***
Саске застопорил машину у обочины тротуара, ведущего вглубь спального района, и они пошли мимо одинаковых чёрных ворот под светящимися в темноте коваными вывесками с лампочками. Боруто даже не смотрел по сторонам — настолько было темно. Не представлялось возможным запомнить путь от машины — он то сбивался со счёта дворов, всех как один друг на друга похожих, то забывал только что исчезнувшую позади вывеску. Сквозь одни из таких невыразительных ворот они прошли в похожий на остальные двор; Узумаки подумал, что вряд ли попал бы в этот район Токио по случайности. Дома всё же были выше среднестатистических, напоминая о городе. От первого этажа винтажного европейского дома Боруто также потерялся — Саске пришлось толкнуть его в спину, чтобы поднимался выше по лестнице и никуда не сворачивал. Лестницу покрывал ковёр; лифта не было. Они поднялись до шестого этажа, но, как оказалось, прошли всего три пролёта самих двухэтажных квартир. Боруто застопорился, пройдя через открытую обычным ключом дверь, и принялся ещё пьяно рассматривать потолок. Он пытался вспомнить, когда последний раз в своей жизни видел люстру не на картинках. Он еле справился со шнуровкой своих ботинок, сгорбившись на корточках, а затем почти вслепую нашёл стул в прихожей, на самом деле представляющей собой длинный коридор, ожидая Саске. — Прямо по коридору ванная, до неё гостевая, — прокомментировал он, освобождая шею от шарфа жестом, напомнившим Боруто их первую встречу. — Тебе в ванную и после — прямо по коридору до конца. О своих планах он, как обычно, распространяться не стал: проводил Узумаки до ванной комнаты и исчез. Настроения плескаться в ванне на позолоченных ножках не было, потому Боруто сполоснулся и вышел, ступив из неё на махровый коврик. Одежду, пропахшую рестораном и музыкой, он оставил на раковине. Сейчас даже идея выйти голым, но чистым на улицу не казалась абсурдной. Но намного больше авантюры Боруто желал попасть в комнату в конце коридора. Ходить по ковру было не менее приятно, чем по полу с подогревом. Дверь была предусмотрительно приоткрыта, но сама комната оказалась пуста. Шагнув внутрь, он оказался в ловушке собственного неуёмного любопытства: оно так и подмывало проверить остальные помещения. По сравнению с коридором его будто придавило низким потолком. В чашу клаустрофобии добавились ненормально крошечные размеры, ограниченные однотонными бордовыми стенами. На уровне коленей обои стопорились перед вертикальными досками из дерева. Кровать, туалетный столик с огромным овальным зеркалом, своим винтажным молочным цветом и богатыми украшениями в виде завитков лепнины дополняющий скорее люстру в коридоре, и окно. Тумбочки и узкий шкаф по сравнению со всем остальным не представляли никакого интереса. Боруто подошёл к окну и сел на подоконник, кое-как подложив держащееся на бёдрах полотенце, и стал ждать. Он рассматривал машины во дворе, мигающие сигнализацией разного цвета. Телефон, предусмотрительно захваченный из ванной (он до сих пор кредит не выплатил, а одежда всё-таки принадлежала Саске), зазвонил так неожиданно, что едва не ускользнул из рук. Комната всё ещё пустовала. Хотя велик был соблазн сбросить незнакомый номер, Боруто поддался любопытству. — Прошу, только не клади трубку, — как ни крути, зашуганный резкими ответами до этого, Мицуки звучал довольно жалобно. Боруто обернулся назад: из коридора за приоткрытой дверью не раздавалось и звука. Свет был выключен. Единственный источник рождения теней — тусклые лампы на стыке потолка и стен. Он сглотнул и приложил динамик к уху, уже находясь на максимальном расстоянии от двери. Спальный район внизу вместо предполагаемого успокоения делился тревожностью. Узумаки подумал о веренице фар, расплывающихся в высокой скорости на широкой дороге города, где жил Саске. — Вы подписали СОН? Боруто закатил глаза, пожалев о своём решении ответить. Начинается. — О какой фигне ты снова толкуешь, Мицуки? — почти безучастно буркнул он, ковыряя ногтем стекло и рассматривая пустую от людей и машин улицу, которую вместе с двором захватывал вид из окна. — Он тебе не сказал, хах, — еле скрывая торжество, довольно воскликнул Мицуки. — Соглашение о неразглашении. Не боишься, что твои фотки в самых разных ракурсах окажутся на сайтах эскорта? Боруто зажмурился и потёр уставшие от цветного света в ресторане глаза. Другу, теперь, видимо, бывшему, как будто крышу снесло после его знакомства с нелюдимым, но наиболее адекватным посетителем их ненормального бара. Из груди вырвался усталый вздох. Он довольно много выпил, а вечер был уже поздний. — Конечно, ему же делать нечего, кроме как сесть вечером у ноутбука и сливать мои фотки в даркнет. С наших университетских вечеринок будет побольше компромата. — Вы не договаривались о табу? Ты же знаешь, что всегда можешь сказать стоп-слово и не терпеть, Боруто? Началось и продолжилось. Узумаки мысленно отругал себя за то, что позволил ему отчитывать себя. — Не трать моё время, как будто у меня его много, — прошипел в трубку Боруто, вне себя от злости. Ему казалось, что обида на Мицуки иссякла, но всё потому, что тот не давал о себе знать, а он сам был незлопамятным. — У меня слов не находится. С какой стати ты решил, что это твоё дело? Забыл, как пользоваться мозгами? Ты мой друг, а не нянька. Не дожидаясь ответа, Боруто сбросил звонок, а затем и контакт Мицуки в чёрный список. Настроение было безнадёжно испорчено. Говнюк, — подумал Узумаки, листая скудную книжку контактов. В мессенджере на зимних каникулах было довольно пусто — только староста отсылала даты