывающими девчонок высокими скулами и глубокими темными глазами мыслителя...       Лорд исконно гангстерского происхождения. Благородный, но опасный. Ухаживает и убивает — красиво.       Блейз — как Дафна наоборот. Направлял агрессию не на себя, а во вне. Мучая обидчика не тихим скрытым садизмом через жертвенность, — то бишь мазохизмом, — а садизмом манерно-словесным или в редких случаях физически активным. Оба схожие по составу характеров, но разные по его применению.       Гордый и заносчивый. Так ведь о Блейзе Забини говорят со стороны. Но его королевский имидж — лишь вершина айсберга потаенной холодной мощи и мстительности, расцветающие в Забини, как посеянные зерна наследия его смертоносной матери. Наследия, что взрастила подпитывающая потребность защищать Дафну.       Он потомственный убийца и садист.       И за Дафну забьет голыми руками Леонардо Нотта насмерть.       Понимая это, Теодор с нечеловеческой невозмутимостью вмешивается, приложив недюжинную силу, чтобы оттащить Блейза от своего отца.       Забини дышит как лютый зверь, которого оттаскивают от противника, посягнувшего на его самое святое. И Теодор в качестве отвлекающего маневра толкает его к Дафне. Блейз почти инстинктивно переключается, стремительно двинувшись к жене. Присев рядом с ней, забившейся в угол с подтянутыми к груди коленями и глядевшей в одну точку, Забини, — уже разительно отличающийся по сравнению с тем, каким жестоким был всего секунды назад, — с заботой и осторожностью обхватывает Даф руками по обе стороны от головы и тревожно осматривает ее. Не может унять беспокойное тяжёлое дыхание и пытается поговорить с ней.       До Теодора доносится слабый отголосок ряда вопросов Блейза на тему, что его ублюдок отец с ней сделал. «Что он с ней сделал... что он с ней сделал», — эхом звучит в его собственной, готовой взорваться от груза этих вопросов, голове. Но любые посторонние звуки быстро стихают, когда Теодор склоняется над отцом и делает то... что он делает.       Сквозь кровь, залившую ему глаза, Леонардо оглядывается на испепеленных сыном охранников. Кривая ухмылка вздергивается на разбитых губах Пожирателя — как своего рода восхищение феноменальными злодеяниями своего дитя. Тео со страшным спокойствием, пугающим только его самого, наблюдает, как в родных гнусных глазах отца зарождается надежда на то, что сын подаст руку помощи...       Нотт-младший наклоняет в бок голову и, откинув полы фрака, присаживается подле избитого отца на корточки.       Он помнил, как эти ранее суровые глаза смотрели на него в детстве, а с уст в порядке вещей срывалось по-воспитательски чопорное «Круцио». Как лорд Нотт после этого как ни в чем не бывало садился с ним за обеденный стол и спрашивал о том, будет ли Тео и дальше уделять больше времени Дафне, нежели древним рунам и урокам латыни. И ему приходилось смиренно отвечать «нет, сэр».       Больше Леонардо подобного не услышит никогда. Он больше вообще ничего не услышит. Потому что, возвышаясь сейчас над отцом, Тео с неестественной устрашающей улыбкой отвергает его протянутую руку. И убивает отцовскую надежду. Когда что есть силы впечатывает голову Леонардо в пол. И ещё раз. И еще. Много-много раз.       До тех пор пока не размозжит череп отца, оставив от него одно кровавое месиво.       Когда заканчивает, Теодор поднимается, достает платок из грудного кармана своего фрака, — так же как ни в чем не бывало, как когда-то его отец после пыток в целях воспитания, — и педантично вытирает свои окровавленные руки. В процессе краем глаза замечая, как двое свидетелей на него смотрят.       Он оборачивается, размеренно дыша и зловеще склонив голову.       Блейз не особо шокируется живодерскому отцеубийству. Лицезрея по-психопатски хладнокровное вышибание мозгов со скупым одобрением, он больше сосредоточен на реакции на это Дафны. Обвитая в кольце рук Забини и прижатая к его груди — она не мигая так и сидит, травматично уставившись на залитый кровью и плотью Нотта-старшего пол.       Из коридора слышится, как на крики забитого до смерти заключённого сбегается целый отряд надвигающихся охранников. Теодор коротко обменивается с Блейзом расчетливыми взглядами. Никого из них не отпустят без выяснений обстоятельств и суда. Кровь Леонардо Нотта буквально у них обоих на руках. И уж авроры не упустят прямо-таки преподнесенного на блюдце с голубой каемочкой шанса взять англо-итальянского мафиозного босса с поличным.       Проследив, как Забини берет явно ушедшую сильно глубоко в себя Дафну на руки, плотнее запахнув на ней мантию, Нотт получает от него мрачный кивок на выход, — откуда слышится приближение тюремщиков, — и одно только лишь слово:       — Иди.       Теодор всё понимает без разъяснений. Выбираться отсюда им предстоит сообща. Без палочек. Но та ему лично сейчас и не особо нужна. У Нотта ощущение, словно в нем догорает фитиль, и что-то невообразимо плохое в нем вот-вот взорвется. По его жилам течет неведомая до сего мощь, выплеснувшаяся на охранников мгновением ранее. И эта темная мощь только множится, не зная выхода, чем больше Теодор смотрит на Дафну. Ее небесные глаза покрыты льдом и ничего не выражают. Она выглядит совершенно уничтоженной. Ведь знает...

