Oh wonder — Lonely star
—Та-а-ак… Давайте сейчас, на три-четыре, споем песенку и крикнем: «С Днем рождения, Билли!». Женщина с темными волосами сияла счастливой улыбкой и держала в руках огромный торт. На нем было восемь зажженных желтых свечек, воткнутых в середину, а по краям торта красовались кремовые цветы и вылепленные из теста фигурки грибочков. В скверике, где проходил праздник, повсюду стояли величественные деревья с будто бы огненными листьями на верхушке, а среди них был накрыт небольшой стол с деревянными стульями вокруг. — Три-четыре! Как только эти слова слетели с ее губ, по дворику разнесся хор детских голосов, совершенно не синхронно поющих всем знакомую песню о Дне рождении. Все выглядели счастливыми, в глазах застыл восторг и ожидание предстоящего праздника. — С Днем рождения, Билли!! — несколько детей тут же накинулись обнимать маленького мальчика, который смущенно стоял посреди семейного сада. — Отлично, а теперь время распаковывать подарки. Сынок, с какого начнешь первым? — женщина нежно прикоснулась к плечу мальчика и подтолкнула его к стоящим неподалеку коробкам. — Я хочу сначала этот! — маленькие ручки обхватили золотистую коробку небольшого размера, — Пап, помоги открыть. — Все, Зак, выключай запись, — темноволосая женщина рассмеялась, наполняя все вокруг непомерной радостью и любовью. И вдруг грянула тишина. Запись закончилась. В полумраке комнаты раздался всхлип, затем захлопнулся ноутбук с застывшей на экране картинкой праздника. Шторы были плотно задернуты, и лишь сквозь небольшую щель просачивались лучи осеннего заката. Дома пусто. Не гремит посуда, не суетятся гости, не слышно шелеста подарочных упаковок, пустует деревянный столик со стульями в саду. Для всех и каждого сегодня обычная пятница. Через слегка приоткрытое окно слышно звуки вечеринки неподалеку — их всегда легко узнать. Наверное, опять какой-то богатый старшеклассник решил попантоваться величиной бассейна или гостиной в своем огромном безжизненном доме, черт его знает. Просто в какой-то момент становится до слез обидно, что праздник не коснулся именно того дома, где несколько лет назад в это время гремели поздравления. А сейчас нет ни поздравлений, ни поющих песню друзей, ни темноволосой женщины — мамы. Мама. Ноутбук вдруг снова распахнулся, и курсор мышки отмотал запись на самое начало, а затем нажал на паузу. На экране появилась она среди летающих по ветру листьев. Ее каждая черта лица, каждая прядь волос в неаккуратной прическе, каждое кольцо на пальце и каждый цветочек на темно-синем платье – на все это была устремлена пара зеленых глаз. Хотелось протянуть руку и почувствовать ее прикосновение, от которого бы так покрылась мурашками кожа, но пальцы утыкались в холодный экран. Лишь в голове все еще звучало ее задорное: «С Днем рождения, Билли!», отдающее эхом где-то в сердце. — Спасибо, мам… я л-л-люблю тебя. Билл утер щеки рукавом полосатой кофты. Глаза начали болеть, но это не чувствовалось так же остро, как гнетущее одиночество. Так хотелось заполнить эту ноющую дыру хоть как-то, но Билл каждый раз осознавал все больше, что заполнить ее просто нечем. Парень мельком взглянул на экран телефона. Уже почти семь вечера, поэтому он больше не надеялся, что они вспомнят о его Дне рождении. Пять лет до этого не вспоминали, и сейчас явно чуда ждать не стоит. Рваным движением Билл поднялся с кровати и подошел к своему письменному столу. Щелкнул выключатель настольной лампы, и часть комнаты мигом осветилась едким желтым цветом. Парень быстро распаковал упаковку с двумя свечами в виде цифр, затем достал из пластиковой коробочки небольшое пирожное. Через минуту цифра 17 загорелась двумя пляшущими огонечками, и раздался мелодичный, но слегка хрипловатый от рыданий голос. — С Днем рождения меня, с Днем р-рождения мен-н-ня… — Голос дрогнул, огонь на свечках тоже, — с Днем рождения… меня. Выдох. На малиновое пирожное случайно капнул воск с затушенных свечей, но Билл даже этого не заметил, потому что все равно не собирался его есть. От вида жалкого десерта начинало тошнить. Наверное, он отдаст его Джорджи, когда тот вернется домой вместе с мачехой и отцом. Ведь сегодня очень важный день — у Джорджи в школе выступление на конкурс чтения прозы. Именно сегодня и именно вечером. Как удивительно, что из года в год находится новый повод не вспоминать о члене семьи (а является ли он им вообще теперь?) даже в его собственный День рождения. Билл безразлично запер дверь в свою комнату, а затем достал из ящика в столе большую черную тетрадь. Пробежав пальцами