пересдач. Он пролистнул до конца: на дне диалогов скопилось несколько с неопределёнными номерами и пустыми окнами фотографий. Одна иконка светилась обновлённой аватаркой. Сердце описало в груди окружность, стукнувшись о рёбра. Боруто нажал на неё, приблизив. Кто-то сфоткал отца в профиль в церкви. Он смотрел прямо, чем-то отвлечённый. Рядом, отвернувшись, стоял незнакомец в такой же одежде. На груди на тонкой цепочке висел изящный крест. В следующую секунду отцовский профиль, не изменившаяся за время короткая стрижка, которую Боруто рассматривал последней, расплылись, и на экран капнула вода. Понадобилось несколько секунд, чтобы разобраться в собственных внезапных слезах. Хлопнула дверь, и он отвернулся ко окну, чтобы побыстрее убрать следы собственной нестабильности. Видеть Саске в перчатках, пусть и необычно белых, было привычно. Не контрастируй они так явно с кипой запутанных чёрных ремней неопределённой формы, тем не менее сформированной в каком-то определённом порядке, Боруто, быть может, их и не заметил бы. Он снял пиджак и остался в жилете. Сейчас, когда эта перманентная страсть к собранности не пугала, а восхищала, было приятно видеть во внешнем виде кого-то своеобразную стабильность. Боруто наблюдал, лишённый настроения раскрывать рот, за движениями Саске в сторону чьего-то туалетного стола, и думал. С другим настроением, нежели молчал Учиха-сан в машине. Скорее несформированные, абстрактные образы мелькали в его голове, концентрируясь на одном единственном — воспоминании о давшем слабину и, вне сомнений, жалевшем о таком проявлении чувств Саске в кровати. Он выдвинул крохотный ящик столика, и дерево скрипнуло о дерево по ушам, изнутри не покрашенное и не облитое лаком. Обернувшись с небольшим рулоном, напоминавшим бинт, Саске всего на мгновение опешил, так близко наткнувшись на сидящего всего секунду назад на подоконнике Боруто. — Хочешь поговорить? — спросил он тихо, делая шаг вперёд и снимая с бёдер Боруто и так опадающее полотенце. Его глаза взметнулись к лицу Узумаки, который не мог найти в себе воли открыть рот. Саске отбросил полотенце и кучу чёрных, звякающих обработанными металлом отверстиями, ремней, в которых Боруто разглядел широкие и замкнутые, напоминающие наручники, оснащённые чересчур большим количеством карабинов. Перчатки не позволяли ощутить температуру его тела. Как бы между делом Саске поинтересовался, ныряя эластичным бинтом ему между висящими безвольно руками и боками: — Если желаешь, я могу использовать пробку, как в прошлый раз. — Нет, — чуть быстрее нужного выпалил Боруто, порывисто опустив подбородок и покраснев. Он невидящим неподвижным взглядом следил за оборачиваемыми под рёбрами и поперёк выступающих тазовых костей турами. — Для чего это? Саске опустился на одно колено, перейдя на бёдра. Жар добрался до ушей Боруто не от собственного смущения, а от отсутствия такового у господина Верхнего. — Может сильно натереть и поранить, — спокойно отозвался Саске, и Боруто пришлось зажмуриться, чтобы сохранить остатки концентрации и не упасть. — Это не значит, что сегодня я не буду тебя бить. Узумаки выдохнул, и его живот просел под бинтами. — Успокойся, — он погладил Боруто по бедру скользкой мягкой ладонью в белой ткани. Узумаки запрокинул голову, чтобы не смотреть вниз. Знание того, что такому профессионалу, как Саске, эти взгляды не трогают качество работы, не облегчало душу самого Боруто, которого до слёз растрогало такое внимание после равнодушия на пути. Сегодня Боруто готов был послушаться его и выполнить любую странность. Смотря вверх, он распахнул глаза и забыл, как дышать. Под потолком висело кольцо. Наклонивши голову, можно было рассмотреть, что это не до конца замкнутый крюк, но он слишком уж подозрительно смахивал на то, что Боруто видел на потолке бара над сценой. Саске закончил, закрепив конец бинта плоским крючком на конце, встал и взялся за ремни. Пришлось бы лукавить, говоря, что ему страшно и неприятно — каждое выверенное, может быть, и на других, касание дарило нервным окончаниям тягостно-сладкий импульс по позвоночнику в затылок. Это отвлекало. Боруто старался без лишнего тремора поднимать и вдевать руки в нужные дырки, образованные замкнутыми границами из чёрной кожи. Приятной. На поясе Саске дважды обернул поверх бинтов широкую ленту, толще и прочнее остальных, из отличительных черт имеющую лишь железные крючки с разных сторон. Он закончил с верхом, скрепив тонкие ремни на груди и пояс на пояснице карабинами. У паха болтался ещё один ремешок, отходящий от широкого ремня на бинтах — его Саске поднял и довольно неожиданно тронул в предупредительном жесте опущенный подбородок Боруто. Тот вопросительно поддался руке, да так и затормозился до конца ночи, когда его шею властно затянули в ошейник с кольцом. С ногами они разбираются быстрее: поперёк бёдер Боруто заключили в плотную клетку из тех же дырявых ремней, соединяющихся с поясом на животе как с поясом для чулок. Саске оставил его на месте, держа в руках оставшийся не у дел и явно лишний шнур. Он подвинул ближе стул и встал на него одной ногой, продевая этот длинный ремень через кольцо у потолка и возвращаясь на пол. Один конец разветвлялся на три, и Боруто наконец понял, что его ждёт. Саске по очереди нацепил и закрутил четыре карабина: на каждом из бёдер, на животе и на шее. Над головой кожа скрипела по металлу, и охладившееся вмиг тело Боруто задрожало. Голова закружилась, и он едва не упал, когда Саске подхватил его со спины. — Вы сегодня в белом, — успел выпалить Узумаки, прежде чем ему ограничили обзор