***

Саундтрек: Ghostemane — Hydrochloride       Коридор впереди заполоняют приближающиеся охранники. Град их проклятий отражается потоком синего пламени, источником которого является Теодор Нотт. Он источает собой Вездесущее пламя, не давая никому к себе приблизиться. Стены Азкабана с каждым его шагом воспламеняются. Впереди Теодора все окрашивается синими красками, служа огненным щитом.       Держа Дафну на руках как можно ближе к себе, Блейз уверенно напрямик идет за Ноттом. Его настойчиво успокаивающие слова для нее, что кто-то приблизится к ней только через его труп, — если доходят до Дафны, то лишь отдаленно. Хрупкая женская ладонь собирает в кулак мантию Блейза, лицо Даф прячется в складках ткани на его груди, а тело сжимается в мужских руках. Ее состояние беспокоит его сейчас критически, но главное, на чем Блейзу приходится сосредоточиться, — так это на том, чтобы выбраться из Азкабана живыми. По тюрьме воет тревога. Охранники множатся один за другим, посылая проклятия в Теодора. Но темный маг идёт напролом, словно вестник ада, окружённый Вездесущим пламенем.       Несопоставимая сила поражает противников. Истошные крики обрываются мгновенной смертью. Человеческая плоть горит, мгновенно осыпаясь прахом. Стены рушатся, обращаясь в пепел.       В свете синих языков пламени, уничтожающих всё на своём пути, троим посетителям стремительно удается миновать этажи. Весь путь Блейз словно бы старается вжать Дафну в себя, расчетливо смотря впереди себя. Никогда он не испытывал большей степени холодной ярости и сосредоточения. Уберечь ее любой ценой — единственная цель, которую он преследует. Его не волнуют средства. Он без оглядки на последствия готов использовать Нотта в качестве щита и оружия массового поражения, живым воплощением какового — предсказуемо по опасениям Драко — Теодор Нотт станет.       Выбравшись из Азкабана наружу на порт, сквозь павших или сбежавших охранников, Блейзу приходится экстренно решать, как выбираться из острова безоружными. Северное море блокирует вплоть до неведомых границ наимощнейшее антиаппарационное поле, какое только может быть. Без согласованных с Министерством портключей покинуть территорию невозможно. Когда с небольшого судна сходит подоспевающее подкрепление авроров, мгновенно испепеленных Ноттом, Блейз целенаправленно движется в сторону транспортного средства с Дафной на руках.       Нотт следует за ними.       Оказавшись в лодке, Блейз аккуратно ставит Дафну на ноги и поправляет ей волосы, разлетающиеся на штормовом ветру, накидывая на голову капюшон. Его руки запахивают распахивающуюся накинутую на оголенное тело Дафны мантию, когда он пытается вновь заговорить с ней. Она дезориентирована, все ещё словно не здесь, потеряна где-то глубоко в себе. Ее глаза... Блейз сглатывает, пытаясь отложить мысли о том, что Дафне вновь приходится пережить. Сколько ей пришлось приложить усилий, чтобы собрать себя по частям. Сколько он приложил усилий, чтобы помочь ей в этом... И как всё в один миг оборачивается ещё большим наичудовищнейшим крахом.       Она вновь распадается на части.       Ему хочется сорвать с себя мантию, чтобы закутать Дафну ещё сильнее, но без магии сходу не может снять тяжёлые, как доспехи, наплечники с кобурой, которые дизайнерским решением крепятся к ткани.       Блейз цепко оглядывается в поисках хоть одной палочки, но все испепелены вместе с владельцами. Он пытается придумать, как им управлять лодкой, движуемой с помощью магических механизмов. В его голове возникает мысль использовать беспалочковую магию. Блейз научен особым темномагическим приемам от своей матери. Но решение приходит раньше, чем ему приходится их использовать, когда Нотт заставляет с помощью стихийной магии пойти судно по морю. Волшебники в нестабильном состоянии как правило способны овладевать стихией без помощи палочки.       Волны рассекаются, отдаляя их от темной горящей синим пламенем, в отдельных участках рушащейся башни. Тюремная тревога с давящими гнетущими нарастанием и убыванием не переставая гудит по Азкабану, распространяясь по морю. На происшествие прибывают ещё три лодки с целыми отрядами авроров, тут же взявшихся за преследование отбывающего судна. Новый шквал искр сыпется в их сторону.       Шторм усиливается, хаотично плеская волны. Стемневшее ночное небо заволакивают тучи и освещают сверкающие молнии. Раздаются раскаты грома.       Одно из проклятий едва не попадает в Дафну, но Блейз утягивает ее за собой в сторону. В быстро движущейся лодке Дафна не удерживается и теряет равновесие. Хватая ее в падении за талию, Блейз в полугоризонтальном положении крепко придерживает Даф навесу. Его ноги оказывается по обе стороны от нее, а свободная рука опирается о борт.       Оглядевшись на них, Теодор решительно встаёт у носа судна, повелевающим взмахом ладоней ускорив волны, уносящие их от проклятий.       На миг он остаётся неподвижно стоять в не по-человечески стальной позе. Всё на секунду аномально стихает. И шторм, и море, и гул тревоги. В воздухе собирается обесточивающее напряжение. И уже на следующую секунду ярчайшее голубое зарево освещает мрачный ночной морской горизонт.       