Замерзающий

Меч непрестанно разрезал воздух, искры летели во все стороны и оседали на мокрую землю, слаймы шуршали и высоко подпрыгивали в попытках сбежать с поля боя. Бесполезно — они слишком поздно поняли, что противник им не по зубам. Стоило последнему панцирю расколоться, Дилюк зло воткнул клеймор в землю и уселся рядом, игнорируя лужу растаявшего снега. От врагов осталась только неприятного вида слизь, стоило бы забрать её — в хозяйстве лишней не будет; но трофеи сейчас мужчину не волновали. Возле воды заколебались на ветру туманные цветки, распыляя в воздух прохладу. Дилюк с рыком поднялся, взмахнул мечом, оставляя от цветков лишь безобидные венчики, и снова вонзил оружие в почву — на этот раз ещё глубже. Азарт битвы отступил, забрал с собой всё напускное спокойствие, и Рагнвиндр поймал себя на совершенно постыдном желании — покричать в пустоту от души. Он оглянулся на винокурню, глубоко вдохнул морозный воздух и медленно, размеренно выдохнул. Затем повторил несколько раз и прислушался к себе. Кричать хотелось, но делать этого Дилюк не собирался: не настолько Кэйа вывел его из себя. Стоило хорошенько обо всем подумать. Если бы только образ капитана не доводил Дилюка до состояния, близкого к истерике, было бы проще. Случайно услышанные слова подтолкнули его к пониманию ситуации; разом обрели смысл и разговоры с Дионой, и странное поведение Кэйи, и тревожно-взволнованные взгляды Джинн. В один миг картинка в голове обрела недостающий фрагмент, и теперь предстала во всей красе. — И что мне с этим делать? — спросил он у самого себя. Дилюк злился. На себя, за то, что догадывался давно, но изо всех сил отрицал очевидное; на Кэйю за его невовремя вспыхнувшие чувства; на подруг из Мондштадта за их молчание. Он чувствовал себя обведённым вокруг пальца. Фактически, так и было — Кэйа активно втирался в доверие, вертелся постоянно рядом, теперь вот напросился в совместное путешествие. Если рыцарь хотел быть рядом — он этого добился, и только Дилюк остался в дураках. Рагнвиндр, впрочем, понимал — если бы он сам не позволил этому случиться, Кэйа сейчас точно не сидел бы у него дома. Дилюк сам раз за разом сближался с ним, не отталкивал, учился доверять. — И вот что получил в итоге. Очередные слова утонули в тишине, и лишь безмолвный небосвод был им свидетелем. Как только раздражение отступило, Дилюк постарался мыслить трезво. Больше всего волновал один вопрос: что делать дальше? Стоило ли поговорить с Кэйей? И о чем? Это было бы сложно. Прийти к Альбериху, прижать его к стене… «Никакой стены», — быстро исправился Дилюк, — «да и разговоров тоже». Любой диалог, как его ни начни, завершится либо ссорой, либо дракой. Либо Дилюк в пылу ссоры всё-таки прижмёт «братца» к какой-нибудь поверхности, а тот и рад будет. Да и что следовало сказать? «Я знаю о твоих чувствах, извини, ответить не могу, и вообще, желательно, разлюби меня»? Рагнвиндр медленно поднялся, вытащил меч и, перекидывая оружие из руки в руку, направился вдоль воды. Сидеть на месте не получалось — хотелось действовать. Слаймов в округе более не наблюдалось, и приходилось довольствоваться обычной прогулкой. Сам факт чьей бы то ни было влюбленности в себя Дилюка не волновал. Ему оказывали знаки внимания, присылали любовные письма, звали на свидания. От них он отказывался, ссылаясь на занятость, а на письма отвечал дежурно-вежливо. Среди претендентов на его внимание часто мелькали и парни; Рагнвиндр относился к этому с аристократическим спокойствием. Чего-то подобного ожидаешь, проведя двадцать с лишним лет в городе свободы. Чего-то подобного стоило ожидать от Кэйи. От него, признаться, этого стоило ожидать в первую очередь. Дилюк взмахнул мечом, растапливая попавшуюся на пути ледяную кочку. Под ней обнаружился пенёк, и на него тут же запрыгнул взявшийся из ниоткуда лисёнок. Кэйа и так доставлял проблем, одно его проклятие чего стоило, и если с необходимостью спасать непутёвого Дилюк кое-как смирился, то свыкнуться с внезапно всплывшей правдой никак не мог. Это было так глупо, что Рагнвиндр начал сомневаться в услышанном. Мог же Альберих иметь в виду что-то другое? Наворачивая третий круг по периметру винокурни, Дилюк окончательно запутался. Хотелось прийти к капитану прямо сейчас и спросить, глядя в глаза, какого чёрта тот творит. Но желания и реальность не часто совпадали, и потому Дилюк вернулся на винокурню в полном молчании, не удостоив праздно лежащего на диване Кэйю даже приветствием. Он не был зол — ну какой смысл злиться на кого-то, кто в тебя влюблён? Даже если это проблемный Кэйа. Дилюк знал (хоть и не имел подобного опыта), что сердцу не прикажешь. Накричать на рыцаря и надеяться, что тот растеряет всю свою любовь? Этого Рагнвиндр хотел бы избежать. Не хотелось ранить его острыми словами. Отчего-то, не веря примерно трети сказанного Кэйей, Дилюк был уверен в искренности его чувств. То ли дело было во взглядах, то ли в поведении, — он не знал. Просто верил, и не пытался спорить с самим собой на этот счёт. Кэйа настороженно проводил его взглядом, вздрогнул, когда мокрый клеймор с грохотом занял своё место, и, не выдержав молчания, тихо позвал: — Дилюк? Он все ещё стоял в гостиной, спиной к Альбериху, и только это скрыло нежелательный румянец на щеках — Рагнвиндр чувствовал его появление. Он чувствовал себя уязвимым — потому что знал некий секрет, и теперь опасался быть раскрытым. Должно было быть наоборот; но в итоге именно Дилюк теперь должен был скрываться. Нужно было повернуться и что-то сказать в ответ, нужно было, в конце концов, узнать, на какой стадии находятся сборы. Но до этого, за несколько секунд, нужно было принять решение. «Надо поговорить». «Он опять лжёт, и это лишь очередной его план». «Мне показалось, и он не имел в виду ничего подобного». Сложно было сказать, какое решение в итоге будет верным: Дилюк считал, что лучше всего просто забыть услышанное. Когда Кэйа встал и тихими шажками стал приближаться, Дилюк выдохнул и решил: ни в коем случае нельзя дать рыцарю понять, что он все знает. Во-первых, стоило убедиться наверняка. Если Рагнвиндр будет избегать разговора ближайшую неделю, ничего сильно не изменится. Во-вторых же, другого выхода он просто не видел. Говорить сейчас — поругаться, или стать мишенью для шуток на год минимум, если в итоге окажется, что он ошибся. Возможно, было бы честным озвучить свою позицию, в голове Дилюка представшую как «не то что бы ты мне мешаешь, но на взаимность не рассчитывай». Но даже для такого стоило сперва убедиться. Предстоящая совместная дорога будет для этого отличным местом. — Всё в порядке? Голос Кэйи звучал обеспокоенно. Дилюк развернулся, вернул на лицо спокойное выражение, не позволяя эмоциям взять верх, и