***
Андрей обнаружил Славу на кухне. Тот, завёрнутый в одеяло, сидел на табуретке, отхлёбывая поминутно чай. В квартире ощущался холод. — Тебе отопление перекрыли, походу, — Машнов поднял взгляд. — Очень вовремя, — мужчина взял кружку, наполняя её кипятком, а потом опустился на свободную табуретку. — Чё не спишь-то? Гнойный пожал плечами: — Просто проснулся, вот и всё. А тебя, оказывается, нет дома. Замай, сам того не замечая, стал разглядывать друга. Растрёпанный, под глазами залегли тени из-за освящения лампы под потолком. Да и без освещения эти синяки были неотъемлемой частью Славы. Кожа под нижним веком у него слишком тонкая, через неё легко просвечиваются капилляры, создавая своим переплетением тёмные синяки. А сами глаза светло-голубые, блестящие. Андрей видел немногих людей, в глазах у которых так же отражался свет. У некоторых там пусто, а радужка мутная. Наверное, это типаж такой особенный. Над глазами — тёмные брови. Сколько же раз он всё это уже видел? Бывало, что каждый день, а бывало и раз в месяц всего. Лицо Машнова за долгие годы их дружбы было изучено Замаем, казалось, досконально. Он довольно редко разглядывал его вот так, как сейчас, но знал почти каждую деталь наизусть. Наверняка и Слава так же чётко знает его лицо. Мужчина поймал себя на мысли, что теперь всё это приобрело совсем другой оттенок, проявилось в ином свете. Он смотрел на друга и вспоминал эти глаза, эти живые брови в тот момент, когда Слава был столь открыт для него. Наверное, больше, чем когда-либо. А что Замай? Замай не мог объяснить себе свой поступок и свои чувства. Всего несколько часов назад он прижимал к себе своего лучшего друга, гладил по плечам, целовал его шею. А после почти безумно толкался бёдрами между его ног. Дыхание невозможно было контролировать в тот момент. Лёгкие казались тесны для того объёма воздуха, который был так нужен. Поэтому мужчина рвано сипел в приоткрытые перед собой чужие губы. Славины губы. И кто бы мог подумать? И объяснить-то нельзя всё это. Андрей поддался порыву, возникшему из ниоткуда, а дальше остались лишь ощущения. Если бы неделю назад кто-то сказал Замаю, что он будет исследовать губами шею Машнова, целовать его за ухом, сбиваться в сумасшедшем ритме собственного тела, то Андрей не раздумывая ударил бы этого лживого, самонадеянного человека. Но человек, столь уверенный в своей правоте, что готов подставить лицо под удары, оказался бы действительно прав. Слава давно заметил на себе задумчивый взгляд, но ничего не сказал, продолжая пить горячий чай, всё сильнее кутаться в одеяло Андрея, и сонно моргать. — А что ты чувствовал, когда мы были в спальне? — Замай отмер, но тон его остался всё таким же задумчивым. — Я? Да я ахуел. Андрей улыбнулся. Наблюдать такого Славу было по истине приятно, хоть и вопрос был вполне серьёзным. — Я тоже. Замай поднялся и поставил кружку с недопитым чаем в раковину. — Спать? — Машнов вскинул голову и тут же спустил ногу с края табуретки, на которой он каким-то чудом умещался. — Ага. Волоча за собой одеяло, Гнойный прошлёпал босыми ногами вслед за Андреем и улёгся к стене. Замай скинул штаны и привалился сзади, обнимая. Было действительно холодно. Мужчина размышлял, почему перекрыли отопление. Наверное, произошла авария или же очередные незапланированные работы. Но последнее предположение тут же отпало — посреди ночи работы никто вести не будет, даже незапланированные. Машнов заворочался, закряхтел, поворачиваясь к мужчине, и в конце концов улёгся на бок. В темноте его лица не было видно совсем, но на собственных губах Замай чётко ощутил тёплое дыхание. Мужчина потянулся вперёд, натыкаясь на подбородок Славы, и коротко поцеловал. — А всё-таки, что ты чувствовал помимо ахуя? — Я счастлив был. А ты? — Не знаю.***