Казалось, небеса сотрясаются. Гремит жутчайший громоподобный взрыв. Лодки с аврорами переворачиваются.       Всё, как в преисподней, горит синим пламенем.       Блейз выпрямляется, придерживая обеими руками рядом с собой Дафну.       В призрачных светлых глазах Даф, как в стеклянных осколках, отражается ослепительная голубизна огненного зарева, когда она, будто бы сквозь отделяющую ее от мира призму, глядит на всё, что творит Теодор, как на конец света. Ее оцепенелую фигуру — от шеи и ниже пят покрытую в черную мужскую мантию — вплотную притягивает к себе Блейз. Он накрывает одной ладонью белокурую макушку Даф, пряча ее лицо в складках мантии на своей груди, чтобы она не видела всего масштаба катастрофы. Сокрывающе обхватывая жену второй рукой за талию, Блейз ожесточенным взглядом наблюдает за отдаляющимся, распространяющимся по всей территории Азкабана Вездесущим пламенем, на фоне которого к ним спиной стоит зловещая фигура Теодора в темно-фиолетовом фраке. Темный маг вновь без пощады и жалости берется за стихийное управление волнами.       Ощущая, как Дафна изо всех сил прижимается к нему, словно пытается спрятаться в нем, Блейз испытывает неудержимую потребность сделать именно это. Спрятать ее ото всех.       Он касается губами ее окровавленного лба, полностью скрывая фигуру Дафны в широких полах своей мантии и твердым голосом обещая ей:       — Скоро всё кончится. Даф, скоро всё кончится. Скоро мы будем дома.       В этот момент Блейз четко понимает: он сделает всё что угодно, пустит в ход свои самые темные черты, воспользуется самыми худшими методами, переступит всякие кодексы чести, которым придерживался ранее. Но никто больше никогда не навредит ей. Он укроет ее от всего мира, привяжет к себе, никогда не отпустит. И ему всё равно, что для этого потребуется.

***

Саундтрек: Ghostemane — Melanchoholic       Находиться в открытом море посреди набирающего обороты шторма с каждой минутой становится всё невыносимей. Лодка раскачивается под бушующими волнами. Из-за нависших грозовых туч не представляется возможным сориентироваться по звёздам. Они не знают, куда им плыть. После долгих скитаний в полнейшем безмолвии под раскатами грома и молний Теодор направляет лодку в сторону виднеющегося маленького острова с пещерой. Чтобы переждать бурю.       Молчание за все время стояло грозовое.       Ведя лодку по морю, Нотт прослеживал, как Дафна не выпускает Блейза из своих объятий, а он ее. Она так и не показалась за весь путь из-под его мантии. Эти двое опасались друг за друга... Теодор же опасался только о том, что у Дафны серьезная травма — и не только физическая. Она не сказала ни слова. Даже когда они ступили на сушу крошечного островка, и Блейз занёс ее на руках в пещеру, укрывая от потоков ветра и ливня.       Прошагав за ними, Теодор силой мысли без труда разжигает огонь в центре. Синеватое пламя в его исполнении излучает тепло и освещает пещеру с небольшим озером, что протекает вглубь по левой стороне. Он садится у озера, слыша слабое эхо от скрежета своей обуви, и устремляет маниакально-внимательный взгляд на пару перед собой.       Забини усаживает Дафну на землю, опускаясь на одно колено перед ней. Он снимает с ее головы капюшон мантии, расправляя спутавшиеся пряди светлых волос. С ее виска по лицу до подбородка и шеи стекла кровь. В ее сломленных глазах мелькает тревожное выражение, когда ей в поле зрения вновь попадается он. Теодор четко прослеживает, как Дафна все ещё остаётся оглушенной в потрясении, но тем не менее частично возвращается только ради того, чтобы убедиться в безопасности Забини в его присутствии. Она отчаянно пытается выйти из ступора, хватаясь за Блейза, будто бы в попытке спрятать мужа от него.       Потупив чрезмерно тяжёлый свинцовый взгляд, Теодору остаётся только исподтишка наблюдать, как Забини достает из нагрудного кармана шелковый платок и принимается сконцентрированно и тщательно стирать кровь с лица Дафны, придерживая ее голову свободной ладонью. Слезы начинают скатываться по ее щекам, и Забини стирает и их.       — Поговори со мной, — умоляет он, мягко укладывая Дафну к себе макушкой на колено. Большие пальцы Блейза опекающе поглаживают ее мокрые щеки. — Даф, прошу, поговори со мной. Детка, слышишь?       Она никак не реагирует, в болезненной прострации глядя в потолок пещеры и безмолвно плача. Создаётся впечатление, что у нее в ушах стоит шум. Вероятно, из-за травмы головы. Или сильного психологического потрясения.       — Что мне сделать? — мучительно выговаривает Забини, лихорадочно бегая глазами по жене с ног до головы. — У тебя что-то еще болит?       Отчаявшись достучаться до нее, Блейз осторожно ощупывает руки Дафны на предмет травм, расправляет полы мантии, проделывая то же самое с ногами. Когда он бережно, как хрустальную, прислоняет полуприкрывшую веки Дафну к пещерной стене, просторная струящаяся мужская мантия на ней расходится, обнажая нагую белую грудь, также запачканную стекшей кровью, и задранную до середины бедра длинную юбку. Блейз замирает, загораживая ее собой и переходя на полушепот в попытках заговорить с женой.       