У всех есть личный интерес

— Хоть раз в жизни сделай что-нибудь не ради себя! Отчаянный, полный боли крик отразился от стен и, казалось, так и застыл в воздухе. Мэриэнн в своём любимом тёмно-фиолетовом платье повалилась на колени и горько заплакала, цепляясь длинными пальцами за пушистый ковёр. Неестественно широкая комната казалась знакомой, но в то же время всё в ней было чужим. Не таким, как раньше. Мебели почти не было, хотя всё внутри подсказывало, что её должно быть намного больше. Свет из окна не должен быть таким ярким. Обои никогда не были жёлтыми… Взгляд зацепился за картину — одинокий корабль, бессмысленно сбегающий от шторма на горизонте. Тёмные облака были уже совсем близко, молния вот-вот должна была ударить по палубе, но корабль с белоснежными парусами всё ещё тянулся к солнцу. Казалось, можно было даже услышать ветер и шум натянутых парусов — с такой силой тот пытался сбежать. — Папа, — Стэнли плакал. На его взрослом лице отразилась совсем уж детская гримаса. Так он смотрел тогда, когда с ним не хотели играть. Когда не разрешали пойти туда, куда хочется, и когда отец в очередной раз повышал на него голос в попытках вразумить и уберечь от опасности. Кэссиди хотел отвернуться, но почему-то не мог. Тело не слушалось, взгляд вцепился в в мольбе протянутые руки теперь уже точно также стоящего на коленях сына. Мэриэнн рыдала где-то рядом и проклинала его за что-то, чего он даже не делал. — Ненавижу тебя! — вдруг закричал проходящий мимо Стэнли. Весь грязный, бледный и какой-то… неживой. Его каштановые кудри слиплись, покрылись серой пылью и больше не красили его, как раньше. Лохмотья, которые он на себя нацепил, точно ему не принадлежали. — Всех вас, уродов, ненавижу! Рука сама поднялась и с чудовищной ненавистью открытой ладонью впилась в чужое лицо. Стэнли охнул, упал на одно колено и с удивлением посмотрел снизу вверх. В карих глазах одновременно отразились ненависть, боль и смятение. Он поднялся, держась рукой за стену — не оторвал при этом взгляда. — Самовлюблённый сумасшедший кретин! — донеслось одновременно с хлопком входной двери. Кэссиди попытался пойти следом, сказать, что не хотел этого, что любит и поможет, но горло будто стянуло верёвкой, а ноги так и прилипли к полу, не позволяя пошевелиться.