по страницам, он подошел к прикроватной тумбе, где стояла фотография матери в красивой белой рамке. Присев на корточки, он долго вглядывался в фото, не решаясь начать говорить, но маме он не боялся рассказывать даже самые сокровенные тайны, поэтому слова полились сами собой. — Сегодня у меня День рождения. Наверное, ты единственная все еще помнишь о нем. Папа с мачехой и Джорджи совсем з-з-забыли. Или просто притворяются, я не знаю. Я часто расск-к-казывал тебе, что они давно меня перестали замечать. Я словно п-п-призрак для них, понимаешь..? Это уже пятый День рождения без тебя, но мне кажется, что жизнь вообще ос-с-становилась, и эти пять лет даже не проходили. Наверное, если бы они не избегали меня, мне было бы легче с-с-справиться, но у меня уже нет сил, мам. Я каждый день борюсь с тем, чтобы не расколоться ок-к-кончательно, но у меня выходит все хуже. Иногда кажется, что лучше было бы вовсе… з-з-закончить это все. Меня ничего не держит здесь, здесь только боль и б-б-б… безразличие… Билл устало прикрыл глаза и замолчал, но лишь на минуту, чтобы перевести дух. Говорить было сложно, потому что каждая буква, казалось, застревала в горле и оставалась там душащим комом. Особенно теперь, когда в голове уже долгое время крутилась одна навязчивая мысль, которая не давала покоя. Билл лишь слегка потряс головой и попытался тем самым отогнать звенящую колоколом идею, но ничего не получалось. Лишь только темная челка за этим движением спала на лоб, придавая парню еще более растрепанный вид, но он даже не обратил на это внимания. Все мысли были совсем не здесь: не в этой комнате, не в этом доме, не с этими людьми. В каком-то всепоглощающем трансе Билл открыл черную тетрадь, которую все еще крепко держал в руках. Перед глазами поплыли буквы, строчки, линии, черные круги, рисунки… Страницы со стихами, пропитанные удушающей тоской и болью, местами резко сменялись гневными черканиями ручкой по бумаге. На некоторых страницах виднелись большие осмысленные записи, но они были почти неразличимы среди сотен маленьких рисунков, заметок, строчек. Полный кавардак мыслей. Парень еще раз пробежался глазами по кривым буквам и тихо заговорил: — Я тут написал с-с-стихотворение. Наверное, его еще нужно чуточку д-д-доработать, но я хочу прочитать его тебе сегодня. Послушаешь? Он знал, что не услышит ответ, но все равно этот вопрос в никуда давал обманчивое ощущение диалога. Тихонько прокашлявшись, Билл закрыл глаза, встал посреди комнаты, вдохнул как можно больше воздуха и громко произнес: «П-п-птица». В этот же момент его взгляд стал строже, брови нахмурились, грудь распрямилась, а рукава толстовки, ранее натянутые по самые пальцы, теперь были собраны аж до локтей. Он сам, произнеся слово «птица», словно расправил крылья и взлетел, оставляя землю, проблемы, тревоги, страхи где-то там, внизу. Зеленые глаза широко распахнулись, а губы зашевелились, являя слова — без единого заикания или запинки:«Унесясь неведомо куда, Птица сломанным крылом мне вслед махнула. Мне не верится, что это навсегда! Мне казалось, возвратиться с первой вьюгой. И я ждал, терпением запасясь, Я с любовью и надеждой слал ей письма. Но не знал тогда ни адреса, ни дня, Когда покажется ответ в небесной выси. Мне не нужно было знать, чтобы любить, Ведь любовь живет, не ведая препятствий, Мне не сложно свои буквы выводить, Ждать ее на скомканной бумаге. Но сменялось лето желтым кроем, Он потом — метели пеленой. Так хотелось мне кричать протяжным воем, Лишь бы птица слышала тот вой. Поняла, насколько мне здесь плохо, Как я одинок в ночной тиши, Как хочу в объятия крыльев снова, Выплакать весь груз своей души. Год ушел, затем второй и третий… Я привык жить в душащей тоске, Я привык скучать под звуки трели, Отзывающейся звоном в голове. Лишь бы эта трель не замолкала, Ведь она звучит как птичий щебет твой… Эта птица — ты. Ты догадалась? И любовь моя все так же здесь, со мной. Только нет тебя, ты улетела, Так и не ответив мне письмом. И теперь я даже знаю где ты, Где таиться взмах твоим крылом. Так смешно, что все мои надежды Так же живы, как года назад. В настоящем я живу теперь пробежкой, А с тобой я в мыслях и в мечтах. Я уверен, знаешь, как скучаю. Так, как не скучал еще никто. Ты была единственным созданием, Без которого теперь вокруг черно. Я люблю тебя все так же. Как трагично. И, наверно, никогда не разлюблю. И теперь все просто безразлично, Мир померк – во сне и наяву».