На этом Теодору не удается совладать собой, несмотря на свое необычно хладнокровное состояние. Он чувствует себя не человеком, а четко слаженным механизмом, настройки которого в чрезвычайной ситуации подстраиваются под потребность выжить. И спасти ее. Но все же эмоции дают о себе знать. Нотту не даёт покоя незнание, что сделал или не успел сделать с ней его покойник отец...       Он заговаривает:       — Проверь, — слышит Тео свой собственный железный голос, обращённый к Блейзу. И, когда тот вполоборота поворачивает голову, с мучительной непереносимостью кивает на Дафну. — Проверь. И вымой ее, блядь, если он успел.       Ладонь Нотта сжимается и разжимается. И вместе с тем огонь в центре пещеры. Забини водит челюстью, коротко и мрачно взглянув на него из-под с тяжестью приопущенных век с выражением вражеского высокомерия. Не удостоив Нотта более вниманием, Блейз приближает ладонь к краям юбки Дафны, нетвердыми пальцами скользнув по ногам ведьмы, но она реагирует на это действие неконтактным защитным рефлексом, подтягивая колени к груди и сжимаясь калачиком.       Забини упирается ладонями по обе стороны от нее в пещерную стену, полностью закрыв своими широкими плечами, и что-то едва слышно проникновенно говорит Даф на итальянском. Он целует ее в лоб и на какое-то время задерживается в таком положении. После чего принимается стирать кровь с ее кожи на груди. Закончив, он притягивает Дафну к себе и вновь прячет ее в длинных полах своей мантии. В сидячем положении у стены располагает жену между своих длинных разведенных ног и заключает в объятиях.       Через час наблюдений за Дафной, Нотт отмечает, что она за все время так и не оброняет ни слова и вскоре засыпает под приглушённый голос Забини у себя под ухом. Что бы он ей на своем итальянском не говорил. Это помогает. Так что Тео всё смотрит на Дафну, сжавшуюся калачиком у Забини под мантией, — и не сопротивляется ее чарам империуса, что диктуют ему не причинять зла ее любимым и близким. И уже даже не чувствует никакой необходимости сопротивляться. Нотту кажется, что наблюдает за своим персональным концом света. Его воплощённым адом.       Эти двое, нося одну фамилию, жмутся к друг другу. Настоящая пара. Семья.       Но Дафна всё равно уничтожена.       Всё, что Теодор делал, чтобы уберечь ее от одной из проклятых тайн, оказалось впустую. Всё, что он пережил, — впустую. Он остаётся один. В стороне, как бывало в детстве, когда у Дафны и Блейза было больше повода, чтобы веселиться. И даже теперь, когда и у них повода больше не находится, Тео все равно оказывается отдельно. Внутри него мертвая тишина.       Забини начинает пронзительно изучать Нотта через отделяющую их синеву костра.       Скрытность Нотта, его грандиозная вселяющая ужас магия начинают интересовать Блейза, выходя со второго плана. Всё это время у него на уме фигурировала одна Дафна. Теодор мог спалить столько людей, сколько душе его угодно, Блейз не стал бы считать, — и не считал. Что касается себя самого: Забини безоружным сейчас назвать — равносильно что назвать безоружной ядовитую королевскую кобру. Способность убивать у него в крови.       Блейз Забини был темной лошадкой в Темных искусствах. Зельеварение — не единственный его магический талант. Нотт один из немногих, как его лучший друг детства, знал, каким чарам принц мафиозной империи научился у своей Королевы вуду. Какое убийственное наследие у нее перенял. С самого детства Блейз наблюдал и впитывал, как его могущественная в Темных искусствах мать использовала в том числе даже беспалочковую магию. Она была в этом лучшей, когда дело доходило до убийства из мести. Жажда Вендетты питала мощь и прирожденный талант Черной вдовы. По слухам красавица-колдунья могла снести противнику голову одной силой мысли мощнейшим режущим проклятием. Тео помнил, как они с Блейзом мальчишками прокрадывались в подвальные помещения поместья Забини и тайком подсматривали за магически эффектными пытками одного из его шести так называемых «отчимов». Это были по-настоящему Темные искусства. Питая злость к предателям, по рассказам Корделии, лишивших их его отца, Блейз хотел видеть над теми расправу... И под впечатлением всегда стремился перенять материнское мастерство карать.       И он его перенял.       Нотт лично видел на примере Монтегю.       Забини обычно хранил гнев в себе и редко выпускал его в полной мере, зная потенциал своего жгучего темперамента и чем тот ему сулит. На протяжении всей жизни он старался не будить спящего дракона в себе, лишь фрагментами позволяя кому-то — в частности Нотту, когда дело касалось Дафны, — того расщекотать. Надо отдать ему должное, выдержка у Блейза титаническая. Он держался долго, сохраняя свое привычное «я-выше-этого» спокойствие. Пока годами капля за каплей копил в себе яд. И накопилось у него того довольно много...       