Links, rechts, gradeaus — du bist im Labyrinth Links, rechts, gradeaus, links, rechts, gradeaus Keiner kann dir sagen, wer die guten und die boesen sind Налево, направо, прямо — ты в лабиринте. Налево, направо, прямо, налево, направо, прямо. Никто тебе не скажет, кто плохой, а кто хороший… OOMPH! — Labyrinth
POV Эшли Все как в густом тумане… мысли, чувства — все путается, крутится в голове, вызывая странное ощущение, будто я упился вусмерть, и все вокруг меня ходит ходуном. Даже присущие этому состоянию рвотные позывы внезапно проснулись… — Мистер Парди, у нас же с Вами был уговор. Звук незнакомого мне голоса буквально выдергивает меня в реальность, но… настоящая ли она? Моргаю раз-другой, постепенно приводя зрение в фокус. Чуть поворачиваю голову, направляя рассеянный взгляд на бейджик, прикрепленный к карману белого халата доктора, сидевшего передо мной. Тут же щурюсь и оглядываюсь: маленькое помещение с одним письменным столом да двумя креслами, единственное светлое окно с серебристыми жалюзи, белые стены с дипломами и кучей разных сертификатов на них… типичная обстановка для кабинета того же психиатра или, допустим, нейрохирурга, или даже декана какого-нибудь факультета химии или физики. — О чем Вы? — спрашиваю, вдруг обнаруживая, насколько тихо и хрипло звучит мой голос. Будто бы я не говорил очень долгое время и сейчас попросту боялся сказать вслух хоть одно слово. — О том, что мы не будем врать друг другу, — доктор, судя по бейджику, Прайс, снимает свои очки в роговой оправе и устало трет голубые глаза. — Но Вы мне снова небылицы рассказываете… — Какие еще небылицы? — спрашиваю, хмурясь. Тут осознаю, что в руках у меня небольшая кружка с какой-то светло-коричневой жидкостью, похожей на обычный чай. На запястьях моих татуированных рук болтаются больничные браслеты, а сам я облачен в белую футболку, синие свободные брюки и такие же белые слипоны. — Про какой-то лабиринт, воронов, путешествующие души и музыкальную группу со странным названием, — Прайс снова водружает очки на нос с небольшой горбинкой и смотрит на меня снисходительно. — Наверняка это следствие какой-то тяжелой психологической травмы, полученной Вами в прошлом… — Что за чушь? — вдруг вырывается у меня, и я на мгновение задумываюсь: что же могло сподвигнуть меня такое рассказать? Может, всему виной сериалы и фильмы ужасов, которые я так любил посмотреть перед сном? — Вот то же самое я хотел и у Вас спросить, мистер Парди. Мы целых три недели пытаемся узнать, что же с Вами стряслось, и почему Вы хотели наложить на себя руки. А в итоге получаем очередную страшную сказку в духе братьев Гримм. — Я не… Мысли лихорадочно роятся в голове, а в ушах громко звенит — «три недели». — Три недели… как три?! В ответ на мою реплику доктор Прайс хмурится: — Так, похоже, один из прописанных препаратов нужно будет убрать из Вашего рациона, а то уже во времени путаетесь… Тут я слышу какой-то странный звук… очень низкий и противный, похожий на ультразвук, который обычно человеческое ухо плохо улавливает. И постепенно он становится все громче и громче. Кружка выскальзывает из моих внезапно дрогнувших пальцев и, встретившись с блестящим в солнечных бликах деревянным паркетом, с оглушительным звоном разбивается вдребезги. Машинально подношу ладони к ушам, закрываю их, прижимая сильнее, чтобы не слышать этого, но… ничего не выходит. В один момент этот кошмарный звук, найдя каждый гребаный укромный уголок, заполняет мою голову, создавая нестерпимое напряжение, из-за которого кажется, что череп сейчас лопнет к дьяволу. — Вы… что Вы со мной сделали?.. — выдавливаю я, с трудом сосредотачивая взгляд на бледном лице доктора. Во взгляде холодных голубых глаз, взирающих на меня с явным высокомерием, вдруг вижу ехидную усмешку, от которой по всему телу проходят ледяные разряды. — Уверяю Вас: ничего противозаконного мы не делали. Вы поступили к нам в тяжелом состоянии, мистер Парди, и мы всего лишь пытаемся помочь Вам снова встать на ноги. А немного успокоительного Вам в любом случае не повредит. Тут звук становится все более невыносимым, и я, не в силах совладать с ним, резко и несколько неуклюже вскакиваю с кресла и чуть ли не падаю на пол от накатившей вдруг жуткой слабости. Я ухватываюсь дрожащими пальцами за край стола доктора, чудом удерживаясь на слабеющих ногах. — В чае… что-то было? Да?.. — спрашиваю заплетающимся языком, и тут вдруг