Запах был просто невыносимый. Замай открыл глаза и глубоко вдохнул: по квартире витал душок чего-то горелого. Послышался звон посуды и плеск воды из-под крана, а потом всё стихло. Только эта удушливая вонь осталась. Андрей заворочал глазами и сел на кровати. Тут же в комнату влетел Слава и, не обращая на друга ни малейшего внимания, прошёл прямиком к балкону и распахнул дверь настежь. В квартиру ворвался поток холодного воздуха, и кожа на руках тут же покрылась мурашками так, что волоски дыбом встали. — О! — Машнов развернулся. — Доброе утро! Прости, я тут… — Бля, чем воняет? — Не уследил за котлетами твоими, — начал оправдываться Слава и тут же шмыгнул на кухню за вскочившим на ноги Андреем. Помещение заволокло пеленой дыма, Замай так и застыл на пороге в тихом ужасе. Хорошо хоть, Слава догадался открыть окна. — Хотел завтрак приготовить, но… — В постель? — Замай круто развернулся к нему на пятках и нахмурился, буравя взглядом. — Нет, зачем в постель? Просто завтрак. Я же встал раньше, вот и решил заняться делом. Андрей тяжело вздохнул, глядя в раковину, где всё ещё дымилась сковорода с чем-то неопределённо-чёрным, лишь отдалённо напоминающем котлеты, которые раньше валялись в морозилке. — И чё помешало? — мужчина снова перевёл взгляд на Славу и, замечая у того смартфон в руке, предположил: — Телефон, да? Гнойный кивнул, с сожалением косясь в раковину. — Ну и дебил ты, бля… Где ты был, когда всё это горело, а? Даже я проснулся от вони. — Сидел, ленту просматривал. — Где?! — чуть не взревел Замай. — Во Фрунзенском районе? Может, ты домой сгонять успел, пока тут всё полыхало? — Нет, конечно. — Ой, какой же ты, сука, мудак-то, а! — мужчина схватился за голову и вышел прочь из кухни, кидая на последок, угрюмо: — Отмывай теперь как хочешь, но не вздумай железной губкой тереть только, а то у меня сковородка с антипригарным покрытием. Закрывшись в ванной, Андрей лишь надеялся, что пока он моется, Слава приведёт посуду в порядок. Сковородку, откровенно говоря, было жаль. Возможно, и реакция его была чуть резкой, но Замай по-другому не смог бы при всём желании. Даже из-за закрытой двери таращило горелым; часть дыма, наверное, ушла в вентиляцию. Мужчина поднял голову, глянув на вытяжку и вздохнул. У него самого года три ничегошеньки не пригорало, а тут на тебе, пожалуйста. Ещё и сковорода новая относительно. Кра-со-та, ни дать ни взять!***
Когда он вышел, запаха уже почти не осталось. Машнов сидел на кровати с телефоном и что-то сосредоточенно написывал. На появление мужчины он сначала не обратил никакого внимания. Замай прошёл к платяному шкафу и вытащил чистую футболку. В зеркале он заметил на себе странный взгляд Славы, который всё-таки оторвался от мобильного. — Что? — Замай вздёрнул бровь. — Общался с Ваней. Теперь уже с Мишей. — По поводу? — Ты знаешь. Андрей натянул футболку и развернулся, садясь на край кровати, но Гнойный снова уткнулся в экран телефона. — Раз ты уже в курсе того, как всё получилось, то знай, что я хотел как лучше. Тебе нужна была отдушина, и мы с Мишей её тебе предоставили. Ничего страшного не произошло, Геля — человек замечательный, сам же понял, наверное. — Да не в этом дело даже, Замай, — фыркнул мужчина, заодно сдувая чёлку с глаз. — Я просто ахуел, реально. Нахуя вот это всё надо было придумывать? По-человечески было нельзя познакомить, что ли? — А ты в том был состоянии, чтобы по-человечески? Вспоминай. Эта авантюра — первое, что в голову пришло. — Ебанизм, — Слава закатил глаза и упал на подушки, роняя телефон на грудь. — Скорее всего, я бы так и так с ней познакомился в будущем. Это Мишина бывшая сокурсница. В Питер недавно переехала. Андрей потупил взгляд, понимая, насколько вся эта ситуация в конечном итоге вышла нелепой, и покачал головой. — Это тебе Ванька сказал, что она Мишина сокурсница? Даже я не знал этого, если честно. Слава лишь неопределённо махнул рукой, проговорив спокойно: — Не, Миша сам рассказал всё. Я уже знаю, что это он тебе её посоветовал, так что… Так что вы оба придурки. — Но ведь не зря всё это было, — Замай улыбнулся. — Геля ведь тебе понравилась, так? — Так, — Машнов взглянул на Андрея, потом уголки его губ дрогнули, поднимаясь вверх. — Но ты, сука, мне понравился больше. — Значит, всё нормально? Не обижаешься? — Не, — Слава взмахнул рукой и слез с кровати. — Чего обижаться на двух дураков? Грешно по сути. Пойдём, помогу тебе убраться, мы же вчера были заняты другим. — А я только за. Через минуту Андрей уже всучил другу пылесос, а сам взялся за швабру.***
