Дальше Ещё одну ночь Ты будешь со мной, После раскаешься. Время Веретеном колется в пальцах, Не засыпай пока… Немного нервно «Веретено»
— Не слишком ли много времени ты проводишь с этой девчонкой, Чайльд Тарталья? Улыбка Синьоры холодная и острая как изгиб сабли. Тарталья ненавидит, когда она произносит его титул, потому что в её устах он звучит как издёвка. — Не больше, чем нужно для задания, — отвечает Тарталья, не снимая с лица равнодушного выражения. Не больше, чем нужно для его задания — раздать Люмин все нужные указания и иногда проследить из тени за их исполнением. И для её заданий — выполнять бесконечные просьбы жителей Ли Юэ. То есть да, он проводит с Люмин всё своё свободное время. Но исключительно в рамках заданий. Ничего лишнего. Ничего личного. — А мне вот кажется, что мои люди видят вас вместе чаще, чем это необходимо. Синьора обходит небольшую комнату в банке северного королевства по кругу. Ступает мягко, почти неслышно, как снежный барс. Тарталье кажется, что один неверный ответ, и она попробует вцепиться ему в шею. Он почти хочет ответить неверно. — Если люди достопочтенной Синьоры что-то слишком часто видят, может, стоит приказать им не смотреть? — Тарталья улыбается ей слишком нагло для того, кто не нарывается. Но Синьора милостиво делает вид, что не замечает, и продолжает: — Не понимаю, что ты в ней нашёл. Она слаба, да и красотой не блещет. Ты с рождения лишён чувства вкуса или отбил его, когда головой пробивал путь в Предвестники? Тарталья пропускает оскорбления мимо ушей. При других обстоятельствах, он бы попытался развести её на хорошую драку, но не драться же друг с другом посреди Ли Юэ. Тем более, эти слова его на самом деле не слишком задевают. Люмин и правда не самый сильный боец, которого ему доводилось видеть. Но его завораживает пластика её движений, лёгкость взмаха её меча. Люмин не самая красивая встреченная им девушка. Та же Синьора намного красивее, но её красота холодная, будто высеченная во льду, неживая. А в Люмин есть что-то такое, чему сам Тарталья не знает названия, но, может, это память о свете чужих звёзд меняет её глаза так, что он не в силах оторвать взгляд. А ещё ему нравится, как она подшучивает над ним и Паймон. С каким вниманием выслушивает даже самые незначительные просьбы. То, что находит на всех время. Не остаётся безучастной. Раньше Тарталью это скорее раздражало. Такие «хорошие» ребята всегда выставляли свою хорошесть напоказ, у Люмин же всё выходит до странного естественно. И со здоровым реализмом. «Мне нужны деньги», — говорит Люмин, а не: «Я хочу помочь всем на свете, чтобы все были счастливы». Но если бы дело было только в деньгах, она, конечно, давно бы просто взяла их у Тартальи. — С каких пор тебя волнует мой вкус? — усмехается Тарталья. — Ревнуешь? Синьора замирает напротив него, глядя прямо в глаза. Её улыбка хищная, а взгляд холоднее зимней безлунной ночи. — Только в твоих мечтах, Чайльд. — Скорее уж в кошмарах.***
Люмин вдыхает очень глубоко, так глубоко, что от запаха благовоний кружится голова. Потом выдыхает, медленно, и на выдохе произносит: — Повторяю: я не хочу никого «охмурить», «околдовать», тем более «окольцевать», «соблазнить» и… как вы сказали? — Заворожить бесподобным ароматом цветущего благоухания, свежего, как весеннее утро, и яркого, как первая любовь, — говорит парфюмерщица. — Вот этого тоже я не собираюсь делать. Благовония нужны мне для… — Для подруги? — парфюмерщица смеётся. — Да, конечно, у всех есть одна подруга, которая, конечно, совсем не они сами, и которая хочет… — Похоронить Властелина камня? — уточняет Люмин, скрещивая руки на груди. — Эм, — парфюмерщица впадает в ступор. — Весьма необычный эвфемизм. «Потому что это не эвфемизм!» — мысленно кричит на неё Люмин, но вслух произносит только: — Пожалуйста, делайте свою