К рваным ранам души ты кота приложи

Антон любит смотреть на всё красивое. Он эстет, пусть по нему и не скажешь. Это ведь подходит больше Арсению, который сам по себе — воплощение красоты и идеальности, но и Антон любит смотреть на всё красивое, умеет эту красоту ценить. А так же он кинестетик, что порой ситуацию не упрощало. Когда он был ребёнком, то постоянно трогал всё красивое, а это, честно говоря, иногда было дико неловко, ведь Антон так же считал чем-то красивым и некоторых людей, а трогать незнакомцев — ну такое себе. С возрастом он осознал: что можно, что нельзя, а что хочется, но тоже нельзя. Разочарование, не иначе. И всё же, Антон научился просто смотреть, лишний раз не касаться, и это даже было не так сложно, пока не началась Импровизация. Арсений — сама красота, он, скорее, даже её создатель, не иначе. По крайней мере, Антон видел в нём почти божество, ведь Арсений был по эстетичному прекрасен: такие тёмные, смоляные волосы, которые так красиво и гармонично блестят на солнце, крепкое телосложение, узкие бёдра и стройные длинные ноги. Родинки, разбросанные по молочной коже, нос «кнопка», который был до безумия милым. Но больше всего убивали невероятные голубые глаза, которые, кажется, вобрали в себя все переливы голубого и синего. И Антон смотрел, изучал, а порой так залипал, что после становилось стыдно. Хуже становилось, когда Арсений его касался: случайно или намеренно — неважно, Антон впадал в ступор, затаивал дыхание и хотел изучить тело Арсения досконально. Пройтись по всем родинкам пальцами, очертить такое идеальное тело. Но кроме внешности в Арсении была душа, а ещё мыслил он совершенно по-иному, нестандартно, чем сводил с ума. Антон сам не понял, как начал буквально жить встречами, дышать им, желал увидеть, а потом кусал щёку до крови, лишь бы не наброситься с объятиями. И уже не столько было важно изучить красивое тело, сколько просто почувствовать его тепло. Но Антон сумел привыкнуть и к этому, почти сумел, пока не стал внимателен к тому, как ведёт себя рядом с Поповым Серёжа — его близкий и лучший друг. Ему позволено было больше, а иногда в сценках он позволял себе залазить на Арсения, обнимать, касаться руки, и эстетично-прекрасный Арсений реагировал лишь улыбками и тёплым смехом. И Шастун знал, как называется это чувство, которое жрало его изнутри, но смелости сказать самому себе об этом не хватало, ведь было глупо ревновать Арса к его же лучшему другу. Но Серёжа, по меркам Антона, позволял себе то, чего не мог позволить сам Шастун или кто-либо другой, а от этого становилось на душе максимально отвратительно. У Арса с Серёжей было прошлое, много общего, а так же они вместе жили, из-за чего у Антона развивался нервный тик, и дико хотелось коснуться лица Серёжи. Кулаком. Совсем не эстетично. — Успокойся, а? — раздражённо ворчит Дима, когда Шастун нервно дёргает ногой, наблюдая, как Серёжа и Арсений снимают сторис. Снова вместе. Дима видит друзей, таких же, как и он с Антоном, а Шастун видит, как Серёжа, сука хвостатая, стоит слишком близко к Арсению. — Всё окей, — саркастично отзывается Антон, хлопая руками по коленям, и правда дёргается, когда Матвиенко треплет по волосам Попова, а тот морщится, но руку не отпихивает. Ну да, конечно, волосы Арса — святое, он не разрешал их трогать, кому попало, но Серёжа же, мать его, особенный. — Даа, братан, знатно тебя кроет, — Дима сочувствующе покачал головой, вздыхая. Он был обречён с самого начала их дружбы стать старшим братом для Шастуна, быть для него голосом разума, ведь собственного у Антона не было. И не будь тут Димы сейчас — Матвиенко бы давно получил в нос, причём даже ответить бы не смог — тупо не допрыгнул бы. — Либо я иду курить, либо я ему сломаю руку, — ворчит Антон, резко поднимаясь на ноги. И сейчас он не выглядел смешно, сжимая кулаки, ведь как не крути, но в Шастуне два метра, и соответствующую росту силу никто не отменял. — Ты его, блять, трахни ещё! Антон всё же кричит это друзьям, хватает сигареты и выходит на балкон, пока Дима закрывает лицо руками. Ебанный стыд, а Антон — придурок долбанный. И, по сути, он ревновать не имел никакого права, но кажется, его чувства к Попову крыли мощнее любой наркоты. Ведь сам Арсений для Антона — и есть та наркота, от которой он зависим, и даже не вкуривает. Точнее вкуривает, но не информацию, а только табак. И ведь Антон, правда, не понял, почему ему вдруг стало плевать на красоту других, почему вдруг не было интересно касаться других тел, он желал конкретного человека и уже на протяжении семи лет. Тут реально можно крышей поехать. Антона всё так же крыло от закатов, красивых вещиц, но больше не от красивых людей. Кажется, свет клином сошёлся на Попове. Капкан захлопнулся, и, причём, на самом Антоне. Сам Арсений хмурится, когда слышит реплику друга, и видит, как высокий парень с агрессией захлопывает дверь балкона, почти выламывая ручку. — Его кто укусил? — удивляется Матвиенко, садясь рядом с Димой, но тот тоже выглядит не особо дружелюбно, сверкая