I see the Fire in your Ice

За ними шел тот, кто давно мёртв — Аргу, Справедливость. Некогда защищал он людей от гнева богов, отвергая себя, но заглох его голос, и теперь он ищет лишь возмездия за боль, что оставила его живым мертвецом. (Из «Легенд о юности богов», рукопись из архива Великого Дома Тихой Песни)

Колокол застал Ниниана на лестничном пролёте — он только спускался вниз после завтрака. Маленькие привилегии гранда — завтрак тебе приносят в комнату. Он про себя радовался этому: не хотелось выдавать собственной немощи, но, почти разменяв девятый десяток, сложно носиться по лестницам как полвека назад. Он чуть ускорил шаг, придерживаясь за натянутые над лестницей канаты — для Арзюра, но ему они тоже служили добрую службу. Сквозняки гуляли вольготно, и Ниниан только порадовался, что уже надел и шапку, и тёплый меховой плащ. Он вышел во двор как раз вовремя — тяжёлые створки ворот распахнулись, открыв его взору двух всадников и небольшие сани, запряжённые северным пони — приземистым, мохнатым и сильным. Сердце чуть ускорило бег, когда он спускался с крыльца вниз, чтобы приветствовать гостей. Этих гостей он больше всего желал встретить лично — осталось только чуть подождать. Мальчишка — ему было около двадцати, не больше, высоченный и крепкий — спешился, чтобы протянуть руку девочке чуть помладше, ехавшей по другую сторону от саней, кажется, предлагая снять её с лошади. Та сдвинула к затылку шапку, открывая раскрасневшееся на морозе лицо со светлыми глазами навыкате, чуть опёрлась о протянутую руку и спрыгнула легко, почти как в танце — помощь ей была не нужна. — Спасибо, Рэжиг, это было очень любезно с твоей стороны, — почти пропела она, озорно сверкая глазами. — Авена... — страдальчески протянул он, — как ты жестока ко мне, о, как жестока... — Твои страдания достойны южной драмы, — иронично отозвалась она. — Все театры столицы... Их прервало тихое покашливание — Ниниан едва уловил его, хотя стоял не так уж далеко, но один этот звук заставил детей Великого Дома Тихой Песни замереть и едва не по-солдатски вытянуться, повернувшись к саням. Мальчик было сделал шаг навстречу, но был остановлен коротким жестом маленькой ладони в тёплой белоснежной перчатке. Грандеза Керидвен де Кэратав не нуждалась в помощи. …Она чуть постарела с тех пор, как они в последний раз виделись. Ниниан, впрочем, прекрасно знал, что тоже не молодеет — а они были ровесниками. Он сам не отличался высоким ростом, но даже рядом с ним Керидвен казалась маленькой и хрупкой, несмотря на тёплый плащ поверх шубы, а уж рядом с рослыми детьми своего Дома и вовсе казалась статуэткой. Под её взглядом Ниниан всегда чувствовал себя нашкодившим мальчишкой, чувствовал и сейчас, но всё же сделал шаг вперёд и чуть поклонился. — Я, Ниниан д’Армаэль, гранд Великого Дома Звёздного Льда, приветствую с радостью Керидвен де Кэратав, грандезу Великого Дома Тихой Песни и детей её Дома... — он вопросительно взглянул на детей. — Рэган де Гавар, пара Авены д’Эмганн. — Авена д’Эмганн, пара Рэгана де Гавара. Синхронный поклон. Старый обычай. Ему было никак не меньше тысячи лет, а может — и много больше, ещё тех времён, когда предки аргоадов властвовали над всеми землями королевства. Девушка и юноша, колдунья и рыцарь... нет, воин. Рыцари пришли много позже, вместе с турнирами. Что такое несколько сотен лет в глазах вечности и истории? В глазах Керидвен. Та чуть улыбнулась. — Я рада приветствовать вас, гранд, и благодарю за приглашение, доверяясь вашему гостеприимству. — В тихом голосе, выводившем чеканную формулировку, звучала искренняя теплота, и Ниниану казалось, что она способна привести в их края весну на три декады раньше положенного. Он поклонился и подал руку. — Здравствуй, Ниниан, — сказала она много тише, протягивая ему навстречу ладонь и пожимая его пальцы коротким движением. — Устали с дороги? — спросил он не без некоторого беспокойства