работу. Подготовка к похоронам Властелина камня отняла у них с Паймон огромную кучу времени. Тарталья же не предупредил, что, кроме обычного хождения за покупками с Чжун Ли, им придётся тестировать образцы камней, подбирать нужные цветы, искать мастеров и рабочих. А главное им придётся за всё расплачиваться! У Люмин уже уши горят. Ведь теперь, когда она подходит к Тарталье и говорит: «Понимаешь, тут такое дело…» Он сразу спрашивает: «Сколько?» И смеётся. Потому что со стороны это, наверно, правда смешно. А вот Люмин стыдно, она никогда в жизни не просила ни у кого столько денег. Ещё и из-за метеоритного дождя и проблем, вызванных им, ей приходится метаться из Мондштадта в Ли Юэ и обратно. Из-за этого всего Люмин начинает чувствовать себя нищей бродяжкой и попрошайкой. Венти бы назвал это истинно свободным образом жизни, но Люмин, наоборот, чувствует себя загнанной рабочей лошадью и буквально валится с ног. А тут ещё и парфюмерщица эта с гиперфиксацией на теме любви и флирта. — А с ней мы тоже сами расплачиваться будем, да? — шепчет ей в ухо Паймон. — Давай спрячем куда-нибудь всю нашу мору и пойдём к Тарталье, а? — Не впутывай его сюда, — шикает на неё Люмин. При слове «его» парфюмерщица хищно сверкает глазами, но Люмин смотрит на неё уже с откровенной угрозой. Потому что ещё одно слово про охмурение, и она просто не выдержит. Люмин никогда в жизни никого не охмуряла. Она категорически не умеет флиртовать. Даже у брата это получается лучше, потому что он может просто быть милым и всё, все сердца его. Люмин не умеет быть милой. Она умеет язвить и бить всех мечом. Для спокойной жизни этого вполне хватает. — Думаешь, её духи правда способны заставить кого-то влюбиться? — продолжает шептать Паймон. — А ты хочешь кого-то «зачаровать»? — Люмин скептично выгибает бровь. — Может, если побрызгать на тебя чем-то, то Тарталья влюбится и отдаст нам всю свою мору? — по лицу Паймон расползается хитрющая улыбка, а глаза жадно сверкают. — И что нам потом делать с влюблённым Тартальей? — Как что? Паймон всё продумала! Мы возьмём его в заложники и потребуем выкуп у Снежной! Он же не навредит девушке, которую любит, вот и будет сидеть смирно, — Паймон хихикает так, как всегда хихикает, когда думает, что она истинный злой гений. — О да, так мы и поступим. Люмин снова вздыхает очень-очень тяжело. От запаха благовоний начинает болеть голова. Теперь этот запах точно в неё впитается. Какой ужас. Нет, влюблять в себя Тарталью или влюбляться в него Люмин точно не собирается. Потому что как бы он ни улыбался, как бы ни пытался выглядеть безобидным, он Предвестник Фатуи, и Люмин не забывает об этом ни на минуту. У каждого его действия есть скрытый мотив, каждая улыбка скрывает за собой что-то. Так что никакой романтики. Но вот поблагодарить за… оказанное содействие его можно. Только формальная вежливость. Ничего лишнего. Ничего личного.***
Когда Тарталья выходит из комнаты на свежий воздух, у него будто гора с плеч падает. Да что там, все горы Ли Юэ разом, и жить становится гораздо легче. Синьора не самая приятная собеседница. И на самом деле, если бы Тарталья боялся её, иметь с ней дело было бы легче. Потому что просто бояться куда проще, чем сдерживать желание вызвать кого-то на бой. Он останавливается на одном из мостов, упирается локтями в красные лакированные перила и смотрит на воду. Его размытое отражение смотрит на него в ответ как-то слишком устало. Тарталья глубоко вдыхает, для успокоения. Но успокоиться не получается, потому что он думает о Люмин. Тарталье не нравится, что она вмешалась во все эти дела с метеоритами. Точнее, ему не нравится, что Люмин вмешалась в то, во что уже вмешался Скарамучча. Потому что, по мнению Тартальи, он на голову больной. А самого Тарталью тоже не все считают здоровым, так что… Так что ему хочется