Другая история

— Зачем же вам понадобилось уехать так далеко, мистер Пойндекстер? — спросил судья. Генри смущенно улыбнулся. — О дуэли много говорить не пришлось — мистер Джеральд пересказал слова Кассия насчет ирландцев, что меня вовсе не удивило — высказываться так совершенно в духе кузена. Однако ночь действительно была душной, спать не хотелось, и мы заговорили о лошадях. У нас случился спор о том, чья же лошадь все-таки быстрее, и мы постановили тут же разрешить его на деле. Это не было разумным поступком, признаю, но мы пустили лошадей вскачь, и, смею заметить, Чапараль все же обошел Кастро. «Нахал», — одними губами с улыбкой обронил Морис. — Мы спешились на просеке, вышли на поляну и остановились, чтобы дать лошадям отдохнуть. Мистер Джеральд заметил, что Чапараль будто бы прихрамывает, и наклонился, чтобы проверить подкову. Чапараль, наверное, еще не отошел от скачки, был взбудоражен и напряжен. Словом, я не успел заметить, как это вышло, однако конь взбрыкнул, копыто задело голову мистера Джеральда, и он упал. Я поспешил на помощь, но в эту минуту раздался выстрел, и пуля ударила меня в бок. Прошло несколько дней, прежде чем я пришел в себя — в хижине мустангера, под присмотром его молочного брата. — Ты был там все это время? — воскликнул Морис. — Да. — Генри посмотрел на него, и Морису показалось, что земля уходит из-под ног, — так много говорил ему этот взгляд. — Когда Кастро вернулся домой без седока, Фелим поехал искать тебя, но нашел меня. Тебя он не заметил — Чапараль сорвался с привязи, обломав ветви кустарников, и тебя скрыло под ними. Чапараль, очевидно, вернулся домой, и я думаю, что его завел в стойло кто-то из слуг, а затем, когда поднялась паника, ничего не сказал, опасаясь, по свойственной этим людям привычке, быть впутанным в разбирательство. — Прежде, чем мы двинемся дальше, выясняя детали этой истории, — проговорил судья, легко перекрывая гул толпы, — хочу спросить, каким же образом, мистер Пойндекстер, на мистере Джеральде оказалась чужая одежда? Ведь именно ваша блуза на нем была существенной уликой со стороны обвинения. — Позвольте, я отвечу на этот вопрос, ваша честь, — мягко вмешался Морис, не зная, заготовлена ли у Генри ложь на этот случай, и продолжил, дождавшись кивка Робертса: — Это было сделано по моему предложению. У команчей есть обычай — они обмениваются одеждой в знак дружеской приязни. Мы подумали, что будет забавно сделать то же самое: ведь мы с Генри давно уже стали друзьями, настоящими друзьями. Конечно, менять все, что на нас было, как делают индейцы, мы не стали, ограничившись рубашками и шляпами. Это произошло как раз между нашим прибытием на поляну и последующими трагическими событиями. Морис проговорил все это совершенно спокойным голосом, временами словно посмеиваясь над их с Генри поступком. Тем больше доверия вызвал его рассказ, который в иных обстоятельствах могли бы счесть вымыслом. Однако сейчас, когда с него едва были сняты обвинения, никто не видел, зачем бы мустангеру что-то выдумывать. К тому же публика жаждала знать, что произошло дальше. — Как я уже говорил, — продолжил Генри, — я очнулся в хакале мистера Джеральда. Рана оказалась очень тяжелой, несколько дней я был без сознания, да и в дальнейшем чувствовал себя, словно в тумане, не вполне понимая, кто я и где я. Фелим ухаживал за мной и очень переживал из-за отсутствия своего хозяина. — Разве он не знал, что случилось? — нахмурился Робертс. — Об этом говорили повсюду. — Но он никуда не выезжал, — пояснил Генри. — Запасов еды в хижине было достаточно, а Фелим боялся оставить меня не то что на час-другой, а даже на несколько минут. В горячке я мог попытаться встать, упасть с кровати, растревожить плохо заживающую рану. Фелим был очень предан, и я не знаю, смогу ли отблагодарить его так, как он того заслуживает. Ведь, по сути, я обязан ему жизнью. Он повернулся к толпе, нашел взглядом невысокого рыжего толстяка и благодарно улыбнулся ему. Фелим смутился от этого выражения чувств и всеобщего внимания и попытался спрятаться за спины, но был остановлен словами Робертса. — Прошу вас, мистер О’Нил, присягнуть на Библии и подтвердить рассказ мистер Пойндекстера. Если у вас есть что добавить, не стесняйтесь. Суд готов выслушать вас со всем вниманием. Таким образом, Фелиму пришлось выступить, но ничего нового его показания не открыли. — Я переживал за хозяина, — добавил он в конце, — но мистер Морис всегда знал, что делает. Я подумал, что он, должно быть, уехал по своим ирландским делам — как раз незадолго до этого