И за все воздастся им

      Незабудки обеспокоено качались по краям проплешины. Их маленькие лепестки редко задевали друг друга, и они, переполненные магией и желанием, в этот момент издавали тихий треск. Том наблюдал это который раз, лишь краем сознания задавая вопросы: а как он понимает, что обеспокоено? Как понимает, что магией и желанием? Желанием чего? На них не было ответа.       Сложив ноги по-турецки, он смотрел на сочную изумрудную зелень. Пепел расходился в стороны под ним, открывая взор на искорёженную сухую почву, покрывшуюся трещинами. Он прикасался к ней коленями и бёдрами, но это, казалось, не сильно пугало разум подростка. Настоящим его страхом являются руки, голова и магия. Всего третий раз здесь, а уже изучил. — Я хочу тебе помочь.       Земля заскрипела, будто вдавливаясь глубже. — Я могу вылечить эти пятна, просто позволь мне сделать это.       Незабудки затрещали и закачались вместе с травой. Это точно «нет». Том видел уже много воспоминаний, большая часть из которых придумана. И придумана хорошо, почти правдиво. Ему почему-то казалось, что он посмотрел все, что есть здесь, во внешних лугах. Уже пора идти дальше, но это значит двигаться от пепелища к пепелищу, причиняя дискомфорт владельцу. — Разве тебе не больно?       Нет ответа. Незабудки замерли, соцветиями будто смотря Тому в глаза. — Разве ты не хочешь избавиться от этого? Тебе станет легче, обещаю. Я… Могу пережить эту боль с тобой?       Ветер завыл в вышине. Язвы на небе запульсировали. Пара блоков в сознании Тома снеслись подчистую, но до конца не добралось. Никто не читал его разум, к нему присоединился кто-то. В этот момент луг утоп в тумане. Где-то вдали запели птицы. Вот Том видит в обратной стороне от арктический пустыни свой лес-лабиринт, свой разум. — Умно. Решил проецировать напрямую?       Незабудки качнулись. В конце концов, чтобы убрать пятна магии Чарли, ему не обязательно касаться пепла, но он решил это сделать. Он ещё не успел тронуть остатки сожжённого листа, как страх прошил всё его тело. Собственная рука показалась ему огненной плетью, и он отпрянул. Незабудки опять обеспокоено качнулись и затрещали. — Ты всегда чувствуешь это, да? Видимо, мне придётся потерпеть.       Он почти положил ладонь на землю, как его перекинуло на поляну перед стеной. — Слишком страшно, да?       Тут нечему было кивать. Земля вокруг взрытая, покрытая тонким слоем снега. Она здесь мертвая. Дальше только смерть. Высокая стена закрывала вид. Ничего не было видно за ней. Чёрные крепостные камни заляпаны старой кровью. Медные листы пришпилены на неё копьями, стрелами, мечами. Где-то вдали вновь завыл волк. — Видимо, мне придется поискать вход.       Идти пришлось недолго. Пара метров и вот высится главная башня. Вход, конечно же, закрыт медью. Вытащив пару копьев по краям, Том с неудовольствием заметил, сколько сил это занимает. Если бы не его огромный магический резерв, а также пара артефактов, его бы выкинуло ещё на моменте соединения разумов. Прислушавшись к себе, он удивлённо замер. Резерв стал больше?       Птицы вдали заклокотали. Нет, именно его резерв больше не стал. Ему просто разрешили пользоваться чужим. Черная магия больного ядра потекла рекой по его лесу-лабиринту, он чувствует это. Тем не менее, он должен быть осторожен: этой магией нельзя пользоваться, пока ядро не будет достаточно в форме, чтобы вновь этот резерв пополнять. Мелкие крохи улетали на окклюменцию.       Том вытащил ещё пару копьев, отбрасывая их в снег, где они растворялись в клубы магии, белой, чужой. Вот почему он не боится касаний к ним. Это оружие не из этой части разума, Лорд чувствует это. Он очистил половину листа. Остались мечи и стрелы. На них тоже не было никакой реакции. Лишь только он закончил, пласт слетел со входа, растворяясь уже в чёрные клубы. — Солнышко, я хотела бы любить тебя.       