Последняя строчка растаяла в протяжном выдохе. Билл тяжело опустился на кровать, сминая в руках серое покрывало. Он еще раз потускневшими глазами уставился на рамку с фотографией, брезгливо откинул в сторону черную тетрадь, потому что она вдруг стала вызывать приступ тошноты, и лег, приземляясь головой на большую мягкую подушку. От всего вокруг начала кружиться голова, и хотелось высказать все, что и так сотни раз покоилось в рифмованных строчках или в жутких рисунках. Чувство загнанности в один и тот же отрезок жизни пугало, из него словно не было выхода. Как ни пытался Билл его найти — не смог. Казалось, поняли и приняли эту жестокую правду уже все, один он только стал заложником воспоминаний, боли и непрекращающейся тоски. Но ведь все должно было быть не так! — Как же т-т-так получилось, мам? — поток мыслей, зародившихся еще во время чтения второй половины стихотворения, уже было не остановить, и он стремительно начал обретать словесную оболочку, — Ведь я уже пятый г-г-год думаю о том, что все должно было быть по-другому! Разве нет!? Ты должна сейчас быть со мной и папой в нашем саду, мы должны есть т-т-торт, и нам никто не нужен, просто мы втроем, как настоящая семья. Ведь мы когда-то ей б-б-были, были же! И ты б-б-была рядом… Ты могла обнять меня, а я рассказать тебе про свой д-д-день, а потом ты попросила бы почитать тебе стихи. Было так хорошо, правда? — на лице вдруг неосознанно появилась странноватая улыбка, а закрытые веки слегка дрогнули, — Я же отлично п-п-понимаю, что я ненормальный. Пять лет прошло, а я разговариваю с фото-рамкой, представляя, что это и вправду т-т-ты. Я ведь совсем не тупой и уже даже н-н-не маленький, и понимаю что к чему. Понимаю, что ты не птица, и с юга ты не вернешься, как и с с-с-севера или с запада… вообще ниоткуда не вернешься. Мне п-п-пора бы уже просто забыть, я, черт возьми, прекрасно об этом знаю, уж поверь! Мне надо двигаться д-д-дальше, как папа. Он молодец, смог переступить через г-г-горе, снова обзавестись счастливой семьей… А вот я не с-с-смог. У меня просто, блин, не осталось с-с-семьи, мам! Ведь и я стал для него отголоском этого г-г-горя, который только м-м-маячит перед глазами и мешает ему вести свою новую с-с-счастливую жизнь. Не думай, что я виню его, это не так. Просто мне так обидно, что я не м-м-могу тоже испытать это счастье и з-з-забыть о том, что случилось. Забыть о т-т-тебе… как я могу забыть о тебе? Ты так рано ушла, т-т-так рано… Хотя сейчас я даже не уверен, что т-т-там, где сейчас ты, намного хуже, чем здесь. Может быть там, с тобой, мне б-б-было бы лучше? Может… Мысль вихрем пронеслась в голове, но так и не вылилась в слова, оставив неоконченный вопрос висеть в воздухе давящей тишиной. Биллу казалось, что он плачет еще с самого начала этого монолога, но как только он коснулся пальцами своей щеки, то понял, что не плачет вовсе. Внутри стало настолько пусто, что силы оставались лишь на тяжелый выдох и попытки подняться с кровати. Получилось не с первого раза, но как только ноги почувствовали под собой твердый пол, знак вопроса в голове резко превратился в точку. В утверждение, которое лентой обвило руки с ногами, каждую мысль в голове. Когда здравый смысл вдруг начал нашептывать, что насколько бредовую и пугающую идею надо гнать куда подальше, дверь дома этажом ниже громко хлопнула. И в это же мгновение все вокруг: и стены, и предметы, и даже сердце заполнил детский смех — такой радостный и искренний, громкий, с детской звонкостью в голосе. «Джорджи», — только и пронеслось в голове Билла, как он неосознанно улыбнулся одними уголками губ. Но тут же каждая черта его лица снова стала отрешенной и полной страшного безразличия. Когда-то и он смеялся так же. Пока вся его жизнь не перестала звучать симфонией, превращаясь в тишину с редкими мрачными нотами контрабаса. А теперь даже те ноты, которые иногда проскальзывали сквозь толщу молчаливых дней, сменились замиранием всех звуков, будто бы драматичная пауза перед вот-вот грядущим грохотом клавиш в созвучии с печальными скрипками и отбивающими сердечный ритм барабанами. Осталось лишь взмахнуть дирижерской палочкой, чтобы нарушить воцарившуюся тишину и снова услышать музыку. И Билл решил стать этим отчаянным дирижером.***
