Роялистка

Твоя воля – воля Сатаны, твоя империя – это ад. 18 июля 1430 года       Теплый, с какой-то стороны даже маслянистый свет толстых восковых свечей наполнял воздух. Цойбер сидел в кресле, развалившись в нисколько не подобающей монарху позе, ноги широко расставлены, локти на коленях, голова бессильно свешивалась. А перед ним стоял невысокий полный человек, и глаза его нервно носились по всей комнате. Он явно ждал ответа, а Цойбер не спешил себя утруждать.       – Ваше Величество, мы не можем ничего сбыть, – в который раз повторил человек. – Людям не нужны инструменты, в особенности по таким ценам...       – Вы прилагаете мало усилий, мастер Шайт, – раздраженно ответил Цойбер и демонстративно потянулся. Даже связки скрипнули в его спине. – Да быть такого не может, чтобы люди не интересовались музыкой. И более того, ей же надо быть идеальной, а зря что ли, проклятье, я нанимаю таких умельцев?       – Надо бы поменьше цену, – упорно пробормотал Шайт, – у нас же не особенно... а за границей вот, знаете, сколько стоит? Я бы советовал посоветоваться с тамошними мастерами...       – Так вот о чем говорю, и Тонде нужны деньги, – Цойбер стукнул кулаком по подлокотнику, – а где я их возьму, ежели вы не постараетесь как следует? Можно еще в эту, в заграницу отправлять. Почему так не делаете?!       Мастер промолчал, потер лысеющую голову.       – Ежели вы позволите, то намного выгоднее для нас было бы заниматься ремонтом, – нерешительно сказал он, – во всяком случае, убытков было бы намного меньше...       Цойбер растянул губы в широкой улыбке и вскочил с кресла. Он откинул крышку рояля так, что она сильно ударилась о полированное дерево, и инструмент завибрировал.       – Всего открыть, а он уже играет, – безразлично буркнул он, – а вот теперь слушайте, почему я хочу делать это, а не подкручивать!       Шайт и сам понимал, что король самолично ничего подкручивать не будет, но прикусил язык и стал слушать, что скажет Цойбер. А тот ничего не сказал. Он вообще не стал общаться с мастером. Он совсем не говорил.       Пальцы Цойбера бежали по гладким блестящим клавишам, и он временами вдыхал так порывисто и глубоко, что свечи едва не гасли. Стрелки часов обежали, быть может, уже четверть циферблата, а король все не удостаивал Шайта своего внимания.       Дряблые щеки мастера нервно подрагивали, он переминался с ноги на ногу. Было заметно, что стоять ему уже тяжело, но Цойбер не предлагал ему садиться. Он и сам устал, перевозбудился и чувствовал себя так, словно отдраил весь свой замок снизу доверху. Надо сказать, даже свой личный кабинет он ни разу в жизни не подмел.       Когда крупная капля пота прокатилась по носу Цойбера и упала ему на палец, он наконец пришел в себя и досадливо обернулся.       – Все еще здесь? – недовольно сказал он. – Да разве я сказал недостаточно?       – Я не теряю надежды, ваше Величество, – и вовсе безнадежным голосом проговорил мастер. – Быть может, вы наймете еще и других управленцев? Одному человеку никак справиться...       Цойбер ударил по клавишам, растянул губы в широкой улыбке, сверкнул зубами и хлопнул со всей силы по крышке рояля.       – О, я понимаю, мастер Шайт, – воскликнул он при этом, – отличная идея, должен сказать. Вам в самом деле сложно? Не справляетесь? – расплываясь в робкой улыбке, мастер часто-часто закивал, и тогда Цойбер прямо-таки захлопал в ладоши. – Так идите отдыхайте! – его лицо внезапно исказилось, и он много раз ударил по полированному дереву. – Уматывайте, чтобы Тонда о вас больше никогда не слышала!       Шайт сделал несколько неуверенных шагов, но король подлетел к нему и изо всех пнул его ногой, да так, что тот едва не упал.       – Что так медленно? Я вас изгоняю! – Цойбер уже толкнул его обеими руками. – Валите за границу, к своим тамошним, к черту на рога! Где подешевле!       – Не болейте, ваше Величество, – вздохнул мастер Шайт и медленно раскрыл дверь, как будто надеясь, что король изменит свое решение. Выходя, он споткнулся, налетел животом на косяк, и это заставило Цойбера разразиться просто чудовищным взрывом хохота, но потом он вдруг замолчал. У него точно язык отнялся. 