рачительного хозяина. Керидвен улыбнулась. — Не волнуйся понапрасну. Мы останавливались вечером на привал в двух часах пути от замка. Я не утомлена ничуть, мне нужно только время, чтобы предстать перед Советом в подобающем виде. А дети моего Дома... думаю, для них будет время и отдохнуть, и повеселиться. — Комнаты готовы. Рэган и Авена... — Их можно поселить вместе. Они боевая пара, их не должны смущать подобные обстоятельства. «Нас смущали». Он не сказал этого вслух, только кивнул и коротко приказал высунувшей из-за двери нос Изельд позаботиться о том, чтобы гости ни в чём не знали нужды. *** — «Моя королева…» — Тристан начал было читать письмо с выражением, но услышал судорожный вздох матери, осёкся и замолчал. С губ чуть не сорвалось привычное за последние годы: «Маменька, вам плохо?», но он прикусил язык. Матери было… пожалуй, «плохо» как описание её состояния здесь явно не годилось. Слишком уж мягко. Тристан отложил мелко исписанные листы. Сам он уже прочёл послание и суть его мог пересказать и так, а идея чтения вслух матери явно не нравилась. Или она просто не могла воспринять его. — Она изменила своему стилю, — криво усмехнулся он, хотя веселиться, прямо сказать, отнюдь не тянуло. — Помните, в прошлые пару раз она писала, что… как это там… готова принять на себя тяжкое бремя? Так вот, теперь она, понимаете ли, готова… Он замолчал. Они никогда не касались этого в своих разговорах. У него не поворачивался язык вслух говорить о состоянии матери, и поэтому, наверное, письмо, в котором чужой человек высказался об этом почти в открытую, заставляло его нутро яростно пылать не хуже дров в камине. — Дальше, — непривычно глухо приказала мать, и Тристан обречённо выдохнул: — Она пишет, что готова… из-збавить от этого бремени вас. Собственная запинка разозлила, но на место этой злости тут же пришёл испуг — испуг от неожиданной, необъяснимой тишины, что повисла в комнате после его слов. — И что её тревожит… окружающая обстановка, — сбивчиво продолжил он, потому что молчать было жутко. — И что она… — Пусть пишет, что хочет! — Визг матери привычно впился в уши, и Тристан тихо и хрипло выдохнул. Это было проще. Это было понятнее, это было легко пережить. Гораздо легче, чем молчание. — Она что же, думает, что это меня проймёт?! Что я передам ей корону?! Может, ещё и благодарностей от меня хочет?! Тристан опустил голову. Отвечать он был не обязан, больше того — ответив, рисковал обернуть гнев матери уже в свою сторону, но всё равно пробормотал: — Хочет. Если между строк читать, то хочет. Признаться честно, он не был мастером чтения между строк, но и Серен писала, в целом, откровенно, и понять её, наверное, сумел бы любой идиот. Даже Бервин. При мысли о нём Тристана, разумеется, что-то знакомо укололо изнутри, и он столь же привычно от этого отмахнулся. Пусть в Аргоад идёт. Подумаешь, свой Дом и всё такое, зато Тристан — при королеве Рианнон, и… «Самому не смешно?». Он спросил бы себя об этом, если бы это действительно было смешным хоть с какой-то стороны. — Напиши ей, — мать тяжело дышала, хрипя на каждом слове, — что она может сидеть в обнимку со своими желаниями так долго, как ей хочется. Хотя нет! Нет! Не смей отвечать ей ничего, ни-че-го, ты слышишь меня?! Тристан зажмурился. — Слышу, маменька. О том, что её крик сложно было бы не услышать, он, конечно же, промолчал. — Вот и хорошо. — Она вдруг заговорила почти спокойно, пусть всё ещё хрипло, и Тристан открыл глаза. — Хорошо. Умничка. Сожги этот хлам, Трис, и немедленно. Здесь холодно, как в Аргоаде! Тристан сжал щёку зубами. Он не был уверен в том, что мать вообще когда-либо бывала в Аргоаде. А ещё сам он чувствовал такую жару, что тянуло камзол скинуть, но… Боги. Лучше уж просто холод, чем… что-то иное из длинного списка того, что ощущала мать. Он не без удовольствия швырнул листы в камин и утёр пот со лба. Обернулся. Снова прикрыл глаза — по