Пара зеленых глаз выжидающе вглядывалась в циферблат часов. Наконец-то стрелки остановились на нужных цифрах: 4:00. Удовлетворенно вздохнув, Билл сразу же устремился к двери своей комнаты. В доме стояла мертвая тишина, все спали, только Джорджи изредка сопел или ворочался с бока на бок. Под ногами начали поскрипывать ступеньки, ведущие прямо к входной двери дома, поэтому Билл просто рывком спрыгнул с оставшихся ступеней вниз, чуть не потеряв равновесие и не ударившись об одну из них головой. Оставалось еще совсем чуть-чуть. Входная дверь, к счастью, не издавала никаких страшных звуков, поэтому незаметно прошмыгнуть на улицу и не разбудить никого оказалось просто. В голову резко ударил запах ночной свежести. Вокруг царил покой, не было привычной людской суеты. В окнах темно, в небе еще тоже, хотя кое-где уже были видны солнечные проблески. Воздух был холодный и влажный, асфальт еще не до конца просох после долгого ливня. Эта тихая, умиротворенная картина дарила то самое желанное спокойствие, которым сейчас хотелось напиться вдоволь. Билл выбежал на середину их небольшого дворика и посмотрел сначала на весь дом в целом, а потом поднял взгляд на свои окна. Сколько же всего хранили эти стены — и хорошего, и плохого. Столько было пережито в них, что теперь было непривычно смотреть на них и понимать, что больше он их не увидит. Не увидит ни этот дом, ни людей, которые спокойно спят в нем и ни о чем не подозревают, ни свою родную комнату. Запоздало Билл вспомнил, что забыл взять с собой черную тетрадь, но потом задвинул эту мысль. Пускай найдут! Какая уже тогда будет разница? Еще раз развернувшись лицом к дому, Билл грустно улыбнулся и, когда уже пересек невысокий заборчик, бросил ему напоследок: — Прощай. Надеюсь т-т-теперь, б-без меня, жизнь здесь потечет счастливее. И калитка захлопнулась. Казалось, пути обратно сюда больше нет. Этот дом выплюнул его, с пугающим безразличием выкинул, будто и ждал этого мгновения долгие годы. Лишь напоследок скрипели ступени и калитка. Скрипели так же, как сердце, но все это было уже не важно. Билл бесцельно шел по пустой улице, пинал ногой маленький камушек, пока тот не залетел в кусты, и напевал себе под нос мотив давно знакомой песни. Он казался себе таким жалким, что становилось даже смешно. Стержень внутри, который и так не отличался особой прочностью, окончательно треснул, разломился пополам, раскрошился в труху. И единственным, что все еще заставляло ноги передвигаться, был мотив этой песни, которая сдавленными, проглатываемыми звуками вылетала из еле шевелящихся губ. Она была более чем хорошо ему знакома, ведь именно с этой песней все в один момент рухнуло. Этот день, эта музыка, этот телефонный звонок — все было запретным воспоминанием, и оттого жить было как-то проще. Но сейчас стало все равно, и губы повторяли запомнившиеся на всю жизнь строчки. «I could never change Just what I feel, My face will never show What is not real». Мальчик двенадцати лет невольно вздрогнул, когда из кармана брюк резко послышалась знакомая мелодия. Столь любимая песня Red Hot Chili Peppers — «I Could Have Lied» на рингтоне больше не предвещала ничего хорошего, ведь каждый телефонный звонок казался маленькой смертью. Сейчас же он боялся даже доставать из кармана мобильный, поэтому просто сидел на качелях, раскачиваясь туда-сюда в такт биению сердца. Тук-тук-тук-туктуктуктуктуктук… и вдруг замерло. Замерли и качели. Нет, так нельзя, нужно ответить. Вдруг маме стало лучше, и она звонит, чтобы попросить написать для нее новое стихотворение? Тогда он просто обязан снять трубку, ведь для мамы он напишет хоть миллион стихотворений — главное добрых, ей нельзя нервничать и расстраиваться. Совсем забывшись, Билл достал свой маленький телефон из кармана. Его сильно насторожил незнакомый номер на экране, но палец потянулся к значку с зеленой трубкой раньше, чем предчувствие успело подсказать что-то неладное. — Алло? — Билл… Билли, мне так жаль… Боже мой, ты представить не можешь, как мне жаль! Тук-тук-тук-тук-тук. — Что? Пап… Папа, это ты? Почему с незнакомого номера? Всхлипы в телефонной трубке заволокли сознание плотной пленкой непонимания. Все мысли резко смешались, в голове плавали слезные восклицания отца в трубке, мелодия песни с рингтона, стук сердца, скрип качелей, ветер, собственные сирены внутри, которые яростно били тревогу. — Мы до последнего пытались, сынок. Мы делали все, что могли, но мы проиграли. Так… так бывает, понимаешь? Мне так жаль, что я не смог все сохранить… — Что сохранить? Пап, о чем ты? Что-то с мамой? Давай я приеду, ты в больнице? Мне тут не долго, я в нашем скверике. — Билли… Я не в больнице. На секунду в голове заиграла наивная мысль, словно последняя нота в его жизни, которая вот-вот оборвется в бесконечный, смертоносный обрыв. — Ты дома? Маму выписали и ей стало лучше, да? — Билл, мамы больше нет. Мы не справились. Все мы. Тук… тук… тук… тук. С тех пор смолкла и та нота последней надежды, и