Роялистка

Более не занятые места никогда не останутся пустыми.       По всем полам в избе Висциния было в описываемые нами дни передвигаться очень затруднительно. Всюду расстелена мешковина, а по ней рассыпан белесый, но грязновато-желтоватый порошок: сушился. Точнее, он уже высох, и Родак с Гегеном приехали его собирать и паковать. Улыбающаяся Мадва вручила им буквально только что сшитые мешки, но щедро предложила пообедать.       – Чародей, покажи что забавное, – попросил Родак, когда дымящаяся тарелка супа оказалась перед ним. – Только новенькое.       – Вам все затей новых подавай, – проворчал алхимик. – Все чародей да чародей, а ничего тут неземного нет. Берешь да мешаешь, да поджигаешь, да водички подливаешь.       – Да у тебя вся водичка сатаной проклятая, – помотал головой Геген. – Анафеме тебя Тарб предал бы, кабы узнал.       А Висциний промолчал; насыпал на кусочек мешковины горку чудного порошка, да и ткнул туда трутом, когда попала на него искра. И порошок этот чудесный как по повелению Господа Бога ожил и начал раскидываться в разные стороны; едва в плошки не попал.       – Таки вот, – сказал наконец алхимик, убирая останки чуда со стола. – И ты можешь ткнуть, и оживет. И Мадва тоже. Да ради Бога, и Цойберу в руки горящую палку дать – не подведет уж.       Мадва рассмеялась и присела на лавку.       – Мальчишки, нет никакого смысла в человеке, есть только в том, что он делает, – задумчиво сказала она. – А мы думаем иначе почему-то. Цойбер играет, и Цифал делает то же самое даже лучше, а возвеличивают Цойбера. И поглядите, как по-разному живут они. Почему? Потому что один король, а другой нет.       Родак и Геген задумались и ничего не сказали; молча ели и поглядывали друг на друга.       – Ну ты уж развела, учительница, – расхохотался в конце концов Висциний. – Ребята просили фокус показать, а ты ему мудрое подтверждение ищешь.       Мадва поднялась на ноги и с шутливой улыбкой присела в реверансе, а потом принялась убирать со стола. Парни взяли в руки веники и мешки, и доверху набили их вскоре весьма. Впрочем, работа их была еще далеко не закончена, так как они с нетерпением ожидали приезда Шаффель вместе с подарочком... Да и иной волшебный порошок ждал своего череда. Но об этом после.       Шашлера восстановили в должности, но Элевин более не протестовала: имеем в виду, ничего не говорила. Как глухонемая, она едва повертывала глаза, когда того требовал сценарий, и то с запозданием, и молчала.       – Играй! Играй! – заорал в конце концов Цойбер, когда девушка, как сомнамбула, двигалась вдоль сцены, влекомая дворецким.       – Играю, – пробормотала она; у нее подкосились ноги, и она бессильно рухнула перед роялем. Шашлер даже не успел подхватить свою партнершу.       – Играй! – король хлопнул крышкой, подскочил к девушке и сам поставил ее на ноги. – Не то я...       – Не то что?! – Элевин истерично разрыдалась, вырвалась и отбежала к другой стене. – Убьешь меня? Побьешь? Руки мне оторвешь?       – Да замолчи ты! – Цойбер с места, тем не менее, не двинулся. – Завтра будем представлять Шакала! Ты будешь по сцене ползать?!       – Буду, – громко всхлипнула Элевин. Села на пол и спрятала голову на коленях. Ни слова не могла она вымолвить, ни шагу ступить, и, даже когда король ставил ее вертикально, падала ему на руки, а потом все-таки на пол. Несколько раз она ударилась головой, но ни слова не произнесла. И потому Цойбер был в отчаянии.       А чем дело было, собственно?       В тот день пятый прогон шел уже совсем хорошо; на этот раз мы выражаем наше личное мнение, поскольку действительное положение было прямо противоположным королевскому взгляду на вещи. Быть может, он в самом деле имел какие-то основания придираться к Цифалу даже сильнее, чем в предыдущий день, однако был чересчур жесток. Мы почти уверены в его иных подоплеках, потому что король даже бил музыканта по рукам.       – Да черт возьми, здесь чувствовать надо ритм, – то и дело орал он. – Вы тормозите, всегда слишком медленно!       