тканью. Он всегда так делал, чтобы в кровь поступало меньше адреналина от страха увиденного. Или чтобы не тошнило. Кожа скрипит снова, Саске опускает Боруто коленями на стул и окончательно обездвиживает. Сердце подбрасывает и роняет, когда стул исчезает, и его тело пассивно следует за источником ритма крови — вниз. С громким треском металла шнуры натягиваются, и Боруто не видит, но чувствует, что противоположный их конец Саске держит в руке. — Я хотел оставить тебя висеть, пока не забудешь себя, — пробормотал он над тем, кого в воздухе держала его рука с намотанным крупными петлями ремнём. — Но уже не уверен, что не захочу отбить тебя на кровати. Боруто приоткрывает рот и со свистом вдыхает. Предвкушение умаляет страх. Боруто качается у самого пола. Так, что сидящий на стуле Саске, положив ногу на ногу, носком туфли толкает его в плечо. Руки скреплены с лодыжками кожаными наручниками, на глазах у него увлажнившаяся повязка. Саске знает об этом, потому что Боруто, послушно повиснув на скрипнувшей конструкции, тихо расплакался. На вполне конкретный вопрос мотал головой и уверял, что всё в порядке. Не было смысла сомневаться в отличительно ровном и… смиренном голосе. Саске изучил его достаточно. Конец рычага из кожи, на котором держалось тело Боруто, был привязан к ножке громоздкого туалетного столика с кучей антиквариата. Он не волновался ни капли — тест-драйв механизма был пройден как самим хозяином, так и Саске на все сто. Что когда-то, что сейчас предмет мебели выполнял не предназначенные для него задачи без проблем. Кроме того, пока Боруто был в душе, он снова всё перепроверил — как делал это всегда. У Боруто застыло лицо: перевёрнутое вверх ногами, оно вытянулось под силой тяжести собственных мышц и кожи. Рот был приоткрыт, сухой, он неслышно дышал через него, обездвиженный. Туфля то и дело случайно касалась его рассыпчатой мягкой копны, вьющейся у лица и на затылке. Саске медитировал, толкая его вперёд, отталкиваясь ступнёй, когда плечо вновь ложилось в её свод. Он сложил руки на груди, думая о своём, полностью протрезвевший. — Хочешь поговорить? — спросил Саске снова. Интонация голоса была не похожа на обычную, но Боруто не обратил на то внимания. — Нет. — Хорошо, — не стал спорить Саске и поднялся со стула. Он хотел поднять его чуть выше и перевернуть в вертикальное положение. Нет — значит, нет. Не следует забывать свою миссию здесь. Не следует отпускать на волю эгоизм. Бледные руки почти не изменили своего цвета, изогнутые и закреплённые. Саске, поднимая Боруто на нужную высоту за перекрёст ремней на спине и одновременно натягивая ремень, с досадой заметил, что снова жалеет его. Дело было не столько в руках и силе затянутых ремней, сколько в нежелании его протеже разговаривать. Он должен был довести пузырь внутри него до крайней степени напряжения и проткнуть, как гнойник. Вместо этого всё, что делал Саске последние дни, — щадил его. Выбрал пэддл, который Боруто почти не заметил, восприняв всё как часть романтической игры. Водил на свидания. Пригласил к себе жить и даже спорил, когда он пожелал уйти прочь. Саске ослабил напор, и Узумаки осел на пол. Учиха по очереди освободил его руки с ногами и отцепил карабины на бёдрах и животе. — Хозяин этой квартиры раньше работал в отеле прислугой на побегушках, — одна рука в белой перчатке утонула меж светлыми податливыми прядями, и Саске почувствовал в ладони давление чужого затылка, — и однажды его послали в номер к одному известному музыканту. В моменты своего ведения как в игре, так и в работе, его мышцы крепли. Он без труда поднял Боруто на ноги за перекрёст ремней между лопатками, как давил путавшихся в собственных аргументах конкурентов и съедал как неуверенные, так и довольно раскрученные стартапы. Саске не мог отследить, каким образом получается входить в подобное состояние — одного «надо» было недостаточно. Учась в школе, в университете, он внимательно наблюдал за Итачи, не выходившем из кондиции завоевателя ни на секунду, и задавался вопросом, как такое возможно. Он тщательно отслеживал изменения в своей личности и мог признаться (по крайней мере себе), что сотрудничество с Орочимару было выгодно не только его Верхнему. Он продолжал поддерживать с ним связь, потому что обнаруженные в себе рычаги давления и кнопочки оказались достойной ценой в качестве оплаты за всё испытанное. Так, правда, не считала Сакура, с которой они по воле обстоятельств, его поспешных решений и её готовности помочь ему в его отвратительной, добивающей их дружеский нейтралитет, просьбе. Справедливости ради, хоть он никогда её и не пытался слушать, их партнёрство помогло перешагнуть ему через необходимый и ожидаемый кризис. — Его попросили забрать ремень из багажа, отданном на сохранение в подвале отеля. Он был странным, — Саске поднимал Боруто вверх, пока наматывал лишнюю длину шнура на кулак до тех пор, когда Узумаки касался пола лишь подушечками пальцев ног. Ошейник натянулся на шее, на треть оставив его без нормального вдоха. Опустись он на ступни, остался бы без кислорода вовсе. — Без пряжки. Плеть лежала на стуле — только руку протяни. Но в последний момент Саске захотелось иметь вторую руку свободной от шнура: просто так, на всякий случай. И он намотал лишнюю длину на ножку туалетного столика. — Тот мужчина вышел за ремнём в распахнутом халате и улыбнулся, забирая его. — Последний штрих: слишком свободные руки, которые Саске, встав лицом к лицу с Боруто и ловя его дыхание своим ртом, закрепил по другую плоскость от поводка. Так, что он не мог опустить их. Взяв в руку плеть, Саске