15 мая 1421 года       – Сколько лет тебе, говоришь? – поинтересовался принц, хотя на этот счет вопроса еще не задавал. Лучи закатного солнца проникали в комнату и придавали волосам Мадвы оттенок красного дерева.       – Шестнадцать, ваше Величество. Я...       – Моложе, пойдет. Мне восемнадцать, – Цойбер сказал это с таким выражением, словно окажись девушка его ровесницей, ее тотчас вернули бы родителям.       – Весьма важная вещь, – сказал он и на мгновение отвел глаза, а потом вновь воззрился на Мадву. Его глаза имели удивительно насыщенный синий оттенок, и оттого оторвать взгляд было не так-то просто. Девушка вдруг заметила, что в уголках его глаз таились заметные морщинки. Она сочла это признаком глубокомыслия и чувствительности юного принца и позволила себе расплыться в улыбке. На самом же деле Цойбер был изрядно близорук.       Он прищурился и словно подозрительно посмотрел на девушку.       – Были ли у тебя близкие друзья?       – Жаль того человека, у кого их не было, – Мадва выпрямила спину и заглянула в глаза принцу. Она вновь поразилась глубине их цвета и попыталась представить себе, какими же они станут, если в них появятся искры любви. Она ведь хорошо знала, с какой целью королевские послы объезжают все государство вот уже несколько лет кряду. Их руки лежали на столе совсем рядом, и Мадва осторожно сжала пальцы принца.       – Ежели вам нужен близкий друг, я могла бы им стать, – сказала она, стараясь еще раз встретиться с ним взглядом. – Я думаю, ежели позволите, мы не такие уж разные люди. О вашем мастерстве знают и в нашей деревне. Я не пытаюсь сравниться с вами, но я играю в церкви на...       – О Господи, – пробормотал Цойбер и отнял руку, – она играет в церкви. Да ты что ли и вправду не понимаешь, о чем я тебя спрашиваю? – Мадва робко улыбнулась, и принц закатил глаза. – Ежели тебя не просветили еще о цели твоего приезда, так я сообщаю тебе, что королевская кровь должна быть чистой. А о какой чистоте крови может идти речь, ежели у тебя уже были близкие друзья!       Девушка вспыхнула. Глаза ее задержались на 'музе'. А она и действительно притягивала взгляд, эта белоснежная гладкая скульптура. Закатные лучи проникали в комнату и окрашивали мраморную кожу таким образом, что фигура казалась не то изрядно смущенной, не то попросту обгоревшей на солнце. Но Мадва об этом не успевала задуматься. Она судорожно вспоминала рассказы той самой многоопытной двоюродной бабушки.       – Мне уже делали предложение, – нерешительно проговорила девушка, – но уверяю вас. Я воспитывалась в весьма благочестивой семье, и мне...       Цойбер расплылся в довольной улыбке и стал рассматривать свою гостью уже с какой-то толикой интереса. Мадва машинально перебирала руками волосы, с сожалением поглядывая в зеркало на то, что осталось от работы матери.       – Играешь, значит, – повторил принц, уже поднимаясь на ноги. Подошел к книжному шкафу, достал одну из книг и положил перед девушкой. – Читать умеешь?       Цойбер запустил руки себе в волосы и долго трепал их, пока Мадва читала вслух.       – Голос у тебя хороший, – наконец высказал одобрение он, – а знаешь, что это значит? Ты будешь петь, пока я играю. Это тебе ясно?       – Ваше Высочество, но я думала, вам нужна...       – Невеста, да, – пренебрежительно бросил Цойбер и на пару секунд закатил глаза, – но на самом деле невеста для меня нужна моему отцу. Так ты поняла? Мы будем с тобой встречаться еще и затем, чтобы ты научилась мне подпевать.       Да, мы раскроем тайну: Цойбер порой развлекался и тем, что писал стихи. Мадва опешила и раскрыла было рот, чтобы ответить.       – Знаю, сейчас скажешь, что петь не умеешь, – раздраженно перебил ее принц, – наймем учителей. Внешность у тебя хорошая, голос мне тоже нравится, так что пока меня все устраивает, – Цойбер похлопал девушку по щеке, а ощутив, как потеплела при этом ее кожа, моментально успокоился и тогда заговорил уже с улыбкой. – Я настолько расположен к тебе, что намерен сейчас самолично проводить тебя в твою комнату...       