На самом же деле Цифал тщательно старался играть против своего слуха, потому что именно там, где он, по словам короля, тормозил, ноты прямо выбивались из тональности. И пальцы сами тянулись к другим клавишам. Музыканты в оркестре давненько ничего не возражали автору по основной теме, а Цифалу пренебрежение нотной грамотой было не по сердцу.       И да, он все еще плохо помнил мелодию во всех тонкостях ее фальши, а страницы листать приходилось ему самому. Поэтому все еще замедлялось, хотя наш герой старался по мере своих сил. Элевин изо всех сил молилась. Цойбер милосерднее не становился. А стрелки часов все больше приближались к полуночи. И актеры, и музыканты были вымотаны, и сбивались, и заикались.       И Цифал, скорее всего, даже не успел понять, где он оплошал, когда король с яростным криком и ругательствами обрушил крышку рояля прямо ему на пальцы. И, наверное, даже не понял, в какой момент ему стало больно. И не вскрикнул.        – Черт побери, вы необучаемы, – проскрежетал Цойбер, рывком открывая рояль опять. – И что мне делать, коли вы сфальшивите опять? Вас со сцены выталкивать прямо посреди пьесы?       Цифал встряхнул руками, мотнул головой, поставил опять руки на клавиатуру, но тотчас же сдернул их. Поискал глазами Элевин и несколько раз моргнул.       – Ну так что, будем играть, учитель? – раздраженно спросил король. – Я хотел бы еще перед завтрашним днем хоть немного поспать, дабы не опозориться перед нашими заграничными гостями.       – Я играть не могу, – негромко ответил Цифал и поднял к глазам свою левую руку, пощупал пальцы. Элевин увидела это и судорожно всхлипнула. Цойбер издевательски приподнял брови и сам потряс руками.       – Ну так постарайтесь, учитель.       Цифал стиснул зубы, пожал плечами, заиграл и сорвался в первом же такте. Элевин тогда осознала, что сделал король, и дыхание у нее перехватило. Она кинулась было к Цифалу, но Цойбер властно отодвинул ее плечом.       – Значит, Бог так захотел, – со странной улыбкой сказал он девушке. – Играть на клавишах буду я. Кликните дворецкого! – приказал, высунувшись за дверь. – Пусть придет сейчас же во фраке для шакала.       Слуги тотчас же припустились прочь, так что в репетиционном зале слышен был резвый топот их каблуков. Приказы короля должно было исполнять без промедления.       – Зачем вы это сделали, Цойбер? – сквозь зубы произнес Цифал, на этот раз нарочно избегая традиционного титула. Говорил он очень четко, хотя дышать приходилось ему очень часто. – Я музыкант, я ничем не хуже ваших оркестрантов, я имею право предложить вам свое умение. Если бы вам хватило мужества, искренне сказали бы, что не хотите соперника на сцене.       – Так я и так не хотел брать вас.       – Разрешили мне все ж таки! – закричал Цифал. – Так для чего вы это сделали?! – он показательно вскинул руки вверх и моргнул.       Король отвернулся. По щеке Элевин покатилась слеза, и она тотчас же вытерла щеку мизинцем. Ее сразу же сменила еще одна, и еще, но девушка не издала ни звука. Она все поняла. А Цифал сквозь боль нагло ухмыльнулся.       – Вы для этого же развалили Рояль-рояль?       – Это вы развалили Рояль-рояль, – враждебно сощурился Цойбер. – Искусство не терпит мошенничества.       – Ах, мошенничества. Чьего? Зелбера с судьей на пару? – сквозь зубы выдавил Цифал. – Вы сослали на каторгу Хейля Лида, чтобы меня очернить? Потому что я был учителем Элевин?       – Это вы приговорили своего брата! – заорал Цойбер и едва не кинулся с кулаками на Цифала, когда вспомнил еще кое-что. – Да, это все вы с этим недотепой Шайтом, это поэтому у Тонды все торговые дела полетели к чертям!       Элевин зажала рукой себе рот и вздрогнула так, что едва не налетела на рояль. Цойбер больно шлепнул ее, и она поняла. И Цифал тоже понял. И, придерживая руку, направился в единственное место, куда мог в этот момент пойти: в отведенную ему комнату в холодных в зимние месяцы погребах.       