The Chosen End

КПП «Чарли», между Восточным и Западным Берлином. 28 октября 1961 года. Они стояли в двадцати шагах друг от друга, прицелившись друг другу промеж глаз, на влажном асфальте. Октябрьский ветер трепал одежду Америки, взъерошил волосы России. На КПП «Чарли» было тихо. Похоже, во всем Берлине было тихо. Америка облизнул губы и сказал: - Опусти пистолет, и тогда я опущу свой. Выражение лица России не изменилось. - Или же ты можешь сначала опустить свой. В качестве жеста доброй воли. Америка скривился в улыбке. Ну конечно. Прошла минута. Тусклый солнечный свет падал сквозь тяжелые облака и покрывал их обоих мягким белым блеском. Газетная страница переворачивалась, пока перекатывалась через улицу между ними. Они наблюдали друг за другом. Америка попытался снова. - Это глупо. Я просто ехал на машине по твоей части города, чтобы проверить, попробует ли Пруссия меня остановить. Мы же не начнем войну из-за этого. - Скорее всего нет, - признал Россия. – Это мелочь, - его пистолет не сдвинулся. - Я вообще не хочу воевать с тобой, - подчеркнул Америка. Взгляд России коротко метнулся к пальцу Америки, который упирался в спусковую скобу его M1911. - И я не хочу. Между ними прошло еще несколько секунд, тихих и жидких. У Америки начинала болеть рука. Он снова заговорил, мягко. - Это просто огромное... ну, может, это не «недоразумение», но... мы раздуваем из мухи слона. - Разве? Ты и впрямь нарушил границу, - голос России был пустым, словно он зачитывал строки сценария, к которому не испытывал никакого интереса. Америка закатил глаза. - Это не так, не начинай. С тех пор, как ты построил эту ублюдскую уродливую стену, полиция Пруссии постоянно останавливала моих должностных лиц, и ты знаешь, что ему нельзя так делать. Мы договорились. В конце войны. Мы все договорились. Россия не опустил руку, но но напряжение начало проступать в резком наклоне его левого плеча. - Не я построил стену. Это сделал Пруссия. Тебе следует разобраться с ним. - Я и стал разбираться с ним. А потом ты стал разбираться со мной, что я... стал разбираться с ним, - заколебался Америка. Ещё одно дуновение ветра; он почувствовал, как штанины прижались к его коленям. – Эй, ты первым наставил на меня пистолет. - Я первым прицелился, Америка. Я не знаю, что ты делал со своим пистолетом, но он не находился в кобуре, - губы России сжались в твердую бледную линию. – Угроза была скрытой... Америка покачал головой. - Я хочу сказать, что всё это очень тупо. Понимаешь? Давай просто... опустим пистолеты и разойдемся, а? И мы можем пособачиться на тему Берлина на следующей конференции, и ты сможешь даже врезать мне, это будет здорово, - взгляд Америки скользил по скулам России, по мягкому изгибу его челюсти – она всегда сжималась, когда он хмурился... – Пожалуйста, – закончил он мягко. Уголки губ России дрогнули. Это мелькнувшее на долю секунды хватит смотреть на меня, которое Америка видел столько раз. Но глубокая складка между его бровями исчезла. Он опустил подбородок в кивке. Пистолет его не шелохнулся. Его рука начинала болеть слишком сильно. Америка зажевал губу, подавил волну беспомощности. Ведь он... он не мог опустить свой пистолет. Не потому что Россия мог выстрелить. Россия бы не выстрелил. Не из-за чего-то настолько... дурацкого. Но... На них смотрели. Все остальные смотрели на них. Может, Америка и пережил бы прямой выстрел, но он бы не пережил отступление. Он издал смешок, один раз, тихий, а затем улыбка проступила в уголке его рта. - Ты когда-нибудь чувствовал, что мы можем чихнуть не так и оказаться на