добраться до Скарамуччи, схватить его за шкирку, поднять так, чтобы его ноги даже не касались земли, хорошенько тряхнуть и сказать: «Не смей приближаться к ней даже на десяток километров. Лучше вообще не находись с ней в одной стране. Даже на одном континенте. Оптимально — в одном и том же мире не находись». Но нет лучше способа привлечь к Люмин внимание Скарамуччи. Хотя она уже и так, судя по всему, с этим справилась. Хотя Тарталья предупреждал её. Люмин его слушает. Слушает, но делает так, как считает нужным. Это невыносимо. Но Тарталье почему-то нравится. Ещё он думает о том, что скоро всё закончится. Концовку этой сказки Люмин всё-таки переживёт и, может, даже не запомнит. Память о солнце этого мира станет лишь одной маленькой искоркой в её глазах. Далёким отсветом. А Тарталье хочется, чтобы она запомнила именно его. Ему хочется оставить ей после себя что-то. Что-то кроме преданных ожиданий и горечи разочарования.***
— У меня только один вопрос — зачем мелкая машет на меня руками? Паймон тут же прячет руки за спину, отворачивается и начинает насвистывать. Люмин прикладывает руку ко лбу. Она не знает, чего ей больше хочется – засмеяться или страдальчески застонать. От неё и так благовоньями пахнет за километр, пчёлы и бабочки слетелись к ней со всего Ли Юэ. Так что Тарталья вряд ли не чувствует чарующего аромата. Если бы парфюм и правда действовал как любовное зелье, Тарталья бы уже валялся у её ног. А он пока вроде стоит, не падает. — Ты точно ничего не чувствуешь? Совсем-совсем ничего? — спрашивает Паймон, старательно делая вид, что интересуется ненавязчиво. Так ненавязчиво, что ничего не заподозрил бы только тупой. — Вы ограбили парфюмерный магазин, но разбили всё награбленное по дороге? Ненормальный парфюмер похитил вас и использовал как подопытных? Или вы просто… — Нет-нет! — Паймон недовольно машет руками. — Разве ты не замечаешь, что Люмин сегодня особенно прекрасна. Так прекрасна, что хочется отдать ей всю свою мору! — Люмин прекрасна каждый день и каждый раз по-разному. И я всегда готов отдать ей всю свою мору, — Тарталья улыбается. Паймон ликует. Люмин хочется приложиться головой о ближайшую стену и выть. Рейзор, кстати, научил её выть очень натурально, совсем по-волчьи, так что она может, да. Но страдальческие завывания приходится отложить на потом, как и вообще всё, потому что в конце улицы Люмин замечает миллелита. Она всё ещё несколько вне закона, так что миллелиту лучше бы не замечать её. Не долго думая, Люмин хватает Тарталью за руку и затаскивает в ближайшую подворотню. Даже не подворотню, так, узенький проход между домами, куда ни одному нормальному человеку в голову не придёт залезть. Люмин, к счастью, ненормальная. Собственно, только благодаря этому и существованию таких подворотен её ещё и не поймали. — Правильно, так его! — радостно пищит ей в самое ухо Паймон. Люмин хочет спросить, что правильно, кого его и как так? Но быстро понимает, что подворотня совсем узкая, и двум людям тут даже нормально не встать. Поэтому она буквально зажала Тарталью у стены, ладонями упёрлась в каменную кладку по бокам от его рук, головой прижалась к его груди и стоит, смотрит в сторону улицы, ждёт, когда опасность минует. — Вот так его и держи! — продолжает подбадривать её Паймон. — Это похищение? — уточняет Тарталья. — Да! — Паймон от радости переворачивается в воздухе. — Нет! — в голосе Люмин уже почти слышится отчаянный волчий вой. — Ты нечто, принцесса, — смеётся Тарталья, и Люмин чувствует этот смех и чужое тепло собственной кожей. Чувствует, что от Тартальи пахнет свежестью и озоном, как перед грозой. Миллелит почему-то всё никак не проходит мимо злосчастной подворотни. Вся ситуация просто ужасно смущает. Люмин очень хочется выть, но выходит только тихий позорный скулёж. — Меня у стенки ещё никто не