наконец ответил. — Да, всего лишь слаймы. Он показал рукой на меч и собранные по пути запасы слизи; нужно было убрать их в подвал. Кэйа заметно расслабился, развернулся и отошёл к камину. Огоньки, следовавшие за ним с самого утра, соединились в один большой, который покружился рядом с минуту и рассыпался искрами. Дилюк почти искренне пожалел капитана, когда тот поёжился. — Даже мне иногда нужно отдыхать, — пояснил винодел, подходя ближе к камину. После сражения погреться у огня было не лишним. — О, конечно! Ты вообще не обязан это делать. — Мне не сложно. Альберих кивнул и оглянулся по сторонам. Гостиная всё ещё была украшена, мерцали на свету ёлочные украшения, но даже в таком разнообразии цветов заметнее всего была ваза на небольшом столике. — Ты поставил её на самое видное место? — Усмехнулся Кэйа. Дилюк скосил глаза на пеструю вазу, которую действительно сложно было не заметить даже в украшенной гостиной — настолько она была не к месту. — Всё забываю переставить в подвал. — Конечно-конечно. Просто признай, что тебе нравится на неё смотреть лишний раз. Он зевнул, и «никакого чувства стиля» потонуло в протяжном выдохе. — Здесь постоянно кто-нибудь ходит. Нужно пообещать премию тому, кто первым свалит это убожество на пол. Кэйа тихо рассмеялся, и в упавшем на его лицо свете люстры Дилюк заметил странный блеск в фиолетовом глазу. «Попался», — подумал он и в два широких шага подошёл почти вплотную к рыцарю. Кэйа резко замолчал, дёрнулся назад, но положение это не спасло: Дилюк подошёл ещё ближе, теперь практически касался кончиком носа подбородка капитана. «Пил», — констатировал очевидное Рагнвиндр, на всякий случай вдыхая глубже: точно не показалось. — Тебе стоит объясниться, не думаешь? — предложил он. Альберих попытался отодвинуться подальше, но украшенная еловыми ветвями колонна за спиной не давала сделать и шагу; сердце, тем временем, забилось быстрее и, казалось, громче. «Он точно всё понял!», — успел подумать Кэйа, прежде чем задержать дыхание. Дилюк был непозволительно близко, смотрел из-под чёлки прямо в глаза и ждал ответа. — Ты ведь и так всё понял, не мучай меня, — как можно тише прошептал Альберих. Рагнвиндр чуть нахмурился, анализируя услышанное, и резко выдохнул. Он-то, конечно, имел в виду только признание в украденном вине; и лишь сейчас понял, насколько двусмысленно его вопрос звучал для рыцаря. Нужно было срочно что-то предпринять: нельзя было дать Кэйе понять, что он всё знает. Мелькнула мысль: может, надавить всё же, удостовериться в своих догадках? Но нет, слишком рано — это поставит их обоих в неловкое положение, и предстоящее путешествие осложнится. — Конечно, понял, но предпочёл бы услышать от тебя, Кэйа, — Дилюк намеренно растянул чужое имя, наблюдая за реакцией. Кэйа прикрыл глаз, выдохнул нервно и сглотнул. «Точно влюблён», — заметил про себя Дилюк. — Думаешь, тебе это сойдёт с рук? — Всё же перевёл разговор в нужное русло он и специально шумно втянул носом воздух. Кэйа снова открыл глаз, на лице его отразилось непонимание, а затем он снова хрипло рассмеялся. «Ах, так он всего лишь про вино… Архонтами клянусь, в жизни больше не полезу в его погреба». Стало удивительно спокойно: Альберих решил, что Рагнвиндр совершенно ничего не понял. «Да это же было очевидно. Если бы догадался, точно не подошёл бы ко мне так близко, скорее уж, я бы оказался на месте тех слаймов. Дилюк-Дилюк, в тебе никакой романтики. А раз так, могу себе позволить поразвлечься! Кажется, даже если я сейчас поцелую его, он ничего не заподозрит», — успокоил себя капитан. Намечалось крайне интересное путешествие — Дилюк, по мнению Кэйи, не понимал ни единого намёка, а значит, рыцарь мог флиртовать неприкрыто. — Ох, мастер Дилюк, мне очень жаль, — растягивая слова, без капли сожаления во взгляде начал Кэйа, — я ни в коем случае не хотел обидеть вас своей любовью, — он положил ладони на крепкие плечи, ощущая под пальцами не до конца растаявший снежок, — к вашему изысканному вину. Это было настолько нелепо, что Дилюк почти рассмеялся. — И потому решил украсть его? — Притворно строго спросил он, мягко убирая чужие ладони с плеч. Для Кэйи, может быть, такая близость и была в радость; Дилюк же чувствовал себя крайне неуютно. Неприятно до отвращения не было, но чужие прикосновения едва ли не обжигали даже через одежду, напоминали лишний раз о вкладываемых в них чувствах, и Рагнвиндр понятия не имел, что должен делать в ответ. — Я обязательно заплачу, — ухмыльнулся Кэйа, доставая из-под стола начатую около часа назад бутылку: теперь скрывать её не было смысла. — Твоего месячного жалования не хватит, чтобы её оплатить. — Может быть, примешь оплату другим способом? Дилюк мысленно взмолился всем семи архонтам разом: чего-то подобного он и ожидал, но, похоже, Кэйа теперь не собирался фильтровать речь вообще. — Пожалуй, пара лет работы на винокурне меня устроят, — он снова подошёл ближе, но на этот раз только протянул вперёд руку, — верни. — Не будь таким жестоким, я же сказал, что всё возмещу, — Кэйа отошёл назад, делая на всякий случай большой глоток прямо из горла. — За счёт заведения, — помотал головой Рагнвиндр. Ещё не хватало, чтобы Альберих потом нажаловался Путешественнику и Паймон, мол, братец раз в год угостить отказывается. Это они уже проходили. — Тогда вообще не вижу проблемы. Сегодня праздник, знаешь ли! — Кэйа, первый день года — не праздник. И ты, между прочим, всё ещё не выздоровел до конца. Альберих фыркнул. — Ты прекрасно знаешь, что почти выздоровел. Не ты ли так заботливо перевязывал мне раны? Если бы ты считал, что я ещё болен, не заставлял бы отправляться завтра. Он был прав. — Как знаешь, — сдался Дилюк и сел рядом с камином, развешивая на спинке кресла промокший плащ, — но предупреждаю: твоё похмелье не будет веской причиной проспать отправление. — О, не беспокойся, я этим не страдаю, мистер сплю-три-дня после рюмки. Дилюк только устало откинул голову назад. * Возле огня они просидели несколько часов. Дилюк погрузился в книги, Кэйа медленно наслаждался вином. Они почти не разговаривали, лишь перекинулись несколькими короткими фразами. Кэйа не ощущал жара от огня, и даже завидовал Дилюку — тот абсолютно точно наслаждался теплом, вытянув к камину ноги. Без летающих вокруг всё утро огоньков было снова холодно, но просить Рагнвиндра создать их снова рыцарь не решился. «Можно попробовать ещё раз обнять его, — рассуждал он, искоса поглядывая на Дилюка, — нет, в этот раз точно что-нибудь да заподозрит». Решив не злоупотреблять чужим терпением, Кэйа вдруг почувствовал себя обязанным сделать что-нибудь приятное в ответ. Выходило, что Дилюк по доброй воле собирался отправиться с ним неведомо куда, уже потратил кучу времени на