Печали и горицвет

Тот, кто погас, Будет ярче светить, чем кометы, Пролетающие над планетой. polnalyubvi

— Чем занята, принцесса? Тарталья появляется неожиданно и будто из ниоткуда. Он всегда так появляется, поэтому Люмин думает, что это часть его образа, и относится с пониманием. А вот Паймон всегда вздрагивает, иногда даже вскрикивает. Как сейчас, например. — Меня зовут Люмин, — говорит она, перекрывая причитания Паймон о том, что её маленькое сердце разорвётся от таких неожиданных появлений. — Я помню, принцесса, — улыбается Тарталья. Люмин думает, что он всё-таки забыл. Или даже не пытается запомнить. Возможно, он всех девушек так называет, чтобы не утруждаться. Возможно, это тоже часть образа. Возможно, ей и к этому стоит отнестись с пониманием. — Так чем ты занята? — Тем, чем занимается любой порядочный путешественник, — важно отвечает Люмин, настороженно озираясь. Её формально всё ещё ищут миллелиты, так что улицы для неё — территория повышенной опасности. — И чем же занимается любой порядочный путешественник? — озадаченно переспрашивает Тарталья. По нему сразу видно, что он если и путешественник, то точно не порядочный. Впрочем, вряд ли из принцев выходят другие. — Как чем? Конечно же, пытается выжить любым законным и не оскорбляющим его достоинства способом, — отчеканивает Люмин, давно придуманную ими с братом фразу, и ударяет кулаком о раскрытую ладонь. Для большей внушительности. — Мы выполняем поручения, чтобы заработать побольше моры и уважения, — важно кивает Паймон. — Если тебе нужна мора, я могу просто дать её тебе, — говорит Тарталья, как бы невзначай заслоняя Люмин от стоящих на посту миллелитов. У Паймон мгновенно загораются глаза, но Люмин лишь качает головой. — Дело не только в деньгах, а в том, чтобы зарабатывать их своими силами, помогая при этом людям, — говорит Люмин даже слишком серьёзно, почти театрально. На самом деле в первую очередь причина кроется в самостоятельности и независимости, в том, чтобы не быть никому должной и обязанной. Но Тарталье не стоит об этом знать. Потому что Люмин и так ему уже должна и обязана. — А вот Паймон всё равно пользуется сбережениями Люмин, так что можешь отдать свою мору ей. «Зато честно», — думает Люмин, даже немного завидуя тому, как в мире Паймон всё просто. Тарталья смеётся, и смех у него чистый и тёплый. Так что Люмин тоже тянет улыбаться. — На что тебе мора, мелкая? — спрашивает он, а искорки смеха всё ещё пляшут в его глазах. — Паймон хочет наполнить большую ванну морой и выкупаться в ней! — Для купания тебе хватит и простой тарелки, — фыркает Люмин. Тарталья снова смеётся, и от его смеха у Люмин на душе становится до странного легко. — И как же ты зарабатываешь мору для купания Паймон? — спрашивает Тарталья. — Какие задания поручают прославленному герою Мондштадта? — Ну, разные, — задумчиво тянет Люмин. — Победить отряд хиличурлов, сразиться с Ужасом бури, покормить собачек, найти логово мага бездны, отыскать пропавшего котика… — Ужас бури — достойный противник, — говорит Тарталья и смотрит на Люмин как-то странно, — хиличурлы — ну куда ни шло, но котики-собачки? Это правда поручения для героя? Он выглядит сбитым с толку, удивлённым. А когда Тарталью что-то сбивает с толку, у него напряженно-серьёзное и немного потерянное лицо. Люмин это веселит, но она не показывает виду. И отвечает ему так серьёзно, как только может: — Конечно, это, между прочим, самое сложное, ты просто ничего не понимаешь. Судя по взгляду, Тарталья правда ничего не понимает. В первую очередь — шутит она или нет. — Вот сейчас я как раз ищу котика, его зовут Дымок, — говорит Люмин всё с той же убийственной серьёзностью. Паймон