I see the Fire in your Ice

И аргоады дрогнули под мечами брезиев, оказавшись без защиты богов. И прокляли они богов за то, что оставили их в тёмный час, соблазнившись обильными жертвами. И отреклись от них навеки. (Из «Легенд о юности богов», рукопись из архива Великого Дома Тихой Песни)

— Осторожнее. Вот так. Руки Танета осторожно подхватили Арзюра, помогая слезть с лошади. Он всё же чуть пошатнулся — спина даже после езды шагом не могла быть благодарна, и ноги он чувствовал плохо. Но на поясницу, поддерживая, легла ладонь, и он устоял. И улыбнулся. Правая ладонь на место перелома. Конечно. Как же иначе. — Спасибо, — зачем-то сказал Арзюр. Благодарность была глупой, он мог Танета так же за… ну, за дыхание поблагодарить. Или ещё за что-то, столь же естественное. Но промолчать всё равно не сумел. Танет слабо улыбнулся, убедился, что Арзюр твёрдо стоит хотя бы на костылях и шагнул в сторону небольшого пятачка земли, куда Изельд с Гюрвалем уже тащили ветки для костра. Сгущались сумерки, кони устали, привал был, пожалуй, необходим. Да и они уже достигли земель Дубравы, а значит, ехать осталось недолго. Даже со скидкой на… на Арзюра, в общем. Он доковылял до кострища, аккуратно уселся — Танет и тут оказался рядом, протягивая руку, чтобы он мог опереться. Мелькнула мысль, что для полноты картины тут не хватает только Ворона — он бы, наверное, спрыгнул с коня, неудачно приземляясь на больную ногу, выматерился бы сразу на языке аргоадов и на ретерском, приплетая ещё парочку восточных ругательств… и смеяться бы начал. Сжались и сердце, и горло. Время, когда у Танета были целы обе руки, он помнил очень-очень смутно. Время, когда у Ворона были здоровы обе ноги — не знал вообще. А вот время, когда сам и ходил, и бегал, и сражался, помнил хорошо. Будь оно всё проклято… Нет, проклинать то время Арзюр не хотел. Оно было хорошим. Счастливым. Тёплым. Наверное, даже лучшим в его жизни. А потом случился Западный Турнир тысяча шестьсот семнадцатого. Они звали себя Птицами. Ну, точнее говоря, чаще Арзюр с Вороном звали себя и Танета Птицами. Сам Танет так говорил редко, но очевидно не возражал — по крайней мере, слышал это и улыбался. А они рады были стараться, чтоб вызвать его улыбку. А назвались почти случайно. Ну, то есть, специально, но из-за глупости. Из-за глупости Арзюра, конечно: ему было семь, и он уронил что-то в потухший, к счастью, камин. И, конечно, полез туда и испачкался в золе с ног до головы. Танет, помнится, худого слова не говоря, потащил его в купальни, а вот Ворон, всегда маячивший рядом, ржал, балагурил, трепал Арзюра по наконец-то не белокурой голове и в какой-то момент возьми да обзови его грачонком. А дальше, после купания, Арзюру только и оставались сказать: «Ну раз я грачонок, то мы все — птицы, вот!». Ворон в пояснениях не нуждался. А личный герб Танета — теперь герб его Дома — тоже о многом говорил. Так оно и повелось. Птицами их троих называл, кажется, даже гранд. Если Арзюр однажды правильно подслушал. Это потом, когда Арзюр стал сильно старше, когда ему было уже шестнадцать, Ворон как-то брякнул с горечью: «Что-то, Арзюриг, птички хреново летают». Он тогда опять что-то проиграл, заняв чуть ли не последнее место, почти решил завязывать с Турнирами, но решение это, конечно, давалось ему нелегко — и так в итоге и не далось. Но вот во время одной из попыток всё-таки его принять он прихватил с кухни традиционную клюковницу, улёгся на их с Арзюром общую кровать и… ну, сказал что сказал. Сейчас, лёжа и не шевелясь, вцепившись в его руку, не чувствуя ног, но отлично чувствуя спину, Арзюр только и вспоминал, что эти его слова. Хреново летают, да. И падают, подбитые. — Ворон… — Он закрыл глаза, очень стараясь сдержать истерику, но из груди всё равно рвались неправильные смешки. — Слушай, так получается… это самое… Птицам обязательно быть калеками, да? Без этого крылья не растут, да? Ворон, бледный настолько, что мог бы соперничать с гербом Танетова Дома, тоже хихикнул в ответ — и тоже совсем невесело. Пальцы его сжались так, что если бы Арзюр мог бояться — испугался ещё бы и за руку. — А кто их знает, крылья эти… Ты про них Танета лучше бы спросил… Арзюр зажмурился настолько крепко, что глаза заболели. Ворон сбежал… нет, уехал, он честно уехал, это не было побегом — года два назад. Танет покинул Звёздный Лёд ещё через год после этого, едва только поздравив Арзюра с его бронзовой цепью — наградой Большого Ежегодного Турнира. И Дом стал… пустым. Нет, там был гранд, там были младшие — Изельд с Гюрвалем, совсем недавно окончившие Школу, там была Эйлиг — пусть пока только на каникулах… Но семьи Арзюра там больше не было. Бервина, что ли, семьёй считать, будь он ему хоть трижды… Арзюр не мог называть его так даже мысленно. Если кто и был ему отцом, то Танет. А этот… Как это там говорится — поучаствовал в процессе его появления на свет. Большое спасибо, достаточно. — Я с целителями поболтал, — хрипло выдохнул Ворон. — Говорят, встать ты встанешь. Арзюр молча сдавил его пальцы. Не было сил открывать глаза — и почему-то не хотелось даже плакать. — Я знаю. — Долго молчать тоже не получалось. Честно сказать, тишина его сейчас пугала. — Мне они это тоже говорили. Никто не произносил очевидного — что о Турнирах Арзюр мог с полной уверенностью забыть. А разговоров-то было… Талант, ага. Сильный и ловкий рыцарь, ага. Не теряющий грации ни на одной полосе, да-да. И понадобилось всего-то одно бревно. Арзюр повернул голову и уткнулся носом Ворону в бедро. В бедро больной ноги, конечно — ну, он просто так сидел, что иначе бы не получилось. В глазах всё-таки защипало, и он сдался — не каждый день в твои девятнадцать у тебя… ну, наверное, рушится жизнь. — Правильно, — раздался сверху всё ещё дрожащий, но уже одобрительный голос Ворона. Пальцы его вплелись Арзюру в волосы. — Правильно, так их, штаны эти дурацкие. Дался Призме этот бред, да? На Турнир — в цветах Дома в одежде, ну бред же, да, Арзюриг? Герба мало, что ли? О-о-ой… Он посмеивался, гладил Арзюра по голове, давая ему выплакаться, и хотелось… нет, даже не того, чтобы спина перестала болеть. Даже не снова почувствовать ноги. Хотелось, чтобы это не заканчивалось. И, пожалуй, Танета сюда ещё. Может, они с Вороном поговорили бы наконец, два упрямых… ладно… — Я домой хочу, — сдавленно прошептал Арзюр, даже