первая нота той песни на рингтоне, и любая другая нота. С тех пор музыка больше не играла. «But now she's gone, Yes, she's gone away, A soulful song that would not stay», — Билл пропел это чисто, но совершенно сухо, будто эта песня для него совершенно ничего не значит и не бередит раны прошлого. Дорога будто сама привела его в сквер. Это место хранило много светлых воспоминаний, веселых разговоров ни о чем. Этот маленький закоулок с деревянным столиком и стульчиками вокруг был будто огорожен от всего мира, по крайней мере так казалось раньше, в детстве, когда еще все было более светлым, безопасным и наивным, чем теперь. Сейчас же Билл увидел перед собой неухоженный стол, на котором вздулось от влаги дерево, разбросанные и сломанные стулья. Все было усыпано усыхающими листьями и мусором: пустыми банками пепси, салфетками, бумажками и фантиками. Здесь уже давно никто не убирался, потому что за кронами деревьев этого места даже не было видно, а раз не видно — то и зачем тогда тратить время? Билл усмехнулся. Он пришел сюда попрощаться с последними отголосками своего прошлого, а, оказалось, кто-то попрощался с ними за него, не оставив от детского воспоминания почти ничего живого. Парень ловким движением поднял с земли единственный не сломанный стул и аккуратно сел на него. Крошево облезлой краски тут же начало цепляться к одежде, стул же скрипел и кряхтел, будто жалуясь, что его так бессовестно достали из непробудного сна. Все такое знакомое и одновременно чужое. Воспоминания уже хотели ожить и утянуть в свой заманивающий омут, но в последний момент становилось будто бы стыдно — не хотелось очернять эти счастливые отрывки памяти осознанием того, что стало с этим сквером теперь. Так же, как и со всей жизнью. Из безопасного, радостного, теплого места оно превратилось в жалкое пятно боли, в которое мог плюнуть любой проходящий. Оставалось либо терпеть, либо прекратить этот балаган навсегда, похоронив и себя, и воспоминания. Место, называемое сквериком, выбрало первый вариант. А Билл решил выбрать второй. Но напоследок для него было жизненно важно прийти сюда. Просто прийти сюда и посидеть на деревянном стульчике, неосознанно вспоминая видеоролик, который он смотрел сегодня вечером. Будто две разных жизни. Внезапно, когда в небе засвистел ветер, принеся с собой холод и совсем мелкие капли покрапывающего дождя, захотелось петь. Это желание начало так пульсировать по всему телу, что руки покрылись мурашками. Билл опасливо огляделся вокруг себя — вдруг кто-то услышит или увидит? — было тихо и пусто. Гулко выдохнув, он закрыл глаза, словно погружаясь внутрь себя, и тихая мелодия сама охватила сознание: «I hurt myself today, To see if I’d still feel. I focus on the pain, The only thing that’s real». Билл еще никогда не чувствовал эту песню так по-особенному. Nine Inch Nails – «Hurt», о, он отлично знал эту мелодию, эти слова… В памяти до сих пор свежими шрамами висели моменты, когда он ее слушал, или так же тихонько напевал под нос, пока кожа покрывалась новыми отметинами. Парень неосознанно оттянул рукав своей огромной кофты на левой руке. В глаза тут же бросился широкий кожаный браслет, но на подкорке мозга уже возникла совсем другая картинка — не браслета, а того, что под ним. Билл уже занес руку, чтобы расстегнуть кнопки аксессуара, как вдруг услышал свое имя. Парень беспокойно задергался, вскочил со стула и вжал голову в плечи. Наверное, послышалось? —Би-и-илли… — голос снова послышался, но непонятно откуда, ведь Биллу казалось, что теперь он слышит свое имя везде. Он вдруг почувствовал, как сердце бешено заколотилось, а к горлу подкатил ком. Ноги еле-еле продолжали держать, но еще немного, и они готовы превратиться в вату. — Билли, а что это мы шатаемся среди ночи по пустым дворам? Мамочка по попе не даст за такое разгильдяйство? Билл скорее мозгом, чем телом почувствовал, что уперся спиной в чью-то широкую грудь. Он медленно оглянулся и увидел очень знакомое лицо, а затем из темноты показалось еще одно. — Решил отпраздновать день рождения без старых друзей? — один из парней невинно улыбнулся и протянул руки вперед, будто желая обнять. — Давай как тогда, на три-четыре? Они обступили Билла с двух сторон, но были такими плечистыми и высокими, что будто бы оцепили его в неразрывный круг. Один из них был черноволосым, на лице застыла гримаса пренебрежения, руки были сжаты в кулаки, а слова «три-четыре» он прошипел сквозь зубы. Второй же был ухоженно одет, светлые волосы были красиво уложены набок, а выглядел он так безобидно, что казался