Отопление дали уже после обеда — именно тогда Слава собрался уходить. В прихожей они долго смотрели друг на друга, но вскоре Машнов прижал Замая к стене и с ухмылкой сказал: — Ведём себя как подростки, ей богу, — а потом прижался к губам мужчины. У Андрея губы были на удивление сухие и даже шершавые. Отстранившись, Слава заглянул ему в глаза. — Помнишь, я говорил тебе, что Геля тащит меня на симфонический концерт? Замай кивнул. Его руки всё ещё лежали на плечах мужчины. — Уже завтра вечером. Ты составишь нам компанию? — Я подумаю. — Дело твоё. Извини ещё раз за сковородку, ладно? — Слава неловко улыбнулся и крепко обнял друга. — Я пойду. Уже спускаясь по лестнице, он услышал хлопок входной двери и обернулся. Андрей стоял, облокотившись о перила, и молча смотрел вниз. Машнов махнул ему рукой. — Увидимся ещё, Слав, — Замай ободряюще кивнул, но в квартиру так и не вернулся. Только на первом этаже послышался повторный хлопок двери. Слава вышел из подъезда и спешно направился к арке. Такси вызывать не стал, понимая, что полчаса потраченного времени на метро погоды не сделают. Он всё удивлялся, как Андрей может постоянно трястись в этих электричках, но, когда спустился в подземку, примерно понял. Тут даже запах был особый, а Машнов, оказывается, уже забыть успел его. На станции было не так много народу, как ожидал увидеть мужчина. Очень скоро подошёл состав, и Слава вместе с толпой погрузился в один из последних вагонов. Он сел в угол и прикрыл глаза. Электричка тронулась. Под сомкнутыми веками возник образ Андрея, потом он сменился образом Ангелины и ещё кем-то. Лица мелькали, черты мужских превращались в женские и так по кругу. Это было похоже на приход, но Машнов списал ведения на некоторую усталость. На какую именно: физическую или моральную, он так и не сообразил. Вот приоткрытый рот Замая, пухлые влажные от слюны губы и выразительные брови, поднятые вверх. Слава хочет коснуться его, но Андрей медленно превращается в Сашу, а Сашины черты лица меняются на Ванины. Машнов хмурится, но глаз не открывает, ведь, как ни странно, наблюдать за подобными метаморфозами весьма любопытно. Вагон трясёт, от шума закладывает уши, голос диктора объявляет всё новые станции, и Слава лишь чудом не проезжает свою. Выскочив на платформу в последний момент, он хлопает глазами и лица рассеиваются. На улице большими хлопьями идёт снег, поэтому мужчина натягивает капюшон и, засунув руки в карманы пуховика, старается двигаться к дому быстрее. Он семенит ногами по каше из снега и грязи, скользит подошвой по озерцам льда. В квартире бардак. Не заправленная кровать — это ещё полбеды, а вот разбросанные шмотки и посуда на компьютерном столе завершали натуральный хаос. Слава принялся сгребать одежду со всех поверхностей, на которых она лежала комком или висела. Часть в стирку, часть в шкаф сложить аккуратно. Потом посуда. Он не любил мыть тарелки, поэтому каждое движение губкой по керамической поверхности дико раздражало. Но Слава и с этим нелёгким делом справился. Руки чесались. Машнов с нетерпением достал краски и новенький холст, как только закончил с уборкой. Он приготовился основательно: разложил кисти, наполнил водой небольшую банку, в которой когда-то были корнишоны, и поставил мольберт напротив окна. Шторы раздвинул. Как давно он не рисовал? А сейчас так приспичило, что хоть на стену лезь. Мужчина сел перед рабочим местом, выдохнул и закрыл глаза. Представил изображение так ярко, что из-под век можно было бы сразу переносить на белое полотно. Широкий вертикальный мазок синей краской и тут же белой поверх. Слава, будто в каком-то восторженном трансе водил кистями по холсту, вырисовывая небрежные очертания. Цвет бежевый, но отливает желтизной, поэтому Машнов плеснул в палитру красный акрил из тюбика и растёп его по пятну на холсте как мог. Выглядило это более, чем