явственно ощущаю, что дышать становится все труднее, и как замедляется стук моего сердца, до этого стучавшего со скоростью разогнавшегося байка на безлюдном шоссе. — Не подозревайте меня, мистер Парди, в том, чего я не совершал, — Прайс сощуривает глаза, недобро глядя на меня, а затем вдруг хищно улыбается. — Это невежливо. В этот момент в дверь громко постучали. — Проводите мистера Парди в его палату, — Прайс кивает двум санитарам, заглянувшим в его кабинет — наверняка ведь дежурили тут же, под дверью, в ожидании, когда я выкину какой-нибудь фокус. — Похоже, он будет не в том состоянии, чтобы дойти самостоятельно. Дальнейшее я помню плохо. Запомнились только ощущения: словно меня подхватили под руки и поволокли в темный коридор, насквозь пропахший медицинскими препаратами, спиртом и… чем-то потусторонним. ***It's like I can't stop what I'm hearing within It's like the face inside is right beneath my skin Я не могу заглушить этот голос внутри, Ведь под моей кожей живет другой человек. Linkin Park — Papercut
Странный образ мелькает перед глазами: вижу, как выхожу на улицу из уже знакомого мне мотеля и иду за здание, мешая грубыми ковбойскими сапогами свежий снег под ногами с грязью. Снежинки кружатся над головой, утренний морозный воздух заставляет меня ежиться и застегнуть кожаную куртку под самое горло. Но не снег и мороз меня беспокоят, а то, что я вижу перед собой спустя несколько шагов — деревянную статую с уже облупившейся желто-красной краской и потемневшую от времени, ушедшую глубоко под землю — только верхушку и видно из укрытой снежным одеялом земли. Тотем. Сажусь на корточки рядом и пальцами быстро счищаю снег с, видимо, головы какого-то зверя, и невольно ухмыляюсь: уши как у зайца, а вот вместо носа почему-то клюв. — Птица? — задумчиво шепчу себе под нос, продолжая убирать снег, пока не убеждаюсь, что под пушистым белым ковром у этого зверя обнаруживаются распростертые крылья, и эта находка лишь подтверждает мою догадку. — Ага, точно птица, значит… Невольно касаюсь места на груди, прямо под ключицами, где под слоем одежды у меня находится подвеска — фигурка черного ворона с раскрытыми крыльями и в оформлении разноцветных перьев и деревянных бусинок. Индейский амулет, который я… не помню, когда приобрел и как. И приобрел ли?.. Казалось, он был со мной всегда, сколько я себя помню… Переключив внимание, далее замечаю, что птица сидит на голове еще одной зверушки. Из-за специфической окраски и формы головы сложно сразу определить, какого вида это животное. Однако в силу моего увлечения индейской культурой и мифологией, в частности, и видя оскал из явно острых зубов и, похоже, собачьи, уши, я вдруг явственно понимаю: это волк. Кончиками пальцев я провожу по его черному носу, кожей ощущая холод дерева, и вдруг в голове возникает картинка, причем такая яркая, что мне кажется, будто все происходит наяву: огромный белый волк с блестящими голубыми глазами. И эти глаза я уже где-то видел… На мгновение я задумываюсь и не сразу подмечаю, что свет вокруг начинает гаснуть. Волнение настигает меня с гулкими ударами моего сердца, и я быстро вскакиваю с… кровати. Да, это точно моя кровать и палата, куда меня привели санитары. И все та же сине-белая одежда, которую я уже тихо ненавижу. Снова сажусь на край койки, крепко зажмуриваю глаза, и снова их открываю, стараясь успокоиться. «У тебя снова кошмары, Эшли. Ничего нового, правильно? Просто обычные дурные сны…» Краем уха вдруг слышу посторонний шум — шорох у большого окна, сквозь жалюзи которого пробивается лунный свет, и смотрю туда. И сразу же снова вскакиваю с кровати, отпрыгнув от нее подальше, расширенными от испуга глазами уставившись на оконный проем. — Как?! У окна силуэт высокого парня, которого я моментально узнаю по татуировкам — все же слишком часто он приходил ко мне во снах. Парень поворачивается ко мне, и я беззвучно охаю: его голова наклонена к правому плечу под неестественным углом, шею будто бы хорошенько смяли подобно листу бумаги и затем опять выпрямили, оставив выглядывать серую кость позвонка из порванной кожи, будто бы это чертик из табакерки, а на красивом лице парня видны высохшие, темные кровавые дорожки, тянущиеся от самого края лба и до подбородка. Весь этот образ навевает странную и неожиданную мысль о необычной красоте, обрамленной вуалью смерти… Внезапно я понимаю, почему оказался здесь, и от этого осознания