подготовку к дороге и тратил элементальную энергию на согревание Кэйи. Стоило сделать хоть что-то. — Ключ, — преградила ему путь рука Дилюка, когда он поднялся с места и направился на кухню. — Да не собираюсь я в погреба! — возмутился Кэйа, но ключ отдал, — Кухня открыта? Дилюк поднял голову от книги. — Тебе туда зачем? — Надо, — уклончиво ответил рыцарь. Признаваться в задуманном он пока не собирался. Рагнвиндр посмотрел снизу вверх очень недоверчиво: мало ли, что этот непредсказуемый там устроит. Но вставать с тёплого места не хотелось, да и подаренный «Винный погреб мастера» оказался на удивление захватывающим чтивом. — Открыта. Только не сломай ничего, — бросил он в итоге и вновь вернулся к чтению. Кэйа довольно кивнул и отправился на кухню. * Идея была проста: всего-то приготовить согревающий глинтвейн и, если повезёт, увидеть улыбку на родном лице. Аделинда поддерживала в просторном помещении идеальный порядок, и Кэйа по старой памяти быстро нашёл все нужные ингредиенты. На огонь отправились сразу два котла — в одном должно было нагреться вино для Кэйи (спасибо Аделинде, которая хранила несколько бутылок на кухне), во втором закипал виноградный сок для Дилюка. Среди богатого разнообразия специй попались несколько листьев лилии каллы. — Хм, почему бы не попробовать? — Подумал Кэйа и опустил в каждый котёл несколько листочков. Великим поваром он себя не считал, но не мог устоять перед новым вкусом. В любом случае, лилия вкус не испортит. На приготовление ушло около получаса, но пряный аромат, исходящий из двух широких кружек, того стоил. На улице совсем стемнело, начался очередной снегопад, и с улицы доносилось непрерывное завывание ветров. Дилюк лениво перелистывал страницы, наслаждался чтением и теплом от камина. Он понимал, что уже пора было отложить книгу, проверить собранные в дорогу вещи, выбросить из рюкзака Кэйи ненужные тонкие рубашки и эпатажные накидки; но треск поленьев убаюкивал, дарил уют, и сил встать с мягкого кресла не было. Дилюк на мгновение прикрыл глаза, и сам не заметил, как начал дремать. Поначалу он старался вернуться к чтению, но смысл слов ускользал, и после нескольких попыток остаться в сознании он всё же сдался и уложил голову на подушки. Кэйа нашёл его спящим. Кружки с глинтвейном заняли своё место на столе среди бумаг. — Дилюк? — позвал Кэйа, не решаясь будить. Ответа не последовало, и рыцарь со вздохом присел на пол возле кресла. Дилюк слегка дёрнул рукой, но так и не проснулся. Разбудить Рагнвиндра стоило бы сейчас — пока не остыл напиток, пока сам Кэйа не наделал глупостей. Он точно не собирался пододвигаться ближе, совершенно не планировал укладывать голову на чужие колени и ни в коем случае не хотел класть ладони на сильные ноги под плотной чёрной тканью. Конечно, он не удержался. — Дилюк, — позвал он ещё раз, тихо, надеясь, что Рагнвиндр не услышит. Так и вышло — он продолжил сидеть неподвижно с закрытыми глазами, и лишь рука соскользнула с книги и упала в шёлк ткани. Кэйа тут же переплёл свои пальцы с чужими. — Как же ты красив, ты бы знал, — прошептал он одними губами в тёплую материю перчатки. Ему хотелось большего — быть ещё ближе, обнимать, говорить открыто, а не пользуясь чужим сном; и касаться, касаться, касаться… Раньше ему удавалось скрывать свои чувства — возможно лишь потому, что он не понимал их. Если бы не Лиза — скорее всего, не понял бы и сейчас. «Нужно будет вручить ей с Джинн романтическое путешествие, когда вернусь», — подумал Альберих и закрыл глаза. Треск поленьев и близость любимого человека действовали расслабляюще, и капитан, удобно устроив голову на сложенных друг на друга руках, позволил себе наконец по-настоящему отдохнуть, ни о чём не думая. Будь он не так безмятежен, заметил бы, как Дилюк, слишком глубоко для спящего, вздохнул. Он проснулся несколько минут назад, как раз когда Кэйа нагло нарушил его личное пространство. Проведя годы в путешествии Рагнвиндр научился спать чутко, готовый в любой момент взять в руки верного друга — оружие, и вступить в бой. Это в детстве его пушечным залпом было не поднять, это в подростковые годы именно он чаще всего спал до последнего, рискуя опоздать на тренировки, пока горничные не прогоняли сны своими звонкими голосами; теперь же крепкий беспробудный сон был роскошью, о которой не стоило и мечтать. Но сразу после пробуждения в этот раз в нос ударил сладкий приторный запах, заставил на несколько секунд замереть в размышлениях — откуда бы ему тут взяться? А после Кэйа уже лежал на его коленях и говорил всякие глупости, и момент был упущен. Где-то внутри разгорелось любопытство: как далеко сможет зайти Кэйа? Может, если винодел продолжит притворяться спящим, рыцарь его и поцеловать попытается? Конечно, Дилюк бы не позволил этому случиться: он не видел ни единой причины разрешать. Даже вспыхнувшее любопытство не могло быть оправданием. Но Кэйа не предпринимал попыток более ничего сделать, и оставалось надеяться, что капли уважения к чужому телу у того остались. В глубине души, в самых дальних уголках, там, где бережно хранились воспоминания, появилась нежность. Такой Кэйа ему самую малость нравился — потому что его искреннее «такой красивый» звучало гораздо приятнее всех его неуместных смущающих шуток. А ещё такой Кэйа, смирно лежащий на его ногах, выглядел беззащитным. Осознанно или нет, рыцарь попал в его слабое место — вызвал желание позаботиться, защитить от всего, спасти. Для Дилюка забота о благополучии Мондштадта и его жителей была работой, долгом, который он сам себе выбрал; легкомысленный Альберих тоже был частью города. Но с ним было иначе — хотелось заботиться как о родном человеке, не по причине необходимости, а от чистого сердца. С очередным вдохом лёгкие наполнились запахом подслащенного виноградного сока, голова закружилась от щекочущих обоняние специй, и Дилюк открыл глаза. Сразу бросились в глаза две кружки, над которыми поднимался до сих пор полупрозрачный пар. Стало понятно, что внутри — в конце концов, это именно Кэйа в их семнадцать стащил где-то в городе рецепт глинтвейна и с горящими глазами убеждал Дилюка попробовать приготовить во время очередного отъезда отца. — Кэйа, — тихо позвал он. Альберих дёрнулся слишком резко, испуганно попытался расцепить руки, но Рагнвиндр ему не позволил; наоборот — сжал сильнее тонкие пальцы. Он всё ещё был в перчатках («Спасибо, что мозгов хватило не начать меня раздевать!»), и потому прикосновения не так пугали. — Тише, всё хорошо, — для пущей убедительности он отложил книгу на стол и вторую ладонь положил на тёмные волосы, неуверенно поглаживая. Ему это было не свойственно, но Дилюк был свято уверен: всё, что он сделал в последние несколько секунд — самое правильное, что