размял плечевой сустав. Он извлёк из наставлений Орочимару больше, чем его приятель, исполнявший сегодня для них серенады, из безмолвного ремня и голого тела улыбающегося Нижнего. Дрожь в прекрасно слушающейся руке передалась в место, которое наименее контролировал — в пах. Саске подходит к Боруто сзади, обнимая так удачно оказавшейся свободной рукой и проводя по его бедру хвостом плети. Тело, опасно висящее в ошейнике как в петле, натянулось и отвердело в напряжении. Узумаки молчал, и Саске захотелось сгладить его страх: он погладил его живот, сжал рукой грудь, слегка прижав его к себе. Боруто качнулся, рвано выдохнув и схватившись обеими руками за поводок над головой. Перчатка соскользнула с соска, и Саске взял его сильнее, касаясь носом его шеи и вдыхая запах кожи. Цепи наручников звякают, когда руки расслабляются, и под губы плотнее подставляется шея. Удовлетворённый реакцией и очевидным «да», Учиха отстраняется. — В своей форме, давившей его индивидуальность и желания, он нашёл эротизм в немногословном и слепом подчинении. — Саске отточенным движением поправляет манжеты белых перчаток прислуги. — Его невысказанные желания, спрятанные за личиной раба, подарили ему удовлетворение от наблюдения чужой похоти. — В чём именно? — вдруг хрипло переспрашивает Боруто. В страхе. В нетерпении. Губы Саске дёргаются в улыбке. Он замахивается. — В применяемой прислугой власти. Он был рад, что начал свой путь Нижним: этот опыт открывал ему нечто гораздо более ценное, чем собственные рычаги давления — чужие ненадёжные места, которые он видел в тени и вскрывал, выбивая. Правда, чем дальше, тем плотнее азарт застилал глаза. Он расставался со своими Нижними спустя довольно скорое время — относительно остальных пар. Точнее, это делали они: не нуждаясь в дальнейшей терапии его методов, все, как один, сгорали изнутри. И начинали жить заново, как фениксы, пока он не мог потушить вспыхнущего восторга от возбуждающей близости и доверия. Первые десять ударов Саске был не в силах вспомнить себя, как не успевала покраснеть и кожа Боруто. Самыми удачными он всегда считал первые встречи, когда весь терапевтический сеанс укладывался в час, на который Нижние и снимали отель. Он принимал их, как и Боруто в первый раз, в своё подневольное пространство, где холодно осязал каждый кубометр воздуха. Секунда перерыва — спина Боруто алеет — следующие десять ударов. Саске волнами накрывает жар. Голова всё ещё мыслит, как и всегда, но ему хорошо до выгибающихся пальцев и сжатых в порыве челюстей. Удаётся продержаться недолго — Узумаки сильно вихляется, пусть и ограниченный натянутым от шнура ремешка ошейником. Саске быстро раскрутил карабин у поцарапанного им горла и, привычным движением собрав между лопаток в горсть ремни, уложил Боруто лицом в матрас. Он снял повязку с тут же приоткрывшихся глаз и отбросил её рядом с длинным поводком, случайно задетым и попавшим на кровать. Он залез на него, не разуваясь, упираясь в податливый матрас коленями и пригвождая бёдрами его торс к кровати. Подбородок рефлекторно дёрнулся, и мешающая на больном глазу чёлка сдвинулась к виску. Из груди под внимательным взглядом снизу вверх вырвался загнанный выдох. На мгновение губы Боруто сомкнулись, пока он сглатывал слюну. Он снова был обнажён и изранен, но глаза были восхитительно пусты от мыслей и чисты и в желаниях. — Не могли бы Вы услужить мне Вашей лучшей поркой, Саске-сан, — проронил Боруто на одном дыхании, с треском растопив остатки ледяных глыб в самых неподатливых частях тела своего Верхнего. Левая рука перехватила хвост плётки и натянула между ними. — Всё, что ты захочешь, Боруто, — едва двигая челюстями от дикого вожделения, послушно отозвался Саске и отпустил один конец плети. Если он и заденет лицо, то, разумеется, случайно.***
— Тебе нечего бояться, — пропел чуть ли не дёргающийся от неизвестно откуда взявшегося торжества Саске, не сдерживая коснувшуюся уголка губ улыбку. — Будь нежным. — Шутите, да, — буркнул Боруто, которому все чувства давила тараном паника. Его лоб блестел от пота. — Отнюдь, — брови Саске дрогнули, — лишь советую, как более опытный в этой сфере. Боруто всё-таки нашёл в себе храбрости стрельнуть в его сторону глазами. — Не смешно, знаете ли. — «Я половины ваших слов от страха не слышу». Саске решил, что на сегодня достаточно издевательств, и накрыл его окаменевшую в одном положении ладонь своей. Сжал, готовый управлять. Боруто сжал плотно губы, чтобы случайно не ругнуться при нём. — Давай, вдави сцепление — левая нога — и на первую передачу. — Прежде чем прожать педаль, Узумаки глубоко вдохнул и скрючился, спрятав голову между неподвижных рук и проверив расположение педалей. — Это всего лишь парковка. Боруто глубоко и шумно вздохнул. Ещё раз проверил, на нужной ли педали стоит нога, и вдавил её в пол. Секундой после Саске с его еле работающей рукой двинул податливый переключатель передач в угол. — Теперь медленно отпускай сцепление и дави на газ. — Он сам выбирал свой послушный, как выдрессированный Нижний-сабмиссив, автомобиль. Таким он и представлял чудо современной механики, которое сопровождало бы его большую часть дня — с управлением такой покладистой и безопасной машиной в самый сильный дождь или снегопад справился бы и полный профан. Чудо техники мягко тронулось с места, и ноги испуганного близостью других машин Боруто дёрнулись в противоположных направлениях. Мерс заглох. Саске даже близко не разозлился — разворачивавшаяся драма была презабавнейшей. Сарада ходила на уроки вождения в автошколу, у неё имелись права, но родители узнали об этом уже после их получения. Впрочем, в университет её продолжал возить водитель их компании. — Я-я-я… всё, — дрожащим голосом резюмировал Боруто, у которого руки приклеились к рулю, а ноги наоборот, исчезли, подогнутые под сиденье. — Давайте меняться. Решив больше его не мучить, Саске вылез с пассажирского сиденья, и они поменялись. Проходивший мимо Боруто качался на нетвёрдых ногах. А всё из-за глупого спора про будущую должность кофеносца — Узумаки был готов сесть за руль водителем. Разубеждать его в иллюзорной лёгкости работы было великолепно. — Я попробую ещё раз позже, — буркнул он всё же, когда они сели на привычные места. Саске кивнул, не удивлённый. После Новогоднего вечера, где они выпьют, — вряд ли. А вот после экзаменов можно устроить ему индивидуальный курс уроков вождения.***