войне? Концы шарфа России развевались на ветру, раскинувшись за его спиной, словно знамя. Америка не слышал, рассмеялся ли он, но он ответил такой же едва заметной улыбкой. Россия чуть повернул шею, обнажив изгиб. - Каждый день. Америка почувствовал, как ему захотелось... внезапно захотелось прикоснуться к нему. - Я-я знаю, в последнее время все было довольно напряженно, но... это ведь не то, чего мы хотим, правильно? – Пожалуйста, скажи, что это не то, чего ты хочешь. – В смысле... – мелкий, вымученный смешок. – Это не первый раз, когда между нами все становится странно. Мы должны бы уже преуспеть в таких вещах. Взгляд России сместился к изгибу верхней губы Америки, задержался там, затем скользнул к неизвестной точке на его щеке. Последовала долгая тишина. Руки обеих стран опустились, дернулись, а затем снова выпрямились. - Америка, - позвал Россия наконец – и в этом всегда было что-то... что-то тихое, в том, как он звал его. Никто не произносил имя Америки так, как Россия. – Ты боишься? - Нет, - выпалил Америка, мгновенно, раздраженно, а затем... пока Россия смотрел на него этим неподвижным, нежным взглядом, дрогнул. Он посмотрел на землю и произнес. – Не тебя. В смысле... не того, что ты выстрелишь в меня. Россия потер кончиками пальцев свободной руки под гладким изгибом шарфа; участок рубцовой ткани открылся. Рука, что держала пистолет, изогнулась в локте. - Ты боишься чего-то, - прошептал он. - Я когда-нибудь говорил тебе, что твои шрамы красивые? – внезапно сказал Америка. Ветер взлохматил ему волосы. Он не пригладил их. Больше не мог удерживать пистолет одной рукой. Ответа не последовало; но что-то очень темное расцвело во взгляде России. Палец слегка коснулся спускового крючка. - Я серьезно, - Америка заставил плечи расслабиться, хотя от напряжения по шее пробежала дрожь. Его голос стал нежнее. – Я знаю, ты никому не даешь к ним прикоснуться, и вообще ненавидишь, когда кто-то просто смотрит на них, но мне кажется, они... они блестящие, и аккуратные, и интересные... и, эм, - его взгляд сместился с пистолета России. Он быстро вдохнул. – И они очень важны для тебя, и... послушай, я хочу сказать, что... – Россия снова подобрался, выпрямляясь на каком-то темном внутреннем стержне, и Америка подумал, что, возможно, сейчас он бы ответил по-другому, если бы его спросили, боится ли он. – Я хочу сказать, что всегда хотел дотронуться до них, - взмолил он. – И я никогда, никогда этого не сделаю без твоего разрешения, но... Во рту Америки пересохло. Он заставил себя сглотнуть. - Иногда я думаю, что мы можем задеть друг друга плечами в коридоре, или типа того, и это выльется в то, что мы всех переубиваем к гребаным чертям. В смысле... – слабый смешок. – Мы не особо-то хороши в контроле наших импульсов, верно? И я думал... я... Он замолчал на несколько мгновений. Россия не сводил с него глаз. Америка резко выдохнул. - Иногда мне кажется, что мы скорее однажды убьем друг друга, как бы мы ни старались этого не допустить, чем то, что ты когда-нибудь дашь мне прикоснуться к твоим шрамам, - его слова повисли в посеребренном воздухе на несколько секунд. Америка прикусил нижнюю губу. – И, наверное, именно это меня и пугает, - теперь, когда он это сказал, это звучало ещё глупее. Он добавил, запинаясь. – Е-если... если это вообще имеет смысл... Россия дернул шарф вниз. Ленты белых шрамов, от его кадыка до ключиц... его пистолет дрогнул. - Ты хочешь дотронуться до них, - он вперил взгляд в асфальт между ними. Выражение его лица было нечитаемым. Тяжелое, неистовое напряжение собиралось