лицу матери струились злые, непрошеные и неостановимые слёзы. И к этому он уже тоже привык… — Она мне надоела, — почему-то с удовольствием произнесла мать. — В конце концов! Какая наглость! Это Скрытые Истины рождены править!.. Тристан снова зажмурился. Может быть, это и было девизом их Дома, но… ему самому передавать корону мать тоже не спешила. Впрочем, в особо тяжёлые минуты он признавал про себя: она была права. Он вышел молча, выждав пару минут и убедившись: пока что он здесь не нужен. В спальне ждала бутылка отличного красного, и сегодня Тристан твёрдо намеревался осушить её до конца. *** Ниниан обводил взглядом семерых, что расселись по обе стороны от него за круглым каменным столом. В крепости царил холод, который не в силах был разогнать огонь в двух каминах по обе стороны небольшого зала. Здесь давно не топили. Много лет. По правую руку от него умостился, весь в золотом с головы до ног, Бервин — верткий, непоседливый даже сейчас, как и всегда. Он вечно жаждал боя, споров, поединка воль и клинков; это могло вызвать... некоторые трудности, но отчего-то Ниниан думал о Бервине с теплом, даже когда вспоминал о его недостатках. Живой огонь. И огонь застывший — по левую руку Ниниана. Старший. Танет. Подобный ледяной статуе, сцепивший замёрзшие руки, но словно не обращавший внимание на холод в своих лёгких белоснежных одеждах. Стоило бы сказать ему одеться теплее — но он не сказал. Чуть дальше, опять же слева, расположилась Эффламена де Говэн, леди Дома Соколиной Дубравы — крепкая, по-мужски резкая, только ради Совета снявшая меч с пояса. Рыжий парик сбился, как и обычно, на сторону, открывая коротко остриженные седые волосы. Зачем ей было подобное нелепое украшение — Ниниан не знал. Рядом с ней, как и всегда, сидел её верный союзник, Овейн де Манег, лорд Дома Латных Рукавиц. Толстый, точно кот, спокойный и ироничный — только так, должно быть, он и мог управиться с многочисленными и непоседливыми детьми своего Дома. Были они куда как несходны меж собой, но, тем не менее, союз процветал много лет. Куда одна — туда и другой, и напротив, куда не сунулся бы осторожный, искусный в дипломатии Овейн — не пошла бы, по его совету, и прямая Эффламена. Об этом нельзя было забывать. По правую руку умостился эрл Бриан де Гвенаргант, гранд Великого Дома Солнечного Света. Для Ниниана он был в некоторой степени загадкой — Бриан всегда казался добродушным, несколько наивным и, возможно, недалёким, но стоило помнить — только он за этим столом имел и рыцарский титул, и титул гранда. Его напускная беспечность и мягкость не должны были обмануть в таком деле, которое Ниниан затевал, затевал давно и исподволь — даже его сыновья не знали, как долго он обдумывал нынешний Совет, тщательно составлял планы на все случаи исхода, размышлял, о чём следует объявить, а что — сохранить втайне, если кто-то из собравшихся здесь решит, что союз с Хрустальной Призмой окажется выгоднее. Наконец, Рафаэль д’Амнед, гранд Великого Дома Лесных Озёр. Старина Раф, несносный язва, тиран и деспот на первый взгляд — хотя, возможно, до репутации самого Ниниана в глазах недоброжелателей ему стоило бы поработать над этим ещё с десяток лет. Умелый политик, прекрасный тактик и стратег и... заботливый отец своим детям. Возможно, слишком заботливый и позволяющий им порой чересчур много — но готовый драться за них до последней капли крови. Теперь, когда принцесса де Паул присоединилась к Лесным Озёрам, Ниниан был уверен — Раф будет ему лучшим союзником. И грандеза де Кэратав. Керидвен. Пожалуй, единственный человек за этим столом, которого он искренне почитал... равным себе. — Вы все ответили на мой призыв, — откашлявшись, начал Ниниан. — И вряд ли проделали столь долгий путь, чтобы размениваться на пустые любезности. Предлагаю отринуть их до простого вежества за этими дверьми — и сразу перейти к делу. Все взгляды обратились на него — напряжённые, выжидающие. — Ну же, отец! — не вытерпел Бервин. Ниниан поморщился — тот всё ещё не привык обращаться к нему как к гранду иного, пусть и союзного, Дома... впрочем, это была оплошность самого Ниниана — отвергнуть формальности. — Не торопитесь, принц. Обо всём по порядку. Я не ошибусь, если скажу, что некоторые Дома, чьих послов я не призывал, уже довольно долгое время... создают нам некоторые незначительные неприятности. Особенно это касается набора оруженосцев и побед на колдовских турнирах. Я прав? Главы Домов закивали — кто едва заметно, кто истово, кто помедлив, а кто — с готовностью. Ниниан ждал — и всматривался с почти паучьей жадностью. Кто из них будет готов? — Грандеза де Мадарх забирает себе всех, кто хоть немного отличается талантами — хоть мальчишек, хоть девчонок. — Эффламена не выдержала первой. — Ещё немного — и её победы приведут к тому, что у нас отнимут немалую часть земель, пусть это и глухие леса, однако... в этой глуши на счету каждая деревенька, а в моём Доме — каждый рыцарь и колдунья. Дети не лишены таланта и верны, но побеждать... К тому же мальчишки у неё всё одно не доходят до турниров — ни богам хвала, ни аргоадам пожива. — Я разделяю мнение дорогой Эффламены, — задумчиво отозвался Овейн. — С рыцарями трудностей нет, но бедные девочки прозябают где-то в конце турнирных таблиц. Разве за этим мы их готовили, разве за этим расцветал их талант? — Что до меня, отец, вы знаете — я поддержу вас в любом деле! — задорно, почти по-детски радостно воскликнул Бервин. Ниниан подавил грустную улыбку. Что бы там ни было — прошлое не вернуть... хотя иногда он очень бы этого хотел. — Меня несколько настораживает соседство с Хрустальной Призмой, — уклончиво ответил Ниниану Бриан. — К тому же эрлесса Артизар... приняв её в свой Дом, я навлёк на себя некоторую немилость грандезы де Мадарх. — Скажите уж прямо — она вас возненавидела! — фыркнула Эффламена. — Она ненавидит тех, кто способен дать отпор, а остальных — презирает, — с плохо скрытой горечью добавила она. Некоторые опрометчиво почитали Соколиную Дубраву самым слабым из Домов. Возможно, так и было, но стоило пригласить Соколов хотя бы потому, что это польстило бы Овейну — а кроме того Ниниан знал, насколько важны бывают, казалось бы, мелочи — самоубийственная отвага и безоглядная преданность детей Эффламены, заменявшие им порой недостаток таланта и мастерства. — Я не стал бы высказываться так... однозначно, — мягко ответил Бриан. — Но в чём можно быть уверенным — большой любви ко мне в Хрустальной Призме отнюдь не питают. — Думаю, мой ответ очевиден, — фыркнул Раф. — Гранд Ниниан, как ты думаешь, сколько бы я прожил, оказавшись в руках Серен прямо сейчас? Держу пари — долго, но вряд ли был бы этому рад. Укрывать принцессу, не имея союзников... опрометчиво, чтобы не сказать больше. Да, я сам пошёл на этот риск, и уж будьте уверены, вполне понимал, что делаю, но хотел бы я знать, кто предпочтёт в таком деле оказаться без союзников? Повисла краткая тишина. — Танет, — чуть хрипло сказал Ниниан. — Расскажи им. Лорд Дома Белоснежных Перьев не поднял головы. Ниниан хотел было окликнуть его вновь, но тот заговорил — тихо и веско: — Я расскажу вам одну историю. Отчасти я сам был её свидетелем — и непосредственным участником тех событий, частью же знаю её с чужих слов — со слов Бранвенна де Герайнта, которого привычнее всем называть Вороном. Она началась около двух лет назад, после Турнира Запада в году тысяча шестьсот семнадцатом от основания Древнего королевства. Речь Танета всегда было сложно слушать — даже в юные годы и в дружеской компании он порой говорил так, будто зачитывал вслух старинную хронику. Ниниан с трудом мог воскресить в памяти те несколько лет, что давно минули, когда Танет был... живым, но отчётливо помнил — хотя хотел бы забыть — тот день, когда всё безвозвратно сломалось. Слова Танета падали тяжёлыми обледеневшим камнями, и сквозь громоздкий слог прорывалась живая картина. ...