зажимал, — неуместно радостно сообщает Тарталья. Они с Паймон оба получают от ситуации удовольствие, только явно по разным поводам. — О, я рада, что я у тебя первая, — раздражённо отвечает Люмин. Она не видит в ситуации абсолютно ничего весёлого. — Теперь ты точно меня не забудешь. — Тебя невозможно забыть, Люмин, — голос Тартальи тёплый, как июльское солнце. И под этим теплом что-то холодное и колючее внутри Люмин начинает таять. Люмин стоит в подворотне, прижимаясь щекой к груди Тартальи, слушает, как бьётся его сердце, и думает, что демоны с ним с этим миллелитом, пусть хоть всю вечность там бродит, лишь бы ещё так постоять.***
— Скажи своей подружке, чтобы не путалась у меня под ногами, — говорит Скарамучча вместо приветствия. Он без спроса вошёл в кабинет Тартальи, пока его не было, уселся на его стол, прямо на разложенные там бумаги, а теперь ещё и что-то требует. Тарталья хочет очень подробно объяснить, куда ему с этими требованиями пройти, но тогда точно будет драка. И прости прощай как минимум половина здания, а ему нравится этот кабинет. — Что, боишься, как бы её ветра не унесли твою чудную шляпку? Тарталья улыбается, Скарамучча щурится зло, даже кровожадно, чуть не шипит. Если подумать, Предвестники те ещё… отморозки. Впрочем, если учитывать климат Снежной, ничего странного. — Боюсь как бы ты не получил душевную травму, отскребая с какого-нибудь камня то, что от неё останется. Тарталья едва сдерживает порыв потянуться за оружием. Это странно, обычно его не так просто вывести из себя. Ещё более странно, что Люмин ухитрилась перебежать дорогу сразу двум Предвестникам, но разбираться они почему-то идут к Тарталье. «Будто мы официально пара», — мелькает в голове глупая мысль. На душе от неё почему-то делается легче. Даже на Скарамуччу становится совсем-совсем наплевать. — Какая ещё душевная травма? — смеётся Тарталья. — Ну откуда у меня душа? — В общем, — Скарамучча соскакивает со стола, будто случайно сбросив с него всё, что вообще можно было, — если я её сломаю, с претензиями ко мне не приходи. Тарталья фыркает. Он не ходит ни к кому с претензиями. Он обычно сразу с объявлением войны. — Только если она тебя сломает, ты ко мне тоже не приходи или не приползай, ну там в зависимости от того, сколько от тебя останется. Судя по взгляду Скарамучча очень хочет впечатать Тарталью в ближайшую стену, желательно, с такой силой, чтобы пробить её к демонам, но сдерживается, потому что драться на территории чужой страны им вроде как запрещено. Ну ничего, в Снежной сочтутся.***
— Понимаешь, тут такое дело… — говорит Люмин, чувствуя, что сейчас сгорит со стыда. — Сколько? — спокойно спрашивает Тарталья, прислоняясь спиной к деревянной колонне. — Три миллиона… — выдыхает Люмин страдальческим шёпотом. Ей эти цифры произносить страшно, но Тарталья даже в лице почти не меняется. Только взгляд становится более заинтересованным. — Рассказывай, — говорит он, а Люмин хочется провалиться под землю. Потому что она что ли правда надеялась, что он даст ей столько денег и не потребует объяснений? — Всё началось с Кокосовой козы, — начинает Люмин. Ей не верится, что она это говорит, потому что, когда произносишь вслух, начинает звучать ещё глупее. Но Тарталья слушает её с очень серьёзным лицом, и Люмин не знает, лучше ей от этого или хуже. И она рассказывает ему про девочку-зомби из хижины Бубу, про Кокосовую козу, которой, конечно, не существует, про починку огромной катапульты, про похитителей сокровищ и, наконец, про то, что Вечный ладан стоит три миллиона моры. Когда Люмин заканчивает, Тарталья не говорит ничего. И это противоестественно. Потому что скорее во всех морях кончится вода, чем у Тартальи кончатся слова. Уголок его губ странно дёргается, и Люмин думает, что сейчас он разозлится. Ей обычно несложно признавать свои