Был третий час ночи, когда репетиционный зал наконец опустел, а участники фестиваля были распущены со строгим наказом быть на месте к полуденному часу. И репетировать, репетировать, репетировать – времени предостаточно, ведь Шакал должен был состояться в десять часов вечера.       Висциний с трудом сохранял спокойствие, Мадве же это удавалось почему-то несложно. Она прищурилась, улыбнулась, покрутилась именно с таким расчетом, чтобы был заметна ее чуть округлившаяся фигура, и это подействовало безотказно. Все четыре стражника залились краской.       – Одеться следует покрасивей, – слишком громко скомандовал их начальник, не в силах отвести взгляд от живота хозяйки. – Приказ его Величества. Он желает видеть вас на завтрашнем фестивале.       – Так какого же дьявола вы явились сюда сегодня, – сдержанно поинтересовался Висциний. – Боялись не в ту избу ворваться и за опоздание по шапке от короля схлопотать?       – Ведали мы местонахождение леди Мадвы из надежного источника, не ошиблись уж бы, – пробормотал коренастый мужчина, казавшийся весьма смущенным этим действом.       Алхимик нисколько не преувеличивал насчет «ворваться», потому что дверь в его доме в тот день напрочь снесли с петель. А заодно в качестве компенсации морального ущерба стража намеревалась вынести часть его накоплений. Как будто готовый к такому вторжению, Висциний имел обыкновение хранить деньги в разных углах.       – Дня хватит вам на то, чтоб привести себя в порядок, – сквозь зубы процедил молодой высокий стражник. – Не пробуйте спрятаться, мы будем караулить...       – Завтра к полудню будьте любезны быть прибрана и одета, – отчеканил начальник. И отвел глаза.       – Сейчас же будьте любезны уйти к дьяволу от моего дома, – негромко проговорил алхимик. – Эта женщина не королевская наложница, а моя жена. Ежели мы будем иметь намерение быть на этом празднике, то и будем, но без вашей помощи.       – Ай как заговорил! – хлопнул в ладоши низкий кривоносый стражник. – Ой, посмотрел бы я на то, как ты туда...       – Вон! – закричал Висциний и предупредительно взял в руки кочергу, а заодно схватил маленький горшочек. Этот жест напугал стражников более всего, ибо любой закрытый сосуд в руках алхимика представлялся им дьявольщиной. Поэтому они тотчас же откланялись, впрочем, обещая вернуться на следующий день. В горшочке была пищевая соль, кстати говоря.       Мадва не плакала; ее глаза медленно скользили по стене, по печи, по аккуратно сложенным сверткам и мешкам. Она прижимала руки к животу и словно вслушивалась в самое себя.       – И что это за надежный источник, – тихо произнесла она, и тогда Висциний яростно чертыхнулся.       – Дворецкий твой, небось, – сказал он и стукнул кулаком по столу. – Паршивец, так и думал, что посули ему Цойбер парочку монет...       На следующий день на рассвете Мадва, в робе Висциния, обвешанная листьями и ветками, в сопровождении «мальчишек» проползла около полумили до условленного с Лольфом места.       – Как ты? – произнесла Элевин сквозь слезы, приоткрывая дверь погребной камеры. Даже не заглянув в свою комнату, она тотчас же направилась на нижние этажи Шлез-Шенлаута. Быть может, король заметил это, а может, и не до того ему было. А всю дорогу по запутанным лестницам Элевин тихо плакала.       – Доброй тебе ночи, – ответил Цифал после некоторой паузы; дождался, пока девушка опустится к нему на кровать. – Хорошо бы тебе завтра кому-то весточку дать.       Элевин попробовала взять левую руку Цифала, но он тотчас же ее отнял. Пальцы его показались ей опухшими и слишком холодными. Да и у самой нее руки ледяные были.       – Я сейчас, как все время делали, – пробормотала девушка и вылетела из подвалов. Поднялась к себе на этаж, оторвала от простыни полосу, забрала книгу из комнаты Мадвы. Цифал ничего не говорил, когда Элевин раскладывала его пальцы на твердой обложке и приматывала их к книге. Только стиснул зубы. Пальцы левой руки просто не переносили прикосновений. Как будто огнем каждый раз их жгло.       – Ненавижу его, ненавижу, – шептала она и роняла слезы. – Ведь ты органист, что ж делать теперь станешь...       Цифал улегся на коленях у нашей героини, и она молчала, прислушиваясь к его дыханию: надеялась, что он уснет. Но он сопел, вертелся и никак не успокаивался.       – Засыпай лучше, во сне выздоравливают, – беспомощно проговорила Элевин и погладила его по волосам.       – Ну, не спится что-то, – ответил Цифал совершенно бодрым голосом. – Хочешь, спи сама. Наверху – безопасней для тебя.       Элевин всхлипнула, сжала зубы и бегом вылетела в коридор и помчалась наверх. Но не в Восточную башню, читатель, нет…       Нари, дородная добродушная женщина, особливо щедрая к обитателям замка в том, что касалось сластей, была не слишком счастлива, когда к ней в глухую ночь ворвалась Элевин. Статус оной не позволял кухарке во всей полноте выражать свои чувства. Она только протирала глаза и позевывала.       – Дайте мне водки, – умоляюще прошептала девушка, буквально за шиворот подтащила Нари к кухонным шкафам и затараторила. – Водки, наливки, настойки. Водки. Сколько найдете, так все давайте.       – Милочка, да что ж такое вы говорите, – охнула кухарка. – Его Величество ох как не любит, когда девушка пьет. Что вам в глухую ночь приспичило?       Элевин смешалась и чуть не выругалась, но взяла себя в руки. Голова у нее болела, соображала она плохо. Времени было мало, и девушка с трудом выговаривала слова. Кривовато улыбалась, сверкала зубами.       – Напьемся, любиться веселей будет. Хайсеты так пишут в книге, которую он читает.       – Господи помилуй, – недоверчиво шмыгнула носом Нари, и лицо ее приняло непроницаемое выражение. – Его Величество в жизни такого не читал, он порядочный мужчина, – и скорбно заломила руки. – Бог мой, какие же грязные вещи приходят вам в голову. И вы еще особого статуса…       Элевин сжала голову руками и всхлипнула, попыталась заглянуть бессердечной кухарке в глаза. Она такая же служанка, как и все остальные. Такая же простолюдинка, должна суметь понять... Глаза простолюдинки, однако, слипались уже совсем заметно.       – Буду честной, он переломал руки Цифалу Лиду, музыканту-умельцу, – проговорила Элевин.       Кухарка странно воззрилась на девушку, но вскоре выудила из шкафа пузатый графин. Из рук не выпускала его, внимательно глядела на просительницу.       – Жалко его. Напьется пьяным, пусть его спит. Дайте, а? – Элевин вырвала у нее сосуд, и немного пахучей жидкости расплескалось по каменному полу.       Взгляд кухарки ощутимо изменился, посерьезнел, стал более осмысленным.       – Цифал Лид, учитель. Это тот, который пианист новый, – она подняла глаза, Элевин несколько раз кивнула. – Дерзкий, очень, очень дерзкий человек.       – Цойбер ему пальцы сломал, Нари! – закричала девушка, и крик ее эхом разнесся по сводчатым потолкам.       – Милочка, не горячитесь, успокойтесь, – кухарка погладила Элевин по щеке. – Дам, дам вам чудодейственное снотворное средство, – она встала на табурет и выудила маленькую склянку с одной из верхних полок. – Опомниться не успеет, глоточек всего один, а уж беспробудно спать будет…       Как только это чудо оказалось в руках нашей героини, она с благодарностью прижала его к груди. Вытащила пробку, принюхалась, и запах показался ей теплым и терпким, как винные испарения. Притягивал. Она опрокинула склянку и хотела буквально крышку облизать, но порыв этот встречен был криком Нари. Кухарка вышибла пузырек из рук Элевин, и он тотчас же разбился вдребезги.       – Бог с вами, Цойбер никогда не простит мне, коли вас себе музой выбрал, – пролепетала женщина. Упала на колени и принялась спешно собирать осколки.       – Нари?! – заорала Элевин, прекрасно понимая, что произошло, а точнее, что могло бы произойти. Ей хотелось ударить кухарку, ударить наотмашь прямо по ее широкому, как будто добродушному, а на самом деле отвратному лицу. А лучше сделать это ногой в туфельке на каблуке.       – Простите меня, грешную, я уж чересчур ревниво отношусь к Цойберу, – глухо пробормотала Нари.       – Нари! – нашей героине теперь было до безумия страшно, и она сделала несколько огромных глотков прямо из носика графина. Хмель ударил в голову, и Элевин осмелела. Водка явно была безвредной. Еще пока.       – Ох, вы поймете меня, когда у вас будут свои дети, – пробурчала Нари. – Это ж вовсе другое отношение к…       – Мать Цойбера умерла в родах!       – Таки я выкормила его Величество, – вдруг с гордостью сказала кухарка и расплылась в блаженной улыбке, снисходительно глядя на Элевин. – Двойняшки родились тогда, умер один, а молока много оставалось. Деточка, да, когда маленький ротик чмокает около твоего соска, начинаешь так относиться к обладателю этого ротика… Так...       Скажем мы и наше слово. Цойбер в долгу не оставался: Нари была кухаркой, да, но также управительницей десятка водонапорных башен вдоль Синей стремнины…       – Замолчите! – заорала девушка, едва сдерживая тошноту, появившуюся у нее из-за слов Нари. Пламя светильника играло на гладких боках графина. До смерти перепуганная, Элевин едва держалась на ногах. Она пощупала опять сосуд и так, держа его обеими руками, летела к переломанным пальцам. Которые хрустнули около клавиатуры королевского рояля. К обладателю которых она относилась так.       Цифал потягивал снадобье медленно, словно старался забыться. Оно же напротив оживило его, как казалось нашей героине. Она боялась дышать, держала его руку с книгой у себя на коленях и осторожно гладила ее.       – Вот и не выгорело дельце, – Цифал наконец сглотнул и улыбнулся. – И слава Богу, а то ж подорвал бы авторитет его Величества. Народ бы взбунтовался. Началась бы война. Глухих со слепыми, наших с тобой соотечественников. Дьявол, да это же революция…       – Дурак! – громко прошептала Элевин. – Он все о ерунде плетет. Как ты работать теперь станешь?!       Цифал помолчал, а потом будто в истерике рассмеялся.       – С голоду не умру уж. Тебя вот замуж возьму, а потом опять королю продам, – от волнения он заикался почти на каждом слове, а потом опять захохотал. – Ан нет, не возьму, я ж ведь обвенчан уже. Это ты – нет. Прощенья прошу.       И опять прильнул к графину. В другой день Элевин бы оскорбилась от таких шуток, но не в этот. Голова у нее отчаянно заработала, но не в ту сторону: она разглядела в словах Цифала намек на ее бывшего жениха.       – Иди лучше ко мне. Теперь я веселый. И тебя хочу. Элевин вздрогнула, когда увидела в неверной полутьме звездной ночи пьяный блеск его глаз, ласково погладила опять раненую руку.       – Только да, раздевайся сама, – с трудом выговорил Цифал и закинул ноги на кровать. – Да и мне штаны снять помоги. Ох, как смеялся бы Цойбер, верно? Но завтра он не посмеется, правда?       При этих словах глаза его сверкнули так, что у Элевин мороз пробежал по коже, но она все равно ничего не поняла. Теперь Цифал смеялся отрывисто, а с каждым его словом у Элевин выкатывались новые слезы. Она дрожала. Цифал разглядывал обшарпанные стены, и они, казалось, тоже подрагивали в неверном свете костра.       – Ну, довольно нюнить, дорогая моя, – он вдруг расплылся непривычной масляной улыбкой и положил правую руку девушке на плечо. – Чего поменяешь теперь? Судьба это. Заменишь меня. Слышала ж, как.       – Слышала, да не учила этого поганого «Шакала», – всхлипнула Элевин. – И я не умею так играть, как ты! Не могу. Не смогу! – она заплакала уже совсем навзрыд; Цифал рассеянно и равнодушно погладил ее по щеке.       – Ну как же я мог забыть, дурак, – вздохнул он, – и ты забудь, чего у пьяного на языке… – и моментально заснул. И как только дыхание Цифала наконец выровнялось, наша героиня начала на ощупь разыскивать вчерашний мешок. Нащупав рядом подарок Мадвы, она схватила и его. Я все смогу, Элевин поцеловала пальцы, легко погладила ими Цифала и побежала вверх по лестнице.