не заботясь о том, насколько беспомощно это звучит. Гранд бы, наверное, его сейчас не одобрил. Ну и пусть. Гранда здесь не было, он ругался с Ложей, а Ворону на вечное северное «чувства есть слабость» всю жизнь было плевать. — Ну… — Ворон как-то изогнулся, чтобы и не упасть, и гладить Арзюра ещё и между лопаток. — Сейчас всё это веселье закончится, поедете… Арзюр всхлипнул в голос: — Ты не понял. Я не в Дом хочу. Я домой хочу. Ворон прерывисто выдохнул. Конечно, после этаких пояснений до него точно дошло, где — и рядом с кем — Арзюр сейчас мог быть дома. Мелькнула злая и отчаянная мысль: может, стоило год назад ехать с Танетом? У гранда было кого воспитывать, Бервин, опять же… А он… А если бы… Арзюр ненавидел думать о неслучившемся, но сейчас выкинуть это из головы не получалось никак. Совсем. — Какие ж мы все дураки… — вдруг хрипло рассмеялся Ворон — без единой крупицы веселья. — Какие ж мы дураки, Арзюриг… Ты бы знал… Арзюр шмыгнул носом и поднял голову. — Да я всю жизнь об этом лучше вас обоих знаю! Слушай… Ворон… а это… а может… Я не знаю… Тебе там в Призме отдыхать-то дают? Тот издал какой-то странный звук — то ли хмыкнул, то ли присвистнул: — Попробовали бы нет… Но это неважно. Знаешь, с меня хватит. На Турниры мне теперь на год путь заказан, я ж сегодня полосу напрочь бросил… А раз так, то я в Бездну им не сдался. Сейчас всё закончится, я ей скажу, что завязываю. И ухожу. Совсем. Нагряну к вам обратно, вот и будет мне отдых… чего ты ржёшь, птенчик, а? Арзюр и правда смеялся. Только Ворон, наверное, мог посчитать жизнь в Звёздном Льду отдыхом. Это что ж тогда в Призме-то происходит?.. Ладно. Ворон приедет… да, он приедет — и расскажет. Арзюр его спросит. А сейчас — не время. — Я не про то, — прошептал он, пытаясь нашарить ладонь Ворона — тот понял и сам взял его за руку. — Я… Ты только не ругайся, ладно? Давай съездим к Танету?.. Он хотел ещё что-то сказать — не просто «съездим», но «вы поговорите хотя бы нормально» или ещё что-то в том же духе — нет, зная обоих, Арзюр и думать не мог о полном примирении, но если он мог попытаться сделать так, чтобы они хотя бы друг на друга не злились… Как же хотелось верить, что он ещё что-то мог. Или сможет… — Я, правда, не знаю, как я вообще поеду, — торопливо прибавил он, снова давая волю истерическому хихиканью. — Ну в крайнем случае… повезёшь меня, как то бревно, ладно? Повезёшь? Ворон долго молчал, поглаживая его руку, явно не отдавая себе в этом отчёта. Конечно же, он понял, что стояло за просьбой Арзюра, но… Наверное, он и сам того же хотел. Просто с Танетом очень тяжело было… мириться. — Повезу, — наконец откликнулся он. — Уж с тобой-то он меня не развернёт. Разберусь с делами, приеду — и повезу. Арзюр длинно, хрипло выдохнул — и снова уткнулся ему в бедро, закрывая глаза. ...Трещал костёр, о чём-то пересмеивались Изельд с Гюрвалем… Арзюр тряхнул головой. Многое ещё было в тот день — и смеялись они над чем-то, и Бервин, невесть что забывший на том Турнире, вломился тогда в комнату и причитал — мол, как это его, Арзюра, «угораздило»… Каким чудом Ворон его тогда не поколотил, Арзюр уже не помнил. Хотя сейчас, даже сейчас, признавал — Бервин испугался тогда. За него. И намерения у него, в общем-то, были благими. Но… Как обычно — как раньше и как после — его сгубила выбранная форма выражения этих намерений. А сразу после их возвращения в Дом Звёздного Льда на всё королевство прогремела новость о побеге Ворона и исчезновении Сирши де Руанед из Дома Хрустальной Призмы. Давненько все Дома, города и деревни так громко о чём-то не орали; давненько в поисках беглецов не хотели прочесать, кажется, даже Аргоад; давненько за живую принцессу и… и чью-то голову не сулили столько ауров. Конечно, о том, чтобы ждать Ворона в замке Звёздного Льда, Арзюр тогда и думать забыл. Больше того: вздумай Ворон там появиться, он бы первый на него наорал и послал куда подальше — прятаться до лучших времён. А потом… потом Арзюру написал Танет. Короткое письмо, в котором говорил о Птицах — и о том, что «гнездо одной из них нынче скрыто». Значит, Ворон был хотя бы жив. Танет ни за что не стал бы Арзюру об этом врать — то есть, знал наверняка. А ещё явно намекал на то, где именно Ворон залёг на дно. О Сирше с тех пор не было известно совершенно ничего. Арзюр не сомневался, что они сбежали вместе: ещё на Осенних Турнирах в пятнадцатом он обратил внимание на то, как Ворон опекал юную принцессу из своего теперешнего… тогдашнего… а, неважно, Дома. Он не удивился тогда: Ворон вряд ли признал бы это вслух, но его потребность заботиться о ком-то всегда была больше его самого. Ну так вот: Арзюр даже предположить не мог, куда Ворон её тогда упрятал, но судя по тому, что вялый поиск вёлся до сих пор — упрятал хорошо. И хвала богам. Честно признаться — теперь, на пороге войны, когда в мире очевидно всё пойдёт наперекосяк, Арзюр тихонько позволял себе надеяться, что с Вороном они всё же увидятся. Приедет тот в Дом Звёздного Льда или нет. Неважно. — Будешь? — Танет, сидевший рядом, протянул Арзюру свежее, дымящееся крылышко куропатки. Арзюр улыбнулся — впрочем, разве стоило удивляться, что Танет помнил: Арзюр всегда предпочитал именно крылья?.. — Буду. — Пальцы обожгло, но терпимо. И сейчас, вечером, должно быстро остыть. И вместо ещё одного глупого «спасибо» он коротко прижался виском к затянутому в белое плечу. *** Натаниэль задумчиво откусил от банана. Признаться, Тихая Песнь умела удивлять. Теплицы с южными растениями… Горячие источники, которые в Звёздном Льду служили купальнями, здесь встречались куда чаще, а строители, возведшие замок Тихой Песни в незапамятные времена, были поистине умельцами. Горячая вода по трубам поступала в стены, отчего всё огромное каменное строение прогревалось, будто в летнюю пору. Всё это ему поведал Рэган, на которого грандеза Керидвен возложила обязанность ознакомить гостя с замком Великого Дома. Сейчас сын Тихой Песни довольно и немного покровительственно улыбался, не замечая, как Авена закатывает глаза, видя его важность. — Ты знаешь что-то о Древнем Королевстве? — спросил Рэган чуть снисходительно, и Нейту пришлось собраться с силами, чтобы не усмехнуться с набитым ртом: — Рэган, все мы в школе учили историю. Странно, что ты этого не знаешь. Тот на мгновение смешался, раздосадованный, но тут же