все внутри неприятно холодеет. — Похоже, я знаю, что со мной, — шепчу я, не в состоянии отвести взгляд от, словно светящихся синим неестественным огнем, глаз на бледном лице. — Я убил тебя, Энди. — Нет, — его низкий голос эхом разносится по палате, заставляя меня вздрогнуть, — это была случайность. Но не стану отрицать: я был бы с тобой, но падение с лестницы решило мою судьбу за меня. И вот он результат, — он показывает на свою изуродованную шею. — Нелепая смерть. Я всегда был в некоторой степени неуклюжим, но упасть с лестницы и сломать себе шею… это уже тянет на премию Дарвина, не находишь? Не нахожу, что ответить. Мысли мечутся в каких-то хаотичных направлениях, мешая мне сосредоточиться хоть на чем-то. Сердце снова заходится в бешеной гонке, своими ударами причиняя мне болезненные ощущения. Внезапный звук голоса Энди раздается в голове спасительным кругом, и я хватаюсь за него, отчаянно пытаясь остаться на плаву. — Эшли, в этом нет твоей вины. Не терзай себя понапрасну, слышишь? Но я его не слушаю. Хватаюсь обеими руками за голову, зарываясь пальцами в свои спутанные черные волосы, и закрываю глаза, яростно повторяя про себя: «Тебя нет, нет, ты — иллюзия… это все нереально…» — Эшли, послушай, что я скажу тебе, — его голос звучит совсем рядом, и меня вдруг охватывает ледяная паника, от чего я резко открываю глаза и тут же встречаюсь с пронизывающим до костей ярким огнем взгляда Энди. — Не ходи больше в Лабиринт. То, что должно произойти, произойдет и уже очень скоро, и помощь твоего проводника тебе более не потребуется. Все, что тебе нужно сделать — взять свою верную спутницу — гитару — и исполнить в «Звездной реке» одну песню, а после — уехать. — Что ты несешь? — тихо спрашиваю я и встряхиваю головой, словно от этого моего действия он, действительно, исчезнет. — Какая еще «Звездная река»? Почему… — Уверяю тебя: скоро ты все поймешь. А теперь… просыпайся, Эшли, — его голос обволакивает меня подобно теплому пледу, моментально успокаивая и прогоняя тревожность восвояси. Но затем… — ПРОСНИСЬ! И этот звук бьет резкой, звонкой пощечиной по ушам, отдаваясь гулким эхом в голове. И даже час спустя после пробуждения и принятия прохладного душа я все еще не могу забыть о словах Энди. — Может, все так и должно быть? — задумчиво говорю я, вытирая полотенцем пряди мокрых волос, прилипших к голым плечам, а затем смотрю на свою гитару, мирно лежащую на кресле у кровати. — Давно я уже ничего не исполнял… но, похоже, сейчас самое время. ***There I am up on the stage Here I go playing the star again Вот я снова на сцене. И вот я снова играю в суперзвезду. Ashley Purdy — Turn The Page
— Будешь выступать? Отрываюсь от созерцания изображения россыпи блестящих звезд на черной кружке с моим латте, и, подняв голову, встречаясь взглядом с Карен — официанткой в баре «Звездная река». Улыбаюсь ей одной из своих обворожительных улыбок, прекрасно при этом понимая, что мне ничего не светит — Карен уже лет десять как добровольно связана узами брака и, похоже, была абсолютно этим довольна. Однако флиртовать ни ей, ни мне это не мешало. Девушка тоже улыбается мне, но едва ли заметно — лишь самыми уголками губ. — Ты же знаешь, Карен — для меня здесь одно удовольствие играть и петь, так что, ответ на твой вопрос вполне очевидный — да, буду. — Тогда место в первом ряду мое, — хихикает она, садясь за столик напротив меня и ставя стеклянный кувшинчик с черным кофе на сам стол. — Только смену закончу, и тогда все — в отрыв! — Ты решительно настроена, — отмечаю я, лениво помешивая ложкой кофе и наблюдая за коричнево-молочными разводами на пенке, складывавшимися в причудливый узор. — Но дай мне сначала кофе допить. — Ну, это самое главное, — Карен хитро прищуривается и подается чуть вперед, внимательно глядя мне в глаза, и чуть ли не ложась на поверхность столика. — А что петь будешь, если не секрет? — Вот это как раз секрет, — весело хмыкаю в ответ. — Потом узнаешь. Через, — смотрю на часы, висящие над барной стойкой, — пять минут. Потерпишь? Девушка, с грацией лани выбравшись со своего места, подхватывает кувшинчик со столика и, подмигнув мне вместо ответа, направляется к барной стойке. — Что ж, молчание — знак согласия, — говорю я себе под нос и в два больших глотка допиваю остатки латте. Оставив на столе пятнадцать баксов с чаевыми сверху, как полагается, я направляюсь по уже привычному для меня маршруту к своему