он мог сделать. Кэйа, как бы ни хотел продлить момент и насладиться сполна внезапной близостью, понимал своё положение застуканного с поличным. — Я могу объяснить, — начал он, и тут же был прерван очередным нежным прикосновением. — Я всё понимаю, — сказал Дилюк, и сердце Кэйи сбилось со своего ритма. Рыцарь задержал дыхание. — Что бы ты обо мне ни думал, мне тоже не хватает присутствия кого-нибудь близкого рядом. Я понимаю, что ты устал, — продолжил Рагнвиндр, — что тебе не хватает тепла и простого понимания. Я знаю, каково это — держать все чувства внутри и не иметь возможности поделиться ими. Дилюк ненадолго замолчал, машинально перебирая тяжёлые синие пряди пальцами. Он не планировал говорить подобное — пусть Кэйа медленно возвращал себе статус доверенного человека, для таких разговоров было рано. Кэйа выдохнул в который раз за день. Ему снова повезло. Дилюк, кажется, собирался добавить что-то ещё: его слова звучали неполными, не высказанными до конца. Но он молчал, и Альберих не решался прервать это молчание, надеясь услышать ещё хоть что-нибудь, надеясь уловить для себя надежду. Ведь если Дилюк терпел его присутствие и позволял подобные выходки — значит, доверял? Может быть, со временем, у Кэйи появится шанс на большее? Рагнвиндр думал почти о том же, правда, в другом ключе. Утром он готов был отказаться от путешествия и отдалиться от Альбериха на долгие месяцы. Теперь же сидел непозволительно близко и не ощущал неприязни от этой близости. Он понимал: всё изменилось не за один день. Всё начало меняться месяцы назад, и, если честно, первый шаг сделал именно Кэйа. — Ты всегда можешь прийти ко мне, — нарушил он тишину и наконец двинул ногой, чтобы рыцарь поднялся. Кэйа поднялся на ноги, не жалея о прерванном телесном контакте — можно было теперь надеяться, что скоро он повторится. А потом смысл слов наконец дошёл до уставшего капитана. На глаза навернулись слёзы, и не будь он настоящим рыцарем, с закалённым в бою характером, не умей он в любой ситуации держать лицо, — позорно разревелся бы, снова упав на чужие острые колени. Его хватило только на слабый кивок и улыбку — благодарную и искреннюю. Оказалось, он ещё был способен на неё. * — Что ты туда добавил? — С подозрением спросил Дилюк, пробуя ещё горячий напиток. Кэйа тоже отпил из своей кружки — горячий ли, остывший — разницы он бы не ощутил. — Листья каллы, — пожал плечами он. — Зачем? Они же горькие. Дилюк сделал следующий осторожный глоток, в этот раз оставляя жидкость во рту и оценивая вкус. — Но тебе нравится, — заметил Кэйа. Рагнвиндр задумался, внимательно рассматривая свою кружку, и Альберих успел тысячи раз проклясть себя за неудачную идею. Но даже сейчас Дилюк смог его удивить. Он поставил кружку на стол, потянулся, с хрустом разминая спину, а затем совсем не аристократично повернулся в кресле, закидывая ноги на стол. Теперь он почти лежал, но ухитрился дотянуться до напитка и вновь сделал глоток. — Нравится, — сказал он в итоге и улыбнулся. Пока Кэйа прятал довольную смущенную улыбку в кружке, Дилюк задумался над вкусом. Слишком сильной горечи не чувствовалось, но она отлично разбавляла сладость цветков-сахарков. Опять нахлынули непрошеные воспоминания: раньше они часто спорили, сколько сахара нужно добавлять. Кэйа всегда сыпал в котёл огромную горку, и Дилюк хмурился в ответ. В конце концов глинтвейн всегда оказывался идеальным, и они вдвоём наслаждались его пряным вкусом на крыше винокурни (пока Аделинда не начинала звать их готовиться ко сну, с кроткой улыбкой игнорируя окружающий их запах вина). Тогда Дилюк ещё не брезговал алкоголем, потому что знал — если ему станет дурно, Кэйа всегда будет рядом. От этих мыслей уже не было больно. Потому что сейчас Кэйа снова был рядом и, хотелось верить, навсегда. Допив до конца, Рагнвиндр поставил кружку обратно на стол и несколько минут молчал. Необычный вкус заставил задуматься о работе. То, чем он занимался последние месяцы — погружался в книги и записи отца, разговаривал с Коннором и Таннером; всё было ради создания нового напитка, собственного. Как Кэйа хотел оставить на память о себе тёплые воспоминания (по его словам), так и Дилюк хотел сохранить в памяти Мондштадта своё существование. Конечно, он собирался прожить здесь ещё не одно десятилетие, но идея о создании особенного вина с неповторимым, неизвестным ранее вкусом так сильно въелась в сознание, что ему пришлось даже начать изучать процесс создания вин. Коннор не раз предлагал свою помощь; но Рагнвиндр был упрям — хотелось всё сделать самому, а не просто свалить работу на других. И теперь горьковатый вкус невольно подтолкнул к размышлениям. Добавлять в ви́на листья лилии каллы Дилюк ещё не пробовал, и захотелось сейчас же проверить, как они скажутся на нескольких черновых рецептах. Кэйа на соседнем кресле зевнул и громко вернул свою кружку на стол. Дилюк вздохнул: сегодня времени на эксперименты у него не было. Нужно было завершить приготовления к дороге и отправляться спать. — Эй, поднимайся, — позвал он рыцаря, когда тот, казалось, задремал на подушках. — А как же поцелуй для спящей принцессы? — усмехнулся Кэйа. Дилюк чуть сжал пальцами подлокотники от раздражения, но никак этого не показал. — С каких пор ты стал королевской особой? — Уже и помечтать нельзя, — обиделся рыцарь, но поднялся и пошёл следом за Дилюком. Глаз резко кольнуло, но уже спустя секунду всё было в порядке — и Кэйа решил не беспокоиться лишний раз. Под многозначительным взглядом Рагнвиндра пришлось выложить добрую половину вещей и заменить их новыми. — Хотя бы эту оставь! — причитал Кэйа, когда Дилюк отобрал у него очередную рубашку. — Я уже говорил: никаких подобных, — он недовольно указал на белую ткань, — вещей. Ты замёрзнешь! — Я и так мёрзну, какая разница? — Свалишься с температурой на хребте, вот какая! Я не буду заниматься там твоим лечением. — Ну хоть одну оставь! Дилюк шикнул и швырнул одну тонкую рубашку, выбранную наугад из целой кучи. Кэйа ловко поймал её перед лицом, развернул и довольно рассмеялся. — Да у тебя интересный вкус! Дилюк опасливо посмотрел на одежду. Чего и следовало ожидать — ему попалась тонкая шёлковая блуза, с вырезом ещё бо́льшим, чем на повседневной рубашке Альбериха. — Ты не пробовал носить нормальные вещи? Кэйа не ответил, зная, что Дилюк в ответе и не нуждался. Они продолжили укладывать вещи в рюкзаки, стараясь взять всё необходимое и не занять слишком много места. В пути им не раз придётся вступить в бой, и надо было учитывать помеху в виде лишнего веса. — Почему мы не можем поехать на лошадях? — спросил Кэйа, когда всё было собрано. — Потому что нам придётся пробираться через лес и горы. Не стоит мучить бедных животных, — Дилюк посмотрел на рюкзаки