Лошадь хрипела, с губ её падала пена, когда всадник в тёмном перепачканном плаще остановил её возле одного из постоялых дворов Серого Города. Он спешился и бережно снял свою ношу, не без труда удерживая на руках. — Хозяйка? Есть кто живой? Нам бы комнату на двоих, бадью горячей воды, перехватить хоть кусок хлеба с маслом, да горячего вина. Слуги дело здесь знали отлично — не прошло и десяти минут, как незнакомец, захлопнув дверь ногой, переложил ношу на кровать, распахивая одеяло, в которое та была завёрнута. Окажись здесь незваный гость, он с удивлением бы увидел девушку лет пятнадцати, не больше, почти ребёнка, безвольно раскинувшуюся в беспамятстве. Она не застонала даже — только дышала тяжело и мучительно, словно это отнимало у неё последние силы. Щёки её ввалились, от волос на почти голом черепе остались жалкие сожжённые напрочь клочья, под глазами залегли чёрные тени, а приспустившийся рукав обнажил множество порезов вдоль всей руки, один поверх другого — едва подживших, запекшихся почти неразрывной коркой крови. — Кажись, передышка. Уф, славно. Ворон — а это был не кто иной, как он — с усилием разогнулся и скинул плащ, Умылся прямо горячей, почти кипящей водой в глубоком корыте, зашипел — рубец на лице только начал подживать, правый глаз заплыл, и можно было только гадать, уцелел ли он. Выглядел Ворон тоже неважно, что он не замедлил выразить, мельком глянувшись в тусклое мутное зеркало: — Облез ты, птичка, словно в курячий мор... Да дело-то плёвое, не до этого. Сирша? Девушка не открыла глаз, только жалобно застонала — Ворону пришлось потрясти её за плечо. — Не надо! — всхлипнула она, обхватывая себя руками за плечи и сжимаясь в комок. — Прошу вас, грандеза... я скоро снова смогу колдовать, вот, вот, почти получается, пожалуйста, только дайте мне поесть, я буду пить зелья, пожалуйста, пожалуйста... Ворон скрипнул зубами: — Ничего, грандеза де Мадарх, я ещё спляшу на вашей могиле. Сирша, слышишь? Вместе спляшем. Потом. А сейчас этой дряни тут нет, она далече, и нас не найдёт. А тебе поесть надо и помыться. Девушка со стоном приоткрыла глаза, растерянные, взгляд её казался почти слепым. С трудом найдя собеседника, она медленно кивнула и попыталась сесть — Ворон осторожно подхватил её. Стеснения не было ни у кого из них — Сирша снимала рубашку так, будто это была верхняя одежда, словно тело её — исцарапанное, истощённое до крайности — было куском дерева. В горячей воде она только ёжилась и с трудом водила мочалкой по тонким, как прутья, рукам — Ворон не выдержал и отправился на помощь. Чистую рубашку, чулки, платье и туфли он тоже стребовал с хозяйки, заодно расплатившись полновесными золотыми ау́рами, расплатившись с лихвой, добавив будто невзначай: — За молчание ещё доплачу. Накормив Сиршу и наскоро перекусив сам, Ворон, накинув всё тот же плащ, выскользнул наружу. Уже темнело, когда он вернулся на ту же улицу— кошель на поясе опустел вдвое, но теперь он знал, куда направить свой путь — не обратно на постоялый двор, а в небольшую гостиницу в проулке. Нужная ему комната была на втором этаже, но раскидистая ива помогла не прибегать к излишним формальностям. Мужчина, что-то с усердием выводивший левой рукой за письменным столом, был застигнут врасплох, выронив перо и запоздало потянувшись к кинжалу на поясе. — Если бы я хотел, лорд Снежная Глыба, то уже убил бы тебя, — чуть насмешливо поприветствовал собеседника Ворон, разводя руками в знак мирных намерений. Тот скривился: — Если ты пришёл насмешничать, я и безоружным выставлю тебя оттуда, откуда явился. Ногами вверх — жаль только звоном твоей пустой головы людей пугать. — Виноват, принц, — оскалился Ворон, — представился невежливо. Но разговор и вправду есть. Только лучше не здесь, идти недалече. — Снова неуместные шутки. — Танет — а это был именно он — глядел на Ворона