странно. Гнойный добавил несколько бежевых мазков поверх и взял кисть потоньше. Саша учила его быть аккуратным, и теперь он особенно старается. Такого вдохновения не было давненько. Пальцы, испачканные краской, сжимали кисть всё крепче по мере сложности, кропотливости работы. В какой-то момент он встал со стула, бросая кисть, и пошёл ставить чайник. Нервы на пределе. Он обязательно продолжит, но позже. Все ощущения сконцентрировались там, на холсте и в кончиках пальцев. Нужно передохнуть, после свежими глазами взглянуть на деяние рук своих, иначе всё будет испорчено. Куромушка частенько откладывала кисти в сторону, когда работа была особенно долгой. Она уходила на балкон и сидела там с кружкой чая, залипая в телефоне. Потом возвращалась в комнату и дорисовывала. Мольберт сейчас стоял на том же месте, где писала обычно Саша. Довольно иронично. Слава выключил чайник и залил кипяток в кружку. Стрелки будильника, стоящего на холодильнике уже перевалили за три. Филя запрыгнул на стул и боднул головой бедро хозяина, заглянул ему в лицо своими огромными голубыми глазами. Машнов сидел на кухне с добрых полчаса, пил чай и курил в открытое окно, а потом снова сел за мольберт. Рисунок будто бы извинился. Теперь Гнойный обратил внимание на все неровности и недочёты, они буквально бросались в глаза. Сдувая чёлку со лба и хмурясь, он снова взялся за кисть. Замай говорил однажды, что все эти кляксы он понять не может. То ли дело Шишкин или Айвазовский, да тот же Дали ему понятнее. У Машнова же получалось что-то между Пикассо и Вангогом. А если точнее сказать — почти что детская мазня с эмоцией взрослого. Андрей бы вряд ли понял такое. Но Слава старался придать тому, что получалось более-менее здравый, классический облик. Чтобы хоть что-то можно было понять, чтобы хоть какая-то узнаваемость. Но нет. Вместо глаз — синие пятна с точками зрачков, хорошо, что хоть губы не пострадали столь сильно от неверной руки горе-художника. Машнов покачал головой и в шутку подписал внизу «С любовью, Воровская Лапа». Но его творение было ещё не закончено и совсем далеко от идеала. Слава, выдавил поверх засохшей бежевой краски свежую и решительно замалевал глаза на портрете. Примерно через час мужчина отошёл от мольберта, оглядывая работу с расстояния. На размалёванном холсте высвечивалось довольно неровное лицо, у которого вместо глаз торчали цветы, отдалённо напоминающие полевые васильки. Слава усмехнулся, разглядывая рисунок: волосы и на волосы-то не похожи, одно ухо чуть выше другого, челюсть перекошена. Нет, больше он делать ничего не намерен, а все эти недочёты — пустяки. Главное, что имеется определённое сходство и узнаваемость. Сам Гнойный делал рисунки и похуже, а этому он с уверенностью ставил оценку восемь из десяти. Мужчина вздохнул и растерянно огляделся в поисках телефона, но тот неожиданно выдал себя сам пронзительным писком откуда-то с дивана. Как только Слава взял смартфон в руки, брови его сползлись к переносице. «Если ты дома, то не уходи. В течение часа приеду, поговорить надо.» Машнов недоумённо вгляделся в экран телефона, перечитывая сообщение вновь, а потом попробовал позвонить, но Андрей почему-то так и не ответил. — И что это, блять, значит вообще? — пробубнил мужчина.***
Замай ввалился в заранее открытую квартиру запыхавшимся. На его лице застыло выражение глубочайшей озабоченности. — Чё случилось-то? — Слава мельком оглядел его, приваливаясь к стене. — Погоди минутку, — улыбнулся как-то нервно Андрей и стянул с себя куртку, следом вешая её на крючок. — Я не знаю… Ай, бля, щас, короче… Иди, чайник поставь пока. Машнов пожал плечами и ушёл на кухню, но очень скоро там появился и Замай. Он упал на табуретку и шумно выдохнул. — Ебать, да что с тобой, а? Ты бежал от кого-то, что ли? Андрей на это лишь молча нахмурил брови, разглядывая мужчину. От его прямого взгляда Славе стало совсем не по себе. Машнов терялся в догадках, глядя в взволнованные глаза напротив, а Замай, похоже, не спешил с объяснениями. — Ладно, я понял, — ровным голосом произнёс мужчина и