Здесь не место для любви

Как это делается не понимаю я, Пакеты белые самые нормальные. Нет гостей и сразу я в постель, Как будто нет гостей и сразу я ничей. Я исключение из правил как все ошибки Макс Иванов (Торба-на-круче), «Исключение»

Я застегиваю ширинку… Неторопливо, привычно, не глядя на девчонку даже через очки. Я запоминаю лица с одного взгляда, а голоса с одного звука — я знаю всех в Доме, но не хочу знать, кто она. Молнии нет, только пуговицы. Застегнув три нижние, решаю, что для приличия достаточно, и бросаю это занятие на полпути. Действительно — зачем? Все равно же снова… Девчонка что-то говорит, но я не слушаю, развернувшись вполоборота посылаю ей воздушный поцелуй и закрываю за собой дверь в класс. Тихо. Я уверен, что она думает обо мне: «Козел! Казанова хренов!» И она, конечно, права, и пусть ей понравилось, и она сама хотела, а я никогда не отказываю, потому что… потому что фиолетово. Мысли горчично-желтые, как и весь мир через мутное грязное марево стекол. Я не протираю их специально, но не встречаю ни одного угла. Дом слишком нежен ко мне. Я почти не вижу. Почти… Слепой? Куда там… Сейчас была одна, вечером будет еще, наверное, другая — я не смогу их различить. Для них имеет значение, кто я? Наверное нет, иначе бы не было так легко. Мне неважно, кто они. Я не скрываю, не обещаю, не раздеваюсь… Я иду по коридору в обрезанных недозастегнутых джинсах, в рубашке открывающей грудь и татуировку, в не зашнурованных кедах, наступая на шнурки, но не падая. И в бабочке, конечно. Куда же без? Рыжая как-то сказала мне: «Ну и что ты такой?» «Какой?» — не понял я. «Словно ты принцесса из башни? — предложила она. — Такой причесанный, в белых рубашках, словно на бал вырядился!» — и топнула ногой. Я запомнил и перестал. От рубашек отказаться не смог, но зато… Теперь я настолько же абсурден, насколько потрясающ. Девчонкам так нравится даже больше. Рыжик что-то знала… Татуировок на мне гораздо больше, чем две, просто остальные не для всех: они сами — как одежда. Очередная девчонка сама цепляется ко мне на Перекрестке. Вот так просто, снова? Прелесть какая… Мне бы перестать удивляться, но не выходит. Интересно, можно ли вести себя более… аморально, чем я… последнее время? Право слово, я уже и не знаю как! Выуживаю из кармана косяк и закуриваю прямо в коридоре. Реальность смазывается сильнее, но не сразу, только через пяток затяжек. Девчонка, кажется, уверена в своем выборе и знает чего хочет. Словарный запас ограничиваю несколькими фразами. Сегодня лидируют: «Детка, ты супер!», «Конечно, мадам!», или для этой — особо упорной: «Пойдем со мной? Это недалеко.» Последнее шепотом, вблизи ее уха. Шепот не горячий, а голос не прерывается и не бархатится ожиданием, но этого всего и не надо. Потом мы трахаемся. Не очень затейливо, зато качественно. Сначала в ход идут руки, потом уже все остальное. Не от души, но от тела и со всем моим многократно тренированным мастерством, о котором того и гляди сложат легенды. Табаки не позволяет лишь отсутствие опыта. Может ли нравится не полторы минуты, а все? Может ли нравится целовать? Дальше фантазировать — нельзя. Ее руки приходится прижимать к полу, чтобы не тянулась снять рубашку. Как всегда. Ничего нового — скучно. А потом — всегда — их воля исчезает и наступает несколько мгновений оргазма. Сначала у нее — это важно — а потом у меня. К счастью, мне уже давно не попадаются девственницы. Видимо, я их чую и отсеиваю на подходе. А может они не так упорны. И все еще хотят любви. Верят в нее. А для любви я не подхожу — правда. Последняя попалась мне год назад. Ей было страшно и, кажется, она была влюблена. Я остановился, как только заметил. Сел с ней рядом, рубашкой прикрыл. И что-то сорвалось, почти крикнул ей в лицо: — Беги, дура! Я тебя не люблю. Она послушалась, но через полчаса ее сменила другая. Сколько в Доме разбитых сердец? С каждым годом все больше. Слишком много умирает. Эти полторы минуты стоят? Черт возьми, да! Они стоят очень много… просто за то, что можно не думать, не знать и не помнить, не останавливаться, не открывать глаз и там