воспрял: — Ну... в Ретерии принята своя точка зрения на эту проблему. Во всяком случае, я расскажу. Они покинули оранжерею — к вящей досаде Натаниэля, который любопытствовал на тему различных алхимических удобрений — всё же зимой растениям явно не хватало бы света, столь далеко на Севере должна была царить зимой беспросветная ночь. Нейт успокоил себя тем, что это не последний шанс поинтересоваться секретами, и прислушался к Рэгану. — Когда-то наши предки, брезии, прогнали аргоадов далеко на север, где они обретаются и поныне, а сами заняли все земли, на которых сейчас стоят Дома. Не всё было ладно в Брезии, Древнем Королевстве, но все его вожди склоняли голову перед Королевой, первую из которых избрали сами боги, наделив мудростью. Легенды гласят, что они передали ей корону, ту самую, которой сейчас владеет королева Рианнон. — А как она оказалась у Рианнон? — перебил его Нейт. Рэган тяжело вздохнул: — Я хотел рассказать по порядку. Это... долгая история. Потом, пять столетий назад, с востока пришли ретеры, предки тех, кто сейчас — рыцари в Домах. — Особенно мои, — не удержался от подколки Натаниэль. Рэган, казалось, чуть смутился: — Ну... в последнее время, конечно, появилось много рыцарей с Островов, но раньше они почти сплошь были из ретеров. — А что тогда случилось с брезиями? — Натаниэль никогда не был хорош в истории. — Их разбили наголову, — мрачно и досадливо вклинилась Авена. — Захватили столицу — нынешний Серый Город, захватили даже корону. Насилу успели увезти архивы, да и то не все. Повезло, что этот замок издревле был местом, где хранились знания Королевства. Но что-то так и осталось в Ретерии, в королевской библиотеке. — Прежде единая держава раскололась, — насупился Рэган, и его вид никак не соответствовал высокопарному слогу. — То, чем сейчас владеют принц Бервин и принц Танет, стало тогда Древним Югом. Они выбрали себе свою королеву, а со временем, когда ретеры оттеснили их к самым горам, предпочли назваться Домом Алых Ягод. Они всегда хотели доказать, что достойны забрать власть, хотя, конечно, не имели достаточно знаний, чтобы по праву претендовать на неё. — Разве право определяется знаниями? — Боги даровали Королеве власть и мудрость, корону — и то, что стало началом архива Тихой Песни. Только та, кто обладает и тем, и другим, может стать Королевой по праву, а у них не было ни короны, ни знаний. — Ну, корона у них появилась, — Авена насмешливо улыбнулась. — Королева Рианнон — из Алых Ягод, да вот беда — Дом так и вымер, едва она получила корону. Пришлось свой основывать. Нейт не имел желания углубляться в древние споры о власти — в последнее время более чем хватало свежих. — А что до Древнего Севера? Рэган расправил плечи. — Мы сражались с ретерами на юге и с аргоадами на севере. — Он говорил так, словно сам был участником тех сражений. Нейт едва удержался от улыбки, в который раз. — То, что сегодня — земли Звёздного Льда, было последним северным рубежом, Валом Королев. Наши воины и колдуньи сражались не на жизнь, а на смерть, но в конечном итоге Ретерия оказалась чуть сильнее. Чтобы не дать погибнуть нашим людям и знаниям, мы заключили договор. Первый Король стал грандом Тихой Песни и выбрал себе двух учеников. Грандеза Керидвен унаследовала власть, а гранд Ниниан... просто когда-то ушёл. Те земли были покинуты, и аргоады нападали на Ретерию. Новый Дом был призван это пресечь — сначала гранд Ниниан восстановил Вал, а потом — создал уже всамделишный Дом. То, как Рэган сбился с высокого наречия на столь приземлённое слово, всё-таки вызвало у Натаниэля улыбку. Грандеза Керидвен, почти бесшумно показавшись из-за поворота, тоже улыбалась одними уголками губ. — Твой рассказ достоин похвалы, Рэган, — негромко сказала она, и сын Тихой Песни раздулся от гордости. — Но не стоит более докучать гостю сухими фактами древних хроник — время ужина. По пути к обеденной зале Нейту пришёл в голову насущный вопрос: — Грандеза Керидвен, выходит, все книги в библиотеке — на древнем языке? — Многие, да, но не все. Пожалуй, четыре из пяти. Вы не знакомы с древним языком? Нейт несколько стушевался. — Наверное... я пойму общий смысл написанного. — Это уже немало. — Грандеза, казалось, не думала упрекать его за недостаток образования. Брезийский до сих пор оставался для королевства книжным языком, и Натаниэль ещё в те дни, когда только начинал постигать алхимическую премудрость, счёл нужным выучить его в меру своих способностей — увы, не самых впечатляющих по части древних наречий, исключая ругательства на древнеозёрном. Языка Островов, ни родных для его семьи Южных, ни Северных, с которых был родом Юзуру, он не знал и подавно. Только ретерский, переливчатый и хищный, язык завоевателей, подобный тонкому кинжалу. Брезийский звучал повсюду в землях Тихой Песни, он лился ему в уши, когда они проезжали рынок, и некоторые из покупателей оборачивались ему вслед. В чём-то замок Тихой Песни был проще и привычнее её земель — в них будто застыла совсем иная жизнь, осколок древности, непонятный и... чуждый, для которого и сам Натаниэль был незваным пришельцем. Вечерело, и в обеденной зале Тихой Песни было сумрачно. Уже подали на стол — кажется, что-то вроде похлёбки с мясом и соленья, и за столом их уже ждали прочие дети Великого Дома. Пухленькая Марта широко улыбнулась Натаниэлю, её пара, Шефре, сдержанно кивнул, а третьего Нейт узнал сам. — Алан? — на всякий случай уточнил он. — Алан д’Эсту? Тот утвердительно кивнул и ухмыльнулся. Некогда отец присматривался к Алану, думая предложить ему вступить в их Дом, но грандеза Керидвен опередила его. Тихой Песни редко нужны были рыцари — только разве что подтвердить свою репутацию, и, вероятно, Алана выбрали именно за этим. Отец не стал идти поперёк желания грандезы Керидвен, и так Алан оказался на Севере, но Натаниэль помнил его внимательный взгляд и улыбку. Впрочем, в следующие пятнадцать минут он был поглощён не столько воспоминаниями, сколько ужином — банан никак не мог его заменить. Рэган подначивал Шефре — в его голосе была едва уловимая нота снисходительности к младшему брату, но стоило грандезе чуть нахмурить брови — и перепалка заглохла, не начавшись. Подали травяной чай, и Натаниэль заметил, что дети Тихой Песни чуть напряглись. — В чём дело? — тихо спросил он у Алана, но грандеза опередила того с ответом: — У нас есть одна традиция, Натаниэль. Каждый вечер я загадываю загадки, на которые дети моего Дома должны дать ответ. — И часто находят верный? — поинтересовался он чуть напряженно, и ответом ему было неловкое молчание. Грандеза Керидвен улыбнулась: — У этих загадок, Натаниэль, нет единственно верного ответа. То, какой найдёт каждый, говорит не о загадке как таковой — а о том, кто ответит. Это было... непривычно, но вызывало интерес. — Грандеза Керидвен, — подал голос Рэган, — что вы спросите у нас сегодня? Та чуть помолчала, собираясь с мыслями. — Вас сегодня за столом шестеро, — неторопливо ответила она наконец. — Самое время для одного простого, на первый взгляд, вопроса. Чего боятся даже боги? Признаться, вопрос поставил Нейта в тупик, но, судя по напряжённым лицам детей Тихой Песни, он был в этом не одинок. Изначально Натаниэль подозревал что-то более... конкретное — в богословии и философии он никогда не был силён. Впрочем, чего-то подобного стоило ожидать от Тихой Песни. Рэган не выдержал первым, приподняв руку и едва дождавшись ответного кивка. — Я предположу, грандеза Керидвен, что насмешки. — Насмешки? — Грандеза, казалось, была удивлена. — Что богам насмешка? — Но... — Рэган отчаянно не хотел сдаваться, хотя Авена толкнула его локтем, и довольно чувствительно, — но если люди верят в то, что говорят? Действительно верят! — Так пусть они верят? — Грандеза чуть улыбнулась. — Невозможно угодить на всех, даже богам. У всех останутся к ним... вопросы. И если бы боги... и люди обращали внимание на каждую насмешку, они бы не знали покоя. Рэган склонил голову, насупившись. — Бессилия? — предположила Авена. — Невозможности что-то изменить? Грандеза чуть задумалась. — Как ты думаешь, Авена, — ответила она наконец, — есть ли в жизни минута, когда мы действительно бессильны сделать хоть что-то? — Если у человека оторвать руки и ноги, отрезать язык... — Авена замялась. — И даже тогда у него остаются воля и разум. Пока они у нас есть — мы живём. Если нет — существует лишь наше тело, а оно — не мы. Марта сидела, потупившись и будто смущаясь. Шефре ободряюще положил ей руку на плечо. — Смерти? — тихонько предположила она и залилась краской. — Ведь... богов тоже можно убить? Улыбка грандезы была тёплой. — Действительно ли смерть — конец всему? — Вы учили нас, что после смерти есть Вечность. Но мы же не знаем, что это! — Не думаю, что это знают даже боги. По крайней мере, до конца. Но это всё же что-то, что есть после смерти. Шефре поёжился: — Грандеза Керидвен, боятся ли боги бессмыслицы? Я имею в виду... чего-то, что невозможно осмыслить, в чём нет никакой связности? — Рано или поздно смысл найдётся у всего. Вопрос лишь в том, хотим ли мы его увидеть. Теперь поёжился уже Нейт. Загадка, как ему чудилось, становилась всё более зловещей — каждый, казалось, изливал сейчас душу, говоря о том, чего больше всего боялся сам. — Есть ли у вас, Натаниэль, какие-то предположения? — Грандеза словно услышала его мысли. Нейт хорошенько откашлялся, давая себе возможность собраться с мыслями. — Грандеза Керидвен, если мне нужно дать ответ... безнадёжность. Он сам удивился тому, насколько это оказалось просто выговорить. Безнадёжность. Не бессилие — сделать что-то можно всегда. Хотя и не со всем. — Позвольте мне немного полюбопытствовать, — мягко сказала грандеза, — почему вы выбрали именно этот ответ? Нейт уставился взглядом в потемневшую столешницу. Дать самый честный из возможных ответов он просто не мог, не имел права — этот ответ был записан в своде законов Ретерии, и… Не время. — Вы правы, мы всегда можем сделать что-то, — нашёлся он, хотя ответить смог не без труда, — но зачем, если у нас нет надежды на лучшее? — Что может её отобрать? — Казалось, грандезу по-настоящему занимает эта беседа. — Иногда... человек словно щепка в бурном потоке. Что может щепка? — Прибиться к берегу по меньшей мере. А человек — гораздо больше. Всегда есть шанс что-то изменить. — Нет. — Ответ прозвучал слишком резко, и Нейт поёжился, но эта резкость не вывела грандезу из равновесия ни на каплю. — Есть только одна вещь, которая неизбежна. Смерть. Рано или поздно она придёт за всеми. Нейт кивнул и не удержался от вопроса, который внезапно обрёл для него важность: — Мы действительно ничего не можем с ней ничего поделать? Как бы по-детски это ни звучало — отчего-то ему было важно узнать ответ. Иногда, в самых радужных мечтах и чаяниях, гораздо более расплывчатых, чем желание наконец подтвердить своё право на истинный венец, он думал о том, что бессмертие было бы интересной задачей. Алхимики прежде него бились над ней без особого успеха, но всё же не отступали, и его не миновало всеобщее увлечение. Но ответ грандезы был прост: — Мы можем встретить её с достоинством. Эти слова несколько разочаровали Натаниэля, но он, не показывая досады, обернулся к Алану — последнему, кто ещё не сказал своего слова. — Потеря себя, — без запинки ответил он, и на лице грандезы появилось мимолетное одобрение — впрочем, она ничем не выказала своего недовольства прочими ответами: каждый занимал её, казалось, в равной степени. — Что есть мы, Ланиг? Ты сегодня и ты завтра — один и тот же человек? — Думаю, да, — ответил тот настороженно. — А сейчас и десять лет назад? Тот помотал головой, казалось, разочарованный. — Мы все меняемся, Ланиг, и это неизбежно. Пока с нами хоть капля рассудка — мы есть мы. Ненадолго повисла тишина — все собирались с мыслями, допивая чай. — Уже поздно, — сказала грандеза наконец. — У вас будет время поразмыслить, завтра, возможно, кто-то захочет продолжить со мной свой диспут — я буду этому рада. А сейчас предлагаю всем удалиться готовиться ко сну. Она поднялась первой. — Грандеза Керидвен! — не выдержал Алан. — А как вы думаете — чего боятся даже боги? Грандеза обернулась, пристально глядя на него, и в её глазах Нейту на миг почудился ледяной холод Аргоада. — Чего боятся даже боги? — переспросила она. — Совести, Ланиг. Просто совести. От неё ещё никому не удавалось скрыться. Натаниэль ещё долго не мог выбросить из головы её ответ, ворочаясь в отведённой ему комнате под тёплым и мягким одеялом. *** — Я, принцесса Эйлинед де Паул… В небольшом зале не горел камин: весна в Дом Лесных Озёр пришла тёплая и яркая, и утреннее солнце било прямо в окно — Линед не мёрзла даже без плаща. Она