не совсем понимает шутку, но тоже напускает на себя важный вид. — Я пойду с тобой, — задумчиво говорит Тарталья. Лицо у него почти беспомощное. — Как пожелаешь, — милостиво соглашается Люмин, пара лишних глаз в поиске кота никогда не помешает. *** — Та-а-ак, — тянет Тарталья, оглядываясь, — где мы? Они стоят чуть ли не на самой вершине какой-то горы. «Какой-то», потому что они без понятия, что это за гора. Вот совсем. Ни единого варианта. Тарталья смотрит на карту и не видит там ничего, что могло бы им помочь. Потом он смотрит вокруг и не видит там просто ничего. Потому что вокруг туман, и всё бело-белое, как в сильнейшую метель. Будто есть только этот небольшой пик, на котором стоят они с Люмин и Паймон (формально, стоят только они с Люмин, Паймон, конечно, летает), а остального мира просто не существует. На эту гору они забрались, потому что сначала Паймон увидела сундук, потом ещё один сундук, потом фею, потом «а что это там блестит?», «ой, это слаймы, помогите!», после «а это кристаллы наверху, да? А мы же посмотрим». Потом ещё некоторое количество внезапных хаотичных действий, и вот они на горе, а вокруг горы внезапно наползший туман. Тарталья вздыхает, сворачивает карту и смотрит сквозь неё как через подзорную трубу. Видит, конечно, только очерченный чёрным кружок тумана. — Что видно? — спрашивает Люмин, и Тарталья молча передаёт ей карту, мол сама посмотри. Она смотрит очень серьёзно и внимательно. Тарталье даже кажется, что она что-то там разглядит. Но она говорит: — Ничего. — Ничего, — подтверждает Тарталья. — Может быть, она сломалась? — Люмин задумчиво вертит в руках карту. — Думаю, так и есть, — обречённо отвечает Тарталья. — А Паймон думает, что вы совсем не умеете пользоваться картой, — говорит мелкая с очень важным видом. — Это просто ты не знаешь о секретных методах использования карты, — уверяет её Люмин. И Паймон ей даже верит. Может быть она, как и Тарталья раньше, думает, что у Люмин нет чувства юмора. Сейчас-то он уже понял, как глубоко заблуждался. Осталось понять только, кто из них кого действительно водит за нос. *** — Паймон что-то слышала! — вскрикивает она. Вскрикивает именно в тот момент, когда они осторожно, почти на ощупь, спускаются с горы. Конечно, делать подобное в тумане — самоубийство. Но, хорошенько подумав, они решают, что это может быть никакой не туман, а облако, напоровшееся на гору и застрявшее. Так что, может, если аккуратно и очень осторожно спуститься ниже, то видимость будет лучше. Пока что особенно лучше не стало. Зато они хотя бы добрались до более широкой площадки. Люмин считает это хоть небольшим, но достижением. — И что ты слышала? — спрашивает Люмин у Паймон, которая тревожно мечется вокруг них с Тартальей. — Что-то типа «гр-р-р-р» или «мр-р-р-р». Что-то очень угрожающее! — пищит Паймон, прячась за спину Люмин. Она хочет возразить, что ничего угрожающего тут нет, но вдруг чувствует, как дрожит земля. Первая мысль — камнепад или землетрясение. Но нет, это точно что-то другое, что-то очень знакомое. — Это похоже на… — начинает Люмин. — Шаги, — заканчивает Тарталья, а в следующее мгновение уже пускает стрелу. Попадает. Даже не видя цели. Люмин тоже не видит, но слышит. Бросается вперёд и резким взмахом меча развеивает туман раньше, чем Тарталья успевает договорить «держись за мной». От удара огромным каменным щитом Люмин уворачивается, подныривая под него. И тут же бьёт по держащей щит лапе. Сталь скрежещет о камни, откалывая от них куски. Лавачурл зло ревёт, и звук вибрацией прокатывается от лезвия до рукояти и сжимающих её пальцев. Тень огромной лапы ложится на Люмин, но она отпрыгивает раньше, чем лавачурл