совершенно не способным причинить какое-то зло. Так казалось на первый взгляд, пока Билл не услышал задорное «Три-и-и… четыре!» и не увидел у себя перед лицом кулак светловолосого парня. В ушах вдруг зазвенело, а ноги, и до этого не очень крепко ощущающие землю, подогнулись, и Билл упал на колени. По телу прошлась волна боли, губа сразу же лопнула, окрасив подбородок струйками красного цвета. — Мы так ждали твой День рождения, чтобы подарить тебе этот подарок! — Билл смутно слышал слова или вообще какие-либо звуки, но эту фразу он разобрал отчетливо, потому что за ней прилетел новый удар, — Тебе нравится? Ты, наверное, сука, так ждал встречи со старыми друзьями, так давай обнимемся! В этих словах ярости слышалось больше, чем даже было вложено в их удары. Лица, перекошенные от злости, мелькали перед глазами, будто расфокусированные изображения. Билл точно не знал, сколько это продолжалось, потому что ощущение времени исчезло, но вдруг удары прекратились. Боль вдруг перестала возникать в каждой клетке тела, но мозг все еще не хотел воспринимать, что происходит вокруг. Лишь когда удалось максимально напрячь слух, Билл услышал незнакомый голос: — Еще хоть одно ебанное слово, и ваши рожи будут превращены в фарш, я ясно выразился? —Чувак, лучше просто иди куда шел. Билл пытался присмотреться к тому, что происходит, но тело ломило, и повернуться было сложно. Сквозь плотную пелену он видел лишь три силуэта — два уже знакомых и еще один. Кто это? Ответ на этот вопрос даже не успел зародиться в голове, как Билл в очередной раз услышал незнакомый голос. Возникла какая-то перепалка, суть которой он не уловил, но вскоре в ушах перестало звенеть так сильно, и тот же самый голос уже яростно прошипел: — Ну, я надеюсь, вы хорошо подумали перед тем, как это мне сказать. Снова звук удара, но Билл толком не понял кто на кого набросился первым, перед глазами просто мелькали неразличимые пятна —светлые, темные, цветные... Последнее, что донеслось до него, были слова светловолосого парня: — С Днем рождения, Билли. Желаю поскорее увидеться с мамочкой. И с этой фразой наступила тишина.***
— Черт, ну же! Вставай! Чья-то рука сильно потрясла плечо. Тело почти не ощущалось как собственное, казалось, разум существует отдельно от этой побитой оболочки. Мысли все еще оставались затуманенными, а в памяти очень медленно, но всплывали отрывки того, что случилось. Или это все был просто плохой сон? — Так, ну вроде дышит. Пиздец, что он им сделал, что они так…? На лбу, холодном от утреннего воздуха, вдруг почувствовалось тепло пальцев. Касание было почти невесомым, но таким приятным на фоне пульсирующей боли, что неосознанно Билл подался ему на встречу. — О, наконец-то признаки жизни! А я уже начал думать, что же мне с тобой делать. Ты как, можешь подняться? Билл не понял сути вопроса, и кем он вообще был задан. Слегка приоткрыв глаза, он первым делом увидел, что лежит на мокрой земле, а совсем рядом валяется деревянный стул. Этот пейзаж немного прояснил мысли и память, в том числе и явил образ того незнакомца, которому, судя по всему, и принадлежал тот голос. А еще Билл вдруг вспомнил причину, по которой вообще оказался тут. Внутри все будто заледенело с пришествием этого осознания. Сейчас, после всего, что произошло за всю эту ночь, он даже не поверил в серьезность того, что собирался сделать. Но если бы правда не собирался, то лежал бы сейчас здесь, как брошенная собака? Копаться в этом сейчас не хотелось. Единственное, чего вообще хотелось в данный момент — это воды и домой, чтобы совершенно забыть обо всем, что было сегодня, обо всех мыслях, вшивом Дне рождении и о воспоминаниях, все разнообразие которых градом обрушились на него всего за эту минуту. Билл попытался приподняться, опираясь на локти. Незнакомец заметил его вялые попытки, и тут же подхватил его руку, не давая снова упасть. С его помощью получилось присесть, откинувшись спиной на стоявшее сзади дерево. Билл гулко выдохнул, заметил, как трясутся перепачканные руки. Видеть стало легче, перед глазами уже не стояло такой плотной пелены, как даже пару минут назад. Проморгавшись, он внимательно взглянул на человека рядом с собой. Высокий кудрявый парень чуть старше него на вид, одет в темную одежду, лицо же было окрашено кровавыми подтеками, нижняя губа лопнула и припухла, оттого стала неестественно ярче и больше другой. За всем этим он толком не смог рассмотреть черты его лица. Лишь понял, что его собственное явно выглядит так же, если не хуже. — Ты минут десять в отключке лежал, я уж думал, что придется