глазами из-под очков. — Вы, оба, — фыркает Позов, потирая переносицу. — Господи, Арс, ты вроде умный, но такой тупой в мелочах. Он тебя ревнует хренову тучу лет, буквально как тёлка течёт по тебе, уже все уши мне прожжужал. Я про тебя знаю больше, чем про свою жену. А ты, Серый, заебал Арса трогать, вот в этом прикол Шастуна. Ты сам замечал, сколько за последний час его облапал? Нет? И я не особо, даже Арсу поди срать, а вот Антон, придурок сраный, посчитал и психанул. В его голове вы уже трахнулись на его глазах. Дима выдаёт всё, как на духу, и только когда оба друга зависают, разинув рты, понимает, что погорячился. Спалил лучшего друга, так ещё и выложил всё в таком свете, что мог поломать их мозг к чертям. — Так, а теперь по полочкам, — медленно выдыхает Матвиенко, часто моргая. — То есть, Шастун думает, что я чпокаюсь с Арсом? Серьёзно?! — А ты его ещё больше и чаще трогай, — хмыкает Дима, но его больше заботит Арсений, который смотрит в пол. — Но сейчас без шуток: Арс, поговори с ним, а? Он уже крышей поехал, он ведь реально скоро грохнет Серёгу из-за тебя, из-за себя и своих чувств. Он тебя любит, причём по ненормальному сильно. Ты объясни ему всё, скажи, как есть, может тогда он успокоится. Попов медленно кивает и поднимается на ноги, направляясь к балкону, а Дима, как реально самый умный, хватает Матвиенко за шкирку и волочит из дома. Этим двоим нужна вся квартира, чтобы всё обсудить, ведь кто знает, что там будет. Лично в голове Димы: Шастун бегает по квартире от злого Попова, который с криком несётся вслед, да ещё и с тапком в руке. А что, они оба с придурью, и такой сюжет вполне возможен. Арсений же выходит на прохладный балкон, и Шастун, стоящий к нему спиной, тут же оборачивается, задерживая руку с сигаретой у губ. Арсений делает шаг вперёд, забирает из окольцованных пальцев сигарету, делает затяжку, а потом выкидывает сигарету вниз, замечая, как Антон чуть хмурится. — Ты придурок. — Лестно, — закатывает глаза Антон, отворачиваясь и доставая пачку, пока наглые руки Попова снова не оказываются проворнее, отбирая всю пачку целиком. — Какого хрена? — Моего? Не знаю, ты мне скажи, — Арсений выгибает бровь, и его ледяные глаза пронзают Шастуна насквозь, заставляя поежиться. — Мне Дима всё рассказал. Антон зависает, у него в голове что-то искрит и перемыкает, и он даже пятится назад, не думая о том, что они на достаточно большой высоте, точно больше, чем два метра. Арсений же рад тому, что за спиной придурка-Антона есть перила, но всё же хватает парня за руку и тащит в дом, потому что знает, что там уже пусто. Слышал, как дверь закрылась, да и разумом понимал, что друзья оставят их наедине. — Ладно, согласен, можешь втащить, — выдыхает Антон, буквально падая на диван и утыкаясь локтями в свои колени, закрывая руками лицо. Арсений лишь прыскает, закатывает глаза и садится рядом, осторожно кладя руку на плечо худого парня. — То есть, бить не будешь? Шастун удивлённо поднимает голову, понимая, что Арсений правда не кричит, не машет руками, он спокойно сел рядом, да ещё и трогает его без брезгливости. — Буду, если ты обидишь Серёженку-пироженку, — откровенно ржёт Арсений, пока взгляд Антона темнеет. И только сейчас Попов понимает, что это выглядит пиздец завораживающе. Его никто никогда так сильно не ревновал, особенно к Матвиенко. — Серьёзно, Шаст, он мой друг, если ты ему втащишь — ты его убьёшь, а я тебя из тюрьмы ждать не буду. Я ж не молодею. — Ага, как бы ни так, — фыркает Антон, а потом понимает, что именно сказал Попов, и даже вздрагивает. — Стоп. — Дошло. Они молчат, усваивая неожиданную информацию за весь вечер, и пока оба не могут понять, как докатились до такого. — Ревновать меня было тупо. Не говорить об этом — ещё тупее. — Ты с ним почти сосался на моих глазах. Ну да, это норм. — Шаст, ты ебобо? Такого не было! — Арсений возмущённо смотрит на парня, поджимая губы. — Он мне реально друг, очень близкий. Он знает меня так, как не знаешь пока даже ты. Поэтому, если узнаешь и не сбежишь, тогда и поговорим. Но мне даже думать противно обо мне и Серёге вместе, как о паре. Фу же. — А обо мне? — Шастун прищуривается, набираясь смелости, и Арсений качает головой, вздыхая. — Поцелуй и узнаешь, — Арсений улыбается, когда видит детский восторг в зелёных глазах, а потом и сам постанывает в поцелуй, потому что Антон чувствуется слишком хорошо. Так, как хотелось всегда. И такой исход был лучшим для всех: Серёжа ходил здоровый, у Арсения был чертовски милый и ревнивый парень, который всячески доказывал на него свои права, а ночами оставлял яркие метки собственничества, которые гримёры скрывали со страдальческим вздохом. Ну, а у Шастуна был пиздецки красивый мужик, на которого смотреть хотелось бесконечно, и порой Шастун завидовал сам себе, пока не забивал на это и не целовал Арсения. Ему можно, ведь Попов теперь его, и можно не только смотреть, но и касаться-касаться-касаться. Антон эстет. Антон кинестетик. И Антон бесконечно сильно любит одного парня с глазами в цвет неба.