Теодор много раз прослеживал неутолимое собственничество Блейза по отношению к Дафне, которое долгое время подавлялось под прикрытием дружбы, вулканически обостряясь от ее продолжительной брачной принадлежности к дому Ноттов.       В один день чаша стоического терпения переполнилась: Забини рассвирепел, раскрепостившись в своих самых темных качествах. И оголил спрятанные ядовитые клыки.       От Забини всегда в той или иной степени можно было почувствовать суровое веяние мнимого хладнокровия. Но сейчас по его выразительно потемневшим злым глазам как никогда прежде отчётливо ясно: не стоит подходить к нему или Даф даже близко. Он в любой момент готов вновь обнажить клыки и прыснуть смертельной дозой накопленного годами, а то и десятилетиями, яда.       — Как оно тебе, Забини? — раздается низкий голос Нотта в пещере, отражаясь от стен замогильным эхом. — Побыть в моей шкуре, — поясняет он, сверля пламя нечитаемым взглядом. — Ее вечно приходится защищать от всяких ублюдков...       Руки Блейза в несгибаемой защите обвивают закутанную в складках своей мантии Дафну. Саундтрек: IC3PEAK — Are you scared? I am not       Сколько себя помнил, Нотту приходилось быть стражем Дафны. Забини, кажется, начинает понимать его параноидальное поведение в Хогвартсе.       Дафна — эталон женственности. Белые локоны, красные губы, каблуки — заостряли ее внешнюю красоту. Но взмах ресниц, чувственный взгляд, грация в движениях, нежность... Это нечто особенное, исходящее изнутри, — лучи ее внутренней красоты. Из-за нее Нотту с юных лет было слишком доходчиво известно, каково быть женщиной, излучающей свою женственность в мире, где для многих мужчин нормально насилие над прекрасным полом. Монтегю, Блетчли, Кэрроу. Казалось, все наихудшие альфа-ублюдки мира ее хотели. Теодор никогда не думал, что к его кошмару, который он в себе нес со школы, присоединится и его собственный отец, каким бы воплощением всего кошмарного тот для него не был. Дафна и без того стала менее выразительной в своей женственности, и если ее и выражала, то только будучи уверенной в надёжном мужском плече под боком. Раньше она чаще носила корсеты с платьями, сейчас — с брюками. Теодор не мог не заметить, что она внесла в свой постоянный гардероб брючные костюмы, фраки, строгие мантии и сократила платья, — хотя так их любила, — оставив те для моделей.       Дафна стала отдавать предпочтение в себе более воинственной стороне личности, оставив уязвимую только для близких. Ее красота стала ослепляющей, режущей и недосягаемой, как палящее солнце. Она больше не стремилась согревать лучами своей внутренней красоты. Если слишком долго смотреть — можно получить солнечный удар. Если приблизиться — то и сгореть вовсе.       Дафна не умела и боялась быть самостоятельной и тем не менее не прекращала борьбу со страхом. Нотт всегда готов был перенять ее борьбу на себя. Чтобы она оставалась просто солнцем — светящим, теплым и согревающим. А он пламенем вокруг нее — защищающим, обороняющим и разящим. Но выходило так, что он оборачивался против себя... Против нее. Зная, каким ненадежным может быть Теодор, Дафна стремилась отстоять свои права на свободное и независимое самовыражение. И как бы Блейз не пользовался у нее доверием, Дафна была слишком умудренно-обожжённой опытом, чтобы полагаться на кого-то всецело, по крайней мере больше чем на саму себя. В конце концов она пошла в Азкабан одна, желая побороться за себя...       Теперь же Нотт боялся, что будет с Дафной после сегодняшнего.       Она... словно потухла и сдалась.       — Что она узнала?.. Тебе ведь известно, — проговаривает Блейз требовательным голосом, рокочущим эхом прозвучавшим в стенах пещеры. Его уничтожающий взгляд перемещается с синего пламени на Нотта. — Это касается твоей матери, не так ли?       Теодор отмалчивается, уставившись мертвецки поблеклыми изумрудными глазами в огонь и уперев руки в свои широко расставленные колени.       — Не помню, чтобы миссис Нотт так уж сильно заботилась о тебе, — рассуждает Блейз без эмоций, сопоставляя факты со своими воспоминаниями о Патриции Нотт, которая была не в состоянии полноценно заботиться о сыне в силу душевной болезни и часто пренебрегала им. — Чтобы мстить за нее той, кто, в отличие ото всех, к сожалению, о тебе заботился... — полудопускает-полуспрашивает он, прожигая Нотта немигающим взором. — Дафна же как мамочка вечно пеклась о тебе... Или ей надо было быть отдалённой и равнодушной, как миссис Нотт, чтобы расположить к себе? Что ж, надо сказать, тут ты своего добился. Непонятно только, чего ты добился, скрывая, что это твоя покойная мать нанесла весьма странное проклятие на весь род миссис Гринграсс, цель которого повязать Дафну с тобой... И зачем? Уж не чтобы же обеспечить сыночку с невестой мечты счастливое будущее? — саркастично отметает сей мотив Забини. — Что ещё ты скрыл, а, Нотт?       Теодор беззвучно смеётся, глядя в одну точку. Он находит круговорот замены друг для друга родительских ролей в их троице смехотворно ироничным. И с металлом в голосе отзывается:       — О, ну, тут ты прав... Куда уж там я заслуживаю, чтобы моя мать позаботилась обо мне каким-либо образом, правда ведь?.. Зато Дафна должна... позаботиться, породнившись со мной в наказание Донателле Гринграсс. — Нотт горько посмеивается, уронив голову.       