и удовлетворённо хмыкнул, — раз уж вспомнил о лошадях, почему сам отправился пешком? — Потому что в городе нет лошадей, — пожал плечами рыцарь, — Варка забрал всех, а Джинн решила, что пока в них нет острой необходимости. Так что ты и пара странствующих по Мондштадту торговцев — единственные, кто обладает такой роскошью. — Ты, наверное, и ездить верхом разучился, — не удержался Дилюк. — О, а ты и не умел, — не остался в долгу Кэйа. — Обязательно докажу тебе обратное, когда вернёмся. * После плотного ужина и горячего чая Кэйа вернулся в свою временную комнату. Часы показывали почти одиннадцать, встать нужно было к семи, и капитан уже собирался лечь, когда дверь медленно открылась. Дилюк чуть задержался на пороге, а затем прошёл внутрь и положил на прикроватную тумбу чистые бинты и склянки с лекарствами. — Не нужно, я уже в порядке, — засуетился Кэйа. — Завтра времени на это не будет, — покачал головой Дилюк и сел на кровать, хлопнув рукой рядом с собой, — не все раны зажили. Спорить хотелось отчаянно, но ни одного адекватного аргумента в голове не было, и Кэйа неловко сел рядом, сразу отодвигаясь ближе к подушкам. — Раздевайся, — твёрдо сказал Дилюк и отвернулся к тумбочке. «Хотел бы я, чтобы ты сказал это в несколько иной обстановке», — только и мог подумать Альберих, подрагивающими пальцами расстёгивая пуговицы. Несколько бинтов на груди пропитались кровью и стоило перевязать хотя бы их. Дилюк осторожно принялся снимать бинты с чужих рук, стараясь лишний раз не задевать раны — пусть от многих остались лишь тонкие шрамы да закрытые царапины. Дилюк знал: в особой нежности нет ни малейшей необходимости; даже начни он срывать бинты рывками, Кэйа стерпит и ничего не скажет. В миссиях, когда ещё оба были в ордене, он часто так и делал: сначала выполнял задание, и только на обратном пути вспоминал, что нужно подлечиться. Дилюк помнил до сих пор, какой ужас испытал, впервые увидев, как Кэйа без тени сомнений отрывал прилипшую к коже ткань и лил прямо в открытую рану обеззараживающее зелье. Даже тогда Кэйа часто жертвовал своим комфортом. Иногда, когда лекарств не хватало, он мог вообще не сообщать о ранениях, мог продолжать выполнять приказы, как бы Дилюк ни пытался тогда его остановить. Капитан устроился на подушках, ноги закинул на кровать и набросил сверху тонкую простыню. Сделал он это по привычке — чтобы не мёрзли ноги без обуви. Грязные повязки опустились на пол, и Дилюк внимательно осмотрел крепкое тело рядом с собой. Кэйа задышал чаще и едва заметно покраснел: Дилюк умел одним жестом или взглядом смутить его так, как никто другой. — Красивый, да? — Ухмыльнулся Альберих, надеясь скрыть стеснение. Рагнвиндр снисходительно улыбнулся. Реакция Кэйи его забавляла. Он подвинулся ближе, правой рукой опёрся о ногу рыцаря, а левой, с которой ради удобства снял перчатку, медленно провёл по покрытой ранами груди. Кэйе показалось, что вот-вот он взорвётся как пиро-слайм. Дыхание сбилось окончательно, и теперь он мог только шумно втягивать воздух быстрыми глотками. Простое касание пальцев не только согревало, но и посылало по всему телу сладкую дрожь. Это и прикосновением нельзя было назвать — Дилюк просто проверял, насколько зажили царапины. Он очевидно не имел в виду ни одного из тех смыслов, что Кэйа мысленно приписал его действиям, и от этого защемило сердце. Но тёплые пальцы не пропали, продолжили гладить вздымающуюся при каждом вдохе грудь, теперь размазывая по ней лечебную мазь с приятным свежим запахом. Кэйа закрыл глаза, чтобы тут же понять, насколько глупую ошибку совершил: не имея возможности видеть, он стал чувствовать всё гораздо ярче. Чувствовал размеренное дыхание Дилюка, когда тот наклонялся ближе, чувствовал его волосы, задевающие плечи, чувствовал движения пальцев и тёплую мазь. «Он даже согрел для меня лекарство», — мелькнула мысль, прежде чем снова вернулся холод. Но не успел Кэйа открыть глаза, как ловкие пальцы вновь вернулись к его телу, на этот раз выше — у ключиц и опасно близко к шее. Альберих помнил: там была особенно жуткая рана, которая пугала даже его своими рваными краями, уродливым кровавым месивом выделялась на коже и никак не хотела заживать. — Потерпи, — шепнул Дилюк, прежде чем Кэйа ощутил неприятное покалывание. Но это он с лёгкостью мог вытерпеть; сложнее было выносить тёплое дыхание возле шеи. Очень хотелось открыть глаз и проверить, насколько близко находился Рагнвиндр, но рыцарь понимал — сделает это и, возможно, всё-таки не сдержится. Пока он был занят подобными мыслями, Дилюк закончил с ключицей и слегка отстранился. Кэйа перед ним тяжело дышал, весь покраснел и, что приятнее всего, молчал. «Как легко, оказывается, можно заставить тебя молчать», — подумал Дилюк, а затем зачерпнул ещё немного мази и потянулся к шее. Там была царапина, совсем небольшая, которая не стоила даже капли лекарства, и Рагнвиндр в жизни бы не смог объяснить, чем думал, когда осторожно коснулся кончиками пальцев крохотной ранки. Кэйа вздрогнул, несколько секунд сидел без движения и, кажется, даже не дышал, а затем сглотнул и открыл глаз. Дилюк был слишком близко, от него чувствовалось не просто тепло, а самый настоящий жар; он смотрел прямо в глаза и, Кэйа готов был поклясться всеми архонтами и богами разом, на дне его глаз бушевал давно позабытый огонь. Он не улыбался: по его лицу вообще нельзя было понять, о чём он думал, но Кэйа видел чуть сощуренные глаза и знал — Рагнвиндр что-то задумал. Дилюк чуть сдвинулся в сторону и, чтобы не потерять равновесие, передвинул правую руку — ту, что всё это время оставалась на его ноге, — чуть ближе к себе; и если раньше она была ближе к колену, то теперь оказалась непозволительно выше. Дилюк облизнул пересохшие губы, провёл пальцами по шее от кадыка до самых волос, и Кэйа готов был поставить миллиард моры на кон: не было у него на шее никаких ран. Но ловкие пальцы упрямо продолжали движение, добрались до скулы, плавно переместились вниз, словно бы Дилюк не лекарство размазывал, а играл на лире. Когда сильная ладонь опустилась обратно на грудь, надавила чуть сильнее и замерла в районе сердца, Кэйа сжал зубы, чтобы не сказать чего-нибудь неуместного. Руки и ноги тут же налились слабостью, сердце забилось чаще, и Кэйа молился, чтобы Дилюк не заметил под тонкой простынёй позорно вставший член. — Всё в порядке? Больно? — Невинно спросил Дилюк, наконец покидая личное пространство капитана. — Да, — тихо и невпопад ответил Кэйа, чувствуя себя крайне неуютно, — то есть всё в порядке, не больно. Дилюк кивнул и потянулся за чистыми бинтами. Пока он обрызгивал их чем-то, очевидно, лекарственным, Кэйа отвернулся к окну и тихо выдохнул. Стало стыдно за себя. Обычно он не стеснялся ни подобного