Терзает ночь мои опухшие веки, Я ничего, ничего об этом не помню, Моя любовь осталась в двадцатом веке… И снова ночь, стрела отравлена ядом, Я никогда, никогда тебя не оставлю, Ты полежи со мною неслышно рядом…
***
Наташа уже несколько дней не выходила из дома, пребывая в плачевном состоянии. Нет, физическое здоровье её и ребёнка, которого она носила под сердцем уже почти пятый месяц, было в порядке, но вот моральное оставляло желать лучшего. Мать не донимала её расспросами, хотя поначалу и пыталась узнать, что происходит, но в конце-концов всё списала на гормоны и раннюю беременность, оставляя дочь в своих размышлениях. А те давали немалую пищу — чего только стоит перспектива растить ребёнка одной и встречать косые взгляды окружающих. Раньше она об этом вовсе не задумывалась, но после того, как на днях её угораздило пересечься в больнице с бывшими подругами из гимнастики, которые проходили очередную медкомиссию перед соревнованиями, тревога брала вверх. Ещё и как назло всплывали в голове их удивлённые лица, когда они поняли, что она беременна, и смешки, стоило ей завернуть за угол. «— Нет, вы это видели? Кто бы мог подумать, что залетит! Козыряла ведь перед тренером своими успехами… — Да что с неё взять, купилась на удочку местного обольстителя, а тот и глазом не повёл, говорят, шашни крутит с сестрой одного старшака с Рижского… — Это Львова, что ли?! — Его самого… — Ну точно — смех один! Пчёлкин явно перепугался, что его папашей сделают, и наутёк. Хотя понять его можно, конечно, он же только на секс рассчитывал, да и она не такая уж и красотка.» Очередной удар в спину выдержать было не так-то просто, вдобавок ко всему на днях её навестил бывший тренер, который со стопроцентной уверенностью заверил, что в спорт ей обратно дороги нет при таком раскладе. Ну или, по крайней мере, не под его началом уж точно… Больно надо! Неужели и так было непонятно, что между карьерой гимнастки и рождением ребёнка Розанова предпочла второе? И, как бы там ни было, а менять своё положение она не собиралась, и унижаться перед Пчёлкиным после того, как сама послала его, тоже. Но сегодня её заточение прервали. Косте надоело выслушивать обещания по телефону, сопровождаемые унылым голосом. Теперь сидит рядом с ней, попивает чай и протягивает свежие эклеры со сгущёнкой, купленные за углом. — Чего ты такая унылая, нос повесила! — Пригожин прямо светится вовсю, пытаясь и её подбить на этот настрой, но Наташа к своей кружке даже не притронулась, да и чай давно остыл. Сидят уж полчаса, — Глянь в окно, там снежок привалил, на солнце блестит, красота! — Мне, знаешь ли, до красоты этой никакого дела… — Таш. — Кость, — прерывает она его, и в глаза смотрит, но уже не так наивно, а скорее с опаской, и это пугает друга, — Ты вот скажи, всю беременность со мной высиживать собрался тут? Тебе же с Юлькой надо быть, она, как-никак, девушка твоя, ещё заревнует неровен час, а мне и так этих драм, знаешь, с головой хватило! — Ты это про Пчёлкина, что ли? — косится и щурится. Не к добру, — Что этот гад рыжий опять тебе наплёл, гадости твердил? — Пожалуйста, давай не будем, — Наташа встала со стула и повернулась спиной, глядя в окно несколько секунд. Детишки играли во дворе в снежки, всё и правда блестело на солнце, вот только её это не радовало, — Ты прекрасно знаешь, что я с ним не общаюсь. — В этом вся проблема? Таш, я не понимаю, чего тебе жалеть-то? Ты, наоборот, радоваться должна, что такой кадр неудачливый тебя стороной обошёл… — А, может, я хотела, чтоб не обошёл, не думал об этом? — обернулась и снова взглядом прожгла. Шок. — Ты это серьёзно сейчас? — настолько спокойно и членораздельно прозвучало, что ей даже не по себе стало. Пыл во взгляде поумерился и она оттолкнулась от стола, в который уже успела упереться запястьями. — Прости, просто… — Гормоны, понятно. Таш, я ж не маленький, всё понимаю! Это Пчёла твой ещё в песочнице играет с девками… — Всё, закрыли тему. — Ты эклеры-то ешь. Вкусные, меж прочим. — Ладно, уговорил, — Розанова уже потянулась к сладостям, как настойчивая трель дверного звонка разрушила их уединение и оборвала протянутый жест. — Кто это там? Мамка твоя вернулась? — Скорее всего Юлька, выпроваживать тебя на прогулку, да и у мамы ключи есть, — пожимая плечами, ответила Наташа, и скрылась в коридоре, чтобы открыть гостье. Но на пороге оказалась не подруга. — Ты? — Войти можно? — Пчёлкин уже не переминался с ноги на ногу, выглядя более решительным. А Пума выглянул из кухни, вопрошая на всю прихожую «кто там?», но так и замер на полуслове, сталкиваясь взглядом со знакомым. Вспомни лучик, вот и солнце, только данная поговорка трактовалась в голове Пригожина другими, весьма нелестными и нецензурными выражениями. — Ты чего здесь забыл, Пчёлкин? — Тебя не спросил. — А я тебя как раз и спрашиваю. — Вы отношения прям при мне выяснять собираетесь? Ты для этого сюда явился? — второй вопрос был адресован уже Вите, который перевёл взгляд с явно недовольного Пумы на Наташу. — Нет, я поговорить