не очень хорошо помнила слова присяги — даже в библиотеку пошла накануне, перечитать о традициях Домов. В конце концов, она давала её до этого всего раз в жизни, ей было только пятнадцать, и то — сейчас она думала, что в той присяге почти не было… понимания. Осознания того, что происходит. Были заученные фразы и страх сбиться с них, были холодные глаза Серен, был свидетель Махрет с именем Эндро на устах — кажется, Серен это тогда почему-то не очень понравилось, но Лина плохо помнила. А теперь… Теперь она говорила с тем, с кем хотела, в том Доме, который уже почти стал её Домом, а значит, должна была чётко понимать, что именно говорит. — …отдаю свою силу Великому Дому Лесных Озёр, — медленно и весомо продолжила она, — и клянусь направить её во имя силы его и славы. Примите мою присягу, гранд д’Амнед, а вы, лорд д’Энспор, скрепите договор. Конечно, стоило бы назвать Тегана кавалером, но Линед уже знала от Нейта, что оба они к этому своему титулу относились едва ли не пренебрежительно. Значит, будет не так уж и правильно упоминать его пусть в официальной присяге, но в присяге тому Дому, какому Теган, её свидетель сейчас, принадлежал безоглядно. Боги поймут. У гранда было лицо спокойное, даже чуть скучающее. Лина не к месту напрягла память — сколько лет было Дому Лесных Озёр? Двадцать, двадцать пять, чуть больше? Наверное, гранд принял за все годы его существования десятки таких клятв и вряд ли мог ждать от теперешней чего-то нового. А вот Теган, кажется, чуть волновался — видимо, как и Лина, понимал всю степень важности происходящего. Хотя и гранд, конечно же, понимал, просто не показывал. — Я, гранд Рафаэль д’Амнед, — он даже сейчас говорил чуть ворчливо, но при этом почти ласково, — принимаю твою присягу. Клянусь защищать тебя, как родное дитя, и заботиться, как и о всяком, принадлежащем моему Дому. — Услышано. — Теган едва дал ему договорить. Вот и правда, «торопыга»… — Я призываю… — Он запнулся на мгновение, глянул на гранда и продолжил почти отчаянно: — Я призываю в свидетельницы Эндро, владычицу жизни. Пусть одарит она наш Дом своим теплом, чтобы… — Он смерил Линед взглядом и вдруг улыбнулся. — Чтобы цветы приживались на новой почве. Лина моргнула. Сравнение с цветком, признаться, было ей не в новинку, но от Тегана почему-то показалось странным. Но размышлять об этом, конечно же, не было времени — сейчас ей нужно было говорить: — Я призываю в свидетельницы Эндро, владычицу жизни, — повторила она вслед за Теганом. — Да смилостивится она над нами, чтобы ни единая буря не заглушала голос жизни. Звать Стробинель, как в прошлый раз, ей отчаянно не хотелось. Брезель, может, был бы сейчас кстати, на пороге войны, но клятва Лины войны не касалась. Разве что самую малость — и вот об этой малости она и подумала, говоря о бурях. Гранд шевельнул бровями. Наверное, он тоже не ожидал от неё имени Эндро, но более ничем своего удивления не выказал, лишь суховато завершил присягу: — Я призываю в свидетельницы Эндро, владычицу жизни. — Теган, кажется, закусил губу. Лине тоже было слегка забавно, что все трое обратились к одной и той же богине, даже не сговариваясь. — Молю её о милости и добром взгляде на нас, чтобы… — Пауза была короткой, но всё же была. — Чтобы жизнь пересилила смерть. Они медленно разняли руки, кивая друг другу. Теган отошёл на шаг: — Ну, раз всё хорошо, — он казался таким же, как и всегда, словно бы не стоял тут минуту назад, подрагивая от напряжения, — пойду обедом займусь. Добро пожаловать в Дом Лесных Озёр, леди де Паул. Он коротко поклонился ей и исчез — Линед едва успела понять, в какую из дверей он вышел. И, кстати, почему-то было приятно, что он не назвал её принцессой — по-видимому, раз и навсегда запомнил её просьбу «давайте без церемоний», высказанную у ворот поместья каких-то вечных полторы декады назад. — Теган, Теган… — Гранд покачал головой ему вслед. — Мало того, что носится, словно его в… кхм… прости… шмели кусают, так ещё и… Ох, неважно. Ты в порядке? Она озадаченно моргнула: — Конечно, гранд. Почему вы подумали, что нет? Он уселся на диванчик у камина, Лине кивнул на соседнее кресло. Мягкое и уютное — она едва не утонула в подушках. — Больно уж волновалась, — пояснил гранд, убедившись, что ей удобно. — А между тем, не из-за чего. Присяга — самое обычное дело, и пусть мы с ним затянули… Почему Эндро? Можешь не отвечать. Это так, дурное любопытство. У Натаниэля я, что ли, нахватался… Лина прыснула в кулачок, и гранд в ответ улыбнулся. На самом деле, ещё в Школе поговаривали, что любопытство Нейта родилось впереди Нейта, так что слова гранда были более чем объяснимы. И оправданы. — Я сама не знаю, — честно ответила Лина. — Просто это было правильно. Стробинель я уже звала однажды: в Призме все зовут Стробинель, и… вы понимаете. Мне не хотелось. — Понимаю, конечно. — Гранд откинулся на спинку дивана. — Занятно, что ты бури упомянула. Она моргнула, не понимая, куда он клонит. — Вы не думайте, — пробормотала она, подсовывая подушку под занывшую спину, — я почти не считаю больше, что всё из-за меня, просто… Я подумала, что даже во время войны нужно… не забывать жить, понимаете? Что нельзя забывать о жизни… во время бури. — Вот оно в чём дело, — протянул гранд. — Я уж подумал… Он качнул головой: — Я так понимаю, с историей ты мало знакома? Линед неловко повела плечами: — К сожалению. В Школе она не успела выучить хоть что-то значимое, а в Призме никто и не думал их учить ничему, кроме как сражаться. Но объяснять это гранду отчего-то не хотелось. Он, наверное, и сам догадывался. — Видишь ли, — заговорил он чуть ворчливо, как обычно, — когда ты сказала о бурях, вспомнился мне один старый Дом. Великий Дом Весенней Бури. Стоял как раз в тех землях, где сейчас Мадарх верховодит. Подумал, мало ли, может, ты о нём знаешь. — Нет. — Лина мотнула головой. — Впервые о нём слышу. А что с ним стало? Гранд внимательно посмотрел на неё, словно размышляя, рассказывать или нет. Но потом, видимо, решил, что раз уж начал — надо бы и закончить: — Я вспомнил о нём ещё и потому, что ты, знаешь ли, очень уж с большим упорством подошла к своей присяге… как и ко всему, пожалуй, к чему подходишь. Она вспыхнула от похвалы, но он никакого внимания на это не обратил: — А детям Весенней Бури, чтоб ты понимала, всегда было свойственно упорство. Иногда доходило