хмуро, но тот посерьёзнел: — Говорю же, принц, извини. Неудачно вышло. Сглупил. Прошу прощения… что там ещё… И кучу других хороших слов скажу в довесок, если ты со мной пойдёшь. Танет недолго поразмыслил, потом поднялся, потянулся за перчаткой. Ворон едва ли не впервые видел его руку, не прикрытую тканью — зрелище, признаться, было не самое приятное, но он и сам… хорошо смотрелся. — Это имеет какую-то связь с тем, что у тебя на лице? Ворон коротко кивнул: — Мы с грандезой де Мадарх немного повздорили. Пустяки, теперь я уж точно свободен, а вот у неё проблемы посерьёзнее намечаются. Пойдём, поймёшь, какие. Плащ этот твой белый... приметный. — Могу отправиться без него. — А какая разница? Белый камзол, рубашка, штаны, сапоги... про исподнее, полагаю, и спрашивать не надо? Куда как видно издалека, мишень и в безлунную ночь отличная… — Продолжишь в таком же духе — полетишь вверх ногами... — холодно оборвал его Танет. — Шуток ты, принц, не понимаешь, — пробурчал Ворон. — Давай уже, обряжайся в свой белый плащ, смотри, людей не удивляй. Они постарались выскользнуть незаметно — Ворон озирался по сторонам, боясь, видно, случайных глаз, но улицы Серого Города под ночь в начале декады были пустынны. — Через окно? — спросил Танет. Ворон усмехнулся. — Нечего народ пугать. Я доплатил. Здесь молчать будут. — Откуда знаешь? — Да мы как-то тут славно покутили… а ты и до сей поры не прознал, сколько мы тут с Арзюром посуды перебили… На имени Арзюра Ворон погрустнел. — Что? — Не слышал… как он? — Из голоса Ворона внезапно исчезла обычная насмешка. — Отец писал недавно, рассказывал… жить будет. До остального — да помилуют его боги. — На севере некому исцелять, — тихо и горько сказал Ворон. — На севере умеют хорошо мстить. — В голосе Танета не было ничего. — Будто это что-то исправит... — Ворон почти шептал. — К Аргу это, не до того. Пошли. До самой комнаты им, по счастью, никто не встретился, в коридоре тоже было пустынно. — Я украл у грандезы то, чем она дорожит больше всего, — злорадно сообщил Ворон, протягивая руку к двери. — Но мне нужна твоя помощь… с этим. Он пропустил Танета вперёд и чуть подтолкнул, когда тот замер на пороге. — Ты выкрал принцессу из Хрустальной Призмы? — тихо спросил Танет, будто не веря своим глазам. — Выкрал я у них лошадь, — хмыкнул Ворон, — а Сирша решила отправиться со мной, когда я ей предложил. Зашёл в Зеркальную Комнату… ну, считай это камерой пыток, если хочешь. Её там с месяц держали. И давали только турнирные зелья вместо еды и воды. Пока магия не вернётся. — Это… — Танет прервался и покачал головой. — Как это может быть правдой? — Не веришь? — почти с вызовом осведомился Ворон. — Я не представляю, как человек мог пойти на такое. Сирша спала, спала беспокойно — тихие голоса не могли её разбудить. — Спроси у неё сам, если не веришь мне, — зло и холодно отрезал Ворон. — Или просто посмотри на её лицо. И руки. Скелет. Даже не очень ходячий. И за этим вот мешком с костями грандеза де Мадарх будет охотиться так, что перевернёт королевство вверх тормашками. — Чего ты хочешь от меня? — На лице Танета мелькала смутная догадка. — Забери её, — почти отчаянно прошептал Ворон. — Увези в свою глушь и спрячь. Как угодно, куда угодно. Я постараюсь сбить со следа погоню. — А ты куда думал податься? Куда тебя примут, даже одного? Ты отстранён от турниров на год, если не больше. — Уже меньше. В Скрытых Истинах сейчас тишь, гладь и ни единого рыцаря, да и ни одной колдуньи с тех пор, как Ауреген не бывает на турнирах. Дела у них вовсе плохи. Я могу предложить им своё оружие — пусть польза от этого будет и не сразу. Авось не прогонят. — А Сирша? — Подумай сам. — Ворон усмехнулся. — Наставники Ауреген вряд ли будут рады её видеть. К тому же... она боится колдовать. Или попросту не может. Не осталось сил. Зачем она им? Они вышвырнут её за порог. Другие Дома связываться не рискнут — у них и без