* * *
— Он действительно любит тебя, — заметил Генри, присаживаясь на край кровати и бережно касаясь повязки на левой руке Мориса. — Да, и он верный друг. — Морис старался не смотреть на сияющее от счастья лицо Генри, но не мог не возвращаться к нему взглядом снова и снова, не сжимать его руку, не ласкать щеки, губ, то и дело захватывавших его пальцы в горячий плен. Жаль было разрушать эти мгновения возвращением к суровой реальности, но время текло, и Морис должен был заговорить. Он рассказал, как происходила дуэль, как удалось ему опередить Колхауна не только на один шаг, но и на одну пулю, оказавшуюся решающей. Оставалось последнее — причина дуэли. — Драгун передал, что Кассий сказал нечто оскорбительное об ирландцах. Это так? — спросил Генри, желая до конца понять, что произошло. Жесткая складка залегла между бровями Мориса, на мгновение он опустил взгляд. — Так, но дело не только в этом. — Морис меньше всего хотел вытаскивать правду наружу и с удовольствием утаил бы ее, если бы речь шла только о нем одном. Увы, слова Колхауна, произнесенные так тихо, что их слышал один лишь Морис, касались не только мустангера. Он взглянул в глаза Генри с горечью, которой не испытывал очень давно. — «Не смей даже смотреть на него», — вот что сказал мне на ухо Колхаун, прежде чем громко заявить об Ирландии и ирландцах. Это значит… — …Что он догадывается, — закончил за него Генри. — Но как, каким образом? Мы ведь были осторожны! Он ни миг не выпускал руку Мориса, будто боясь, что ее отнимут. — Какие у тебя отношения с кузеном? — спросил Морис. — Обычные, — не задумываясь, ответил Генри. — Мы вовсе не близки, он влюблен в мою сестру… или же просто хочет на ней жениться, ведь Луиза — прекрасная партия. Он… Генри сбился. Обрывки воспоминаний, на которые он прежде не обращал внимания, завертелись перед ним, как стеклышки в калейдоскопе. Вот кузен, выйдя в отставку, возвращается домой и проводит по щеке Генри большим пальцем, замечая, что тот совсем взрослый; вот он предлагает познакомить его с ночной жизнью нового Орлеана, намекая на запретные удовольствия; вот помогает ему добраться до спальни после падения с лошади, бережно поддерживает и требует вызвать всех врачей, какие есть в округе; а вот ветерок доносит запах сигары кузена, когда Генри стоит на асотее, вспоминая о Морисе. Генри и не задумывался над тем, по какой причине Кассий почти всегда оказывался рядом, где бы Генри ни был. — Ты думаешь… — Он поднял глаза на Мориса. — Но это же!.. — Он схватился за голову, не находя слов. — Это ужасно! Отвратительно! — Это худшее из того, что могло случиться, — с болью сказал Морис, не раз обдумавший положение дел. — О нас узнал человек, не слишком дружащий с честью и совестью — и к тому же испытывающий к тебе некие чувства. Уверен, он считает тебя своей собственностью — и будет отстаивать эти несуществующие права всеми способами, включая самые бесчестные. — Ты преувеличиваешь, — возразил уже пришедший в себя Генри. — Он не может ничего знать — только догадываться. И если мы не дадим пищу для новых догадок или, наоборот, уведем его подозрения в другую сторону, дело может ограничиться лишь этой дуэлью. — Его будет трудно разубедить. Твой кузен — как охотничья собака: вцепился — не оторвешь. А под «другой стороной» ты подразумеваешь видимость нового увлечения? Если бы я сделал вид, что интересуюсь твоей сестрой, к примеру, а ты — хотя бы доньей Исидорой Коварубио… Я мог бы вас познакомить, она чудесная девушка. — Да, — сказал Генри, склоняя голову, словно заранее признавая поражение этого плана. Оба они слишком сторонились