до упрямства. Иногда — плохо заканчивалось. — Как? — шепнула она. Гранд тяжело вздохнул: — А вот это тебе, может быть, и рассказывали. Подавая как хороший пример. Слышала что-то о принцессе Турнира тысяча шестьсот второго? — Нет. — Линед уставилась на свои колени. — Нам вообще… мало кого приводили в пример. Гранд фыркнул: — Нда. Ну да не суть. Видишь ли, титул свой эта девушка завоевала, конечно, блистательно, но так выложилась на полосе, до такой степени израсходовала магию, что на церемонию вручения венца даже выйти не смогла. Вынесли её. Я там, знаешь ли, рядом стоял, свою кавалезу награждал, ну так вот… Грандеза Весенней Бури тоже на свою победительницу едва смогла венец надеть, руки у неё тряслись… — Ещё бы, — потрясённо прошептала Линед, даже забыв о вежливости и почти не взволновавшись из-за того, что перебила гранда. Но и его самого это, казалось, не трогало — он только горько усмехнулся: — Находились дураки, которые ещё думали, что всё с ней будет хорошо. Подумаешь, без магии — не она первая, не она последняя её лишилась. Но большинство понимало, что счёт на часы. В лучшем случае. Так вот, на той церемонии она знаешь, что говорила? — Что? — Слушать было страшновато и интересно. И казалось, что гранд пытается дать ей какой-то урок, вот только не очень понятно пока было — какой. — «Не переживайте так, матушка», — мрачно процитировал гранд. — «Дом теперь Великий, а я умру принцессой». Лину передёрнуло: — Жуть. Гранд смерил её внимательным взглядом: — Жуть. Но честно тебе признаюсь: я полагаю, что Мадарх любит эту историю. Ты уж прости, но сложилось у меня о ней впечатление, что подобный исход для своих принцесс видится ей идеальным. Лину вдруг до костей пробрал холод. То ли от правдивости слов гранда, то ли от странной мысли, что история принцессы Весенней Бури, наверное, понравилась бы Артизар. — А потом? — Во-первых, было интересно. Во-вторых, от этих мыслей страшно хотелось отвлечься. — Потом… — Гранд потёр лоб ребром ладони. — Знаешь, как это иногда случается с Великими Домами, у которых история не самая светлая? Талантами он больше не блистал особо — нет, были и рыцари, и чародейки, но та принцесса была последней, кто принёс Дому венец. А лет… сколько там… шесть, семь назад… плохо помню… на карте этих земель появился новый герб, хорошо тебе известный. Грандезы Весенней Бури нет в живых, а дофина или дофину она, насколько я знаю, не назначила. — И Дома тоже больше нет, получается? — Ей почему-то стало грустно. Мелькнула мысль о том, насколько же всё в мире странно и… быстротечно, что ли? Вот есть Дом, даже Великий, и вдруг — перестаёт быть. Просто потому, что глава Дома либо умирает, либо больше не в силах нести бремя главы, а среди детей не нашлось никого, кто понял бы и принял его девиз. — Ну покажи его на карте, — невесело усмехнулся гранд. — Или назови хоть одного его представителя. Но я это всё к чему, Линед… Не доводи упорство до упрямства. И до безумия не доводи. Умереть принцессой — почётно, конечно, только желательно это сделать в глубокой старости. Лина стиснула ладони. Значит, про урок она только что подумала правильно. — Я постараюсь, — кивнула она, избегая любого обращения. Ей показалось, что и присяга, и этот разговор сделали их с грандом чуточку ближе друг к другу, и обратиться к нему официально у неё язык не поворачивался, но и назвать его отцом, как абсолютно каждый в Доме, она пока не могла. Ладно, это и правда «пока», и всему своё время. — Спасибо, что рассказали. И… за всё — спасибо. — Даже не начинай, — проворчал он, поднимаясь с дивана. — Всё. Иди отдохни. А я проверю, что там этот деятель придумал нам на обед. Не приведи боги, опять щуку зажарят, сил моих нет… Улыбка, набежавшая на губы, не пожелала уходить даже несколько минут спустя, когда Линед, прислушавшись к пожеланию гранда, прилегла на кровать в своей — теперь совершенно официально своей — комнате. *** Эйлиг в третий раз за пять минут уколола палец, досадливо вздохнула и отложила вышивку. Сегодня у неё многое из рук валилось, и как бы она себя ни ругала — всё равно ничего не получалось. Дом опустел после Совета, и с одной стороны это было хорошо, а с другой — она переживала и за Арзюра, и за Изельд с Гюрвалем. Гранд объяснил ей, куда они уехали, и в этом не было ничего особенного, но Эйлиг всё равно тревожилась, даже понимая, что их путь не может быть коротким и быстрым. Может, они пришлют письмо с дороги? Что всё в порядке? Впрочем, вряд ли это придёт в голову хотя бы кому-то из них — или, тем паче, принцу де Дункеллу. Она глянула в окно и едва не рассмеялась — словно в ответ на её мысли оживилась соколятня: к окошку стремглав подлетела птица с бумагой, примотанной к лапе. Это почти наверняка не было письмом от Арзюра и остальных, но Эйлиг, конечно же, всё равно вскочила и выбежала из комнаты — сейчас было важным любое послание. На тонком конверте зеленела печать Соколиной Дубравы, рисунок герба казался смазанным, будто леди Эффламена ставила его в спешке. Эйлиг, нахмурившись, заспешила к кабинету гранда — чем бы это ни было, следовало показать ему письмо как можно скорее. — …если задействовать Ауреген? — нёсся из-за двери громкий голос принца Бервина. — Отец, ну вы же знаете!.. Почему это не лучшая идея?!.. Эйлиг пришлось постучать дважды — в первый раз её просто не услышали. Принц был… громким, сиял золотым плащом, занимал собой всё пространство — в общем, признаться честно, Эйлиг он не очень нравился, но нужно было соблюдать этикет — и поэтому, войдя в кабинет в ответ на разрешение гранда, она вежливо поклонилась обоим. Молча протянула гранду письмо и уже хотела уйти, но тот кивнул ей на кресло возле стола, и пришлось послушаться и сесть. Принц Бервин, замолчав на полуслове, вытянул шею, наблюдая за тем, как гранд ломает печать, и Эйлиг чуть качнула головой. Никому другому гранд, пожалуй, такого бы не позволил. Письмо было прочитано быстро, и в лице гранда, как показалось Эйлиг, что-то дрогнуло. Принц Бервин, кусая губы, втянул шею обратно и тревожно насупился — то ли не разглядел написанного, то ли не разобрал почерк леди Эффламены. Гранд медленно сложил лист по сгибам, прижал к столешнице и прикрыл глаза. — Грандеза де Мадарх, — очень спокойно заговорил он, — к сожалению, выяснила, что принцесса Сирша де Руанед прячется нынче в Доме Соколиной