скорую вызывать. Не знаю, правда, как бы мы им эту жесть объясняли… — Парень неловко почесал затылок правой рукой, а левой обвел все пространство вокруг жестом. Билл все так же молчал. Он совсем не знал, что вообще может сказать. Явно же этот человек ждет от него какого-то комментария насчет тех людей, как так вообще получилось, или хотя бы хочет узнать его имя. Но говорить не хотелось совершенно ничего. Он потерянным взглядом бегал по всему, что его окружало, и хотел просто исчезнуть, настолько жалким, ничтожным и беспомощным он себя сейчас чувствовал. — Поможешь п-п-подняться на ноги? — только и смог сказать Билл, умоляюще глядя на парня рядом. Тот сначала растерялся, потому что Билл подал голос очень неожиданно, но тут же вскочил и протянул ему руку. Но как только Билл попытался встать на обе ноги, то громко шикнул, отпустив руку парня, оперся ей о дерево сзади. Правая нога жутко болела, видимо, когда Билл пятился от тех людей и упал, то вывихнул ее. Чертыхнувшись, он смахнул со лба взъерошенную челку, и ухватился рукой за чужое плечо. — Сломана что ли? — нахмурившись, спросил тот, на что Билл отрицательно покачал головой, — Ну тогда еще не так страшно. А вот заражение крови — это уже страшно, раны надо обработать. Тут недалеко есть аптека, думаю, сможешь допрыгать. Давай, я помогу. Билл вдруг с раздражением вздохнул и опустил голову. Чувство беспомощности и вины за то, что втянул в свою проблему какого-то постороннего человека, начало давить. И чего этот парень с ним возится? И правда, шел бы себе, куда собирался, а не делал вид, будто ему не плевать на какого-то незнакомца. Он как-нибудь и сам справится со своими проблемами, без помощи. — Оставь меня тут. — буркнул Билл, но потом добавил: — У меня тут д-д-дом рядом, я и до него допрыгаю. С-с-сам. — О, как мы заговорили, — парень раздраженно хмыкнул, — то руку подай, то вдруг оставь. Ты тут не в рыцарских романах играешь. Не жди-и-ите меня, спасайтесь са-а-ми… — он драматично приложил руку тыльной стороной ко лбу и отклонил голову назад, — Вот только до дома ты сам не допрыгаешь, только покалечишься еще больше. Думаешь, мне прикольно с каким-то левым челом возится? Тоже мне, нашел благотворительность. Но просто если человека бьют, так еще и в таких неравных силах — два амбала против одного беззащитного, то я был бы последней тварью, пройдя мимо. И… — Слушай… как ты вооб-б-бще тут оказался? —прервал его речь Билл, недоумевающе глядя на него, — Этот сквер наход-д-дится не в слишком-то видном м-м-месте. — Я услышал песню. Ну, то есть, голос. И в ночной тишине это было так красиво и чувственно, что ноги буквально сами привели сюда, на звук. Потом голос вдруг смолк, стало слышно какую-то возню, и я уже хотел уйти, но потом услышал удары… А когда прибежал, то увидел, ну… придурков этих. — У него невольно сжались кулаки, взгляд вдруг стал гневным, — Кто это, блин, вообще был, кстати? И что ты им сделал, раз они готовы были тебя буквально тут же прикончить? Еще и вдвоем против одного, так только моральные уроды делают. Билл отвел взгляд в землю, не зная, что ему на это ответить. Все шло к тому, чтобы этот парень задал довольно логичные вопросы, но давать на них ответы не было никакого желания, к тому же еще и незнакомому человеку. — Я не хочу об эт-т-том говорить. — тихо сказал Билл, а потом добавил, будто в аргумент своим словам, — Мы даже не зн-н-накомы, а это довольно л-л-личные вещи. — Ну, если дело только в этом, — парень пожал плечами,— то будем знакомы, меня зовут Стэн. И уже второй раз за день Стэн протянул ему руку. Билл поднял взгляд с земли и на секунду посмотрел на нового знакомого. Он, хоть и выглядел устрашающе с этими кровавыми пятнами на лице и руках, улыбался по-доброму, смотрел с интересом, будто ему действительно было не все равно. Биллу было до невозможности сложно даже представить, что какому-то незнакомому человеку вдруг стало не все равно. Как можно допустить такую мысль, если даже знакомым и близким до него не слишком-то есть дело? Билл сильно зажмурился, пытаясь так отогнать навязчивые мысли. Стэн не выглядел подозрительным человеком, а значит бояться было нечего, к тому же он, видимо, искренне хотел помочь. Билл еще раз взглянул на его руку, застывшую в ожидании ответного жеста, глубоко вздохнул и протянул свою в ответ. — Меня зовут Б-б-билл. — Что ж, теперь мы знакомы. — Стэн крепко сжал его руку и пару раз встряхнул, — Я думаю это, конечно, не дало мне шанса узнать об этом твоем личном, поэтому я не буду выпытывать, если ты не хочешь. Но прямо сейчас