ошибки, извиняться, но ей почему-то очень не хочется, чтобы Тарталья злился. Злился именно на неё. Она уже открывает рот, чтобы начать извиняться, но не успевает. Потому что Тарталья начинает безудержно смеяться. Люмин смотрит на него со смесью шока и ужаса, а Тарталью загибает от смеха так, что он держится за колонну, чтобы не упасть. — Кокосовая коза, — с трудом говорит он через смех, — серьёзно? Как ты могла на это повестись? — Откуда мне знать, что водится в вашем мире?! То есть огромная огненная орхидея — это, по-твоему, нормально, а Кокосовая коза нет?! — вспыхивает Люмин. Она чувствует, как у неё краснеют щёки и даже уши. Её будто всю окутывает жаром, и она не знает, куда от этого деться. — И твоё лицо, о Архонты, ты бы только видела своё лицо, — говорить сквозь смех явно очень трудно, но Тарталья старается, хотя Люмин хочется, чтобы он замолчал. — Такое глубокое выражение раскаяния. Ты будто в храм на исповедь пришла. Что-то вроде «да простят меня Архонты, я уверовала в существование Кокосовой козы». Люмин прячет лицо в ладонях, потому что ей снова хочется бессильно выть, и одновременно её тоже начинает разбирать дурацкий смех, потому что когда Тарталья смеётся, невозможно не смеяться вместе с ним. — Он не задохнётся? — взволнованно спрашивает Паймон, глядя на Тарталью. — Надеюсь, что задохнётся! — говорит Люмин из-за прислонённых к лицу ладоней. Сквозь щели между пальцами она смотрит на Тарталью, потому что невозможно же не смотреть. Потому что когда Тарталья смеётся так искренне, Люмин забывает, что он Предвестник Фатуи. Едва заметный флёр опасности, постоянной невысказанной угрозы, следующий за ним как тень, исчезает. В такие моменты Люмин не может заставить себя быть осторожной, подозрительной. В такие моменты ей хочется быть как можно ближе к нему. — Если я задохнусь, кто же даст вам денег? — отсмеявшись спрашивает Тарталья и стирает выступившие на глазах слёзы. — То есть ты всё-таки дашь нам денег! — Паймон хлопает в ладоши, будто забыв, что эти три миллиона уйдут не ей, а хозяину лавки. — Конечно, я давно так не смеялся, так что за это и трёх миллионов не жалко, а ещё, знаешь, — улыбка Тартальи вдруг становится мягче, а взгляд серьёзнее, — мне немного льстит, что есть проблемы, с которыми ты не можешь справиться без меня. Люмин отводит глаза. Потому что когда Тарталья смотрит на неё так, её сердце бьётся быстрее и громче. Это странное и неловкое чувство. Но Люмин почти нравится. Ей хочется ответить, что она бы и без него справилась. Как-нибудь. Но вместо этого она говорит: — Спасибо. Я правда могу на тебя положиться. Улыбка Тартальи не меняется, но в глазах на мгновенье мелькает что-то странное. Будто трещинка пробегает по тонкой каменной пластинке. Люмин думает, что ей показалось, а Тарталья вдруг переводит тему. — У меня есть кое-что для тебя. Ну кроме трёх миллионов. — У меня тоже, — вспоминает Люмин. Из-за всего этого подарок совсем вылетел у неё из головы. — Ну кроме долгов. Слыша тихий смешок Тартальи, Люмин роется в кармане и достаёт оттуда подвеску. Маленькие камушки складываются в созвездие Небесного кита. — Хочу сделать тебе подарок в благодарность за оказанную помощь, — говорят они хором, поворачиваясь друг к другу. В руке Тартальи тоже подвеска, только с созвездием Звёздного путника. Они смотрят друг на друга удивлённо, а потом тихо смеются. — «В благодарность за оказанную помощь», — передразнивает их Паймон, — вы такие формальные, ужас, Паймон совсем не нравится. Давайте нормально, можете даже не хором. — Я правда хотела тебя поблагодарить, — говорит Люмин, почему-то снова чувствуя смущение. — Я хотел, чтобы у тебя что-то осталось на память обо мне, — говорит Тарталья и тоже почему-то выглядит немного смущённым. — Паймон думает, что ты мог бы подарить на память миллион миллионов моры, такое уж точно невозможно забыть, — говорит она, скрещивая маленькие ручки, — но это тоже пойдёт. А Люмин держит в руке подвеску с созвездием Звёздного путника и не может перестать улыбаться.***