Дубравы. Леди Эффламена ставит коалицию в известность о том, что Хрустальная Призма выдвинула ей ультиматум… и что она не собирается соблюдать его условия. И будет сражаться. Сердце Эйлиг заколотилось где-то в висках. Со слов гранда «готовьтесь к войне» и декады не прошло, неужели она могла начаться так скоро?! Что же у грандезы де Мадарх за власть, что за талантливые шпионы… и что её Дом мог сделать с Соколиной Дубравой?.. О боги. Принц Бервин, несколько мгновений растерянно моргавший, словно бы отмер — рванулся к двери, тут же вернулся обратно, где стоял, несколько раз глубоко вдохнул — наверное, иначе не смог бы говорить спокойно. — Нужно ей помочь! — Ладно, хотя бы пытаться говорить спокойно. — У неё ведь совсем слабый Дом, они же не переживут атаку, они… — Эффламена не просит помощи, — всё ещё ровным тоном отозвался гранд. — Она, как я уже сказал, просто ставит коалицию в известность. Эйлиг зажмурилась. Вспомнила девиз Дома Соколиной Дубравы. Вспомнила Аластара — как тот на последнем, счастливом для неё самой, Западном Турнире, шёл по рыцарской полосе препятствий, будто бы по полю боя — и выиграл так серебряный браслет. Да, было бы странно думать, что леди этого Дома обратилась бы к кому-то с просьбой о помощи. Принц Бервин издал какой-то странный звук — что-то среднее между криком и оханьем: — Мадарх сотрёт их с лица земли, а мы будем сидеть и смотреть?! Их что, на Совете не было?! Эффламена разве не сказала, что будет склоняться к союзу, что не окажет Призме поддержки? Отец… Эйлиг открыла глаза. Она плохо помнила принца Бервина, когда он ещё был в Доме — и однажды, два года назад, ещё оруженосицей, приехав на лето, просто была поставлена перед фактом: Дом он покинул, открыл свой в южных горах, и всё. Почему — она не спрашивала, а рассказывать ей никто не торопился. Но сейчас… сейчас она, пожалуй, была с ним согласна. Она бы, наверное, и сама бы что-то сказала, если бы успела. — Мы не будем сидеть и смотреть. — В глазах гранда мелькнуло что-то, что Эйлиг не смогла понять. — Через земли Соколиной Дубравы в Серый Город едет Танет… и дети Звёздного Льда. Изельд, Гюрваль и Арзюр. Они как раз должны успеть к… сроку истечения ультиматума. Принц дёрнулся: — И что они могут? Ладно, Изельд, может, и спалит парочку наёмников, но Гюрваль? А Арзюр? Что он может сделать?! И… и что там могут сделать с ним?! Эйлиг заметила, что на этих словах он с силой сжал кулаки, и отвела взгляд. — Ты не знаешь об этом, — уже не очень спокойно отвечал ему гранд, — но Арзюр за последние пару лет научился очень недурно стрелять. Сильные руки, Бервин, способствуют умению держать арбалет. И не обижай Гюрваля — он достаточно неплох как рыцарь. Что до Танета… — Знаю я, что до Танета, — огрызнулся принц Бервин. — Если речь о его принцессе, так он в гущу врубится, придурок… Помоги Брезель… Он вцепился себе в волосы, кашлянул, опустил руки и затих. Гранд коротко прикрыл глаза. — Мы всё равно не успели бы, Бервин. — Возможно, Эйлиг показалось, но он говорил как будто гораздо мягче, чем до этого. — Даже если отправить соколов в деревни у южных наших границ… слишком мало времени. Принц приоткрыл было рот, потом вдруг смерил гранда неожиданно острым взглядом, махнул рукой и вышел из кабинета. Эйлиг обхватила себя за плечи. Жестокое, привычное и ненавистное чувство бессилия, невозможности помочь, накинулось на неё с медвежьей хваткой и жадностью своры голодных собак. — Мы можем только надеяться, — тихо проговорил гранд. — Надеяться и молить богов о милости. Эйлиг поднялась, пошатнувшись — ноги почти не держали. И это Арзюр такое почти каждый день чувствует?.. — Я пойду к себе, — шепнула она. И вышла, едва дождавшись ответного кивка. В их Доме чтили Аргу, но она не знала, какой исход он сейчас посчитал бы справедливым. К Брезелю — Эйлиг даже не сомневалась — уже обратился принц Бервин. И потому, оказавшись в своей комнате, она снова прикрыла глаза, вспоминая всё, что знала о Дубраве, и зашептала: — Обращаюсь я к Эндро, владычице жизни, моля её о помощи и милости… *** Рассвет выдался блёклым и туманным. Сирша поёжилась, плотнее запахиваясь в шаль. Отчего-то знобило — то ли от холода, то ли от страха, то ли от всего и сразу. Но было не время бояться. Раньше страх уходил, стоило ей выйти на турнирную полосу — те времена давно прошли, но она попыталась воскресить это чувство лёгкости. Пока не выходило, но она надеялась — получится. Эффламена отдавала последние распоряжения: — Доннхад, возьмите треть людей и идите на правый фланг. Где стена снижается, там, помните, дерева не хватило. Айла с вами. Ина, ты с Аластаром и другой третью — на левый. Мы с Сиршей и оставшимися будем в центре. Между каждой позицией было шагов с сотню, но туман скрывал тех, кто удалился. Казалось, они остались одни — человек тридцать, наверное. У Призмы было две сотни наёмников. Две колдуньи — и ещё Серен де Мадарх, которая стоила их всех одним своим именем. Сирша присела возле баррикады — та доходила ей до груди. На большее дерева не хватило — не успели срубить столько вековых деревьев, чтобы построить настоящую стену. Да если бы и построили — тогда грандеза де Мадарх отправилась бы с флангов, а сейчас они казались ей с фронта лакомой добычей. Сирша стиснула зубы. «Мы покажем вам, что нас не так-то просто сокрушить». Лицо Эффламены казалось застывшим — только это и выдавало её страх: слишком каменное спокойствие. Она знала их слабость, но всё равно была готова сражаться — и это вызывало не только восхищение, но и уверенность в том, что у них может что-то выйти. — Они идут, — тихо сказала Эффламена, и спустя несколько мгновений Сирша уловила движение в тумане. — Готовьтесь. Сирша отступила за спины ополченцев, чуть влажной рукой сжимая кинжал, чтобы ударить по запястью, когда наступит нужный момент. Туман игрался со звуками, казалось, звук шагов был совсем рядом, но она знала — это не так. Ещё шагов триста, должно быть. — Арбалетчики! — раздался до дрожи знакомый голос из молочной пелены, и Сирша рассекла кисть. Кровь брызнула, но тут же, подчинённая воле, зазмеилась, а потом лентой взвилась ввысь, распадаясь куполом, тонкой плёнкой — навстречу арбалетным стрелам. Сирша заскрипела зубами, из глаз против воли брызнули слёзы — она и забыла, что это бывает так больно, словно бы все эти стрелы вонзились ей в