Лифт, взмывающий на вершину обители компании братьев Учиха, совсем бесшумный: Боруто слегка раскачивается с пяток на носки и не падает. Рычаг поднимает их так медленно, что давление на затылок гравитации практически не ощущается. Боруто косит взгляд в сторону, ведя подбородком. Ладони потеют, и он вытирает их о свои баснословно дорогие брюки. Новые: Саске мог сколько угодно отпираться, но его пристрастие к шопингу и дорогой одежде было смущающим. Саске опускает взгляд с отражения в прозрачном стекле, в котором на расстоянии вытянутой руки мнётся Боруто, а в сотне метров вниз переливается ночью город. Поворачивается, пугая его, и шагает к стене. Боруто по инерции отступает, пока не натыкается на поручень и Саске настигает его. Обеими руками он подхватывает его, чтобы не сползал вниз и подаётся губами вперёд, мимо приоткрытого в удивлении рта к шее. — Нет… — хнычет Боруто, по инерции обвивая шею Саске руками, пока ноги ещё держат на одном уровне с ним. Носом он отодвигает вниз воротник рубашки и горячо выдыхает в кожу, а затем влажно и развязно целует с укусом. Держит коленом рефлекторно отклоняющегося Боруто и одной рукой сползает под неплотно лежащий на бёдрах ремень. Его длинные пальцы, похожие на глиняный слепок в своих зигзагообразных изгибах, сжимают сразу обе ягодицы. Боруто подскакивает вперёд, упираясь своим пахом в чужой и звучно выдыхает. Саске кладёт его голову себе на плечо, освобождая место действий на шее, и размашисто проводит языком по ходу бьющейся на поверхности вены. Кусает за мочку и отстраняется, резко вынимая ладонь из штанов и возвращая воротник рубашки на место. Лифт звенит на предпоследнем этаже. В две секунды Саске приводит Боруто во вновь более чем надлежащий вид, поправляя одежду. Напоследок смотрит в лицо, чтобы убедиться в адекватности выражения. Чего, разумеется, не находит в полных блаженства глазах, приоткрытых, блестящих от влаги губах и пассивно расслабленных мимических мышцах. — Боруто, — зовёт безуспешно Саске, хмыкает, веселясь, и наклоняется обратно — целует без языка, но чувственно, держа за пряжку ремня. Боруто тут же прилипает обратно, вспоминая, как двигаться. Двери вот-вот откроются, но Саске зажимает кнопку «стоп». Под потолком начинает предупреждающе пищать, но он не убирает пальца. В отсутствие второй руки Боруто переходит в наступление, внезапно отрезвившись до границы разумных и не очень действий. Они порой не совпадают в ритме и с громким чмоканьем разделяют поцелуй, в следующее мгновение снова соединяя рты. Их языки касаются лишь кончиками, замерзая и прячась в родном тепле, когда Боруто внезапно широко раскрывает рот и глубоко целует Саске, находя его язык и активно вылизывая его внутри. Палец соскальзывает с кнопки «стоп». Предупреждающее звяканье открывающихся дверей откидывает их друг от друга, оставляя переводить дыхание порознь прямо перед лицом слегка удивлённого портье. — Всё ли в порядке с лифтом? — морщится мужчина, глядя на них одновременно. Боруто не смотрит никуда, кроме как на него. На его явно нервное движение руки, пятёрней отводящей с лица волосы в нехарактерном жесте. — Да, — на последнем глубоком выдохе заключает Саске. Прикрывает на секунду глаза. Ещё пару раз вдыхает и выдыхает. Боруто и портье — неизвестно, кто более поражён увиденному — затаив дыхание ждут. Саске размыкает веки — он снова держит себя в руках, встряхивает пальто за полы, а, выходя из лифта, на ходу тут же снимает его. — Да, уже думали вызывать аварийку. Лифт снова звякает, и Боруто вылетает между почти схлопнувшимися створками. Он не тратит время на приведение себя в должный вид — всё, что можно было поправить, уже поправил Саске. Ему остаётся только скинуть с плеч пальто (он даже не заметил, когда Саске его приобрёл) прямо в руки портье. Чтобы умереть на месте от счастья, Боруто не хватает только коснуться так и манящей ладони в перчатке. Знание о том, что Саске скрывает под ней, пьянит. Вестибюль роскошен. С момента, как они вошли в здание, у Боруто слепит глаза то от золотого на стенах, потолке и в интерьере, то от краснющего ковра без единой пылинки. Все прибывшие — на машинах, в туфлях, не касавшихся мокрой земли более двух шагов. Боруто застывает: у противоположной стены от гардероба такие же панорамные окна, какие были установлены в лифте. В них, чистых до скрежета на столь непостижимой высоте, он видит застывшего себя. Клокочущее внутри чувство удивительно. В отражении уже сдавший верхнюю одежду Саске поправляет часы под манжетой рубашки, сдвигая с кромки перчатки на кожу. Портье вешает их пальто на одну вешалку прямо сзади Боруто, и он со слегка гипертрофированным на фоне изумления удовлетворением узнаёт в отражении себя. Кого-то, кем и не мечтал быть — дорого