под веками снова и снова смотреть на… то, чего нет и никогда не будет. Я понял это недавно или давно. Когда увидел Рыжую в окно. С Лордом. А потом еще раз. А потом еще. За несколько недель Лорд успел то, что не удалось мне за несколько лет. Это, наверное, что-то такое, что пытаются написать в книжках про инцест. Только вот мы не были родственниками. Я встретил девчонку, и она стала мне… всем. Я должен был умереть, но у меня была она, и я постарался жить для нее. Она стала моей жизнью и… моей любовью. Моей семьей, моей родной, конечно, моей будущей женой. Я… Что ж я тоже стал для нее семьей. Как еще многие потом — после меня. Особенно теперь. Но она, конечно, любит меня немного больше всех. Как брата. И я самый первый, но отнюдь не самый старший. Как ни грустно для меня: самый младший и любимый. Что ж — справедливо — надо было ныть меньше. Но я еще не умел. Теперь научился, но… Что бы я ни делал, она вообще не способна заметить меня. Я устраивал нам казаки-разбойники на двоих по всему Дому, пробирался к ней в девичье крыло тайком, когда первому закону не было и дня, нарушая все правила, я кидал в ее окна камни с письмами, потом влезал в них. Она радовалась, она обнимала, даже ждала. И не любила. Покидая ее, я встречал их. Так получился первый раз, второй и вся последующая бесконечность разов. Я стал мужчиной самым первым в Доме. Блядь! Пафосно до черта. Не помогло ни разу. Только в одном: я знал, что понравится Слепому. Что эти полторы минуты будут у него в любом случае. И первые «н» раз он будет ими захвачен, вдохновлен и очарован… Хотя нет — это про меня. А Слепой просто будет доволен, счастлив, удовлетворен, и полностью разряжен и… подзаряжен тоже. Что бы ни было, первое время это похоже на фейерверк, и хочется повторять снова и снова. Это стоит того, чтобы поступится даже куском идеи, верно? Ведь все, кто еще мог, больше не могут. Низы не хотят, а верхи подавлены… Вот только кажется, что Сфинкс меня ненавидит. Я и сам что-то не особо доволен. Скорее стало хуже. Мне. Но не Лорду. И не Слепому. Он пошел гораздо дальше. Он заполучил Крысу. Черт, как?! И вроде бы ничто в этом не должно меня тревожить, но мне не нравится видеть их вместе. Мне не нравится он. Меня пугает ее лицо: бескровное, подсвеченное изнутри голубым. Кожа ее одежды, местами порванная. Кровь под ее ногтями. И я тоскую по нашим разговорам. Каждый вторник. Но она больше не замедляет шаг у нашей двери. Наоборот ускоряется. Она идет к нему, а меня тошнит и захлестывает одиночеством. Разговаривать с ней было чем-то… Почти настолько же необыкновенным, как внезапное возникновение Рыжей в дверях моей палаты, когда нам было семь. Но Рыжая уже давно не говорила со мной так, как Крыса. Девочка-смерть. Я почувствую ее из тысячи, да что там из тысячи — из всех! И, кажется, я чувствую, как она трахается со Слепым. Но на месте Слепого вижу ПРИПа. Борюсь с желанием кричать и хвататься за бритву. В тринадцать я бы так и сделал. Я еще не умел с этим бороться… Не зря же я главный Крыс. Бритва — она для того, чтобы резать себя. Чтобы сквозь порезы утекала боль. А сквозь наушники не проникала реальность. И я ношу одни и те же очки — самые неудачные, больные какие-то. Есть у меня ярко желтые, наполняющие солнцем. А эти делают мир вокруг старыми пожелтевшими фотографиями. Я не протираю их уже пару недель — в этом вся соль. Я не успеваю вернуться в Крысятник — опять новая. Третья. За день. Видимо, они периодически повторяются. Некоторые из них считают, что мы встречаемся? Я уверен, что не дал к этому не единого повода. Они, кажется, начинают ругаться. Это довольно абсурдно и забавно, я улыбаюсь. Болезненно, до судороги в лице. Может я должен все же узнать, кто они? Нет. Судьба неумолимо ведет меня в Кофейник, где три избранницы и почему-то Габи (Боже, неужели я и ее под собой не заметил?!) набросятся на меня совершенно необъяснимо и непонятно. Но я снова просто трахаюсь. Потому что тогда есть несколько секунд небытия и совершенно не важно с кем… не имеет значения как… я просто длю это бесконечно, потому что ни что не имеет значения.