он получил письмо и сказал, что ему, похоже, предстоит путешествие. Я знал, что мое дело — ждать его и стараться, чтобы все было в порядке. Мистер Генри — его друг, и я заботился о нем, как заботился бы о хозяине. — Спасибо, Фелим, — проговорил Морис. Как и Генри, он не знал, каким образом лучше выразить свою бесконечную благодарность простодушному ирландцу за спасение жизни того, кто был Морису дороже всех на свете. — Откуда же вы так хорошо разбираетесь в медицине? — добродушно спросил его Робертс. — Мистеру Пойндекстеру повезло попасть в ваши руки — они оказались лучше рук любых врачей. — Я? — испугался Фелим. — Что вы, ваша честь, в медицине я вовсе не смыслю. Я ездил за доктором Смитом — и всю дорогу боялся, что, пока я езжу, мистер Генри умрет в нашей хижине — и кто же тогда поверит бедному Фелиму? — Доктор Смит? — Судья выпрямился. — Так он знает об этом деле? Суду необходимо вызвать его. — Я здесь, господин судья, — послышался голос. Смит вышел вперед, под прицел десятков заинтересованных взглядов. — Я знал, что мои показания понадобятся, и приехал вместе с моим пациентом. Впрочем, я сопровождал бы его в любом случае — врачебный присмотр ему по-прежнему необходим. Когда Смит, немного утомив суд и публику врачебной терминологией — не исключено, что этого он и добивался, — замолчал, Робертс задал ему вопрос, трепетавший у всех на языке. — Почему же вы не сообщили, что мистер Пойндекстер жив? Вы могли бы избавить его семью от страшных минут, а мистера Джеральда — от обвинения в убийстве. — Сейчас я поясню это, — уверенно ответил Смит, — и надеюсь, что суд не вынесет мне порицание за самовольное принятие важного решения относительно пациента. Впрочем, если моя врачебная репутация пострадает после этого признания, я сочту это заслуженным. Начну с последнего пункта. Дело в том, что я не знал об обвинении мистера Джеральда. Живу я уединенно, за эти две недели никому не понадобилась моя помощь, я никуда не выезжал, кроме как в хакале Фелима, и мне неоткуда было узнать новости. Фелим заверил меня, что хозяин уехал по неким юридическим делам. У меня не было оснований не доверять его словам. Мы бы и сегодня не появились здесь, если бы мистер Стумп, вернувшись из поездки, не решил навестить Фелима, удивленный тем, что тот не показывается в форте и не ухаживает за пострадавшим хозяином. Робертс кивнул. — Пожалуй, я готов принять ваши объяснения на этот счет. Но что же с семьей мистера Пойндекстера? — Несомненно, я должен был сообщить им обо всем, — признал Смит. — Но попробуйте понять мою точку зрения, ваша честь. Перевозить мистера Генри из хакале было ни в коем случае нельзя — даже самый медленный и осторожный способ перевозки мог убить его. Следовательно, родным пришлось бы навещать его, и ни для кого не было бы секретом, где и в каком состоянии он находится. Он обвел взглядом публику. — А ведь тот, кто пытался убить мистера Генри Пойндекстера, до сих пор на свободе! Кто может поручиться, что он не предпринял бы новую попытку, на сей раз более успешную? Я пожертвовал спокойствием его родных во имя безопасности пациента, и если я был не прав, пусть суд вынесет свое решение. Слова об убийце, находящемся на свободе, произвели впечатление на собравшихся. До сих пор все считали убийцей мустангера, теперь же оказалось, что это человек может находиться рядом с ними, неузнанный и безнаказанный. Недолго посовещавшись с присяжными, Робертс кивнул. — Суд не находит в ваших действиях злого умысла, мистер Смит. Вы действовали во благо пациента, хотя и несколько превысили свои полномочия. Но, думаю, семья мистера Пойндекстера не будет иметь к вам претензий. Судя по выражению лиц старого плантатора и его дочери, они скорее готовы были носить Смита на руках, нежели предъявлять ему претензии. Ответив на выражения их признательности, Смит со вздохом облегчения присел на свободное место рядом с Генри. Он сказал правду — но не всю. Еще одной причиной не показывать Генри никому, кроме посвященного в жизнь хозяина Фелима, было то, что больной беспрестанно бредил. Имя, которое он повторял в горячке, сопровождалось такими заверениями и признаниями в любви, что для любого слушателя сердечная тайна Генри уже через несколько минут перестала бы быть тайной. Смит вздохнул. В Техасе никого не интересовало прошлое тех, кто сюда приехал, — и уже за одно это Смит был ему признателен. В его прошлом был свой Генри – и все кончилось слишком печально. Смит не мог не помочь Генри Пойндекстеру — как будто эта помощь каким-то образом искупала его былую трусость.