того забот хватает. Выдадут, чтобы не рушить равновесие. Иначе начнётся война. Кто будет воевать, — Ворон кивнул на Сиршу и дрогнувшим голосом закончил, — ради неё? Танет невесело улыбнулся. — И ты отыскал меня, думая, что именно я, лорд пустого Дома, у которого даже крепости толком нет, и только пара оруженосцев записана, именно я, который даже меч не способен удержать — соглашусь? Назови хоть одну причину того, почему я должен это сделать. Ворон повернулся и сказал, совсем тихо, горячим, почти отчаянным шёпотом: — Потому что ты принц Танет де Дункелл, лорд Дома Белоснежных Перьев, и твой девиз — «Чтобы люди оставались людьми». И потому что я не знаю больше никого во всём королевстве, кто отдал бы… жизнь за то, что однажды взял за принцип. Я не знаю больше ни одного благословенного богами придурка, который взялся бы спасать кого-то без всякой выгоды — просто потому, что так ему подсказывает совесть. — Кто сказал тебе, что моя совесть жива? — холодно осведомился Танет. — Не ты ли, помнится, заявил мне, прежде чем уйти, что я... как там? Что во мне чувств не больше, чем в каменной статуе Аргу в святилище Звёздного Льда? Что скажешь теперь? — Во всяком случае обиды в тебе предостаточно, — усмехнулся Ворон, — раз ты столько лет это помнишь до последнего слова. — Два года, месяц, две декады и три дня. — Какая точность! — притворно восхитился Ворон. — Что, неужто я так запал тебе в душу? — И не надейся — просто на память я отнюдь не жалуюсь. Повисла тишина — так, что стало слышно, как прерывисто и хрипло дышит во сне Сирша. Внезапно она беспокойно заворочалась и забормотала что-то, испуганно и отчаянно — Танет подошёл ближе, чтобы слышать до последнего слова: — Грандеза... магия вернётся... я даю вам слово принцессы, в нужный миг всё будет снова... как прежде... грандеза, умоляю... хоть кусок хлеба... пожалуйста, грандеза... грандеза де Мадарх… Лицо Танета едва заметно дёрнулось в судороге, он чуть прикрыл глаза, справляясь с собой, прежде чем отошёл. — Разбуди её, Ворон, — сказал он глухо. — Если она готова поехать со мной — я согласен. Ворон сделал шаг вперёд, опустился на колени возле кровати. — Сирша, — тихо позвал он. — Сирша, проснись, — и легонько потряс её за плечо. Сирша подскочила, как от удара, захлебнувшись воздухом, глядя в никуда распахнутыми в ужасе глазами — словно перед её взором всё ещё стоял образ Серен де Мадарх. Ворон осторожно перехватил её ладони. — Сирша, всё хорошо, это я, Ворон. Просыпайся, ладно? Я нашёл того, кто нам поможет. Она медленно повернула к нему голову, глядя чуть осмысленнее, так же медленно моргнула. Потом перевела взгляд на Танета — усталый, лишённый надежды и даже страха взгляд. — Принцесса. — Он выступил вперёд и поклонился. Ворон едва не скрипнул зубами: Танет не изменял себе. — Я, принц Танет де Дункелл, лорд Дома Белоснежных Перьев, приветствую с радостью принцессу Сиршу де Руанед. Сирша только кивнула, почти безразлично. — Принц де Дункелл предлагает тебе свою защиту, Сирша, — начал Ворон. — Ты знаешь, его владения — такая глушь пустынная… в смысле, удалены и от столицы, и от Хрустальной Призмы, конечно; там ты будешь в безопасности. А я запутаю всех, объявлюсь в Скрытых Истинах, и пусть все допрашивают королеву, куда ты подевалась. Она, конечно, меня за шкирку потреплет, но слова не скажу. — Зачем? — едва слышно спросила Сирша хриплым, сорванным голосом. Ворон чуть отшатнулся, кажется, испуганный абсолютной пустотой её тона, но Танет не шелохнулся. — Скрытые Истины, возможно, приютят тебя, а ты не выдашь меня, но зачем это принцу де Дункеллу? — Видишь ли, принц де Дункелл… человек несколько странный. Я служил у него оруженосцем, ты знаешь? А потом — рыцарем. Зануда он редкостный, но сердце у него доброе. Кажется, именно эти слова вызвали у Танета больше всего удивления за этот вечер — с таким лицом он воззрился на Ворона, на секунду