номеру в мотеле — взять гитару. К слову, автограф Никки Сикса достался мне, можно сказать, случайно: в день концерта я приобрел себе черную акустическую гитару «Fender», о которой давно мечтал, а уже после незабываемого и просто крышесносного выступления группы попал на «Meet and Greet» благодаря одному очень хорошему знакомому. Забавно — он даже денег с меня не взял, просто провел в нужное место без лишних слов. И, когда подошла моя очередь, Никки взглянул на меня, улыбнулся этой своей фирменной улыбкой и спросил, куда автограф поставить. Ну, и я, недолго думая, расчехлил новенькую гитару и отдал ему. Помню, как Никки одобрительно кивнул, взяв инструмент в руки, а я, не смея вставить и слово, просто молча смотрел и с замиранием сердца наблюдал, как он своей витиеватой подписью украсил блестящий черный корпус. После я долго его благодарил, даже руку умудрился пожать, а он, в свою очередь, похвалил мой наряд, чему я несказанно обрадовался. Я же тот еще фанат: значки с «Motley Crue», не считая остальных групп, украшали, считай, всю мою косуху, на запястье была повязана бандана на манер напульсника и тоже с их эмблемой; я даже, не считая похожих драных джинсов, ковбойские сапоги носил той же марки, что и Никки. Вспомнив об этом моменте, я невольно улыбаюсь и, взяв свою гитару с кровати, спешу вернуться в бар, где Кит — еще один официант — помогает мне, как и обычно, подключить гитару к усилителям. — Приветствую всех, — говорю я, сев на заранее заготовленный стул, и оглядев присутствующих в этом небольшом баре, что стал мне временным пристанищем ровно на долгие три недели (точно же три?), людей, и которые смотрят прямо на меня, оторвавшись от распития кофе и алкоголя — виски, в основном. Здесь, на удивление, подают прекрасные коктейли именно с этим видом алкоголя. — Я Эшли Парди, вы меня наверняка помните по частым вечерним концертам. Сегодня… у меня последний вечер здесь и, пусть сейчас и не совсем вечер, но я хотел бы сыграть напоследок что-то… хорошее, наверное. Или олдскульное, вот, верное определение. Думаю, наверняка многие из вас узнают эту песню, — я перебираю струны, настраиваясь на нужный ритм, и с глубоким вдохом говорю: — Ну, поехали! В то же мгновение бар наполняется довольно громким мелодичным звучанием нот моей акустики, и моего собственного голоса:— Woke up to the sound of pouring rain The wind would whisper and I'd think of you And all the tears you cried, that called my name And when you needed me I came through Проснувшись от звука проливного дождя, И шепота ветра, я бы подумал о тебе, И обо всех тех слезах, что ты пролила, зовя мое имя. И если я был нужен тебе, я бы пришел.*
Слышу тихие голоса, звучащие почти в унисон с моим, и невольно улыбаюсь сквозь слова — всегда приятно, когда тебе подпевают, но еще лучше, когда поют вместе с тобой. И сейчас именно тот момент — они поют вместе со мной, помогая моему голосу зазвучать с новой силой:— Remember yesterday — walking hand in hand Love letters in the sands — I remember you Through the sleepless nights, through every endless day I'd wanna hear you say — I remember you Помнишь, как вчера мы шли рука в руке, Письма о любви на песке — я помню о тебе. Сквозь бессонные ночи и каждый бесконечный день Я хотел бы услышать от тебя: «Я помню о тебе».
Неожиданный звук колокольчика, возвестившего о том, что кто-то вошел в бар, побуждает меня посмотреть в ту сторону. И я замираю на последних строчках: «I remember, I remember you! (Я помню, помню о тебе)», во все глаза смотря на вошедшего. И он, явно заметив меня — что точно было бы трудно не сделать — смотрит в ответ округлившимися от шока глазами. Забыв о работающем микрофоне и о том, что все непременно услышат, я машинально выдыхаю: — Энди. И, что самое странное, от того, что я произнес его имя, по телу начало разливаться самое настоящее тепло, будто бы от весело трещащего камина в ночь накануне Рождества. Вы точно знаете это ощущение — томительное ожидание Санты-Клауса и долгожданных подарков, запахи шоколадных конфет, корицы и яблок витают по всему дому, а ароматное печенье с имбирем, приготовленное родными, напоминают о том, что чудеса в мире возможны. Нужно только… поверить в них. И с той самой минуты, как его имя сорвалось с моих губ, и на них появилась улыбка, сомнений у меня не осталось: я верю. Иначе как такое возможно объяснить? Только тем, что это Рождественское чудо.