проявления чувств, ни мыслей; но сейчас всё было иначе. Перед ним был Дилюк, родной, знакомый с детства, заботливый и светлый; и испытывать к нему такое влечение было сродни осквернению статуи архонта. Кэйа злился на самого себя за все прошлые выходки, не понимал, почему Дилюк всё ещё терпел такое отношение, и искренне ненавидел себя за грязные ненужные чувства. Но и отбросить их он больше не мог — глупая шутка Лизы перевернула всё в душе, и детское уважение перекроилось во взрослую влюблённость. Кэйа был бы рад, будь это мимолётным влечением, пусть бы даже физическим, — он бы справился; но нет же — влечение обрело форму, пустило корни в сердце и теперь оплетало его, до боли сжимая в своих тисках. Кэйа всегда думал, что любовь будет простой, лёгкой, будет приносить лишь румянец на щеках и нетерпеливые касания. Его любовь вышла болезненной, безнадёжной, ощущалась надругательством над идеальным Дилюком и приносила чувство вины. Но если бы явился какой-нибудь архонт любви, предложил бы Кэйе прямо сейчас всю бурю чувств унять, оставить его со спокойной душой и пообещал бы искреннюю чистую взаимную влюблённость в красавицу-принцессу в будущем, Кэйа бы отказался. Не думал бы ни секунды, развернулся бы и ушёл, ради тёплых прикосновений, недолгих улыбок и коротких разговоров; отказался бы, обречённый на вечное одиночество, но зато рядом. Пусть как друг, пусть как товарищ, пусть даже пришлось бы потом стать свидетелем на свадьбе — Кэйа бы согласился. Он бы даже перестал флиртовать и выводить Дилюка на эмоции, он бы прятал свои низменные желания под толстым слоем льда, в который заковал бы свои чувства; но он бы никогда не отказался от этой любви. От тяжёлых мыслей стало совсем немного грустно, возбуждение окончательно отступило, и Кэйа повернулся. Теперь, по крайней мере, он мог бы посмотреть Рагнвиндру в глаза. — Повернись, — попросил Дилюк. Кэйа свесил ноги с постели, развернулся боком, и инстинктивно дёрнулся от первого прикосновения. Казалось, что все его мысли обнажены, что все гнусные желания вот-вот вырвутся наружу и запятнают Дилюка. — Я почти закончил, потерпи, — вновь прошептал он и стал накладывать повязки на раны. На спине они почти все зажили, не было нужды наносить на них мазь, и очень скоро всё было забинтовано. — Спасибо, — вымученно улыбнулся Кэйа и быстро накинул на плечи рубашку. — У тебя на ноге… — Начал было Рагнвиндр, но был перебит. — Я сам, всё нормально, — отмахнулся Альберих и потянулся за стаканом с водой. Он осушил его практически залпом. На ноге действительно была ещё одна серьёзная рана, и промыть её нужно было обязательно; но одна мысль о том, что перед Дилюком придётся снимать штаны, доводила Кэйю до истерической паники. — Хорошо, но если понадобится помощь — ты знаешь, где меня найти, — уступил Рагнвиндр и медленно покинул комнату, пожелав спокойной ночи. «Мне скоро понадобится помощь лекаря, и, боюсь, не Барбары», — хмуро подумал Альберих, и приступил к перевязке. Спустя полчаса (Дилюк справился бы быстрее) рыцарь наконец отодвинул пахнущие травами и кровью бинты в дальний угол и упал на мягкую постель. * Кэйе не спалось. Как бы он ни пытался устроиться поудобнее, как бы ни убеждал себя, что в дороге поспать не получится, сон не шёл. Стоило закрыть глаза, как в голове темными пятнами мелькали непонятные видения. Что-то казалось знакомым, что-то было слишком размыто, но любая картинка приносила с собой холод. Альберих подумал, что ему кажется. Прохлада давно стала постоянным спутником, но сейчас она ощущалась иначе. Как будто холод проявлялся не на теле, сковывая льдами, а проникал в душу, заставлял сердце замирать ненадолго, вселял ужас. Кэйа резко сел на кровати — точно, это был леденящий душу ужас. Страх. — Этого ещё не хватало, — прошептал он, прижимая ладони к вискам. На обычный кошмар было не похоже, да и лет с двенадцати плохие сны отступили. На действие проклятия тоже было не похоже: Кэйа ни разу не слышал о видениях от тех, кто уже не вернётся. Капитан зажёг несколько свечей, не рискуя оставаться в полной темноте. Головная боль спугнула сон окончательно, и Альберих решил спуститься на кухню, выпить холодной воды (не то что бы он мог почувствовать её температуру). Голые ступни коснулись мягкого ковра, мужчина поднялся, и снова опустился обратно. Голова закружилась, давление в висках усилилось, и Кэйа успел подумать, что за замороженную комнату Дилюк ему потом устроит выговор. Но не появилось ни льда, ни снега; только мир перед глазами погрузился в темноту, чтобы вспыхнуть яркими белыми пятнами спустя мгновение. Кэйа старался разобрать, что видит, но глазам было неприятно от сплошного белоснежного полотна, которое словно пульсировало. Прежде чем картинка сменилась, Кэйа понял — то была метель. Следом была дорога, узкая тропа петляла между разрушенных домов, вела далеко вперёд и конец её исчезал в тумане. Места — не разобрать. Потом голова заболела сильнее, изображения стали двоиться, и Альберих мог различить только цвета. Все темные, покрытые дымкой, синие, чёрные оттенки, и где-то среди них одно яркое голубое свечение. Кэйа попытался двинуться — понимал ведь, что все ещё на винокурне, что сидит на кровати, и стоит только встать, как все исчезнет. Но двинуться не получилось, все мышцы стали как каменные, ноги стали ватными, и стало сложно дышать. Это было ужасно. Замерзая в руинах возле «Рассвета» Кэйа знал, что с ним происходит. Нынешнее состояние пугало своей непредсказуемостью. Когда воздуха не осталось, в горле противно запершило, и рыцарь перестал пытаться сделать вдох. «Дилюк», — успел подумать он, прежде чем все прекратилось. Время будто замерло: не чувствовалось необходимости дышать или двигаться, мельтешащие в сознании видения отступили. Вместо этого осталась лишь тишина, разбавляемая хрустом снега, запах гари и вытянутый из памяти страх перед неведомой силой. «Слишком поздно», — раздалось в голове, и Кэйа вернулся в реальность. Горло саднило и слезились глаза, вода теперь была не прихотью, а необходимостью. В комнате обнаружился лишь пустой стакан, и Альберих, петляя, добрался до двери. Он буквально вывалился из комнаты и, перескакивая через ступени, спустился в кухню. Вода нашлась сразу, и Кэйа выпил три больших стакана, прежде чем почувствовал себя способным дышать. Иррациональный страх всё ещё комком прятался в груди, ему не было ни объяснения, ни причины. Видение улетучилось, и Кэйа хотел бы списать все на усталость, только чувства были слишком яркими. Ужаснее всего было осознание — он уже чувствовал это. В далеком детстве, где-то между улыбкой матери и прогулками с отцом, Альберих уже испытывал этот животный ужас. Уже слышал этот голос. Руки задрожали, по телу пробежала дрожь, и