Лили Поттер склонилась над сыном. Ему не больше десяти. Её большие напуганные глаза цвета светлых изумрудов испуганно смотрели мальчику в душу. Её взгляд, олений, чистый, невинный, белый, будто распускал лучи божественного света, обжигающего, сжигающего. — Я хотела бы, но я не могу, понимаешь?       Неуверенный кивок. — Твой отец не позволит, солнышко. Мы оба будем в опасности, понимаешь? Я ещё хочу жить на этом свете. Я правда постараюсь беречь тебя, но…       Он протянул к матери руку, всю в синяках и мелких ссадинах. Вены, как реки на картах, вились синими ручейками под тонкой белой кожей, под всеми ранками и ранами. Мать отодвинула её от себя. Она отдалила его всего от себя, не только руку. — Нельзя. Извини, солнышко. Я больше не могу тебя любить. Мне очень жаль. Джеймс вошел в комнату. Звонкая пощечина обожгла щеку.       Огромная, пустая, снежная, холодная. Неба не видно. Здесь царствует буря, вечно закрывающая кровоточащую землю.       Том не мог поверить глазам. Мать ударила сына из-за сумасшедшего отца. Она тоже не назвала имени.       Ветра заскрипели в вышине. Реддл почувствовал укол боли. Здесь пусто. Ничего нет, ничего не видно. Лишь снег, снег, снег. Он не расступался перед ним, как трава, он даже не прогибался под его шагами, он сам, как земля, как камень. Лишь хрустел. Завывания колючего ветра смешивали морозный воздух с запахом сочной крови, запахом железной стружки. Что-то рычит вдалеке, как магловская пила, надрывно, будто срывая несрываемую цепь. Звенит лёд, режет кожу на лице, обжигает холодным дыханием, говоря, что ему здесь не рады, ему здесь быть нельзя, здесь слишком опасно. Волк выл, но вой его будто отражался от скал, которых здесь нет. Его кандалы звенели, как разбивающиеся осколки сосулек. Здесь жутко. Кто-то будто накинул одеяло, поставил купол: здесь сумрачно, трудно понять, куда идти дальше. Вход остался где-то сильно вдали. Ему дрожащему в руку прилетела снежинка.       Голова висит в чьих-то руках. Домовик, такой знакомый, такой милый к нему, обезглавлен. Запах разложения забил ноздри чёрным туманом, и дышать трудно, но нельзя не дышать. Алая кровь капает на прохудившиеся доски, служащие ему полом. Ничего страшного: под его комнатой только заброшенная кладовая. Она капала и капала, и он дрожал в безмолвном ужасе, открывая и закрывая рот. Руки разжались, и голова упала, стукнувшись об тяжёлый ботинок. Брызг крови задел и его лицо, кляксой расплескавшись по лбу и правому глазу. Горячая, как лучи солнца, красная, как закат, как Гриффиндор, как вишня, как вино, как… — Я говорил тебе про книги.       Лицо перекошено гневом, но будто скрыто за пеленой, и он видит не отца своего, но его козлиное лицо, жёлтые глаза с горизонтальным зрачком, его жвалы, ходящие под шерстью, омытой чернотой, и рога, и рога, и между ними… — Он умер по твоей вине.       Тяжёлая поступь скрылась за закрытой дверью. Он его не видит, не видит. Ужас сдавил горло, и он смотрит на голову, и уши эльфа расплываются, текут крыльями, и перья разбиты, как ледяная кромка луж. И все плывёт вокруг, и едет, и пляшет хороводом.       Голова осталась лежать.       Том почти задохнулся. Это было похоже на кошмар. Он видел чужими глазами, он слышал этот хриплый голос старшего Поттера, но лицо? Что с его лицом?       Никаких книг? Гость, он знает, прячет очень много изданий под кроватью, половина из которых точно не из его библиотеки. Там даже есть тёмный гримуар. В каждой из них множество пометок. Что если он просто читал их год за годом? Одни и те же? Некому было приносить новые.       