Мадва старательно держала спину, когда шла рядом с Цойбером, а сама пыталась хоть как-то собраться с мыслями. Некоторые из ее подруг уже обзавелись семьей, и кое-кто даже был ее младше. Мать говорила ей, что такую, как она, готовят для определенного предназначения, но какого, Мадва не догадывалась до последнего времени. Она и не предполагала, что слишком дорогие для деревенской девушки платья и косметика, как и советы вышеупомянутой пожилой леди имеют своей целью подготовить ее в жены наследнику престола. Это было бы совершенно немыслимо для такого происхождения, как у нее.       – Вы удивительно щедры, – вырвалось у Мадвы, когда ее взгляд только на мгновение задержался на огромной хрустальной люстре. В комнате уже находилась скромная девушка в кружевном переднике, и она присела перед ними в реверансе.       – Это твоя новая хозяйка, Мадва. Леди Мадва, – Цойбер зыркнул на служанку и ткнул пальцем в свою спутницу. – Девушка будет тебе помогать, зажигать, скажем, свечи на твоей лампе. Видишь, сейчас они не горят, потому что еще светлое время суток. А вот солнце зайдет за горизонт, и настанет время для свечей.       – Хорошо, ваше Высочество, – присела в реверансе уже и сама Мадва, заметив, что принц придирчиво разглядывает убранство комнаты. Он точно видел его впервые, а быть может, так оно и было. Он достаточно грубо взял ее за локоть и подтащил к одной из картин.       – Видишь, это художника Малтя, – сообщил Цойбер, – недурно нарисовано, верно? Это называется экс-пресси-о-низм. Хайсетская заморочка, но ты должна знать об этом. На самом деле, это я, хоть и непохож.       Он сейчас же пожалел, что такая подробность сорвалась у него с языка. Картина отдаленно напоминала изображаемого только по копне светлых волос, а рот его был искажен в кривой зубастой усмешке – и вовсе нехарактерной. Глаза горели. На шее у него болтался золотой кулон в виде скрипичного ключа, а в руках он держал ноты. Мадва сильно вздрогнула, когда взглянула на этот рисунок.       – Мой лучший портрет, – недовольно добавил Цойбер, заметив реакцию девушки, – я нарочно распорядился повесить его в твоей комнате...       Мадва прерывисто вздохнула и опасливо посмотрела на стену еще раз. Когда она заметила в числе изображений горные пейзажи и речные долины, то немного успокоилась. Типичный для Тонды пейзаж всегда радовал девушку, и эта причина была единственной, по которой она недолго сопротивлялась своей судьбе. Окна Шлез-Шенлаута выходили на заснеженный перевал Верхний сток, и Мадва надеялась, что в качестве придворной дамы особого статуса ей также представится и возможность рисовать.       Бархатные портьеры и атласные покрывала на столах и тумбочках. Узорчатые лампы и спрятанные среди книг причудливые миниатюрные малахитовые статуэтки. Широкие подоконники и кружевные занавески на окнах.       Цойбер настоятельно демонстрировал своей гостье каждую деталь, и та едва успевала высказывать хоть какие-то слова одобрения. Она смогла только беспомощно улыбнуться, когда принц потребовал, чтобы служанка покинула комнату и оставила их наедине.       – Я неясно высказался? – разочарованно поинтересовался Цойбер, когда девушка начала доставать одну за другой книги и подчеркнутым интересом их рассматривать. Мадва вздрогнула и нерешительно заглянула в лицо принца.       – Сними с себя свое платье и дай мне посмотреть на себя вначале, – устало проговорил тот и демонстративно вздохнул, – а затем сделай то, что от тебя ожидается.       И тогда Мадва нервно шмыгнула носом и постаралась вспомнить какой-нибудь совет бабушки на такой случай.       – Ваше Высочество, я не могу сделать этого даже для вас, – выговорила она, не вспомнив ровно ничего.       