руку. Конечно, остановить не вышло — только сбить прицел, замедлить, и, казалось, на них упал беспорядочный дождь. Кто-то схватил её за свободную руку. — Пригнись! — крикнула ей Эффламена. — И не трать силы пока — за баррикадами они нас не достанут. — Тогда... тогда они смогут подойти ближе. Если заставят нас пригнуться и не делать ничего в ответ. — Не смогут, — мрачно и жёстко ответила Эффламена, делая знак лучникам. Стреляли они, конечно, хуже наёмников, но стрелы летели дальше болтов. — Им нужно перезаряжать арбалеты, а мы успеем ответить. Пригнись! Новый вражеский залп. Сирша пригнулась вместе со всеми, пережидая стальной ливень, а потом, вскочив, выстрелила в туман тончайшей алой нитью. В глазах потемнело с непривычки, было слишком, слишком далеко, но вот нить натолкнулась на что-то твёрдое — и послышался крик. Она заставила себя нащупать чужое горло, стянуть на нём кровавое щупальце и прижать, до тех пор, пока нечто твёрдое и живое не перестало шевелиться. Потом нить обрубили — ещё до того, как она поняла, что впервые убила человека. Это прошло почти что мимо её сознания — обрушился новый град стрел, пришлось спешно прятаться, а там — вскочить и снова пытаться дотянуться в неверном тумане до новой жертвы. Слева что-то сверкнуло — Ина, воодушевлённая её примером, послала водяное копьё, судя по вскрику — в цель. Это было похоже на дурную игру в фишки — наступил ход противника. Туман слишком, слишком быстро развеялся — так, что в нём проступили не только фигуры людей всего-то в сотне шагов от них, но и можно было видеть бледное лицо Литы. Сирша плохо помнила её, но почти тут же узнала — красивое, взрослое для своих лет лицо с большими светлыми глазами. Лицо Серен она узнала тоже, и вопреки ожиданиям оно вызвало у неё не страх — ненависть, удушающую, сносящую все пределы. Из-за этой женщины она осталась почти что калекой, эта женщина пыталась убить её и принца Танета, эта женщина строила свою власть на чужих жизнях, жизнях детей, отбрасывая уже негодных, как пустые оболочки, как очистки, как последний мусор. Сирша не сразу поняла, что хриплое, сдавленное рычание принадлежит ей самой. Алые нити с безумной скоростью полетели вперёд, но другая девочка, хрупкая, темноглазая — Геневер? — вскинула руку навстречу. Нити опали, будто испепелённые, хотя Сирша не почувствовала огня — напротив, по венам будто разошёлся мертвенный холод. Она не собиралась сдаваться просто так — и потому перехватила кинжал левой рукой и вскрыла самые вены на правой, чтобы кровь понеслась не нитями, даже не тонкой лентой — а почти полотном, навстречу наступающей армии. Геневер попыталась остановить этот поток, но ей удалось это сделать только отчасти — его обрывки достигли наступающих и внесли сумятицу в их ряды, раскалываясь обжигающими осколками, раня лицо и руки, несколько пробили кому-то из наёмников грудь. Сирше было уже безразлично, убьёт ли она кого, совесть её была мертва — потому что перед ней были не люди, а просто враги... — Сирша! Остановись! Голос Эффламены выдернул её из кровавого водоворота. Руки оказались синевато-бледными, голова кружилась. — Побереги силы, — хмуро, но заботливо приказала ей леди Соколиной Дубравы. — Это только начало, а мы не можем остаться вовсе без магической защиты. Тут нас и раскатают... по брёвнышку, — усмехнулась она собственной шутке. Сирша медленно кивнула. Оказалось, что её плохо держат ноги — пришлось облокотиться на баррикаду, приказывая остаткам крови втянуться снова в вены. — Отступаем! — раздался голос Серен. — Первая атака позади? — спросила Сирша, понимая, что вряд ли всё оказалось так просто. Эффламена кивнула. Не все, кажется, оказались столь догадливы. Ина с победным возгласом подпрыгнула, забираясь на баррикаду, и с неё послала водяное копьё вслед отходящему в полном порядке войску Хрустальной Призмы. На половине пути оно замерло — и с силой отлетело прочь, назад, к самой Ине, не успевшей даже удивлённо вскрикнуть — только повалиться с баррикады прочь, навзничь. Эффламена вскочила, вскочила и Сирша, хотя в глазах кружилось, но сотня шагов до позиции Аластара показались ей едва ли тремя. Тот стоял на коленях рядом с Иной и, увидев их, ничего не сказал. Сказать было нечего. Эффламена опустилась на колени. На теле Ины, казалось, не было видимых повреждений — только мокрое платье, и лишь когда Эффлемена попыталась приподнять её, стало заметно — водяное копьё, словно молот, смяло ей рёбра. Поверх зелёной ткани платья — торжественного мундира их Дома — начало медленно проступать кровавое пятно, а ткань натянулась, так, что выступили обломки рёбер. — Ина, ты слышишь меня? — спокойным голосом спросила леди Соколиной Дубравы. Юная колдунья перевела на неё взгляд, бессмысленный, отстранённый. — Я... я сражалась, леди Эффламена. Простите, что я лежу... меня просто сшибли, я... — Голос прервался на полувздохе — кажется, были пробиты лёгкие. — Лежи, спаси тебя Эндро, лежи! — В голосе Эффламены скользнуло бессилие, за которое она злилась то ли на Призму, то ли на самое себя. — Позовите целительницу, чтоб вас всех, Ал, не сиди столбом! Эй, там, шевелитесь! Аластар поднял на мать беспомощный взгляд и тут же опустил его. — Ина, дыши! Дыши! И не таких спасали, сейчас, позовём целительницу, тебя подлатают, ты сильная, ты же дочь Соколиной Дубравы, ну! — Нас ветер не сломит... — едва слышно, одними губами прошептала Ина, попыталась вдохнуть и захрипела. Кровь пошла у неё горлом, с мучительным бульканьем, всё тело напряглось судорогой. Все застыли, завороженные какой-то неведомой силой, и могли только беспомощно смотреть на то, как после последнего жуткого усилия тело юной колдуньи обмякает безвольным мешком. — Леди... я звал целительницу. Она сказала, что это не её война, — тихо проговорил Ал чуть дрожащим голосом. — Она бы не стала её спасать. Эффламена молчала несколько долгих мгновений, прежде чем во всеобщей тишине медленно потянуться к лицу Ины и закрыть навеки удивлённые глаза в обрамлении пушистых светлых ресниц. На бледной, восковеющей коже отчётливо проступили веснушки. — Спи, Ина. Спи, — тихо сказала Эффламена и добавила чуть громче: — Мы отдадим все наши долги — и в битве, и на её победном поле. — В атаку! — раздалось из-за баррикад. — А сейчас время сражаться! — отозвалась Эффламена. — По местам! И закипел бой до самого заката.