сломав, казалось, приросшую к лицу маску спокойствия. — Я не верю, — просто сказала Сирша и отвернулась, подбирая одеяло, чтобы укрыться с головой. — Принцесса, — спокойно заговорил Танет, — зачем мне выдавать вас Хрустальной Призме? Между мной и её грандезой нет и не будет дружбы. Ей и не нужны друзья, а я не желаю искать себе господ. Я связан старыми узами с Великим Домом Звёздного Льда, и между отцом моим, грандом Нинианом, и грандезой де Мадарх тем паче дружбы быть не может. Что она может дать мне, чего стоила бы ваша жизнь? — Что угодно. О чём бы вы ни мечтали. Танет тихо вздохнул и подошёл ближе, присел прямо на дощатый пол, не беспокоясь о белизне своих одежд. — Я не мечтаю, принцесса. Как, кажется, не мечтаете и вы. — И вы бы не хотели заполучить в дом принцессу, пусть даже... такую? Тогда смотрите! Она резко задрала рукав рубашки, слишком длинный, закрывавший ладонь до середины пальцев, почти ткнула рукой в лицо Танету, так, что он точно не мог бы пропустить символ Хрустальной Призмы у неё на коже — сложный узор, множество линий, сквозь которые проступало вечное недрёманное око. — Это останется навсегда. Куда бы я ни пошла — это клеймо навсегда со мной. Никто не получит принцессу. К тому же я больше не могу колдовать. Я калека, принц де Дункелл, — просто и бесстрастно сказала Сирша, будто речь шла о погоде за окном. Танет смотрел спокойно, потом медленно стянул перчатку с покалеченной руки. Сирша даже не поморщилась, никак не выказала удивления, только задумчиво разглядывала страшные шрамы. — У всех нас остаются следы от того, что мы когда-то пережили, — тихо проговорил Танет. — Следы тех невзгод, что ломают одних, а другим приносят мудрость — и веру в то, что сияет подлинной истиной. Мне безразлично, что нарисовано на вашей ладони, если вы не хотите больше принадлежать Хрустальной Призме. — И чему я буду принадлежать? — Я предлагаю вам стать дочерью Белоснежных Перьев, — спокойно ответил Танет. — Разве вы не слышали… — Принцесса, я пока недостаточно стар, чтобы жаловаться на слух. — Танет едва заметно улыбнулся. — Мне безразлично то, что вы не в силах творить колдовство, что моему Дому не будет никакой славы и пользы от того, что вы в него войдёте. Это не имеет ровно никакого значения. Представьте, что вы снова в Школе. Вы маленькая волшебница, к которой обращается глава Дома, как и принято. Дали бы вы мне согласие? Сирша прикрыла глаза, размышляя. Повисла тишина, такая, что Ворон отчаянно тёр переносицу, чтобы не чихнуть и не разрушить её — столько в ней было нежданной, торжественной судьбоносности. — Я, принцесса Сирша де Руанед, — негромко, но твёрдо заговорила она, вспоминая слова присяги, — отдаю свою силу Дому Белоснежных Перьев и клянусь направить её во имя силы его и славы. Примите мою присягу, лорд де Дункелл… а вы, лорд де Герайнт, скрепите договор. Танет поднялся, осторожно перехватывая её правую ладонь, изуродованную клеймом, собственной, искалеченной, с трудом сжимая пальцы. — Я, принц Танет де Дункелл, лорд Дома Белоснежных Перьев, принимаю твою присягу. Клянусь защищать тебя, как родное дитя, и заботиться, как и о всяком, принадлежащем моему Дому. Лорд де Герайнт? — Услышано, — чуть охрипшим голосом отозвался Ворон, не успевший даже подняться с пола. — Я призываю в свидетели Лаваренна, владыку удачи, да пребудет он с вами и направит на верную тропу. — Я призываю в свидетельницы Стробинель, владычицу колдовства, пусть свет её искусства не оставит нас в трудный час беззащитными, — быстро добавила Сирша. — Танет? — окликнул Ворон в нарушение ритуала, заметив, что тот медлит. — Я призываю в свидетели Аргу, владыку справедливости, — почти шёпотом, но твёрдо выговорил Танет, и в комнате будто похолодало. Сирша чуть съёжилась, Ворон передёрнул плечами, словно даже ему стало неуютно. — Пусть устрашатся наши враги его кары, потому что возмездие его неотвратимо и жестоко, как зимний холод.