Цойбер моментально пришел в ярость, точно его смертельно оскорбили. На самом деле принц был вполне хорош собой, высок, силен, разве что слишком худощав. И мы позволим себе раскрыть его тайну, с которой он как можно скорее намеревался покончить. Его просьба Мадве имела такой неявный и как будто бы скромный характер оттого, что он сам не имел практически ни малейшего понятия о том, чего ему, собственно, следует ждать. Разве что книги были его единственными просветителями на сей счет – лирические, романтические и даже медицинские.       – Опять то же самое, – цокнул губами принц, – да разве недостаточно того, что я твой принц? Будущий король?       Крошечная слезинка покатилась по щеке Мадвы, и это заставило Цойбера занервничать.       – Да и в конце концов, ты обещаешься мне в жены, – впервые сказал он. При этом подошел к Мадве, заставил ее опуститься на кровать. Кровать в этой комнате тоже была в своем роде произведением искусства, аккуратно заправленная, с багровым, как кровь, балдахином.       – Ну почему ты плачешь, что это такое, – говорил принц и вспоминал действия героев своих книг, – ну хочешь, я тебя сначала поцелую? Это точно будет нестрашно...       Цойбер старался быть нежным и ласковым, но Мадва продолжала тихо плакать. Когда Цойбер вытирал ей слезы салфеткой со стола, на их место тотчас же набегали новые.       – Я на тебе правда женюсь. Только как это сделать сейчас, когда мы вообще не знакомы? Но я даю тебе слово принца...       – Я сделаю так, что у нас будет свадьба, какой еще не бывало во всей Тонде...       – Ты правда красивая, и я буду тебя любить, честно...       Звезды только загорались на небосводе, когда Цойбер покинул ее и пообещал прийти завтра же. Но мы не будем просвещать читателя, почему же он этого не сделал.       "Без этого никчемного платья она довольно хороша. Но я так чувствую, придется раскошелиться на нее изрядно. Кружев она не носит, как я и опасался.       В общем, жениться – это уже другая история, и странно, что она хочет этого прямо сразу. Я не испытываю особого желания делать такие вещи с налета." 18 июля 1430       – Сегодня праздник, я так погляжу? – недовольно выговорил король наконец, разглядывая фигуру, появившуюся на пороге. – А может, у тебя сегодня оказался день рождения, а я не знал и поздравить забыл?       – Он через полгода, ваше Величество, – возразила Мадва, впрочем, не двигаясь с места. Она подняла руку, пощупала изрядно болевшее ухо и вздохнула. Мочки уже третий день оттягивали огромные серьги с рубинами десятого карата, который король неожиданно вручил ей как «награду за долгую и верную службу». По карату за каждый год. Надо сказать, причиной тому было то, что исполнялось десять лет с достопамятного дня, когда Мадва появилась во дворце. И вдруг Цойбер вспомнил об этом, хотя это был вовсе не тот день, и вообще он ошибся даже временем года.       – Значит, пришла просить подарка, – не смутился король и фамильярно дернул девушку за щеку. Обернулся, заметил, что мастер еще стоит рядом с дверью, и тогда как взбесился, пнул его еще раз, так что тот резво запрыгал прочь.       – Зачем вы так обошлись с человеком, – тихо проговорила Мадва, без приглашения опускаясь в то самое кресло, из которого недавно выскочил Цойбер. Тот вскинул на девушку глаза вначале в бешенстве, потом присмотрелся к ней с каким-то намеком на интерес. – Он оскорбил вас, быть может? Обидел близкого для вас человека?       Король промолчал, выдохнул, сграбастал Мадву за талию и вначале притянул к себе, а затем оттолкнул, точно это она была виновата в том, что сказал ему Шайт.       – И не только, – мстительно прошипел он, – он предложил нам дело, недостойное человека нашего звания и происхождения, а еще подумал, что мы слишком жадные до денег...       – Кто жадные?       – Я, я! – на этот раз Цойбер заорал как в истерике, отшвырнул Мадву от себя, а потом схватил опять за плечи, смачно поцеловал в шею, проскрежетал зубами по ее коже и упал на девушку с такой силой, что кресло заскрипело. – Когда ты прекратишь звать меня во множественном числе?! Меня зовут Цойбер! И я здесь один! 1422 н.э.       