лжи и подлости, чтобы вовлечь в подобие любовной паутины ни в чем неповинных людей, сыграть на их чувствах. Ни Луиза, ни донья Исидора не заслуживали такого отношения. Не говоря ни слова, и Морис, и Генри в своих сердцах единодушно отвергли этот путь. — Я создаю тебе слишком много сложностей, — со вздохом сказал Морис. — Генри, ты и сам видишь, что эта связь невозможна. Она погубит тебя. Забудь обо мне. Юношеская любовь часто бывает ошибочной. Кажется, что ее невозможно забыть, но это не так. Через некоторое время ты и сам поймешь, что все твои терзания, желания и порывы были направлены не на того человека. Поверь мне, так и будет. — Так ты знаешь это по собственному опыту? — Генри усмехнулся, неприятно напомнив Морису Колхауна. — Ты уже отступил однажды и продолжаешь бежать? Да ты просто трус, мустангер! — Нет! — воскликнул Морис, чуть приподнимаясь. — В моей жизни был печальный опыт, но тогда это не было любовью. «Не так, как сейчас…» — подумал он, но не произнес этого вслух. Однако Генри понял. — Я не боюсь, — сказал он. — Я люблю тебя, и если наступит безвыходный момент, признаю это перед всеми. — Генри! — Морис схватил его за руку. — Поклянись никогда не делать этого! Ты не представляешь последствий! Не вздумай, Генри! Генри улыбнулся. — Не беспокойся, у меня есть голова на плечах. Я сказал о самом крайнем случае, но уверен, у нас получится устроить все так, чтобы… чтобы не жалеть об упущенном всю оставшуюся жизнь. Он наклонился за поцелуем, и все благие намерения Мориса рассыпались в прах. — У Фелима скоро кончится виски, — сказал Морис, перебирая блестящие кудри прижавшегося к нему Генри. — А у меня терпение. — Генри поднялся, приглаживая волосы и расправляя рубашку. — Лучше не залеживайся, мустангер. — Да мне и не по карману тут залеживаться, — усмехнулся Морис. — Кстати, об этом. — Генри вынул мешочек и отсчитал доллары. — Это для Обердофера. Твоя доля за дуэль. — Что? — глаза Мориса потемнели. — Генри, забери. Генри покачал головой. — И не подумаю. Ты сделал подарок мне, я делаю подарок тебе. И не смей отказываться, иначе… иначе я продам Чапараля. Желающих полно. — Ты не сделаешь этого, — уверенно возразил Морис. Генри развел руками. — Ты прав. Я не продам его ни за какие деньги. Он слишком похож на тебя. И все-таки возьми. — Он указал на стопку монет. — Ты мне не старший брат, чтобы баловать. Мы на равных, Морис, запомни это. Морису ничего не оставалось, кроме как согласиться. — Генри, — прошептал он, когда звук удалявшихся по коридору шагов стих. — Мой Генри…Глава VIII. Разговор в гостинице
6 декабря 2020 г. в 15:50
Обердофер не слишком удивился, услышав предложение молодого Пойндекстера о половинной оплате ущерба, и даже попытался увеличить изначально заявленную сумму — впрочем, без успеха. Он считал, что семейство решило взять на себя часть обязательств, чтобы поддержать репутацию среди жителей и солдат, и даже не догадывался об утренних разговорах между родными и истинной причине такой щедрости.
— Также я хотел бы навестить мистера Джеральда, — как можно более равнодушным тоном произнес Генри. — В каком он номере? И в состоянии ли разговаривать?
— Все верно, — заметил Обердофер, чрезвычайно довольный тем, как начался день. — Вам нужно поговорить, узнать обо всем, так сказать, из первых рук. Даю слово, что ни в чем не солгал вам, мистер Пойндекстер, ни в едином долларе. Позвольте, я провожу вас. Сюда, будьте добры. У него там, кажется, слуга…
Не переставая говорить, он довел Генри до номера и, постучавшись, с полупоклоном распахнул дверь. С сильно забившимся сердцем тот переступил порог.