Кэйа выпустил из непослушных пальцев стеклянную кружку. Она громко стукнулась о доски, разлетелась на три кривых осколка и осталась лежать на полу в свете луны. Кэйа посмотрел в узкое кухонное окошко, столкнулся взглядом с лунным диском и отшатнулся: безжизненный белёсый цвет напугал его. Босой ногой он наступил на стекло, но, не замечая боли, кинулся наверх. На пороге комнаты он споткнулся, вытянул вперёд руки, чтобы не упасть лицом, и под правой ладонью услышал хруст. — Нет, не сейчас, ну пожалуйста! — Взмолился Кэйа, когда в пламени свечей увидел себя в зеркале. Он потянулся к отражению, брезгливо осмотрел себя — со светящимся из-под повязки глазом, с крепким панцирем льда на всей правой руке, с расходящимися от лица фиолетовыми линиями вен. Лицо было искажено гримасой боли и страха, а в открытом глазу собрались слёзы. Контролировать лёд Альберих не мог, и он продолжил медленно ползти по ослабленному телу. Пока вторая рука была свободна, Кэйа кое-как стянул с себя рубашку — примёрзнет ещё, потом не отодрать будет. Он снова взглянул на себя и ужаснулся — он был отвратителен сам себе. Проклятие не только причиняло боль, но и словно бы показывало его душу — омерзительную, лживую и недостойную любви. — Ну же, зачем ты сопротивляешься? — С неуместной улыбкой спросил он своё отражение, — всё надеешься на спасение. Даже если я не замёрзну, даже если смогу вернуться в Мондштадт и жить там свободно, разве будет он рядом? С таким мерзким человеком, как я? Человек в зеркале опустился на колени, отбросил выбившиеся из хвоста волосы за спину и затих. Кэйа глубоко вдохнул, радуясь искренне, что лёд покрывал только кожу. С замороженными легкими он вряд ли бы смог дышать. Он не был склонен к спонтанному самобичеванию. Нет, этим он методично занимался долгие годы. Но сейчас, то ли под страхом от видения, то ли под впечатлением от собственного ужасного тела, поражённого древними силами, Альберих не мог не возненавидеть себя. — Наказание за ложь, плата за предательство, да? Ответа не последовало. В голове всплыли слова Дилюка, о том, что он, Кэйа, всегда может к нему прийти. Наверняка Рагнвиндр имел в виду не появление наполовину замёрзшего рыцаря на пороге своей комнаты в два часа ночи, но другого выхода Кэйа не видел. Не придёт сейчас, не попросит помощи — и до утра может не дожить. — Эй, Дилюк, — позвал Кэйа, осторожно присаживаясь возле постели. На саму кровать он сесть не рискнул. Рагнвиндр повернулся во сне, приоткрыл сонно глаза, и, как только смог сфокусировать взгляд, резко поднялся. Прежде чем сказать что-либо, он потянулся к прикроватной тумбе за перчатками. Движения его даже сразу после пробуждения были быстры и точны, и Альберих никак бы не успел разглядеть тайну его правой ладони. Только вот он и не пытался — был слишком поглощён борьбой с болью. — Что случилось? — Поинтересовался наконец Дилюк. Его голос был более хриплым, чем обычно, и Кэйа невольно заслушался. Дилюк был прекрасен во всем. Даже сейчас, спустя минуту после пробуждения, он выглядел готовым кинуться в бой, защищать. Пусть он сонно моргал, щурился в попытках привыкнуть к темноте, пусть был одет в расстегнутую блузу; он был собран и серьёзен. Он был невероятен, и Кэйа им искренне восхищался, даже в такой ситуации. Различия между ними напомнили о себе новым приступом боли, рыцарь зашипел и отвернулся, надеясь скрыть от красных глаз свой внешний вид. Идея прийти к Рагнвиндру уже не казалась хорошей. Сердце кольнуло от осознания — он, Кэйа, ужасный, грязный, порочный, своими желаниями он лишь очерняет Дилюка, своими прикосновениями пятнает его. — Кэйа, что такое? — Не дождавшись ответа, Дилюк повторил вопрос и свесил с кровати ноги. — Извини, что разбудил. Мне лучше уйти, — прошептал капитан. Кэйа встал и попытался сделать шаг, но глаз, казалось, разрывал голову изнутри, а в промёрзшей руке что-то закололо возле локтя. Казалось, будто ломается кость, и Кэйа с ужасом понял: лёд стал пробираться внутрь его тела. — Кэйа! — Прикрикнул Дилюк, когда Альберих на его глазах пошатнулся и чуть не рухнул на пол. Он поднялся, и в то же мгновение снова опустился на кровать под тяжестью ослабшего рыцаря. Дилюк рефлекторно потянулся, чтобы удержать его за плечо, и ощутил под перчаткой непривычную твёрдость. В темноте всё ещё ничего не было видно, глаз Бога лежал рядом с одеждой, и достать его с висящим на нём Альберихом винодел бы не смог; пришлось ориентироваться на ощупь. Дилюк знал, насколько крепкие у Кэйи мышцы, но то, что ощущал сейчас под пальцами никак не походило на мускулы. «Лёд», — догадался он, и теперь бегло пробежался пальцами по чужой руке. Она вся была покрыта плотной коркой, та же участь постигла шею, лицо и торс. Дилюк кинулся за глазом Бога — судя по всхлипам Кэйи, ему всё происходящее доставляло жуткую боль. Но тут в темноте наконец появился свет — смесь голубых и фиолетовых оттенков, что тонкими нитями расползались из-под повязки Кэйи то ли подобно кровеносным сосудам, то ли являли собой хитрое сплетение корней причудливого дерева. — Не смотри, не смотри, это отвратительно, — зашептал быстро Кэйа и попытался отойти. Под впечатлением от увиденного Дилюк не сразу нашёл слова: всё внимание его было приковано к холодному свечению на теле Кэйи. Как бы Дилюк ни старался сохранить самообладание, как бы ни было ему противно от собственных мыслей, Кэйа был прав — свечение, чем бы оно ни было, выглядело отвратно. Оно мерцало в темноте, пугало своим существованием и заставляло сжимать зубы и брезгливо кривить губы. Дилюк поймал себя на постыдной мысли отшатнуться, но, конечно, не сделал этого. Какую бы мерзкую форму ни принимало проклятие, Кэйа не был виноват в этом. Он всё ещё дрожал и слабо пытался отодвинуться, скулил от боли и нервно кусал губы, пока ещё не скрытые подо льдом. Дилюк понимал: показать сейчас свою неприязнь к Каэнри’и в целом и к Альбериху в частности означало бы разрушить всё, что они выстроили за последние месяцы. — Тише, всё хорошо, — только и смог сказать он. Нужные слова застряли комом в горле, яркий свет резал глаза и никак не давал сосредоточиться. Дилюк не решился бы использовать глаз Бога в таком состоянии: не дай архонты, ещё навредит. Кэйа глухо простонал, окончательно ослаб и сполз на пол, здоровой рукой попытался отколоть с лица хотя бы маленький кусочек льда — тщетно. Тот не поддавался, становился будто бы злее — пополз по телу ещё быстрее. Свечение тоже не осталось в стороне, и теперь фиолетовые и голубые потоки опустились ниже шеи. Кэйа захрипел и потянулся к горлу — стало трудно дышать. Дилюк будто опомнился, опустился рядом, и, шепча что-то неразборчивое, но успокаивающее, снял с левой руки перчатку и положил ладонь на шею Кэйи. Лёд