Липкий ужас воспоминания до сих пор холодил его. Том упал на колени в снег, чувствуя непреодолимое желание хотя бы обнять. Ветра застонали. Лорд не понимал. Метафоры забили его собственную голову, он до сих пор чувствовал этот кровавый дым, щекочущий носоглотку.       Эти пустыни будет сложно пройти. Что же будет дальше? Ему нужно отдохнуть.       За окном вечер. Опять. Закат светился за деревьями, пурпурная волна разошлась от него по небу. Северус в этот раз оказался рядом: следил за здоровьем своего Лорда в этот момент. — Тебя не было два часа. Пока рекорд.       Том потёр глаза и положил голову на ладони, опершись локтями на постель. — Всё так плохо? — Я преодолел первый барьер. Всё стало гораздо хуже.       Северус цокнул, покачав головой. — Ты знал, на что шёл, мой Лорд. Здоровье этого мальчика — и ментальное, и физическое, и магическое — очень далеко даже от нормы, не то что от идеала. — Он соединил наши разумы. Немного, лишь некоторые края. Я стал лучше понимать его эмоции при нахождении там. Его здоровье точно далеко от идеала. — Вау… Это… вау. Он круто обращается с разумом, однако. Ещё что-нибудь? — Лили, твоя дорогая возлюбленная приложила руку к его фобии. В прямом смысле. Она… Она сказала: «Я не могу любить тебя». Она сказала… «Я хочу жить». Она ударила его такой пощёчиной, что в глазах заискрилось.       Северус поджал губы. — Джеймс никогда не был по-настоящему к ней добр. — Он в принципе не был добрым. Он отрезал голову домовику, который носил мальчику книги, и показал ему, а потом ещё и оставил в его комнате. «Никаких книг». — Мда уж. Как выглядит местность? — Вся белая из-за снега. Тёмная. Пустынная. Я не вижу, где второй барьер. Я точно почувствовал, что земля там кровоточит, но я не могу увидеть это из-за сугробов. Все воспоминания там сами налетают и налипают, но они… Странные. Он будто уже тогда, в детстве, начал сходить с ума.       Северус все ещё сжимал губы. Он любил Лили, но сейчас она будто заложница Стокгольмского синдрома. Он не просил Лорда показать воспоминания — знает, что не покажет, ведь это личное. Он старается больше не думать об Эванс, её добрая душа погребена под развалами слов «счастливый брак». В то время не существовало контракта перед магическим браком. Он помнит, лишь только они выпустились из Хога, Поттеры закатили пышную свадьбу, связав себя магией. Магический брак прекрасен для супругов, которые души друг в друге не чают, для остальных же это тюрьма с пожизненным заключением.       Строки литым железом стоят в его голове: такой брак может быть расторжен только если кто-то из супругов мёртв или находится не в этом мире. Эванс и Поттер связали свою магию и разум на всю свою оставшуюся жизнь, и он отравил её своим сумасшествием, своей фанатичностью к Дамблдору, как старшие и часть младших Уизли. Северус знает, что Перси порвал со всей семьёй, образовал свою ветвь и пошёл по ступеням своих нормандских предков, очистив своё имя от клейма Предателя крови и смешавшись с норвежским родом Илтстедов, женившись на одной из дочерей. Перси всегда был умным мальчиком, Лорд по-своему его жалел и поэтому позволил переехать за границы Англии, даже в его министерском положении. Перси всегда был умным.       Джиневра во всём походит на мать. Такая же громкая и упёртая, как Молли. Северус до сих пор помнит времена, когда ещё вёл зельеварение, и как она взрывала котёл к чёртовой матери каждое второе занятие.       