одетого на таком мероприятии, в качестве желанного спутника такого, как Саске. На бедре звенит кольцо от подвески, и Учиха-сама из отражения заканчивает со своими часами: снимает с правой руки перчатку и кладёт ладонь Боруто на талию поверх ремня. У Узумаки разбегаются глаза, слюны не хватает сглотнуть — как и нет сил оторваться от отражения, в котором, как в фильме, происходит нечто нереально будоражащее. Взгляд настолько замылен, что не видит ничего вокруг. Он не может даже проверить, смотрит ли на них портье. Саске властно давит на поясницу, и Боруто подаётся вперёд. У него тянет низ живота и твердеет член. — Всё в порядке? — Саске в отражении с изгибающейся и оттого ещё более привлекательной спиной смотрит на него реального сверху вниз. Как будто специально не оборачивается узнать, куда без продыху пялится Боруто. Зато, не получив ответа, вдруг наклоняется к его уху. Последнее, что попадает в поле зрения из отражения — приоткрытый рот двойника с расфокусировавшимся в миг взглядом и чужое лицо в опасной близости, которая теперь лишь чувствуется — теплом у края нижней челюсти. — Забираю свои слова обратно. Тебе идёт. Чёрная рубашка с узором из китайских драконов и кольца на подвеске ремня, на которые Саске чуть не плевался. Боруто сглатывает «я знаю» и медленно отворачивается от зеркала, оставляя своё вожделение в отражении наедине. Их лица в паре ничтожных сантиметров друг от друга; глаза Саске вблизи намного интереснее. Его лицо живее, ближе и совсем не чуждо, в отличие от его двойника, которого на самом деле видят остальные. У Боруто отключаются мозги, и он подаётся вперёд. Саске пугается. Это совершенно точно испуг — Боруто несмело улыбается от осознания, несмотря на лёгкую вину за своё поведение. Портье в отражении нет, но где-то он точно притаился. — Боруто, — ровно, не выдавая себя, — их, если быть точным, — предупредительно отпускает Саске. Всего лишь осторожность, которую Боруто подавляет хлынувшим наружу восторгом в блестящих глазах. Он подходит по следам отступившего Саске и приподнимается на носочки: — Очень хочу, чтобы Вы не щадили меня, когда придём домой. Заставьте меня молить о пощаде. — Ладонь на боку сжимается, вдавливая пальцы в кожу через пиджак и рубашку. — Заставьте меня реветь до изнеможения. — Боруто улыбается шире, порывисто выдыхая через нос. — Нет ничего более возбуждающего, чем быть под Вами. Когда Боруто отстраняется, то не может сдержать смешка: у Саске приподняты брови, а на лбу пролегла неподвижная складка, напоминающая слои незастывшей глины. Он тянется их разгладить, но Саске перехватывает его расслабленные пальцы, надавливая на средний и безымянный, оттягивая их в изящном изгибе назад и неспешно прижимая к своим губам. — Проси сегодня, что пожелаешь, — смиренно произносит он с вернувшимся непроницаемым выражением лица. Но тон его полон высказанного поражения. Боруто щурится. Вытягивает губы, картинно капризничая. — Я хочу ровно того, чего сказал. — Саске отпускает его руку, и Боруто не удерживается от флирта: — Как Вы себя чувствуете? Учиха разворачивается, жестом приглашая его за собой. Он точно знает, куда идти. Они проходят мимо вновь материализовавшегося невозмутимого портье, до которого Боруто, собственно, и так было до лампочки. Саске, готовый к тому, что его взгляд перехватят, вполоборота поворачивает подбородок с абсолютно обезоруживающей короткой улыбкой: — Отлично. — Это отлично, — весело подыгрывает ему Боруто, в несколько быстрых шагов равняясь с ним и идя нога в ногу. Из-за угла раздаётся лёгкий шум полного людей зала. Он слышит звон бокалов и стремится как можно скорее оказаться среди них. Ещё никогда чувство уверенности не топило все его страхи так стремительно и радикально. Они синхронно заворачивают в главную залу — шаг Саске компенсирует разницу в расстоянии. Звук там даже шумом не назовёшь — в коридоре он был громче. Боруто украдкой рассматривает люстры, расположенные не так уж и высоко у потолка. Переливающиеся каплями хрусталя, в позолоте, они едва ли уступают в своей красоте гостям. Ему сложно удержать на них концентрацию — всё, на что он способен отвлечься от Саске — неодушевлённые предметы современного искусства. Даже платья и костюмы — и те привлекают его больше незнакомых, похожих друг на друга лиц. Обстановка, хоть и самую малость давящая, по-настоящему освобождает, и от того, чтобы взять Саске за руку, удерживает лишь факт того, что его Верхний со всеми присутствующими — если не с большинством — знаком. Но позиция Саске его устраивает даже больше: один мрак от смешения деловых обедов с личными жестами. Боруто сглатывает, замечая на длинных столах у окон бутылки с шампанским. Да что там — горы из бокалов с шампанским. Мимо снуют официанты с другими разноцветными бокалами на длинных тонких ножках, но Боруто ловит себя на мысли, что хочет самостоятельно разлить пузырящийся алкоголь для них. Будто они здесь только вдвоём. Он оборачивается к Саске и сталкивается с ним лицом к лицу. Взгляд получается исподлобья, настолько близко вдруг оказывается его любовник. Саске непривычно эмоционален — неуправляемый поток целого этюда по струнам его души изливается прямо в Боруто через чернющие глаза. — Я… — приоткрывает рот Саске, и у Боруто спирает дыхание от предвкушения чего-то очень важного, интимного посреди ничего не значащей толпы. Но его прерывают. — Papá! — раздаётся сбоку возглас, по мере приближения сквозь людей затихающий. — Отец, я думала, Вы не придёте. Боруто дёргается и делает шаг назад, но в последний момент рука Саске накрывает его поясницу