мы прогуляемся до аптеки. И мне, и тебе нужна хотя бы первая помощь. Особенно тебе. Билл нахмурился, но спорить не стал. Ему и самому хотелось уже поскорее обработать все раны и смыть с себя эту грязь. Но купить обеззараживающие средства им так и не удалось. — Слушайте, вы не имеете никакого права выгонять нас из магазина! — Стэн начинал злится, — Наш внешний вид никак не должен влиять на наше право совершать покупку. У нас нет оружия или небезопасных предметов, нам просто нужно купить бутылку перекиси водорода и вату! — Я еще раз вам повторяю: или вы выходите сами, или при помощи охраны. Мне все равно на ваш, молодой человек, внешний вид, но не все равно на санитарные нормы аптеки. Будте добры, выйдите отсюда. — Но… — Стэн уже хотел высказать возражения, как Билл свободной рукой — второй он обхватил его за плечи — одернул его за край кофты. — Хватит. Пойдем отс-с-сюда, нам все равно ничего н-н-не продадут. — Но… — Пойдем. Стэн раздраженно уставился на Билла, но увидев, как умоляюще тот на него смотрит, его взгляд немного потеплел. Он недовольно фыркнул, развернулся и, уже стоя в дверном проеме, бросил аптекарше: — Чтобы вам когда-нибудь в нужный момент в аптеке так же сказали. До свидания. Выйдя на улицу, Билл отцепил руку о плеча Стэна и оперся ей о кирпичную стену. — Нет, ну вот же сука, а? Неужели так тяжело было продать мне два простых предмета?! И че нам теперь делать? Не прыгать же с тобой по всем аптекам города… Домой идти — вариант еще хуже, — Стэн задумчиво почесал затылок, а потом вдруг хлопнул себя по лбу и сдавленно улыбнулся, — Точно! Так, подожди меня тут, мне надо быстро кое-кому позвонить. Билл пожал плечами, оставшись стоять у стены. Стэн минуты три о чем-то оживленно говорил по телефону, а потом вернулся и сказал: — Я, кажется знаю, куда мы можем пойти. Правда нам прийдется где-нибудь скоротать время до открытия, но это не очень долго. — И к-к-куда мы пойдем? — Билл недоверчиво взглянул на Стэна, ожидая от него всего, чего угодно, но ответ превзошел все его самые смелые ожидания. — Мы пойдем в кофейню! — В кофейню? З-з-зачем? — Ну явно не кофе пить, — Стэн рассмеялся, — У меня там есть знакомые, одна из которых дочь врача кстати, а там будет и аптечка. Раз уж ни ко мне домой, ни к тебе уж явно мы не пойдем, а в аптеках больше беспокоятся о мнимых санитарных нормах, чем о здоровье покупателей, то остается только этот вариант. — А мы не м-м-можем просто сходить в больн-н-ницу? — Билл немного вздернул бровь, будто спросил что-то совершенно очевидное, но на его вопрос Стэн рассмеялся еще сильнее. — То есть ты думаешь, что нас вот так просто встретят, вычистят, ранки обработают и пустят в далекое плавание с улыбкой и белыми платочками? Ага, сейчас прям. Как минимум наш внешний вид не особо внушает доверия, — Стэн в доказательство своих слов обвел жестом их окровавленные лица, — А отвечать на миллион вопросов я не горю желанием. Понимаешь? Билл на секунду задумался, а потом кивнул, соглашаясь со Стэном. Визит в больницу действительно являлся не лучшим решением. — Тогда решено, сейчас где-нибудь пересидим, а потом пойдем в сторону кофейни. Мда, представляю, как Ричи охренеет... — Ричи? — А, да, это друг мой. С детства общаемся, я ему, кстати, и звонил пару минут назад… Стэн начал еще что-то рассказывать, пока они искали место, где можно посидеть до открытия кофейни. Билл же чувствовал себя странно. Мыслями он постоянно возвращался к событиям этой ночи и с ужасом осознавал, что если бы не решил зайти в сквер по чистой случайности, то сейчас бы не слушал этот задорный голос, не опирался рукой на чужие плечи и не чувствовал бы себя сейчас, впервые за долгое время, не пустым местом. Если бы он не забрел в сквер, то, скорее всего, сейчас бы вообще ничего не чувствовал. И, хоть эта мысль отзывалась дрожью по телу, а ладони начинали неистово потеть от одного только осознания, он чувствовал себя спокойно. Именно поэтому он в очередной раз встряхнул головой, выгоняя тревожные мысли, и погрузился в чужой рассказ о каком-то конкурсе, музыке и о всяких посторонних вещах. Солнце уже небольшим оранжевым кругом виднелось на горизонте, окрашивая небо яркими красками восхода. Ветер сбавил обороты, был уже не такой сильный и холодный. Наступало утро. Вся окружающая атмосфера дарила желанное умиротворение. Неосознанно Билл прижался головой к шее Стэна и сдавленно улыбнулся, немного крепче сжимая его плечо. Стэн на секунду замолчал, искоса взглянул на Билла и хмыкнул, тут же снова начиная говорить обо всем, что приходило в голову.