успевает ударить. Размахнувшись слишком сильно, он теряет равновесие, и стрелы Тартальи заставляют его упасть и выронить щит. Надолго на земле он не задерживается, но удаётся нанести несколько сильных ударов. Бой набирает обороты, всё ускоряя и ускоряя темп. Люмин нравится сражаться вместе с Тартальей, нравится сам стиль его боя — быстрый, изменчивый. Он меняет лук на кинжалы, кинжалы на лук. Его движения быстрые, но плавные, скользящие. Он сам как вода, будто перетекает из стойки в стойку, из удара в удар. Им сложно не любоваться. Но и Люмин держит темп. Она чувствует потоки воздуха, как часть себя, почти продолжение руки. — А ты хороша, принцесса, — Тарталья перекрикивает хруст раскалывающейся каменной брони. — Конечно, она хороша! — кричит откуда-то сзади Паймон. — Она лучшая! Наверно, Тарталья в ответ на это улыбается. Может, немного снисходительно. Люмин этого не видит. Она делает выпад и попадает клинком точно в щель между двумя каменными пластинами. Лавачурл издаёт болезненный крик и падает уже окончательно, рассыпаясь пеплом. — С ним покончено, — кричит Люмин, оборачиваясь, — Паймон, можешь выхо… Она делает шаг назад, но не чувствует земли, только воздух. Ужасно нетвёрдую, глубокую туманную белизну. Ещё секунда и Люмин в ней утонет. — Люмин! Она до конца не понимает, что происходит. Чужие руки обхватывают её, притягивают к себе. Становится темно и тепло. Ровно мгновение Люмин чувствует только это и невесомость, а следом идёт удар. Смягчённый, едва ощутимый, но всё же удар. Не по ней, по тому, кто прижимает её к себе. Они падают куда-то, перекатываются по траве несколько раз, снова падают. Люмин перестаёт понимать, где верх, где низ, как долго они вообще падают. Ей кажется, целую вечность. А потом всё вдруг замирает. *** — Эй! Очнись! Давай же! — Он умер! Точно умер! — назойливый звон почти над самым ухом. — Мы убили Предвестника Фатуи! Что же теперь делать? — Да не убивали мы его, — возражает девичий голос, очень взволнованный и немного сердитый. — Точно! Это не мы, это горы его убили! Паймон думает, что именно так всё и было. Это его убили горы? В каком-то плане было бы даже иронично. Что-то такое на грани чёрного юмора и кровной мести. В голове всё плывёт, но медленно начинает приходить в норму. — Никто никого не убивал, — возражает Люмин. — Я ещё жив, — подтверждает Тарталья, с трудом открывая глаза. Над ним склоняется Люмин. Растрёпанная, с листьями и веточками застрявшими в волосах, взволнованная, обеспокоенная. А над её головой ясная звёздная ночь. За то время, что он лежал в отключке, туман — или всё же облако? — успел рассеяться. Теперь над ними звёзды, яркие, холодные и колючие. Глаза Люмин ярче звёзд, теплее и ближе. Тарталье хочется снова прижать её к себе. Но даже мысль о движении взывает боль. Ноет спина, голова гудит, всё остальное тело равномерно заполняется отголосками этой боли. — Как же хорошо, что ты жив! — Паймон тоже зависает над его головой. — У нас бы точно не хватило денег на ещё одни похороны. Это правда то, что её волнует? — Конечно, — Тарталья через силу улыбается, — вся мора ведь у меня. — Как ты? — спрашивает Люмин, которой действительно есть дело до него, а не только до его денег. — Бывало и лучше, — честно отвечает Тарталья. Бывало, конечно, и хуже, намного, намного хуже. Но Люмин незачем об этом знать. — А ещё мы Дымка нашли! — встревает мелкая. — Точнее это Паймон его нашла, пока вы лежали. Это он издавал это страшное «мр-р-р-р». Тарталья не сразу вспоминает, кто такой Дымок, но потом кошачья морда тоже возникает над его головой. Тарталья всерьёз начинает чувствовать себя умирающим, над которым собралась вся семья. — То есть