Забота матери. Любовь невесты. Дафна заменяла ему всех. Она была его... всем. Она была его семьёй. Она должна была стать матерью его детей. Но он всё потерял.       — Надо сказать... — сухо договаривает он, припоминая обстоятельства, в которых они все ещё несмотря ни на что с Дафной состоят, и источником которых в той или иной степени является Донателла, — ...хоть есть за что быть благодарным этой проклятой суке.       Забини с тихим неистовством, плещущимся внутри, сканирует его, не воспринимая ноттовское натянутое сквернословие. Ведь проницательно видит, как Нотту не удается выжать ни сока более из своей рушащейся стратегии дрянного лживого ублюдка, которой придерживается уже почти с десяток лет. В Нотте говорит маленький обиженный ребенок, чья мать покончила с собой, и взрослый доппельгангер, что сегодня своими же голыми руками зверски убил отца за попытку... или не попытку... изнасиловать его бывшую невесту, от которой все ещё патологически зависим. Но Нотт до последнего старается придерживаться своего образа мрачного и загадочного хранителя семейных тайн. Он явно многое недоговаривает, притаившись напротив в тени пещеры, наполовину скрывающей верхнюю часть его лица, так что не видно глаз, а только темные тени под ними.       Блейза отвлекает пошевелившаяся на его груди Дафна.       Укрытая под его мантией, она во сне с приглушённым болезненным стоном съеживается в его руках и сжимает в кулак ткань на пиджаке. Он бережно утыкается лицом в белокурую макушку, произнося что-то успокаивающее, и плотнее запахивается с женой полами своей мантии.       Где-то ещё через час, когда стихает гроза, Теодор замечает, что Забини пытается, не потревожив беспокойный сон Дафны, выглянуть через проем в пещере в проясняющееся звёздное небо. В школе Блейз с Дафной увлекались Астрономией. И могли по звёздам отыскать верное направление в пространстве. Теодор в отличие от них никогда не уделял этой науке должного внимания: его отец требовал погружения в учебу с упором на высшее чародейство.       — Иди, — нарушает Нотт тишину. — Я присмотрю за ней.       Забини оказывается категорически против оставлять Дафну, чтобы даже просто выйти наружу и поискать в небе путеводную звезду или сориентироваться по созвездиям. Но спустя продолжительное время размышлений, когда приходится принять тот факт, что им нельзя долго здесь оставаться... Пока Азкабан горит Вездесущим пламенем. А Нотт убил кучу авроров. И их наверняка ищет целая армия с приказом стрелять на поражение. В таких экстренных чрезвычайных происшествиях Аврорат не станет тратить время, чтобы согласовываться с невыразимцами, под чью компетенцию Теодор Нотт сейчас явно подпадает... К тому же решение связать магией крови оберег Дафны — не в пользу Корделии — с собой в качестве искателя, учитывая ситуацию, сейчас не играет Забини на руку.       Учитывая всё это, Блейзу приходится аккуратно переложить Дафну на бок на землю, нагретую теплом синего ноттовского пламени, и, заботливо поправив на жене мантию, подняться с суровым выражением лица.       — Я буду убивать тебя долго и мучительно, если ты хоть как-то, хоть что-то... сделаешь ей.       Нотт вымученно хмыкает.       — Не делай вид, будто думаешь, что я способен как-то навредить ей, Забини.       Он выходит наружу, смерив Нотта своим убийственным надменным взглядом. Высокий силуэт Забини отбрасывает тень, пока тот ходит из стороны в сторону недалеко от входа в пещеру в поисках ориентира в стихшем, разгладившемся от туч ночном небе.       И Нотт какое-то время обдумывает свои слова.       Что из того, что он сказал, относится к одной стороне его личности, а что к другой? Его темное альтер-эго поступало с Дафной... худшим образом. Он не мог доверять самому себе на ее счёт. Теодор сделал всё, чтобы изменить ход вещей, чтобы спасти ее и... погубить себя. Он не понимал этого, обещая себе, что всё ещё можно обратить в свою пользу, переиграв Дафну. Но вывод уже напрашивался сам. Чтобы он ни делал: воевал с ней, подавляя, или безоглядно подчинялся... ничего не работает. Он не может спасти ни ее, ни себя. Он в самом деле проклятие для Дафны. Как и проклятие для самого себя.       Дафна лежит перед Ноттом в его мантии. С кровью в белокурых волосах. Подогнув ноги и сжавшись на каменной земле.       Схватившись за голову, Тео упирается локтями в колени. Из его крепко зажмуренных глаз бесконтрольно хлынут слезы. Его отец... этот выдающийся эгоцентричный подонок, прививший ему страсть к артефактам... приближенный злодей Темного лорда... ужасающе величественный волшебник своего времени, чьего одобрения Тео хоть и не искал, и даже избегал, но все же желал... мертв. Теодор убил отца. Матери словно никогда и не было. И Дафна... потеряна для него навсегда.       Тео плачет, уставившись в землю, как на руины собственной жизни.       