***

Когда он перевернулся на другой бок, стало немного легче. Понимание того, что это был всего лишь сон, медленно доходило до его всё ещё паникующего сознания. За окном было темно. Снаружи доносилось чересчур громкое завывание ветра и шум поддеваемых им крыш. Луна светила ярко. — Почему не спишь? — спросил Кэссиди, завидев сидящую на соседней кровати фигуру. Говард вздохнул. В свете горящей лампы было хорошо заметно, как он задумчиво перебирает пальцами одеяло. — Что такое? — Ты разговаривал. — Правда? — Угу. — И что сказал? Мальчишка замялся, но всё-таки пожал плечами. — Не разобрал. — Спи, завтра рано вставать. Кэссиди снова отвернулся, чуть спустил одеяло, чтобы остыть, и прикрыл глаза. Судя по звукам, Говард даже не шелохнулся. — Кэссиди, — неуверенно позвал мальчишка спустя какое-то время. — М? Ответа не последовало, и мужчина был вынужден повернуться. Говард смотрел на него в нерешительности и, кажется, собирался с духом. — Что такое? — Прости. — За что? — Ты знаешь. Говард первый отвёл взгляд, и молчание тут же стало неловким. Кэссиди смотрел на него очень долго и не знал, что и сказать. Он уже и отчаялся услышать хоть что-то по поводу инцидента. Не верил, что мальчишка решится извиниться. Говард был тем ещё упрямцем — готов был терпеть боль, лишь бы не признавать, что облажался. Мужчина был уверен, что он так и не примет поражение. — Просто не делай так больше, — попросил Кэссиди совершенно серьёзно. Мальчик кивнул. — И ты тоже. — Что именно? Говард промолчал, но Кэссиди, кажется, и так его понял. Не будет он больше срываться. Никогда. — Тебе снилось что-то страшное? — вдруг перевёл тему мальчишка. На его лице читалось беспокойство, и это было в новинку. — Всем время от времени снятся кошмары. — О чём? — Не знаю. О монстрах или наводнении… — Нет, я про твои. Тебе что снилось? — Всё тебе расскажи. Говард явно обиделся, но изо всех сил притворился в обратном. Он подтянулся на руках, сел чуть дальше, чтобы опереться спиной о стену, и подтянул колени к груди. — Мне тоже иногда снятся, — сказал он, как бы между прочим. — В основном про то, как меня ловят на краже. — Видишь, мозг подсказывает тебе, чего делать нельзя. Не зря закрепляли. Мальчик только обиженно фыркнул и замолчал. Кэссиди почувствовал себя виноватым, но продолжать разговор не решился. — Спи, — повторил он, вновь отворачиваясь. — Завтра тяжёлый день. — Думаешь, мы найдём его? Два дня ведь прошло… — Найдём, не переживай. Вот уже два дня подряд они с самого утра бродили по лесу в поисках то ли несуществующего, то ли очень хорошо прячущегося индейца. Облазили каждый куст, но никакого полуразвалившегося дома не нашли. Говарда это очень расстраивало — Кэссиди это видел. Мальчик явно чувствовал себя виноватым то ли в том, что так и не вспомнил дорогу, то ли в том, что индеец сбежал от него. Они почти не разговаривали во время поисков. Перебрасывались, конечно, общими фразами, но не разговаривали. Говард смотрел исподлобья, хмурился и иногда, кажется, упрямился. Кэссиди не раз спрашивал, не устал ли он, не хочет ли есть, пить или вернуться в тепло, но мальчишка отвечал лишь сухими «да» или «нет» и не спешил поддерживать общение. Это было неприятно. Мужчина чувствовал, что им обоим это не нравится, но всё же ничего не мог поделать. — А если он умер? — вновь спросил Говард, хотя Кэссиди уже совсем не ожидал вопросов. — Не гадай. Пока не увидим его лично, никаких доводов. — Но ты же выдумал, что меня разорвали на куски дикие звери. Усталый вздох мальчика ничуть не смутил. Кэссиди повернулся, уставился на него со всей строгостью, но столкнулся лишь со шкодливым интересом. Вот дьявол. — Прекращай, — предупредил мужчина. — Я не донимал тебя разговором, потому что думал, что ты всё понял, а ты опять? Говард промолчал и отвёл взгляд в сторону окна. Кажется, снаружи пошёл снег. — Закрыли тему, — объявил Кэссиди, но в этот раз отворачиваться не спешил. Он внимательно проследил за тем, как меняются эмоции на чужом лице: от недовольства к смущению. Говард смотрел ему прямо в глаза и в какой-то момент вина всё же разбавила его гримасу. — Прости, — повторил он совсем тихо и крепче обнял колени. — Билли бы не переживал за меня. — Хватит уже судить обо всём через Билли. Он поступал неправильно. — Не всегда. — Может и не всегда — я этого не знаю, но тебе уже давно стоило понять, что хорошо, а что плохо. Не пытайся делать вид, что для тебя это какое-то открытие. Хочешь сказать, что уйдя из пещеры ты ни разу не подумал о том, что я буду волноваться? Я ещё могу поверить в то, что ты искренне считал, что подстрелив волка, обрадуешь меня, но в это… нет, птенчик, нечего из меня дурака делать. Ты всё прекрасно понимал, но всё равно поступил по-своему. Что это, упрямство? Желание продемонстрировать свою независимость? Упрямое молчание сказало о многом. Говард чуть свёл брови и явно был недоволен тем, что его опять отчитали. — Если Билли позволял тебе бросаться навстречу опасности, я этого делать не буду, ты меня понял? — продолжил Кэссиди. — Если я сказал тебе караулить, ты так и делаешь, а не сбегаешь, подставляя и меня, и себя. И… — Да понял я! — мальчик посмотрел на него исподлобья, и Кэссиди недовольно свёл брови в ответ. — Не надо всё так… подробно рассказывать! — Не нравится, да? Конечно, Билли тебя никогда не отчитывал, так ведь? Привыкай, что за дурными поступками всегда следует наказание, и держи себя в руках. — Я держу. — Вот и молодец. Захочешь ещё куда-нибудь сбежать, вспомни об этом разговоре. А теперь спать, а то завтра будешь клевать носом, когда нужно быть внимательным. Кэссиди подождал, пока Говард нехотя уляжется, и только потом встал и погасил лампу. Мальчишка громко и явно демонстративно поёрзал, высказывая своё недовольство. — Что ещё? — спросил у него Кэссиди, остановившись на полпути к кровати. Обиженное сопение донеслось откуда-то из глубины одеяла. — Ты вчера сказал, что это я убил волка, но я знаю, что это твоя пуля в него попала, — буркнул Говард, заставив наставника устало вздохнуть. — Что? — Хорошо, пусть так. Новое: «Что?» теперь прозвучало удивлённо и как-то слишком недовольно. Кэссиди усмехнулся такой реакции. — Я и сам не видел, кто из нас в него попал, — успокоил он, но Говард ему, конечно же, не поверил. — Может ты, а может я. Какая теперь разница? Убили же. — Ты соврал, чтобы меня успокоить. — А ты целый день ходил с кислой рожей, — парировал Кэссиди, но понял, что допустил ошибку, когда мальчишка теперь уже разочарованно произнёс: — То есть и правда соврал? — Я и сам не знаю, успокойся и спи. Всё. — Так нечестно. — Деньги мы всё равно пополам поделили, что тебе не нравится? — Я думал, я попал… — Ты и попал. — Нет, ты же соврал. — Я сказал, что не понял, кто из нас в него попал. Ты уснёшь сегодня или нет? Говард притих, и Кэссиди удовлетворённо кивнул. Он вернулся к своей кровати, забрался под одеяло и отвернулся к стене. Только он начал засыпать, когда с соседней кровати вновь донеслось: — Кэссиди. Мужчина демонстративно тяжело вздохнул, но глаза не открыл. — Что ещё? Говард молчал. Долго молчал. — Можно лампу оставить? Мне тоже… дом снится.