под его рукой мгновенно начал таять. Безобразное тёмное сияние мигом исчезло, вернулось под повязку и погасло. Потребовалось всего несколько секунд — и Дилюк почувствовал под ладонью прохладную кожу. Кэйа заметно расслабился, перестал скулить и быстро задышал без сковывающего дыхательные пути льда. Боль медленно уступала место страху: рыцарь всё ещё понятия не имел, что произошло и почему сердце так бешено колотилось. — Кэйа, я рядом. Я не уйду, обещаю. Успокойся, — вновь заговорил Дилюк, видя чужую подступающую панику. — Я не могу, не могу! Дилюк опустил руку ниже, к плечу, растапливал кусок за куском, добрался уже до локтя и тут почувствовал пальцами что-то неприятное, колючее. Свечи в комнате он так и не зажёг, поэтому мог рассчитывать лишь на собственные ощущения. Кэйа всё ещё не шевелил рукой, только сдавленно шипел, когда Дилюк касался кожи у локтя. Лёд здесь был другой — не гладкий и скользкий, как тот, на котором катаются дети у ворот Мондштадта, а шершавый, с неровными острыми краями. Рагнвиндр присмотрелся, как мог, в темноте, и вновь едва не отдёрнул руку. В прошлый раз вид проклятия не так напугал его — подумаешь, лёд, не так уж и страшно он выглядел. Примерно так замерзали незадачливые хиличурлы, поначалу искупавшись в воде, а затем попавшие под удары Кэйи. Ему и показалось тогда, что растопить подобный лёд не будет сложно. Но сейчас вместо ровного тонкого слоя поверх кожи лёд приобрёл форму корявых кристаллов, неровных, с хаотичными гранями. Выглядели они так, будто бы проникали в руку внутрь, и Дилюку оставалось лишь надеяться, что это не так. Они почти не таяли от лёгкого прикосновения. — Кэйа, закрой глаза, — попросил на всякий случай Рагнвиндр, прежде чем снять вторую перчатку. Капитан послушался, хоть в темноте не смог бы разглядеть чужих рук. Дилюк обхватил пострадавший локоть теперь уже двумя ладонями, сцепил пальцы в замок, и наконец кристаллы стали разрушаться. Потребовалось несколько минут, прежде чем лёд сошёл полностью; и ещё четверть часа, чтобы растопить его весь. — Кажется, всё, — сообщил Дилюк, и Кэйа наконец открыл глаза. Боль ушла окончательно, дышать стало легко, но страх никуда не делся. Окружающая темнота давила своей непроглядностью, вернулся привычный уже холод, и незнакомый голос всплыл в голове, повторяя одни и те же слова. Дилюк, не получив ни слова в ответ, всё же поднялся и зажёг свечи. В их тёплом свете он мог наконец разглядеть рыцаря — непривычно бледного, с искусанными до крови губами и дрожащими руками. — Что тебя так напугало? Кэйа от вопроса дёрнулся, словно от удара, облокотился боком на кровать, но ничего не ответил. — Кэйа, ты в безопасности, и я рядом. Ты можешь рассказать, что случилось. Альберих измученно положил голову на мягкую перину, начал нервно перебирать прядки собственных волос — просто чтобы было чем занять руки. Рассказать Дилюку, что он больше не понимает, что с ним происходит? Что его начали мучить кошмары, что в голове слышен чей-то голос, что перед глазами возникают непрошеные видения? Или, может быть, сказать, что проклятие оказалось гораздо проблемнее и болезненнее, чем казалось в начале? Дилюк выждал несколько минут, но, так и не услышав ни слова, сел рядом и медленно стал приближаться. Кэйа не хотел говорить сам — что же, Дилюк знал, как его разговорить. — Что тебя напугало? — Повторил он вопрос, неловко и осторожно обнимая рыцаря за талию. Кэйа даже не подумал отстраниться, как сделал бы несколько минут назад. Сейчас сил не было даже на поворот головы, и, пользуясь внезапным порывом Дилюка, Альберих устроил голову на чужом плече. Красные волосы щекотали лицо, в нос ударил аромат дорогого парфюма, но щекой чувствовалось родное тепло — и ради него можно было стерпеть любые неудобства. — Сон, — сказал он наконец, — я даже не помню толком, что видел. — На что это было похоже? — Не знаю, говорю же… Точно была метель, а ещё было очень холодно. Какие-то дороги, дома, всё тёмное и размытое. А потом всё замерло, как будто время остановилось, и я услышал чей-то голос. Кэйа прижался чуть сильнее. Дилюк не стал никак на это реагировать: чувствовал, что капитан сделал это не из романтических побуждений, ему просто было страшно. — И что он сказал? Ты слышал его раньше? — Да, но не помню, где и когда. Помню только, что это всегда заканчивалось чем-то плохим. А сказал он «слишком поздно», и больше ничего. Рагнвиндр успокаивающе погладил напрягшуюся поясницу, одну руку переместил на шею и там и оставил. — Может быть, — он глубоко вздохнул, — могли ли это быть воспоминания? О Каэнри’и? — Могли, — невесело усмехнулся Кэйа, — я мало что помню. Но холода и метель — да, звучит похоже. Да и голос этот я точно не слышал в Мондштадте. Я только не могу понять, что именно меня пугает. Этот ужас совершенно нелогичный, потому что невозможно так тревожиться из-за того, чего не знаешь. Но я действительно напуган, и такое ощущение, что этот страх был во мне всегда. Я бы даже сказал, что он как инстинкт, и я слепо следую ему. Он с облегчением замолчал, и Рагнвиндр мог кожей чувствовать его бешеное сердцебиение. Минута за минутой оно усмирялось, и вскоре Кэйа успокоился — по крайней мере, так казалось. — И то, что случилось потом… Я думал, что хуже уже не будет, что самое страшное, что может произойти — этот противный ледяной панцирь. Но когда замерзать начинает всё внутри, когда тело промерзает насквозь, становится действительно страшно. Может быть, об этом голос и говорил — слишком поздно меня спасать? Дилюк зло рыкнул, отодвинулся и сжал плечи Кэйи, немного его тряхнув: — Не неси ерунды! Пока я могу растопить этот лёд, я буду рядом, и ни за что не позволю тебе замёрзнуть! Мы можем не идти в гавань, а сразу отправиться на хребет, если тебе слишком тяжело. Кэйа поднял голову, чтобы встретиться с пылающими гневом глазами Дилюка. Он был нахмурен и возмущённо дышал, смотрел прямо и, казалось, готов был прямо сейчас кинуться на проклятие с мечом. «Надо же, ты всё ещё такой же вспыльчивый, как и раньше», — мелькнула в голове мысль. — Не стоит менять маршрут перед самым отправлением, — только и отмахнулся он, — пока ты рядом, я действительно могу быть спокоен. Дилюк чуть расслабил руки, но не убрал их. — Хорошо. Но если тебе станет ещё хуже, мы тут же свернём в сторону шипа, и никакие аргументы тебя не спасут. Альберих слабо кивнул, а затем поднялся и неуверенно отправился в свою комнату. Видя его нетвёрдую походку, Дилюк поднялся следом и проводил рыцаря в спальню. До рассвета оставалось несколько часов. — Спи спокойно, — сказал Дилюк, задувая свечи. — У нас есть время, Кэйа. Кэйа печально улыбнулся, вспоминая о своей родине, и тихо-тихо ответил: — Время редко бывает на моей стороне.