Он безутешно поднимает голову на Дафну, словно на небо, в поисках света в поглотившей его тьме. И видит, что разбудил ее. Не сдвинувшись с места, Дафна безжизненно смотрит на него своими штормовые глазами. Будто падшая ледяная королева. Ничего не чувствует. Она смотрит на него, как на незнакомца, и снаружи кажется... ничего не чувствует. Лишь пара несчастных слезинок скатывается по ее щеке как ничтожные капли обиды. За ложь всей ее жизни. Ведь внутри... чувствует всё.       Но всего этого оказывается настолько слишком, что ее нервная система перегружается от напряжения, переходит на режим самосохранения и отключает все чувства. Саундтрек: CocoRosie — Smash My Head       — Всё, что я ненавидел... это ложь, — надрывно говорит он. — Всё, кем я не хотел стать, — это стать, как они. Но всё, кем я стал, это лжецом... Блядь, как они! — Тео иронично усмехается срывающимся голосом, рьяно проведя по своим каштановым волосам пальцами. — Но, послушай... они никто, Даф, — твердит до безумия серьезно. — И ничего не значат. Мы сами по себе. Я... я пытался защитить тебя от самого себя. Но выходит так, что нужно защищать тебя от всего мира. И так, и так — не будет счастья. Похоже, не для нас оно. Не с нашими родителями. И если... вдруг вздумаешь прыгать с обрыва... — очень тихо произносит он. — Мне уже останется только прыгнуть вместе с тобой.       Пелена стоит перед глазами Дафны, и ей не удается ту согнать. Она ёрзает и замедленно паникует, оглядываясь по сторонам и не обнаруживая нигде Блейза. Она едва встаёт, шатко опираясь ладонями о землю, и так же резко опадает обратно. Объясняя ей, что Забини снаружи, Нотт удерживает Дафну за плечи — всё под ее недоверчивое молчание. Она до неузнаваемости потеряна. Уничтожена. В ужасе глядя на него перед собой.       — Не мучай себя этим. Забудься... Затеряйся у себя голове, — вкрадчиво внушает ей Нотт, придерживая за плечи и указав Даф пальцем в ее лоб. — Вспомни или вообрази что-то хорошее, чтобы перекрыть этим всё. Я... к примеру, представляю иногда, как мы едем верхом на коне. Густаве, помнишь, ma cheri?.. Красавец. Я обнимаю тебя в седле сзади, обвивая руками живот, в котором... — Он запинается, увидев, как Дафна испугано вздрогнула и чуть не отпрянула, если бы не его руки на ее плечах.       Глядя прямо и пристально в ее в ответ загипнотированно смотрящие небесные глаза, Тео продолжает полушепотом абстрактнее:       — Мы гуляем во Франции. И всё тихо и спокойно... — Он рисует для нее по памяти картину, в которой много раз сам скрывался, хотя понимает, что это уже наверняка не то место, которое она могла бы вообразить убежищем. — Ты можешь представить все что угодно свое... И затеряться там. Обещаю, ты забудешь и тебе будет легче.       Дафна изнуренно ненадолго закрывает глаза.       Нотт надеется, она следует его совету.       Проходят минуты, и Дафна начинает ещё больше ёрзать под его пристальным взором. Нотт читает по ее лицу, как отвратительно она себя чувствует, поглядывая на озеро в свете синего пламени и явно мечтая в него погрузиться. Нотт подходит к берегу и, опустив ладонь в воду, своей стихийной магией согревает ту для нее. Но Дафна игнорирует его, устремив потерянный, высматривающий взгляд в сторону выхода из пещеры. В ожидании Блейза.       — Когда он разберётся, куда нам плыть, надо будет уже уходить, — осведомляет ее Нотт, отступая в сторону. — Я отвернусь, Даф. Иди.       Отвернувшись к пещерному проему, чтобы дать ей личное пространство, Нотт спустя минуты ожидания все же слышит позади себя движение. И краем глаза взглядывает позади себя. Дафна поползла на четвереньках в сторону озера, присела у берега на пятки и начала умывать лицо, зачерпывая ладонями воду. Он тяжело вздыхает, направив непроницаемый угнетенный взгляд в ночь на морской горизонт. От осознания, что она даже не в состоянии встать, Нотта мутит от пробирающих его изнутри запредельных ненависти и тревоги за то, насколько сильно его урод-отец ударил ее по голове...       «Мертвый... Он уже мертвый.»       Концентрация на воспоминании о том, как разбивал голову отца об пол, помогает Теодору относительно сохранять внешнее самообладание. Языки синего пламени тенью вздымаются на каменных стенах пещеры. Огонь нестабильно пляшет за его спиной.       У входа в пещеру появляется Забини, и по его рассудительному лицу Нотт понимает, что тот сумел сориентироваться в пространстве, и они могут плыть дальше. Он сразу же замечает Дафну и обходит Нотта, стремительно двинувшись к ней. Нотт прослеживает за ним, пристально наблюдая, как возвышающийся силуэт Забини загораживает Даф. Он встает рядом у берега и накрывает темной ладонью ее обнаженную спину. Она поднимает на Забини благоговейный взгляд... И он гладит ее по волосам и спине, вставая так, что загораживает ее полностью, когда принимается омывать тело Даф. Теодор снова отворачивается и, опустив голову, сжимает и разжимает кулаки, пока вслушивается. На заднем фоне раздается только всплеск воды и напряжённый баритон Забини, помогающего своей жене с процедурами. Она больше не отказывает в его интимном доступе.       Тем не менее Дафна и дальше продолжает хранить молчание, не проронив за весь их побег ни слова.