вы не шутили, говоря, что поиск котов это самое сложное? Паймон и Люмин синхронно мотают головами. Кот мяукает и трётся о плечо Тартальи. Люмин убирает его подальше, чтобы не мешал, оставляя на попечение Паймон. — Встать можешь? — спрашивает Люмин, уже не так взволнованно, но всё ещё обеспокоенно. — Могу, но не хочу. Полежишь со мной? — Тарталья спрашивает шутливым тоном, так что Люмин может просто фыркнуть в ответ, и всё забудется. Просто глупая шутка, одна из многих. Но она правда ложится рядом, не так близко, чтобы он мог почувствовать её тепло, но ему кажется, что он чувствует. Люмин ложится рядом и смотрит на звёзды, а звёзды смотрят на Люмин. Может быть, они помнят её так же, как она помнит их. Может быть, где-то над их головами сейчас горят далёкие солнца тех миров, в которых она была. Которые она покинула. — Почему ты путешествуешь? — спрашивает Тарталья, сам от себя не ожидая. Потому что ну не всё равно ли ему? — Потому что мне хочется. Такой простой и такой правильный ответ. — А тебе никогда не хотелось остаться где-то, назвать какое-то место домом? Тарталья и сам много времени проводит в пути, но у него есть Снежная. Это странная страна, но для него она всё равно особенная. Как бы он ни относился к Царице, к остальным Предвестникам, в Снежную ему всё равно хочется вернуться. — Мой дом там, где мой брат, — отвечает Люмин, не задумываясь. И Тарталья ощущает странный, болезненный укол. Что-то крайне похожее на ревность. Но какая тут ревность, он же просто играет с ней, некого тут ревновать. — А Паймон! А как же Паймон! — голос мелкой буквально звенит от негодования. Вот уж кто своих чувств не скрывает. — И Паймон, конечно, — соглашается Люмин. — Но где и с кем бы я ни была, я всё равно не смогу почувствовать себя по-настоящему дома, пока рядом нет брата. Он часть меня. Когда я найду его, обязательно покажу ему Мондштадт и Ли Юэ. Может быть, мы задержимся здесь подольше. Когда речь заходит о брате, голос Люмин становится тёплым и нежным, а взгляд мечтательным. Да и говорит она больше обычного. Тарталье думается, что, если задавать правильные вопросы, она может говорить о нём часами. Её брат, наверно, так же может рассказывать о Люмин. Тарталья расспросил бы его. Исключительно в целях задания. — Смотрите-смотрите! Звезда падает! — Паймон тыкает пальцем в светящийся росчерк на небе. — Нужно срочно загадать желание! Тарталья не верит в это. Не верит ни в звёзды, ни в желания. По крайней мере в те, которые ты не можешь осуществить собственными руками. Но Люмин смотрит на звезду, а потом на пару мгновений прикрывает глаза. Скорее всего, она загадывает спасти брата. Тарталья тоже поддаётся порыву. Он смотрит на звезду, и думает: «Пусть она останется со мной». «Пусть она будет моей». «Навсегда». Звезда вспыхивает ярче, разгорается как костёр. Она всё ближе и ближе. Её пылающий хвост раскалывает небо надвое. Она падает, описывая плавную дугу, и вдруг, будто врезавшись в невидимую преграду, взрывается яркой вспышкой, распадаясь на сотни искр. — О нет! — кричит Паймон. — Звезда сломалась! Не видать Паймон миллион миллионов моры. Она почти плачет. А Тарталья только дивится её жадности. Люмин же её почти не слушает, она садится и взволнованно смотрит на расколовшуюся звезду. — Не к добру это, — говорит Люмин, и Паймон замолкает, тоже тревожно вглядываясь в небо. Тарталья смотрит только на Люмин. На её силуэт, обрисованный звёздным светом. Однажды эти звёзды, солнца иных миров, заберут её у него. И ни одной, ни целой сотни падающих звёзд не хватит, чтобы осуществить его желания. Все они расколются, рассыплются звёздной пылью, ведь его желание слишком тяжело для них.