К рваным ранам души ты кота приложи

Антон умеет любить. До дрожи, до сорванного голоса, до прокусанных в кровь губ, когда он видит его и всё, перекрывает, замыкает. В голову бьёт ток и куда сильнее, чем в сраных шокерах. Арсений — совершенство. Арсений — божество. Арс — религия, а Антон её, блять, принял, давно. В себя, глубоко, навсегда. Нельзя вылечиться, нельзя спастись, потому что родинки Попова въелись в кору головного мозга. Антон любит чертить по ним пальцами, соединять усердно, придумывая названия новым созвездиям, пока Арс смеётся, кусает кулак, потому что щекотно и охуенно. У Арсения божественный запах, от которого Антона ведёт похуже алкоголя и сигарет, которые он бросил ради него. Всё ради Арса. Только бы близко, только рядом. Арсений просит — Антон исполняет. И никак иначе. Всё между ними происходит случайно, спонтанно, от чего дыхание перехватывает и больно где-то в груди при вздохе. Слишком резко и жёстко, но охеренно хорошо. Будь Антон художником — точно бы изобразил Арса на холсте, но не показал бы никому, сохранил для себя. Он бы спрятал его от всех, но довольствуется и тем, как Арсений улыбается ему на «Импровизации», как мимолётно касается его рук или плеч, кусает губы, зная, что Шаст прилагает все усилия, чтобы не взять его прямо тут и не устроить свою порнушную импровизацию. И мир Антона рушится, когда он видит как его, нахер, Арсения, обнимает какая-то девушка: что-то нежно шепчет на ушко, смеётся наигранно, а Арс только довольно улыбается и целует её в щёку. На немой вопрос он лишь жмёт плечами и ласково улыбается Антону, погладив по волосам. — Тош, ну ты же понимаешь, что у нас это не навсегда? С ней семья, другая жизнь, — Арсений заходит в помещение, так и не замечая, как в зелёных глазах только что образовалась засасывающая пустота. Антон болен, он узнаёт об этом, когда его начинает ломать без Арсения. Третий день всего, а его выворачивает наизнанку. Хочется ближе к коже, поцеловать каждую родинку, заставить голос срываться, заставлять Арсения кричать под ним, царапать короткими ногтями спину. Хочется коснуться мягких волос, втянуть в себя запах и снова брать его, заставляя сходить с ума от желания. И Шастун ненавидит себя, потому что прощает, почти забывает, улыбается снова, играет на шоу отлично, да так, что зал разрывается смехом, но внутри — пусто, больно, ведь каждый день Арс уходит к ней. — Я тебя люблю, — шепчет парень, покрывая поцелуями шею, грудь, руками сжимая возбуждение Попова и наслаждаясь его стоном. — Я тебя, блять, так люблю. Мне хуево от этого. Арсений не отвечает, он лишь глядит в зелёные глаза и безмолвно просит прощения, и Антон улыбается, кивает, сука, так понимающе. Это не любовь — зависимость. Это становится понятно, когда Арсений объявляет о помолвке всем друзьям, принимает поздравления, а потом стонет под Антоном в соседней комнате. Шастун втрахивает его в стену, но в глаза больше не смотрит — Арсений и так глубоко пустил корни в сердце Антона, без боли не выдрать. — Станешь свидетелем? — интересуется потом Попов, застёгивая пуговицы, а Антон усмехается, сжимая зубами фильтр сигареты и почти прокусывая его. Он снова курит и ему уже поебать, что думает Арсений. Антон уходит без ответа, но Арсений знает, что он вернётся. Потому что не так любит, сколько зависим. Антон всегда возвращается. Арсений не видит, как Антон загибается от боли, когда слышит по телевизору о важной новости — «Алёна беременна и Арсений скоро станет отцом». Он смеётся до истерики, разбивает кулаки в кровь и сжимает голову ладонями, потому что Арса не вывести из-под кожи так просто, он уже везде, без него нельзя. Просто никак. Он так зависим, что спасения нет и ждать неоткуда, потому что Арсению всё равно. Когда Антон просит приехать в номер отеля - Арсений тут же срывается, с порога целует, но осознает, что всё как-то иначе, ощутимее, что ли. А ещё остро, на грани с болью. Но Попов слишком дурак, чтобы заметить боль в глазах, слишком дурак, чтобы понять, что прикосновения слишком резкие, судорожные, и Антон больше не стонет его имя, лишь выдыхает сквозь зубы и в глаза больше не смотрит, совсем. Антон одевается молча, и Арсений ведёт плечом, потому что от светлого мальчика осталось лишь название. Шастун больше не смеётся так часто, не улыбается без причины, и сейчас совсем сухой, колючий, скуп на любые разговоры и прикосновения. Он своим холодом обжигает, а потом и вовсе уходит. И лишь когда дверь за ним закрывается, Арсений понимает — Антон больше не вернётся. Он улыбается, прикасается пальцами к губам, понимая, что сегодня всё было иначе, чувственнее, потому что Антон прощался. — Прости, мой мальчик, — тихо шепчет брюнет, закрывая глаза, а его телефон оживает одним сообщением, которое добивает, заставляя сломаться даже такого непоколебимого Сеню. «Что, Арс, больно?»