Мадва сточила графит на стол, где расстелен был холст, вымазала в нем палец и с сомнением взглянула на свой инструмент. Тоненький кусочек графита был завернут в грубую свиную кожу, а держалась она на нем при помощи металлической проволочки. Читатель, наверное, удивится такому описанию, но у Мадвы действительно не было ничего другого для рисования. А в тот момент она придирчиво рассматривала свое перо и надеялась, что ей удастся закончить рисунок.       Было уже около двух часов ночи, и неожиданно тишину прорезали шаги. Вначале они раздавались поодаль, а затем приблизились совсем, и кто-то громко и требовательно застучал в дверь. Мадва сипло вскрикнула и рассадила себе палец. Уголь выпал, капля крови очутилась прямо-таки на подбородке изображенного, а девушка направилась к двери, зажав палец в кулак.       На пороге стоял высокий мужчина и недоверчиво ее рассматривал.       – Искренне прошу прощения, – сказал наконец он и даже чуть поклонился. Был этот жест удивителен, да будет позволено приоткрыть нам эту тайну, потому что на его пальце поблескивал массивный перстень с эмблемой правящей династии. А был это Си́гер IV собственной персоной, действующий монарх Тонды. Осознала это и Мадва, когда заметила крупный рубин в обрамлении виноградных ветвей.       – Доброй ночи, ваше Величество, – она сделала реверанс и как-то неопределенно повела рукой. Весьма двусмысленным жестом было бы приглашение короля к себе в комнату, особенно в столь поздний час, и Мадва колебалась.       – Вы, я полагаю, леди Мадва, – король отчего-то смущенно потеребил усы и еще раз поклонился, – я, право же, не знал, что вы живете в этой же башне. Я думал, Цойбер переселит вас сюда по венчании. Видите ли, здесь испокон веков только члены королевской семьи. Я грешным делом решил, напасть какая приключилась, и наши люди здесь пожар какой-нибудь затушить стараются...       – Его Высочество пожелал, чтобы я непрестанно находилась здесь неподалеку, – проговорила девушка и тоже смутилась, потому что в тот день принц так и не появился в ее комнате.       Король опять заглянул внутрь и все не выражал никакого желания уходить.       – Вы, кажется, рисуете, – Мадва кивнула и вздрогнула. – Разрешите мне посмотреть?.. Я, ежели позволите, весьма хорошо знаком со многими из живописцев...       Девушка залилась краской, но все-таки отступила на шаг.       – Вы не мешаете красок? – с любопытством поинтересовался Сигер IV. – Право же, это искусство стоит того. Просто линии и черточки – неинтересно ведь...       Он говорил это, не успев даже дойти до стола, где Мадва расположилась вместе со своим добром. А девушка даже не слушала, а просто во все глаза смотрела на короля и едва могла вздохнуть. От Цойбера она уже была наслышана о том, что его отец славится своим чудачеством. Сигер IV отнюдь не был похож на монарха, особенно тогда, в ватном ночном халате...       – Никогда не делала этого. Я же простая крестьянка, ваше Величество, – напомнила она и выдвинула стул, предлагая королю садиться. Тот покачал головой.       – Вы учились где-нибудь? – Сигер убедил девушку саму занять место за столом. Он еще раз завороженно посмотрел на рисунок, когда услышал отрицательный ответ на свой вопрос. – Талант от Бога у вас, – сказал наконец он, – он как будто живой.       Да, читатель, Мадва рисовала его Высочество принца Цойбера, и в ту минуту, когда мы с тобой застали ее, собиралась придать контурам некоторый объем. Однако все труды ее свелись к отвратительному пятну крови на лице изображенного. Но король словно бы не видел этого.       – Выходит, именно вы станете супругой будущего самодержца, – король задумчиво прошелся по комнате, проверил пальцем, нет ли на полках пыли, улыбнулся, остановился перед пейзажем. – Думаю, в скором времени художники будут осчастливлены вашей протекцией, леди Мадва.       – Я надеюсь на ваше крепкое здоровье, ваше Величество, – вежливо ответила Мадва, искоса рассматривая хорошо сложенную фигуру монарха. Тому было всего пятьдесят.       