и отрезает пути к отступлению. Пальцы перебирают складки рубашки под пиджаком, и он вынужден окончательно развернуться и предстать перед потревожившей их девушкой по правую руку от Саске. Через позвоночник мгновенно продевают штырь, Боруто неестественно распрямлён. Он узнаёт её. Меж людьми в поистине танцевальном шаге возникает хозяйка голоса — дочь Саске. Боруто, медленно моргнув, не без раздражения рассматривает её, забравшую у отца только глаза да цвет волос. Бонусом прихватила время, сейчас принадлежащее скорее Боруто, чем кому бы то ни было. У Сарады чрезвычайно развита интуиция — она чувствует стороннее давление взглядом от кого-то, подпитывающегося поддержкой отца. Она, подходя с улыбкой, останавливается и всего на мгновение изменяется в лице: жёсткостью, в какой выражена её фамильная готовность бесстрастно нападать, можно прорубить насквозь. Её агрессия направлена исключительно на Боруто, судя по стремительному осмотру сверху вниз, из-за субъективного представления о должном расстоянии. Узумаки не намерен уступать, его злит это пренебрежение, отзывающееся обидой глубоко на подкорке — он ведь ещё ничего не успел сделать этой девушке. Кроме очевидного — с её отцом. Он выглядит как она, он держится почти как она. В этом почти он слышит истину: далеко не почти и даже не близко. Саске не спешит ему на помощь, наблюдая с долей иронии за её попытками подавить его протеже. — Выглядишь как всегда прекрасно, Сарада, — и она тут же отвлекается на отцовское внимание. Сарада благодарно кивает и оборачивается вокруг себя: чёрная юбка-солнце с оборками раздувается и падает складками. Такая серьёзная, а обезьянничает, — думает Боруто с отвращением, а потом до него доходит: она потопталась на месте в слишком привычном жесте. — Спасибо, papá, — радостно говорит девушка. Пальцами она рефлекторно поправляет воротник с оборкой. — Отец… — в её глазах мелькает воспоминание, и она скашивает глаза на Боруто. Интонация из услужливой становится недовольной. — Кто это? Боруто знает, о чём думает Саске, потому что сам на секунду засомневался в том же: надо было остановиться на скучной рубашке и дедовской жилетке. Согласиться на драгоценные запонки и не цеплять на бёдра кольцо. Он поднимает взгляд вслед за Сарадой на её отца. Дыхание останавливается. Саске медленно и спокойно переводит на него взгляд, который так и говорит: кольцо на месте. Выдох бесшумный, но полон облегчения. — Стажёр в компании, мой помощник. Учитывая то, как дёргаются брови Сарады, ей: а) далеко до отца в невозмутимости; б) по какой-то причине хватает лёгкого практически очевидного вранья, чтобы переобуться и отстать от Боруто. — Понятно, — улыбается она отцу. — Ты говорил, что помощники тебе не нужны, вот я и удивилась. Отец, — она быстро возвращается к тому же непонятному льстивому тону, — помнишь, ты мне обещал подумать. — Подумать о чём? Боруто интуитивно смотрит на Саске — вовремя. Он указывает жестом головы на столы у окна, мнётся немного. Меж бровей — намёк на недовольство. — Я… пойду принесу попить. Ему кивают и, Боруто отходит, довольно уверенно лавируя между людьми. Саске решает указать ему на это позже. Сарада подозрительно провожает его взглядом. Он возвращается вниманием к дочери. У неё подвиты тушью ресницы и глянцево блестят губы. Она смотрит почему-то с лёгким сожалением — видимо оттого, что Саске всё-таки о чём-то умудрился забыть. — Пап, на Рождество я попросила тебя подумать над моей просьбой… Саске наконец-то понимает, что так неприятно слепит ему глаза — не отсвечивающий на губах дочери дикий слой блеска, а блик на крестике поверх линии белых пуговиц. — Ну, — подбадривает её Саске, с трудом выуживая из памяти не самую приятную просьбу дочери. Он смотрит краем глаза за её плечо — на столы, у которых Боруто изогнул, наклонившись, свой позвоночник под пиджаком и рубашкой. Его плавно выбритый затылок с шеей не дают сменить объект любования. Голова запрокидывается, и Саске видит, как он выпивает со дна высокого бокала, держа его за тонкую ножку, капли шампанского. Так стесняется, — усмехается он сам себе, перемигиваясь бликом с толстым кольцом из тёмного серебра на его безымянном пальце. Чёлка падает назад, и когда Боруто опускает подбородок вниз, остаётся естественно зачёсанной. Он берёт второй бокал, задерживаясь взглядом на тарелках с фруктами. — Papá, — с нервным восторгом вновь пытается Сарада, и голос её движется, когда она поворачивает в сторону голову, — позволь мне представить тебе. Святой отец, источник моей мудрости и желания постигать мир, пресвитер Узумаки Наруто-сан. У Саске расплывается фигура Боруто перед глазами. Он мигом начинает верить в того, в кого верит Сарада (находившаяся под влиянием пропаганды) и Наруто (творивший невесть что), только чтобы молиться: не оборачивайся. Пара лишних бокалов, но только не оборачивайся. Сарада отходит на шаг в сторону, и они оказываются лицом к лицу с появившимся из ниоткуда свидетельством всего, что произошло с его телом много лет назад. Саске глубоко анализирует себя, прежде чем обернуться; убеждается в непоколебимости, а затем сердце застревает у него в горле. — Мечтал вас увидеть, Учиха-сан. — Для Сарады — неочевидно, но Саске ясно услышал «снова». Он вовремя одёргивает себя: всё внутри ноет и болит только у него, да и снаружи защита непробиваема. А ноет так, будто и не было двадцати лет между ними. Будто всё случилось на прошлой неделе. Под носом ещё витает аромат от кожи и волос Боруто, Саске вдыхает поглубже. Сладковатый, неприторный, пробивает незнакомый — его не вспомнить. Или же