снял с плиты вскипевший чайник. — Потом скажешь, когда созреешь. Андрей кивнул и сложил руки на столешнице. Пока Слава разливал чай, Замай так и не пошевелился, глядя в одну незримую точку на белой стенке холодильника. Гнойный поставил перед ним кружку и уселся рядом. Он долго смотрел на мужчину, а потом предположил тихо: — Что-то плохое? Андрей отмер, сначала кивнул, а потом, видимо, опомнившись, резко мотнул головой и взял кружку в руки, делая небольшой глоток. Слава вздохнул и решил больше ни о чём не спрашивать. Когда время придёт — сам всё расскажет. Когда кружка Машнова опустела, а в замаевской оставалась ещё половина примерно недопитого чая, Слава поднялся и пригласительным кивком позвал мужчину в комнату. — Это ещё что такое? — спросил Замай, стоило им зайти в гостиную, и удивлённо покосился на мольберт. — Ты. — Ужас какой, — но на лице Андрея всё равно появилась улыбка. Слава мысленно выдохнул. — Забирать будешь, когда высохнет? Замай кивнул и открыл балконную дверь: — Покурим? Машнов молча вышел следом. Небо медленно темнело. Андрей прикурил и открыл окно. — Слушай, — через какое-то время хрипло начал он, не поворачивая головы в сторону друга. — Я хочу… — но тут же запнулся и покачал головой. — Что? — Сегодня я останусь у тебя, в общем. Гнойный удивлённо взглянул на него, но на всякий случай кивнул, уточняя: — Типа соскучился? Или… — Я никогда не думал, что буду испытывать что-то подобное. С тобой, — признался Замай, разглядывая питерские высотки*. — Это очень странное чувство, какое-то оно неправильное. — Но тем не менее оно есть? — Да. Оно очень сильное, а я как всегда не знаю, что делать с ним, с тобой… С нами, — последнюю фразу Андрей произнёс с трудом. Но вскоре взял себя в руки, продолжая: — К мужику чувствовать что-то такое — как в говно наступить, знаешь? А к тебе чувствовать — это как… Будто я себя предал и тебя заодно. Или принципы свои? Не знаю. Очень непонятно, когда дружишь с человеком столько лет, и тут происходит такое… Но, как бы мне тяжело не было, я не могу себя сдерживать, например, как сейчас. Сорвался из-за этой дури в башке, приехал, как мальчишка-подросток. Вроде и не стоит, а хочется тебя трогать, ближе как-то быть. Бред ебаный. Андрей выдохнул и отвернулся, устало созерцая тёмный двор внизу. — Мне больше сказать нечего, — спустя некоторое время проговорил он и поёжился. — Иногда хочется как с головой в омут, не обращая внимания на заёбы. Но постоянно вспоминаю, что так быть не должно. Не должно же? Слава посмотрел на Замая, глаза которого искали поддержки и ответа на все вопросы. — Ты думаешь, я так не мучился? Знаешь, как сложно разрываться между тем, что сидит внутри и тем, что ты, Андрей, об этом думаешь? И что я сам об этом думал. Ты же прав во всём был, отталкивая меня. О тебя как о стену бился головой, но продолжал всё равно, как дурак последний. А ведь сам понимал, как же я жалок, блять. Это между стыдом и желанием метаться как проклятому. Как у тебя сейчас примерно. — А теперь? — осторожно спросил Андрей. — Не знаю. Теперь я уже за тебя больше переживаю, чем за свои блядские чувства. Я всё ещё боюсь, что ты отвернёшься, как боялся раньше. Но теперь, когда ты дал мне себя, я чувствую, что это будет настоящий пиздец. — Знаю. Я думал об этом. — Значит… — Машнов помедлил немного, — вместе? — Это капкан, — Андрей покачал головой. — И мы с тобой в нём танцуем канкан, — тут же подхватил Гнойный. — Именно.***
Слава таращился в тёмный потолок, заложив руки за голову. Замай тоже не спал. Он, лёжа на боку, молча смотрел на профиль Машнова, ярко выделяющийся на фоне окна, и размышлял, был ли у него когда-то обратный путь. Теперь он нуждается в человеке, в одночасье сошедшем с ума. Андрею казалось, что он сам медленно, но верно теряет рассудок. Мужчина протянул руку и невесомо погладил скулу Гнойного. Тот сразу же перехватил его ладонь, прижимая её к груди, и прошептал: — Мой образ жизни вёл к безумию, глаза как блюдца… — Мои демоны смеются, — невесело хмыкнул Замай в ответ и коснулся сухими губами чужой щеки.