В королевстве доктора хорошо заботились о правящей фамилии, и недостатка ни в чем члены королевской семьи также не имели; жили они долго, умирали в преклонном возрасте. Тонда успевала многократно увековечить их лица на монетах и гобеленах, в подробностях описать их жизни и воспеть их в своих гимнах. Королева, мать Цойбера, была одним из исключений: она умерла, производя на свет свое единственное дитя.       – Понимаете ли, я стараюсь по мере своих скромных сил заботиться о науке, – продолжал король, с усмешкой рассматривая портрет Цойбера в новомодной хайсетской манере, – библиотеки создаю. По пять школ в каждом городе открыл, ученые собрания поддерживаю: денег им даю. Хочу сделать Тонду такой же могущественной, как Зондрия... – он остановился на пару секунд: проверил, впечатлена ли девушка его подвигами. Мадва же хранила молчание. – А как же сделать это иначе? Мы торгуем с ними всеми нашими богатствами, нет ведь у них ничего, Мадва, нет! – король прямо-таки разошелся, и девушка боялась, как бы принц не прибежал на крик и не застал в ее комнате своего отца. Было бы весьма двусмысленное положение. – А вот знаете же про их чудодейственные лекарства, про... знаете, как они теперь шьют одежду? Слово такое, мануфактура, слышали? Ох, как же, – расстроился Сигер, когда Мадва яростно не закивала. – Вот так вот! И как я оставлю все это, такое недоделанное?       Мадва отвлеклась от своего творчества, развернулась и серьезно посмотрела в лицо короля. Нерешительно раскрыла в конце концов рот.       – Ваше Величество, я думаю, его Высочество не подведет вас и продолжит ваше дело, – сказала она, на что Сигер закрыл лицо руками и удрученно помотал головой. Пробежался всеми десятью пальцами по столу, чуть не сшиб алую бархатную салфетку и тотчас же скомкал ее. Мадва часто задышала, размышляя, должна ли она возразить королю и поддержать своего нареченного.       – Это такое же искусство, как мое художество, ваше Величество, – еле слышно прошептала она.       – Сочувствуете, конечно. Может быть, есть у него дар, но сомневаюсь я, сомневаюсь, – как будто чуть не плача проговорил король. – И мой камердинер тоже чего-то пиликает, разве ж оно занятие для самодержца? А вот вы стали бы сочувствовать ученым людям, Мадва? Направлять смогли бы Цойбера? Туда?       Девушка на пару секунд задумалась, вспоминая недавний разговор с принцем. Но серьезное строгое лицо короля вызывало в ней определенное доверие и искреннюю симпатию, отчего-то большие, чем ласки его сына; большие, чем оды, посвященные ей.       – Я ценю это. Я какое-то время даже работала у одного из алхимиков, ежели позволите,       – Мадва наконец заставила себя говорить, – вы знаете, я научилась уничтожать золото, превращать его в воду... Представляете? Если смешать нитрозное масло и дух соли, а потом залить монету, золото исчезает.       – Хорошо бы наоборот научились, – огорченно всплеснул руками Сигер, но затем улыбнулся и даже погладил девушку по голове. – Я очень рад, Мадва, что мой посол выбрал именно вас. Теперь мне точно будет не страшно встретиться лицом к лицу с отцом нашим небесным.       – Ваше Величество, вы пышете бодростью и здоровьем, право же, – испуганно заговорила Мадва даже слишком быстро. – Но ежели что тревожит вас, я рада помочь всеми силами...       – Всякое бывает, любезная Мадва, – раздумчиво сказал король и посмотрел в окно. – Видите комету? Говорят, кометы предвещают несчастья...       – А я слышала, комета значит, что сам архангел Готен летит к нам на землю, – робко возразила девушка; протянула было руку к королю, как бы чтобы пожалеть его, но сразу же густо покраснела и остановилась.       Сигер IV натянуто улыбнулся, неожиданно прижал руку девушки к своим губам и поспешил покинуть ее комнату.       Надо сказать, то был первый и последний раз, когда Мадва разговаривала с королем. Мы не хотим сказать, что да, король предвидел свою судьбу и читал ее на хвосте упомянутой выше кометы, но как-то не пришлось ему больше заглядывать в комнату девушки.       Отныне видел он ее только изредка на званых обедах, где присутствовала она в качестве невесты Цойбера. Ах да, и официальную их помолвку изволил король посетить, и благословение отцовское молодой паре дать.       