слишком давно не слышал, чтобы помнить до сих пор. Саске смотрит в пол, и первым делом замечает торчащие из-под длинных полов католической рясы ботинки. Армейская шнуровка с континента сбивает с толку: в школе у Наруто расслаивалась подошва кед, которые он изнашивал годами. Начищенные чёрные носы с выступающей рельефной подошвой — наклоняясь чуть вперёд, он прочно стоит на ногах. Поднимая вверх глаза, Саске с недовольством и где-то даже с обидой замечает, как в одежде Сарады находит отражение каждый элемент священической одежды — шнурованные полусапожки на каблуке, длинная чёрная юбка, даже белая блузка повторяет узкую белую полоску воротника. Наруто протягивает ей милостливую ладонь, и она хватается за неё обеими руками на уровне их подчёркнутых поясом и кроем платья соответственно талий. — Отец, — обращается Сарада, повернув голову к Наруто, — спасибо Вам, что нашли время прийти. Саске, пока на него не смотрят и обмениваются лишними любезностями (ей-богу, только этого их печенья в горшке не хватает), в панике думает о Сакуре. Знала ли она? Если и так, то сказала бы. Неужели Сарада умолчала обо всём снова? У неё выгибается спина, и она всем своим существом стремится к Наруто, слишком не похоже на себя улыбающегося. — Дорогая Сарада, — звучит как штампованная фразочка из церкви, такая раздражающая, что Саске быстро поднимает на него глаза. Наруто открывает рот, чтобы продолжить. «Сначала пудришь мозги мне… — Пудрите мозги моей дочери, Наруто-сан, — вырывается изо рта прежде, чем Саске успевает прикусить язык. Чёрт. Всё. Подери. Наруто, казалось, только того и ждал. Он не спешит, моргает и со смешком наклоняет гладкий подбородок к Саске, смотря из-под бесцветных ресниц. Сложно сказать, о чём он в действительности думает, но желание победить что-то или кого-то на его лице не изменилось с годами. Раньше это желание ограничивалось пределами татами, на которых они тренировались. Сарада краснеет, пристыженная словами своего настоящего отца — её предварительные объяснения и подготовка оказались бесполезны. В углах глаз пролегли морщинки, которые только смягчили и без того располагающую мимику. Учиха молча рассматривал его ухоженные руки и волосы, задним числом вспоминая, что сейчас подобен ему — постаревший, но не забывший прошедшего. Саске трогает внутри себя рычаги и не находит нужного — ему будто обрубили электричество. Каждая кнопка холостая. Притворяясь, Наруто всегда знал, как напугать. Он демонстративно накрывает ладони Сарады второй рукой. Слегка обиженно хмурится, разводя трагикомедию. — Твой уважаемый papá, Сарада, кажется, настроен весьма скептично. В главные роли выбрал Саске, разумеется. — Не берусь утверждать обратного, — не видит смысла отпираться он. Как бы ни пытался избежать, музыка начала играть ещё неделю назад, когда Сарада попросила об одолжении, а Саске не был достаточно строг. Стало понятно, откуда всё это время росли ноги у суровости Фугаку. Им с дочерью предстоит исчерпывающий разговор, а пока — ему оставалось лишь доиграть за себя. До обонятельных рецепторов доносится ясный, насыщенный запах. Сердцевина духов осталась та же, но аромат явно дорогой. Когда Саске узнаёт в нём старого друга, того, кто раньше был рядом так часто, что стал частью его самого, повреждённый глаз начинает саднить. Он удивляется самому себе, когда сохраняет над собой жёсткий контроль и понимает, что может и дальше поддерживать себя. Буря — внутри. Снаружи всё ещё штиль. Ему хочется выйти покурить сейчас же, когда Наруто ангельски улыбается, потемневшими в тусклом свете голубыми глазами говоря ему больше, чем Саске в состоянии выдержать. Говоря о том, о чём Саске хотел вспоминать меньше всего. За плечом Наруто, оставшегося с ним на одном уровне (на самом деле, они оба выросли), дышит тень. Такая неподвижная и хмурая, что Саске сначала принимает её за часть Наруто. Тень приходит в движение, поднимая злой взгляд на Саске, когда Наруто продолжает: — Отчего же? — Получается слегка абстрагироваться, рассуждая, догоняет ли этот подросток-переросток, слишком высокий для своего лица, сохранившего местами детскую пухлость, по уровню ненависти ко всему живому во взгляде его самого в этом возрасте. — Я пока ещё не в том возрасте, для которого характерны антинаучные пристрастия, — довольно дипломатично резюмирует Саске, намереваясь побыстрее отойти. Ему нужно выдохнуть. Наруто улыбается — снисходительно-понимающе, как покажется обывателю, но Саске знает — в нём сидит нешуточный азарт, и лучше бы избежать освидетельствования его пика. — Если позволите, я не намерен Вас переубеждать: благие цели у нас общие. Начинает тошнить от благоговейного взгляда дочери на бывшего друга и от дыхания цербера за его спиной. — Если позволите, я хотел бы поздороваться с коллегами, — отрезает возможный диалог Саске. Его обуревают смешанные чувства, не подвластные идентификации сознания в таком темпе. — Разумеется, — понимающе кивает Наруто, и брови его сходятся на переносице в пресловутом понимании, — буду ждать вашей свободной пары минут. Отлично, — думает Саске обрадованно. Сейчас главное — выйти с Боруто незамеченными, с остальным — своими чувствами, чувствами младшего Узумаки — он разберётся значительно позже. А пока… Саске разворачивается на каблуках и с досадой понимает, что теперь может не спешить. Он видит лишь глаза застывшего в толпе Боруто, отражающих все неосознанные, но уже сформировавшиеся эмоции. Как Саске с самого начала и предполагал в худшем варианте развития событий, из всего спектра доминировала боль от очевидного предательства.