***

      На утро.       Поместье Забини.       Блейз заходит в главные покои.       После долгих часов бегствующего плавания по Северному морю, когда ранним утром они оказались дома, он уложил вновь уснувшую Дафну в постель.       На рассвете им с Ноттом повезло обезоружить каких-то волшебников-моряков, завладев их палочками. Нотт исчез в неизвестном направлении, сразу как только они оказались на суше вне антиаппарационного поля. Блейзу было не до него ни тогда, ни сейчас. Всё утро он занимался тем, что разговаривал с целителями — как обычным, так и душевным. Первый вылечил закрытую черепномозговую травму Дафны, напоил сильнодействующим успокоительным и проверил ее не подвергшееся изменениям женское здоровье. Общаясь же со срочно вызванным профессором Дженкинсоном, который прибыл следом, Блейз выяснил, что молчание Дафны — это психогенный мутизм, вызванный в следствии острой реакции на эмоциональное потрясение. Ее мозг серьезно не поврежден. Но психическая травма останется... Им нужно дождаться, когда она проснется, чтобы понять, каких ожидать последствий.       Присев на постель рядом, Блейз всматривается в расслабленное лицо Дафны. Его ладонь ложится на ногу жены поверх одеяла. И она переворачивается, медленно просыпаясь. Когда распахнувшиеся глаза Дафны, несколько раз моргнув, находят его, то на ее губах появляется сонная улыбка.       — Как ты себя чувствуешь, Даф? — затаив дыхание, спрашивает Блейз.       Она приподнимается на подушке, разглядывая его хмурое выражение лица, которое разглаживается со звуком ее сиплого охрипшего голоса:       — Все хорошо...       Блейз благодарно зарывается лицом ей в шею, обняв за талию и нависнув сверху. И Дафна накрывает его затылок ладонью, рассеянно поглаживая кончиками своих тонких пальцев.       — Малфой и Грейнджер за ночь подняли на уши тут всех... — приглушенно произносит он в ее шею. Блейз по большей части игнорировал сходящих от волнения с ума друзей и семью, посвятив всё время целителям. Но все же не может игнорировать младшую сестру жены, которая заработала себе новый нервный срыв, узнав, что случилось. — Астория хочет тебя видеть, детка. Она привела твою мать... — Его голос грубеет. — Говорит, та готова идти на диалог.       Блейз отстраняется, уловив, как брови Дафны в недоумении сходятся.       — Ты о чем, Блейз?       — ...Азкабан сгорел вместе с узниками, — поясняет он, пронзительно пробегаясь глазами по ее лицу. — Астория рассказала твоей матери всё, Даф.       — Что... Что рассказала?       Медленно выпрямившись, Блейз изучает ее смятенную реакцию и дрогнувшей рукой проводит по волосам Даф.       — Что произошло ночью... Что ты всё узнала...       Дафна садится, нахмурившись, словно пытается связать слова Блейза со своими воспоминаниями. Его длинные пальцы заправляют ей волосы за ухо. Она теряется в его многим ожесточившемся красивом лице, словно бы под тяжестью нагнавшей зрелости — не только внутренней, присущей Блейзу, но и за ночь отразившейся внешне. С тех пор как она помнила...       — ...Что было вчера по-твоему, Даф?       — Я отправилась в Азкабан... — Она пытается собрать события вчерашнего дня после того, как узнала о роли Патриции Нотт, проклявшей ее род, и желании во всем разобраться. Небесные глаза Дафны растерянно поднимаются на Блейза, когда она обомленно осознаёт: — И что было дальше, Блейз?.. Что? Я... я не помню... П-почему я не помню, Блейз?