Зачастую испытывала Мадва четкое желание поговорить с королем о том, чего не понял бы ее жених в силу практически полного отсутствия образования; обсудить с ним неудачи и успехи его начинаний как главы государства; побеседовать с ним, просто как с будущим родственником – но не смела и шагу ступить в его направлении.       Встречаясь изредка в коридорах с ней, сам Сигер махал рукой и ласково улыбался ей, но, так как почти ежесекундно за ней следовал Цойбер, оставлял сыну право на единоличное общение с девушкой.       А через год король был обнаружен повешенным на люстре на шнуре от полога; прямо так, посередине собственной спальни, обезображенный – ты прости нас, читатель, за излишнюю визуализацию.       После этого Мадва к бешеному неудовольствию Цойбера надела на целый год траур, и, кстати говоря, тогда же произошла их первая ссора. А после этого и первая победа девушки. Своих вещей привезла она из деревни очень мало, так как вообще мало их имела, но черное платье среди них все-таки было. Мы не знаем точно, что же Мадва сделала или сказала такого особенного, но через месяц после смерти отца Цойбер как с ума сошел и заваливал свою невесту одеждой всевозможных степеней черноты; опаловыми серьгами, бусами и браслетами. Она победила. И принц это на всю жизнь запомнил. 18 июля 1430 года       Тогда он потянул ее платье на плечах в разные стороны, и оно разошлось по шву. Треск разрываемой ткани не привел его в чувство, а напротив.       – Еще! Еще подарю тебе! Знаешь же, правда?! – закричал Цойбер и вовсе разорвал платье у Мадвы на груди. – Все тебе, так хочешь, да? Наряды, романсы, в гости к ней приходи? А мне ни черта лысого! Зачем явилась сама во второй раз за семь лет, пожар у тебя в шкафу с платьями?!       Она попыталась вырваться, слабо застонала, но в худых жилистых руках короля вдруг обнаружилась немаленькая сила. Разорванного сверху платья оказалось ему недостаточно, и он обнажил ноги Мадвы и зажал ей рот. Впрочем, это было необязательно, ведь девушка и не собиралась кричать и звать на помощь: никто бы не услышал, никто бы не пришел.       Она сжала зубы; она пыталась призвать на помощь все мысли, которые могли бы ей хоть чем-нибудь помочь: врожденное преклонение перед королевским домом и любовь к одному из его представителей; веру во всемогущего Бога, который защищает обиженных, и жалкие останки женской гордости; и надежду, которая призраком растаяла в глазах Цойбера, в его обезумевших губах, в его выхоленных руках пианиста.       – Давай, скажи мне это. Ты! Цойбер! Ты! – даже слюна брызнула у него из уголков рта. – А, впрочем, не надо. Хочешь, назад в твою деревню отошлю тебя?!       – Сделайте милость, – Мадва чисто на инстинкте самосохранения наконец выгнулась и почти освободилась, сильно ударив Цойбера коленом.       – Такую вот, да? – вдруг придя в себя, он издевательски поджал губы и отогнул и так порванное платье, запустил внутрь руки. – Пользованную? Королевскую?       Девушка чудовищным усилием вывернулась, вскочила на ноги, расправила платье и ударила Цойбера по лицу: по щеке, по другой. По щекам у нее самой в три ручья катились слезы; она в отчаянии сжимала в кулаке рваные оборки и тщетно пыталась их скрепить у себя на груди.       – Я называла на «ты» маму, – тихо, но твердо проговорила Мадва и выпрямилась, попыталась оправить юбку, – папу, братьев. Подруг из моей школы, – Цойбер бессмысленно глядел на нее, как будто не понимая, зачем она вообще двигает губами, – близких для меня людей. Бога называю на «ты». Вы для меня никто. Как я могу называть вас таким же образом?       Цойбер было рванулся к девушке, но на этот раз она отбежала к окну и даже заслонилась одной из его створок.       – Не прикасайтесь, – хрипло произнесла Мадва, – не смейте, или я брошусь вниз.       – Что мне сделать? – король даже спрятал руки за спину и сел обратно в кресло. Он часто дышал и даже дрожал, хотя было довольно тепло. – Оперу тебе посвятить? Но ты же не услышишь ее еще сколько. Да ее же долго учить оркестр будет, имею в виду…       Девушка вздохнула, покачала головой и медленно подошла к двери. Ее как будто не держали ноги, и она пошатывалась. Она повернула ручку и уже намеревалась выйти, но в последнюю секунду ее локти схватил Цойбер.       – Сейчас вы отпустите меня и дадите уйти мне в свою комнату, а потом отошлете в деревню, или я уйду своими ногами. Пусть хоть за сотню верст, но от вас, – выговорила Мадва, глядя прямо в закрытую дверь. – И сделаете так, чтобы я о вас больше никогда не слышала. Это понятно?       – Да как же никто? – король не выпустил девушку и попытался развернуть к себе ее лицо. Мадва ничего не ответила, и Цойбер раздраженно шмыгнул носом. – И как ты идти собралась? И куда? И зачем?       – Не троньте меня, – казалось, безразлично сказала Мадва, – и это последнее, что я говорю вам.       – Что мне для тебя сделать? – твердость, появившаяся в голосе девушки, ошарашила короля, и он неохотно ослабил хватку. Она промолчала, вывернулась, раскрыла дверь и зашагала по коридору прочь.       – Может, проводить?! – через несколько секунд Цойбер вылетел наружу и догнал Мадву, когда она уже поворачивала в свой закуток.       – Оставьте, – отмахнулась она, – вы уже все сделали.       – Нет! – заорал король и почти сшиб девушку с ног. – Не надо уходить! Хочешь… – король сорвал с пальца огромный перстень, который ему достался от отца, как знак королевской власти. А тому от его отца, и так далее: в поколениях Тонды этот атрибут передавался в качестве знака верховной власти. Это самое кольцо Цойбер и ткнул Мадве под нос, даже не стараясь казаться романтичным.       – Это символ вашего рода, символ королевской власти, – ответила Мадва, хотя голос ее и дрогнул. – Оставьте.       – Вот и будь королевой, черт возьми! – Цойбер грубо схватил ее руки и натолкнул ей на один из пальцев кольцо. Оно оказалось сильно не по размеру, моментально свалилось и покатилось по деревянному полу прочь.       Мадва слабо улыбнулась и поежилась от холода. Разодранное платье нисколько не помогало сохранять тепло.       Цойбер отчего-то дрожал как сумасшедший. Глаз у него дергался; он беспрестанно целовал руки Мадвы, когда вел ее назад в ее комнату. Быть может, это был первый раз, когда он действительно решил жениться на ней. Как бы вовремя это ни было.       – Никуда не отпущу тебя, – заявил он, усаживая ее на кушетку, и внезапно опустился перед ней на колени. Мадва наблюдала за этим достаточно спокойно, даже когда он стал целовать ее ноги. – Никому не отдам тебя. Ни Богу, ни дьяволу, ни человеку, никому. Будь моей женой.       Мадва хотела было что-то сказать, но передумала. Ей захотелось плакать, потому что этих слов она ждала уже столько лет, и ей наконец показалось, что все изменится.       Ей вспоминались разговоры с отцом Цойбера, о чем он просил ее и что она должна сделать как королева. А потом неожиданно и обещания самого короля о самой красивой свадьбе на свете; подумалось, какое должно быть платье королевской невесты и как должно выглядеть венчание королевской пары. Но она ничего не сказала.       И еще целый месяц Цойбер обхаживал ее, пытался убедить произнести хоть слово, но Мадва не могла заставить себя говорить. Ее комната была завалена драгоценными подарками, но она все молчала и только чуть улыбалась. Она едва ли ела, худела, а Цойбер не решался по своему обыкновению заталкивать в нее пирожные.       Подарки она принимала, а король смертельно боялся прикоснуться к ней. И из комнаты выходить она перестала, и ученых мужей и творцов не приглашала, что в былые времена делала с завидной частотой. Без Мадвы Шлез-Шенлаут погрузился в дремоту, а сам король пристрастился к крепкой хайсетской водке. А еще к жирным пирожкам авторства щедрой Нари.       А затем назначил дату свадьбы в день своего рождения, на двадцать восьмое августа. Платье Мадвы опытные портнихи изготовили быстро, и только при примерке его произнесла она слова согласия, а было это двадцать первого августа. Король даже разрыдался.