пришёл. — Разговоры, деятель, раньше надо было вести. — Костя, — Наташа одёрнула друга, давая понять, что ей это не нравится, и это, как ни крути, усмирило боевой пыл. А затем снова вернула внимание к летающему жуку, — Заходи, я не хочу, чтобы соседи слушали нашу ругань. — И так хватает сплетен из-за тебя, урода… — Пума, я и ответить могу ведь. — Оба заткнитесь. Говори, что хотел, и уходи. — Пусть он сначала свалит. — Ещё чего! — Кость, оставь нас. У меня с ним разговор короткий будет, а ты пока сходи, купи ещё эклеры, ладно? Мать с работы придёт, угоститься. Делать было нечего и Костя нехотя покидал пределы квартиры, на прошение одаривая Пчёлу предупреждающим взглядом и задевая в плечо, даже не заботясь о том, чтобы обойти. И как только двери за ним закрылись, в прихожей повис вопрос. — И давно он тебе эклеры покупает? — А тебе-то что, у тебя же девушка есть, стало быть, моя жизнь тебя не касается, а личная — так тем более. — Личная? Ты беременна, и я, нахрен, отец ребёнка! — Ты не отец, — Наташа посмотрела на Витю так, что ему стало не по себе. Снова. Он видел и чувствовал, что она изменилась. Надтреснутое молчание и повисшая пауза сменяются уверенным, — Ты просто сделал этого ребёнка, вот и всё. Здесь много ума не надо. — И тем не менее ты от него не избавилась. — С ума сошёл? И не собираюсь! — она дёрнулась в сторону, толкая его в плечо. Идиота кусок, и как она вообще могла надеяться на то, что он когда-то примет её, полюбит. Нееет, не полюбит, не её, и не их ребёнка. — Да разве ж я об этом говорю? — оправдывался, выкручивался, изворачивался. Вот такой он, Витя Пчёлкин, показавий своё истинное лицо. — О чём тогда? — Таш, да я и сам не знаю, просто всё наперекосяк! Не могу я об этом не думать, ясно? Не могу… И это у него-то всё было наперекосяк? У Вити Пчёлкина? Она как-то неожиданно даже для самой себя улыбнулась уголками губ, получилось как-то надменно, раньше так точно не получалось. Наперекосяк. Можно было бы подумать, что это не он ей все планы её порушил, появившись когда-то в жизни, а так, какой-то приходящий-уходящий. Стоп, почему какой-то, это же он и есть, всё снова и снова складывалось в одну картинку. Яркую такую, чёткую, с явными деталями. — Ясно, — спокойно ответила она, пока на её лице ни один мускул не дрогнул. А ведь на секунду он даже опешил, испугался. — Это всё, что ты мне скажешь? — А что ты хотел услышать? Или я пожалеть тебя должна, Витеньке же сложно, у Витеньки всё наперекосяк ведь, а у меня всё зашибись, да? — Пчёлкин замер, а ведь и правда, он чёртов эгоист, которых ещё нужно поискать. Он ведь ни разу так и не подумал о ней, о девушке, которая носила его ребёнка под сердцем и любила всем сердцем. Ублюдство. Хотелось прикурить, но выйти из квартиры на перекур значит упустить момент. — Прости, Нат, ты не заслуживаешь, чтоб с тобой так обращались, никто не заслуживает. Да, я дебил, мудак последний, не отрицаю, но раз уж так сложилось и этот ребёнок от меня, пусть он знает, кто его настоящий папа и что он вообще есть. Я никогда от вас не откажусь, обещаю. Я сделаю всё, чтобы вы ни в чём не нуждались, просто дай мне эту возможность, пожалуйста, Нат! — голос был тихим, но от чего-то до боли честным и родным. Именно таким, как он когда-то с ней говорил, лёжа на ситцевых простынях, целуя в губы и залезая в душу. Она смотрела на него долго, пристально, будто пыталась развидить эту картину или стереть из своей памяти, а может и вовсе сомневалась, были ли все эти слова правдой, его правдой. У неё было такое странное чувство, будто дежавю. Почему ей так отчаянно казалось, что это всё уже когда-то было? И этот коридор, и Витя, и все эти его слова. Почему? С чем это связано? А ведь, давным-давно Пчёлкин казался ей не таким, как остальные, и в то же время Ната осознавала, что он никогда не посмотрит на неё так, как она о том мечтала. Таким взглядом он всегда одаривал Львову, но не её. Ладно, взгляды — мелочь, возможно, он когда-то так же искренне, с любовь будет смотреть на их общего ребёнка и ей этого будет за глаза. — Пойдём, чай с эклерами пить будем, — только и ответила она, разворачиваясь к нему спиной, пока он не сделал шаг вперёд, дыша ей в макушку, так же, как когда-то. Где-то в груди предательски йокнуло. — Ты ничего не ответишь? — удивился он. — То, что ты мудак последний, я и так знала. То, что ты хочешь быть для нашего ребёнка настоящим отцом тоже похвально, а в остальном, всё уже зависит от тебя, Пчёлкин. Ты идёшь? — Нет, я пожалуй, пойду. Не заслужил, спасибо тебе, Таш. — За что? — За то, что поговорили. Он ушёл, захлопнув за собой дверь, а внутри будто камень с души упал. Лёд тронулся, верхушки айсберга начали таять, или им только показалось, жизнь покажет. Она обернулась, заметив на тумбе у прихожей горсть «Золотого ключика», а на лице проступила улыбка. — Дурак ты, Витя Пчёлкин, «ключиком» свои изъяны не запрячешь. И я — дура!Оставляю мечту — может кто-то захочет, Три тетради сомнений моим неровным почерком, Деньги в банке, И многих себе подобных…