Молли и Артур, кстати, тоже связаны магическим браком, насколько Снейп помнит, однако у них никогда не было с этим проблем, в отличие от Поттеров. Северус видит последствия этого своеобразного обета: пустые глазницы, прикрытие лысыми, впалыми веками; рога-шипы, торчащие из-под челюсти и черепа, на котором клоками росли медные волосы с чёрными точками корней; тело с опухолями, худое до невозможности; разбитое в щепки ядро и множества ран. Вот проявился ожог на груди, похожий на штамп; вот здесь, под ключицей, порез до плеча; вон там, чуть выше, под челюстью гематома, которая вряд ли когда-нибудь пройдёт, оставшаяся скорее всего после незажившего перелома челюсти. Их так много, что взгляд теряется, а ведь кожа даже не полностью восстановилась. Все эти ужасы прошлого на белоснежной тонкой коже казались чёрными, багровыми, будто не к месту. Та же ключица, из-за тонкости кожи, немного видна белым. — Как проходят поиски Поттеров? — Том устало смотрел на мерно вздымающуюся грудь их наследника, усыпанную синяками. — Фенрир не смог их найти в Европе и поэтому аппарировал в Америку. Официально Люциус возвращается в Англию завтра из Франции. — Тенебрисы ответили? — Да. Они не прячут у себя Поттеров. — У них есть имения в Америке? — Никто не знает, разве что Гринготтс и ваш гость.       Том перевёл взгляд на грудь, скрытую под шёлковыми чёрными одеялами. Та мерно вздымалась. Он хотел положить на неё руку, почувствовать, как раздуваются, скрипя, повреждённые лёгкие, как медленно, неправильно грубо бьётся сердце, как шумит загрязненная кровь. Он понимал: нельзя. Сейчас, с соединённым разумом, он чувствует этот страх, смешанный с агрессией загнанного в угол зверя. Том не может ему доказать, что касания не опасны, не сейчас, когда он в коме. Лорд вздохнул, поправляя складки сбоку, делая поверхность идеально ровной.       Палочки на тумбочке, обе тёмные, стукнулись друг об друга. — Северус? Там, у тебя за спиной, комод. Достань из верхнего яруса голубую коробочку.       Северус аккуратно передал коробку в руки, и Лорд почувствовал от неё волны беспокойства и печали. Она — идеальная, чистая, со светлыми деревянными жилами — горевала по хозяину, такая верная, такая сожалеющая. Том положил её рядом со своей бузинной палочкой, забрав оттуда палочку Чарли.       Палочка Чарли не была особенной: короткая, малой гибкости из клена с ядром из уса нюхлера, разве что с золотыми кольцами по всей длине. Палочка сообщает, что их здесь изначально не было.       Бузинная палочка прекрасно смотрелась с берёзовой. Обе были тёплые от присутствия хозяина рядом и будто перешёптывались втайне от них. Палочки такие палочки.       Том снова посмотрел на палочку Чарли. Раз она здесь, то Поттеру она не нужна. Он выпытает из её ядра всё, что сможет, прежде чем продать на материалы. Северус скептично смотрел на дрожание магического инструмента в руках Тёмного лорда, думая, в каких зельях могут пригодиться компоненты нюхлеров. — Я пересмотрел его записи и даже приготовил одно зелье. Он исписал шестьдесят четыре страницы альбома на волчьем, английском, уэльском наречии, французском, северном ирландском и лутонском наречии, а также рунами, шифром королей и ещё одним шифром, которого не существует. — То есть? — Если я правильно предполагаю, он его придумал сам. На него не отсылают ни одни записи, и я совершенно случайно на него наткнулся, пролив каплю его магии. Ему точно шестнадцать?       Что-то в разуме всколыхнулось и замерло. Том знает, это точно придумал сам наследник Поттеров, он почувствовал, как разлилось тепло смущения. — Даже примера для расшифровки нет? — Нет, вообще ничего нет. Одно могу сказать точно: это… что-то вроде стихов. Строки не слишком длинные, само письмо часто разделено по четыре строки, точки и запятые, кстати, остались теми же, как я понял. — Попробуешь расшифровать? — Попробую. Иногда эти знаки встречаются на полях альбома, но довольно сложно понять, что это за буквы, если это буквы. Не факт ещё, что это английский. Но я попробую. Будете возвращаться в его сознание? — Да, думаю да. Люциус собирается прийти сегодня? — Вечером. Где-то в шесть. Сейчас пять. — Хорошо, встретишь его тогда. Кстати, ты сказал, у тебя получилось сварить одно из его зелий? — Да. Он часто игрался с одним определённым змеиным ядом. С ядом чёрной мамбы, если быть точным.       