На следующий день Люмин куда-то теряется. Это не то чтобы происшествие из ряда вон, Люмин вечно то там, то здесь, но сегодня Тарталья почему-то волнуется. Всё из-за этих проклятых метеоритов. Почему Люмин обязательно лезть к штукам, которые могут погрузить тебя в летаргический сон, стоит лишь их коснуться? Почему нельзя придумать себе занятие поспокойнее? Котят, например, с деревьев снимать? Тарталья вспоминает, чем закончился их последних поход по спасению кота и усмехается. Выходит нервно. — Господин Чайльд, — осторожно спрашивает Екатерина, — что-то не так? Я могу быть чем-то полезна? «Всё не так», — хочет раздражённо бросить Тарталья. Потому что всё действительно пошло не по плану и вышло из-под контроля. Или нет? Он ведь волнуется за Люмин только потому что она — часть плана. Если с ней что-то случится, придётся всё переделывать. Да-да, Люмин крайне важна. Для плана. Ничего личного. Ничего лишнего. — Найди мне одну девушку, — говорит Тарталья. Глаза Екатерины в прорезях маски удивлённо расширяются. — Она может доставить проблемы? — уточняет она. — Да, огромные. В первую очередь себе. Люди Тартальи ищут Люмин до самой ночи и находят совсем недалеко от Ли Юэ. Находят её в лагере, разбитом для пострадавших от воздействия метеоритов. Спящей. Тарталья срывается с места даже не дослушав доклад Екатерины. Он чуть не сбивает помощницу с ног и хорошо, если открывает дверь, а не выбивает. Как он долетает до лагеря, он не помнит. На него пялятся буквально все, но ему плевать. Он, наверняка, выглядит как одержимый или окончательно сошедший с ума. Но какое ему до этого дело, если вот она Люмин, сидит на траве, прислонившись к стенке палатки. Спит. Паймон лежит у неё на коленях, сжимает рукой её палец, что-то тихо бормочет во сне. Эти идиоты даже не удосужились перенести их под навес. После всего, что Люмин сделала для них, они просто бросили её здесь, как какой-то мешок с провиантом. Жители Ли Юэ совершенно неблагодарны! В Снежной никогда не поступают так даже с иноземцами. Люмин хмурится во сне, видимо, ей снится кошмар. Светлые брови сходятся на переносице. Под глазами залегли синеватые тени. Она что-то шепчет одними побледневшими губами. — Гора… на самой вершине… такой ветер… мне нужно… Тарталья смотрит на неё и не знает, что делать. Чуть ли не впервые в жизни его охватывает беспомощность. Он привык решать вопросы силой и хитростью. Сейчас же от них нет никакого толка, никто не знает, как снять проклятье, наложенное метеоритом. Теперь Люмин и правда похожа на принцессу. Звёздное небо крутится над ней как колесо веретена, она тянет руку к острому лучу звезды, заворожённая её светом, и протыкает палец серебряной иглой. Теперь она будет спать тысячу тысяч лет, если только не придёт прекрасный принц и не разбудит её поцелуем истиной любви. Только вот Тарталья ужасный принц и не любит свою принцессу. Совсем-совсем. Он тянет руку к её щеке, только ощущая едва заметное тепло, понимает, что даже перчатки забыл надеть. Ладонь скользит выше, рука зарывается в золотые волосы Люмин. Тарталья уже слишком взрослый, чтобы верить в сказки. Но кто их знает, эти проклятия. Глупо будет даже не попробовать. — Мне нужно… — едва различимо шепчет Люмин. Тарталья склоняется к ней ближе. Так близко, что чувствует её дыхание кожей. Чувствует, что от неё пахнет солнцем, горным ветром и горечью звёздной пыли. Целовать девушек без спроса нехорошо, но Тарталья в конце концов совсем нехороший. Да и не поцелуй это будет. Почти искусственное дыхание. — Уже почти… — шепчет Люмин. Тарталья мог бы поймать её слова своими губами. — Почти достала проклятый метеорит! — Люмин