внутри него, как грозовые тучи. Россия моргнул и наконец посмотрел в глаза Америке. – Я получил последний из них пятьсот лет назад. Я был ещё ребенком. Мучительный, опустошающий поток секунд – его голос смягчился. - Пятьсот лет назад я был ещё ребенком, - повторил Россия. – Мы... мы очень юны, не правда ли? Америка почувствовал, как улыбка задрожала в уголках его губ. Что-то, спертое в его позвоночнике, расслабилось. - Помню, когда мы только знакомились друг с другом, я подумал, что ты такой древний и... впечатляющий... – тяжелая улыбка. – А потом выяснилось, что ты просто ещё один мудозвон, но первое впечатление было таким. - Тогда любой для тебя был древним и впечатляющим, - ответил Россия. – Я так же чувствовал себя, когда приехал во Францию... – он замолк. – За пятьдесят лет до того, как мы встретились. Америка снова улыбнулся, чище. Его плечо болело. - Ты быстро вырос. Россия засмеялся. Чернота немного рассеялась в воздухе между ними. - Как и ты. Последовала тихая пауза (мышцы горели), а затем Америка глубоко вдохнул, и... - Россия, пожалуйста, просто... опусти пистолет – обещаю, я не буду налегать на вопрос о Берлине. Ладно? Мне плевать на Стену. Правда плевать. В смысле... не плевать, но... она не стоит... этого. Лучше уж стена, чем война, - этого было недостаточно. Россия всё ещё смотрел на него. – Я... я не буду брать в голову Берлин, и уберу пистолет в кобуру первым, - это звучало получше. – И затем мы сможем пойти домой. Просто... пожалуйста? В смысле... – мягче: - Прошу тебя. У меня рука устала. Что-то промелькнуло в выражении лица России. Его пистолет покачнулся, затем стал опускаться, ниже и ниже... наконец, он висел у его бока. Он отвернулся. Америка тоже опустил пистолет, несколькими секундами позже, а затем долго и судорожно выдохнул. Он спрятал «кольт» в кобуру, стянул очки и тяжело помассировал лицо обеими ладонями. - Блядь, - выдохнул он. Россия стоял неподвижно, его шарф свободно висел на шее. Взгляд его упирался в бетон у его сапог. Америка потер плечо, огляделся, снова надел очки. - Так, эм... – он издал слишком высокий смешок в порыве облегчения. – Хочешь уйти первым? В смысле, пока мы оба не уйдем, нельзя будет сделать типа «ох божечки, хорошо, что все позади», так что... - Я могу уйти, - пробормотал Россия. Он сделал небольшой шаг назад, оглянулся через плечо на цепь своих танков и наконец убрал оружие в кобуру. Провел пальцами по волосам – Америка смотрел, как они разделились на пряди. – Думаю... мы скоро увидимся. Америка быстро кивнул. - Да, я... я загляну где-то на следующей неделе? Я... давай... сходим поужинаем или типа того, - слабый смех. – Просто... попробуй не думать обо всем том дерьме, что мы разгребаем. Улыбка вспыхнула и исчезла на его лице, слишком быстро, как будто Россия специально затушил её, как войска тушат огни своих костров в лесах, чтобы скрыть позиции от врага. Он отступил ещё на шаг, увеличив расстояние между ними. Танки обрамляли его плечи. - Хорошо. Америка тоже отступил, продолжая смотреть на Россию. Он... он упустил что-то, где-то, но он не знал, что, или когда, и по большей части он просто чувствовал облегчение, что идет навстречу своим танкам, чтобы исчезнуть в Западном Берлине, и, может, найти Германию и выхлестать кружек шесть пива перед тем как просто подумать о том, чтобы расслабиться. Слишком поздно было говорить что-либо. Будто по мановению руки дирижера они повернулись друг к другу спинами в один и тот же момент и разошлись. Комментарий к главе: https://telegra.ph/Podvodka-k-grandioznomu-goreniyu-zhop-03-18