Морис лежал в кровати, и лицо его было таким же серым, как дешевое постельное белье, выданное Обердофером из расчета платежеспособности вынужденно принятого постояльца. Темные волосы потускнели без солнечного света. Генри едва не бросился к нему, но его остановил предостерегающий взгляд Мориса. Тут только Генри заметил, что в номере присутствует еще один — рыжеволосый толстяк, в иное время наверняка добродушный и общительный, а сейчас смотревший на него угрюмым взглядом исподлобья.
— Добрый день, мистер Джеральд! — не свойственным ему чрезмерно развязным и фамильярным тоном произнес Генри. — Я заехал по просьбе моего отца и сестры узнать, как обстоят у вас дела. А вы, должно быть… — Он обернулся к толстяку, но тот молчал, делая вид, что не понимает, о чем речь.
— Это Фелим, — слабым, но четким голосом произнес Морис. — Мой молочный брат, друг и слуга.
— Очень приятно познакомиться, — воскликнул Генри, протягивая Фелиму руку. Теперь тот уже не мог игнорировать гостя и был вынужден ответить на рукопожатие.
— Фелим, будь добр, принеси мистеру Пойндекстеру чего-нибудь освежающего, — попросил Морис.
— Но… — попытался возразить Фелим, однако под взглядом мустангера словно уменьшился в размерах и покинул комнату.
Едва он вышел, Генри очутился на коленях возле постели, покрывая поцелуями здоровую руку и лицо раненого. Морис потянулся было навстречу, но Генри остановил его, легко надавив на плечо и заглянув в глаза.
— Ты мог погибнуть вчера, — горько сказал он. — Это были самые страшные минуты в моей жизни — от той, когда я узнал, с кем стрелялся Кассий, и до той, пока не сказали, что ты вне опасности.
Все мысли о предосторожности, о тонких стенах, о Фелиме, который должен был вот-вот вернуться, вылетели у Мориса из головы. Сдерживаемое отчаянье в голосе Генри и любовь, которой полнился его взгляд, были силой, перед которой не устоял бы никто. Их долгий и страстный поцелуй прервал Фелим, кашлянувший перед тем, как открыть дверь.
Он поставил поднос с виски и стаканом на небольшой столик и отошел к окну. Круглое, красное его лицо помрачнело еще больше — он не мог не заметить тяжелого дыхания и блестящих глаз Мориса и покрасневших губ Генри.
— Фелим! — окликнул его молочный брат.
Фелим недовольно обернулся.
— Ты ничего не можешь с этим поделать, — просто сказал Морис. — Смирись. Прими это… если ты меня еще любишь.
Губы добросердечного Фелима задрожали при этих словах.
— Конечно, люблю, мистер Морис, — быстро заговорил он, — как же мне вас не любить, вы мой брат, ближе вас и нет никого! Да ведь только это значит, что не вернемся мы в Баллибаллах, и здесь у вас жизни не будет. Мистер Генри, хоть вы объясните ему, что нельзя так, невозможно!
— Прости, Фелим, — сказал растроганный его искренними переживаниями Генри. — Я бы с радостью отдал жизнь за твоего хозяина, но не могу сделать того, о чем ты просишь.
— Утешься этим виски, Фелим, — с улыбкой предложил Морис. — Можешь разделить его с кем-нибудь внизу, в баре. А нам с мистером Пойндекстером нужно поговорить.
— Да уж, конечно, — проворчал Фелим, колеблясь между недовольством высказанной просьбой и соблазном блестящих бутылочных изгибов. — Ладно, я спущусь вниз, только имейте в виду — вы сами мне говорили, что стены здесь, будто твоя бумага. Будьте осторожнее, мистер Морис… да и вы, мистер Генри, если еще в своем уме, не наделайте глупостей. Ох, грехи наши тяжкие!
С этими словами он покинул номер, оставив Мориса и Генри наедине.