делает резкий рывок вперёд и ударяется лбом о лоб Тартальи. От удара и неожиданности Тарталья падает назад и ударяется ещё и затылком. Благо тут трава, а не камни эти их вездесущие. Но когда он поднимается, звёздное небо всё ещё кружится над головой, словно колесо веретена. Люмин сидит, одной рукой недовольно трёт ушибленную голову, другой прикрывает рот, зевает. На её коленях потягивается Паймон. — Мне снилось целое море из моры, — зевает Паймон и взлетает, привычно зависнув рядом с Люмин. — А мне снились метеориты, — недовольно говорит Люмин и наконец замечает Тарталью. — У тебя отличный удар головой, принцесса, — из горла рвётся истеричный смех, но Тарталья его сдерживает. Из последних сил. Подумать только, он ведь правда поверил, что… — А что ты вообще делал рядом с моей головой? — Люмин щурится на него то ли сонно, то ли подозрительно. — Проверял гипотезу. — Какую ещё гипо… Договорить Люмин не успевает, потому что сложно договаривать, когда тебя неожиданно сжимают в объятьях. А Тарталья сжимает её в объятьях. Потому что ему жизненно необходимо почувствовать её рядом, совершенно точно не спящую вечным сном. Тарталья прислоняется щекой к её волосам, горький запах пепла и звёздной пыли давно перебил ароматные масла, но ему так даже больше нравится. Потому что его Люмин пахнет не духами, а ветром и звёздами. Это горьковатый едва ощутимый запах, который чувствуешь, только находясь к ней близко-близко. Он сжимает её ещё чуть сильнее. Она такая маленькая, что её страшно сломать. И несёт на себе так много, что мало кто на её месте не сломался бы. Подумать только, Тарталья ведь правда поверил, что потерял её навсегда. — У тебя руки дрожат, замёрз? — тихо спрашивает Люмин, и её дыхание щекочет ему шею. — Нет. — Это тоже часть проверки гипотезы? — её руки смыкаются на его спине, мягкий, почти успокаивающий жест. — Да. И для полной уверенности мне нужно ещё минут пять, — говорит Тарталья, прикрывая глаза. — Хорошо. Паймон, засекай время, — судя по голосу Люмин улыбается. Тарталья может вообразить себе эту улыбку. — Но у Паймон нет часов. — Ну и славно. Тарталья отстраняется немного, только чтобы заглянуть в глаза Люмин. В тёплое золото, в память о звёздном свете. Сейчас она с ним, в эту последнюю спокойную ночь. Потом она за это раскается. Раскается, простит себя и забудет. Пусть так. Но сегодня… Тарталья с трудом отрывает взгляд от глаз Люмин и переводит его куда-то в сторону. — Смотри, Паймон, кажется это настоящая Кокосовая коза! — Что? Где? — Паймон отворачивается, вглядываясь в темноту. Тарталья накрывает ладонью губы Люмин и прислоняется своими губами к тыльной стороне. Её волосы щекочут ему лицо, ему кажется, что он слышит, как учащённо бьётся её сердце, как собственное колотится где-то в горле. Тарталье хочется поцеловать её по-настоящему, но что-то мешает. Видимо, он всё-таки чуточку лучше, чем сам про себя думал. Это точно Люмин так на него влияет. Так что пусть будет так. Мягкие тёплые губы под его холодной ладонью. Тень от золотых ресниц на щеках. Горький запах звёздной пыли и скорого неизбежного конца сказки. — Эй! Там не было никакой Кокосовой козы, ты обманул Паймон! Тарталья отстраняется от Люмин за мгновение до того, как Паймон поворачивается. Поворачивается, сверлит его недовольным взглядом, даже по воздуху ногой топает. — А я говорила, что нельзя доверять Предвестникам, — назидательно говорит Люмин. — Именно, Паймон, слушай Люмин, она во всём права, — кивает Тарталья. Люмин, конечно, во всём права. Уже завтра он станет тем самым Одиннадцатым Предвестником Фатуи, которому точно нельзя доверять. Завтра он снова станет плохим парнем. Но этой ночью Тарталья может ещё немного поиграть роль прекрасного принца. И ему хочется, чтобы эта последняя ночь длилась и длилась хоть всю оставшуюся вечность.