Северус встал, расправляя полы неизменно чёрной мантии. Со школьных времён изменилось только то, что она не давила так сильно на горло и последняя пуговица вообще была расстёгнута. Пара взмахов палочки, и невербальное заклинание заплело ему волосы, двумя косами заплетясь на затылке и отпустив пышное каре. — Я смог очистить его магию. Видимо, он не в первый раз уже в такой ситуации, раз думал наперёд. Судя по записям, чтобы полностью очистить тело человека, стоит принимать склянку дважды в день в течение месяца. — Месяца? Это очень долго. — Я попробую изменить этот срок до недели. Хоть он и малолетний гений, некоторые истины ему даже не знакомы.       Том хмыкнул и ухмыльнулся. — Это ты так восстанавливаешь свою гордость? — Я восстановлю её полностью, когда заберу его себе в подмастерья, мой Лорд. Время — деньги. В нашем случае — здоровье. Удачи.       Северус вышел за дверь, и Том ещё долго слышал стук каблуков его лакированных ботинок. Хриплый голос в его голове шепнул, тихо-тихо, подрыкивая горлом: «снега, снега…». Может ли это быть частью чего-то? Возможно, стоило попросить у Северуса альбом, он в любом случае уже скорее всего все рецепты из него выписал.       Ландшафт не сильно изменился. Все тот же каменный снег, тот же острый ветер и снежинки. И ни черта не видно. С такими условиями Том даже скучает по своему родному лабиринту. В нём можно плутать неделями, но там хотя бы всё относительно видно. Здесь же не было абсолютно ничего.       Его вдруг переместило. Огромная расщелина разделяла землю перед ним на две части. Том без задней мысли прыгнул.       Мёртвая птица в его руках махала крыльями. У него ничего нет, чтобы развлекать себя. Он месяцами тухнет и тухнет, и тухнет, и он только и может, что магией оживлять животных. Мёртвых животных. Бальный зал пахнет сыростью: сегодня идёт дождь. Серые лианы скоро совсем опадут, рассыпятся прахом, прольются водопадом и мёртвые птицы склюют их.       Этих воронов здесь уже шесть. Отец убил их в прошлом месяце из-за того, что они слишком много каркали на заднем дворе, потому что домовик часто оставлял там отбросы. Бедные птицы просто хотели есть. Он любит их, но сегодня он здесь с другой целью.       Один глаз на всех шестерых неотрывно смотрел на него. У двух из них нет голов, у трёх нет глаз вообще. У двух нет по одной лапке, и они стояли опершись друг на друга. Глаз смотрел на палочку.       Здесь, в этом старом бальном зале, пыльно и чахло. Запах гниения не сильно что-то изменит.       Лианы качнулись. Одна из них оторвалась. Он на пробу навёл палочку на палец. — Инуириам.       Палец взорвался болью, его высушило, скрутило, каждый кусочек кости впился в кожу и вылетел из неё. Вороны испуганно отлетели. — Снега, снега, заберите меня…       Он встал с пыльного пола, даже не стараясь отряхивать и без того грязные брючные шорты. — Унесите под землю, к корням…       Сцена, вся помятая, с сырыми досками, станет его пристанищем, пока его не найдут. — Лёд, прошу, закуй мое тело…       Он встает на помост и идёт в сторону середины сцены. — Охлади меня, ранняя зима.       Встав ровно у начерченного кем-то когда-то давным-давно белым мелом крестика, он там же и сел. Подумав, лёг. Перечислил все свои тайники в голове, с удовольствием отмечая, что их никто не найдёт. Почему-то вспомнил, что ему пятнадцать. Ткнул палочкой между рёбер, думая о сердце. — Инуириам.