Здесь не место для любви

Там были другие лица, другие совсем слова. Там сны не хотели сниться, гореть не хотели дрова. Там рвались гитары струны, дороги вели в никуда. Там в море терялись шхуны, там горькой была еда. Стас Михайлов, Там

Партия проиграна. Белый король печально смотрит на одного из своих рыцарей. Их осталось так мало на этой доске. Эндшпиль. Потерян ферзь, одна из черных пешек перешла на восьмую линию. — Дурацкая игра, — говорю я, хоть знаю, что ни Сфинкс, ни Крыса меня не услышат. Но сдерживаться и молчать я так и не научился. Теперь и не нужно. Быть призраком чертовски неудобно. Мне все еще охренительно, до навязчивых мыслей, хочется курить — нет шанса, даже запахов в моей реальности не существует, только память о них. Хочется читать — с этим проще, я могу читать через твое плечо и представлять, что все как раньше — мы снова делаем это вместе, просто страницы перелистываешь почему-то ты. Хочется играть на гитаре, рисовать, в порыве гнева или отчаянья разбить кулак о стену — и это, конечно, полная лажа. Хочется… поговорить с тобой… черт, хотя бы заплакать от невозможности это сделать, от глухой стены вокруг, от беспомощности и странного, наполненного людьми и взглядами сквозь меня, одиночества. Плакать — дерьмовое, странное желание, я так давно научился не делать этого, а теперь хочу, но не могу. Сначала я смотрел, как ты пытаешься разбудить меня, потом слушал твой крик. И от невозможности успокоить, сказать, что… я же все равно здесь, я с тобой — я обнаруживал изъян за изъяном в этом новом способе существовать. Например, невозможно даже закусить губу. Чувствуешь тело, так словно оно есть, но его нет. Чувствуешь себя так, словно живой, но жизни больше нет. Меня не стало в реальности. Я столько всего уже перечувствовал по этому поводу, что теперь просто устал. Даже почти успокоился. Теперь я чувствую, только когда чувствуешь ты. И иногда, когда встречаю Македонского. Какого ж хрена он видит меня, ведь я бы хотел это закончить?! Но мне не дано выбирать. Македонский думает, что я хожу за ним, но это не я, а его паранойя и его… вина? Но мне больше не хочется злорадствовать или улыбаться от этого. Это прошло за первые пару недель. Испуг в его глазах достал, как и его ожидание. Я бы хотел не встречать его никогда. Или встретить по-настоящему и сказать: «Отпусти себя, Македонский. Я не прощаю тебя. Такое не прощают. Но я тебя отпускаю. Только скажи Сфинксу — он поймет. Хотя я надеюсь, что не простит. Но ты и его, и себя сделаешь немного свободнее.» Я ненавижу свое существование в нигде. Для меня открыты все двери, но нет дороги к живым, нет дороги и на Изнанку — мир состоит из стен. Это жестоко, но облагораживает. И как верный… Ферзь? Я фыркаю, но улыбаюсь этим мыслям — приятно, что те, кто помнит, видят меня таким. Жаль только, что не вышло. Но я бреду за тобой. Я бы счел сейчас, что это неплохо: быть твоей тенью, но ты не радуешься. Только изредка, когда замечаешь меня в отражениях и снах, хоть и не веришь им. Но все еще мне улыбаешься. «Как усмешка твоя горька» — я привычно думаю стихами. Я так скучаю по тебе. Я вижу тебя постоянно и могу теперь смотреть, как ты спишь. Мне-то не нужен сон. И теперь я точно знаю, как это не иметь рук. Самое охуенное мое «не могу» об этом. Не мочь обнять, прикоснуться… Пиздец. Действительно дерьмовое существование. Даже с учетом того, что теперь я хожу через стены и могу наблюдать за разным. Разное теперь не больно-то меня интересует. Не жалко умереть ради тебя — ведь это я пообещал, этого хотел. По-рыцарски умереть, чтобы тот, кого ты любишь, остался жить. Но я умер для победы Слепого. Шахматы — не моя игра, надо было выбирать покер и играть с Лордом и Стервятником. Был бы шанс. У Белого короля все еще есть меч: один ход, один удар, но он не может прийтись по Черному королю. Таковы правила. И я думаю, что был чертовски наивен и доверчив. И что вот сейчас, будь у меня шанс — убил бы черного короля. Только он провел нас всех. Слепой никогда не стоял на доске. Играть с ним было бесполезно. Он видел цель, верил в себя и не заметил препятствий. Даже тех, что оказались живыми людьми. Он был той рукой, теми тонкими ловкими пальцами, что приводят фигуры в движение — как глупо. Ведь было же то лето! Теплое и живое, пахучее и бегучее, похожее на главу из книжки с рассветами до завтрака, закатами после отбоя, Домом — только для нас. Общим дыханием, под теплым взглядом Лося и твоей улыбкой, охренительной, от уха до уха, во все глаза — наше лето на троих. В нем возникло, сколдовалось и проявилось понимание — что мы «за» со всех сторон. Соперничаем — да, конечно! Как иначе? За все подряд! Но за тебя стоим… вместе. Как рыцари. Так было… оказывается для меня одного. Я сижу на столе, болтая ногами, и смотрю на тебя. Никто не видит, но никто не пытается занять те места, где я себя располагаю. Мой белый король больше не радуется, не живет, почти не замечает реальность. И я боюсь, что тебе станет все равно — тогда Слепой утянет тебя за собой. Наверное, того он и добивается. Но я еще чувствую в тебе тебя и всю эту невиданную силу. И я знаю то, что Слепой хочет сделать с тобой — страшно. Хоть и не знаю, что это в точности. И я кричу, мечтая побиться головой о стену. Но стена не существует для меня, как я для нее. Я хочу встряхнуть тебя почти так же сильно, как обнять. И больше всего — отобрать тебя у всех. Это, допустим, не ново. И я воображаю, как подхожу к тебе сзади, а ты чувствуешь — опираешься, расслабляешься, отдыхаешь. Мне остались только мечты и фантазии. Неуемные. Мои зрачки давно проколоты. Реальность: только смотреть на тебя, только следовать за тобой. Зная, что бы ни происходило — я ничего не смогу изменить. Ничем не смогу помочь тебе. Прости. Я обещал умереть за тебя и не справился. Черный ферзь — Рыжий — Новым законом в два хода повергает обоих белых рыцарей к ногам Слепого. Они все еще верны тебе, но больше не играют. В том, что я есть, нет никакого смысла. Даже не важно буду ли я рядом с тобой или нет — какая разница? Но все же я иду за тобой.