The Chosen End

Париж. 20 апреля 1964 года. Люди рассыпались по площади, у каждой двери и каждого магазина, болтали и смеялись. Некоторые жались к фонтану, к резным фигурам, со звоном бросали монеты. Россия мог слышать эти звуки, сидя за столиком в кафе. Он уперся локтями в металлическую поверхность, сплел пальцы и опустил на них подбородок, благодарный за то, что толпа отвлекала внимание. Ему... ему нужно было занять мысли чем-то, пока не принесут заказ. Чем-то, что не было Америкой. Он прочистил горло, поправил тяжелый шелковый шарф. Франция подарил его ему. - Я... Я рад, что мы нашли, где можно присесть. Здесь всегда людно по вечерам. Америка устремил взгляд в подошву своего ботинка. Он на полметра отодвинулся от стола. - Ага, - пробормотал он. – Ты и... ты часто здесь бываешь, да? - Время... время от времени, да, - взгляд России виновато скользнул к столу за правым плечом Америки. Он сидел там с Францией, меньше недели назад, ловил поцелуи между каждым глотком эспрессо. - Здорово, - голос Америки был тяжелым и серым, словно бетон. Он поправил очки выше. – То, что ты... выбираешься на люди... и все такое. Россия наконец взглянул на него. Америка стал... не тоньше, но тверже; будто кто-то обтесал его лицо ножом, чтобы сделать кости более рельефными. Он всё ещё выглядел здоровым, золотым, красивым, просто... повзрослевшим. Прошла минута, прежде чем Россия осознал, что просто смотрит, не произнося ни слова. Америка покраснел. - Так, эм, - он смахнул салфетку со стола, скомкал её у себя на коленях. – Твой босс сказал, что ты собираешься сократить количество бомб, которые ты делаешь, так? Это... это хорошо. То есть. Это здраво. Мой босс сказал то же самое. В смысле, обо мне, о производстве бомб... об их меньшем количестве. - Да, - Россия с благодарностью взглянул на официанта, когда принесли напитки, затем всмотрелся в свое искаженное, подсвеченное отражение в кофе. – Я... рад, что наши боссы могут поговорить об этом с глазу на глаз. Что мы можем... эм... – у него в груди заболело. – Уровень напряженности снижается, и... и это шаг в верном направлении, я думаю. Америка придвинулся ближе к столу. Металлические ножки стула проскрипели по кирпичной кладке. Он обхватил свою кружку указательными и большими пальцами, устремил взгляд в неё. - То есть это значит, что мы делаем всё правильно, да? – пробормотал он. Россия немного отпил. Раздался керамический звон, когда он опустил свою кружку. - Я... я думаю, да. По крайней мере, это вселяет надежду. Он вынул свой серый блок сигарет, вытащил одну. Затем спички. Кончик сигареты вспыхнул в сумерках, когда он зажал её между своими губами. Америка смотрел на него. Его большой палец скользнул под воротник, к месту на боковой части шеи. - Ага, - выдохнул он. Россия стряхнул пепел с края стола, напрягся, подавляя желание зацепиться взглядом за пальцы Америки. Он повертел потухшую спичку в руках, и сажа окрасила подушечки его пальцев черным цветом. - Я... рад тебя видеть, - слова вырвались слишком быстро, все сразу. Америка выдернул руку из-за воротника, выпадая из своих мыслей. Он поднял свой кофе. - И я... тебя тоже, - он подул на него. По поверхности пробежала небольшая рябь. – Я... эм, я-я сильно скучал по тебе, - взгляд его оставался прикован к блюдцу России. Он издал высокий смешок. – Всё стало гораздо... мм, спокойнее? Без тебя. Но, эм... Россия ответил дрогнувшей улыбкой. - Я понимаю, - пауза. – Хотя я... я хотел... – он вздохнул, и дым окутал его губы. – Мне жаль, что мне не удалось побыть с тобой в прошлом ноябре. Плечи Америки напряглись. - Всё в порядке. То есть, было приятно, что ты пришел на похороны, и не то чтобы я был там один, Англия приглядел за мной, и я был... я был в порядке, - тишина. – Плохой был год. Россия кивнул. Его следующая затяжка спалила сигарету до самого фильтра. Он потушил её прежде, чем она обожгла ему пальцы. - Франция сказал, что... – он думал, как выразиться подипломатичнее. – Что Англия стал тебе очень хорошим другом. Америка зарделся. Он сделал глоток кофе. - Ага, эм... да, мы... теперь очень здорово ладим. У нас множество совместных дел, и он... знаешь... – голос Америки затих. Через несколько секунд он собрался с силами. – О-он стал очень хорошим другом. Но это не значит, что мы... то есть, мы не... Пока ещё не спали друг с другом. Франция заверил его в этом. Россия завозился со своим шарфом, где два конца спадали с узла на его шее. Они блестели яркой синевой на фоне его пальто. - Я рад, - его глаза расширились, взгляд поднялся с колен. – Что вы двое... что вы ладите, не то чтобы вы не... будто ты хочешь... – он почувствовал, как у него горит лицо. - Всё в порядке, - Америка помассировал глаза под очками и покраснел ещё сильнее. – Я знаю, что ты, скорее всего, и насчет этого тоже рад. Честно сказать, я бы расстроился, будь ты в восторге при мысли обо мне и Англии. Сердце России сжалось. - Я не... мне не нравится думать об этом, - хотя он думал об этом, пока они с Францией были сплетены друг с другом на диване, вздыхая и кусаясь... Он не мог остановиться. Ладонь Америки внезапно оказалась на его половине стола, накрыла пальцы России. Прикосновение кожи к коже обжигало. - Я скучаю по тебе, - прошептал Америка. Он зажмурился. Его чашка опустилась на блюдце. Россия вздрогнул, от локтя до запястья, и это было... они впервые касались друг друга с той ночи. Они пожали друг другу руки на похоронах Кеннеди, конечно же, но Россия настоял на том, чтобы не снимать перчаток, и, и Боже, если он сдвинет большой палец чуть левее, он сможет почувствовать его пульс... - Пожалуйста, не... Америка, пожалуйста, не говори так, - слова вышли тихими и слабыми. Россия склонился вперед на стуле, будто пытаясь дотянуться до Америки через стол. Сквозь него. Его пальцы поцеловали ладонь Америки. Он почувствовал, как Америка съежился. Этот горящий голубой взгляд поднялся вверх, навстречу ему. - Я-я, прости, я знаю – м-мы ничего не можем поделать с этим, и это, это к лучшему, но... но я... - Я знаю, - выдохнул Россия. Его свободная рука всплыла вверх, и, прежде чем он сумел себя остановить, он убирал волосы со лба Америки. – Но это... это... – он смотрел, как его пальцы ласкают висок Америки, словно они принадлежали кому-то другому. – Это лишь сделает разлуку тяжелее. Америка издал слабый, плачущий звук, повернул голову к руке России. Поток тепла – дыхание Америки стекло по его ладони. - Прости, - прошептал он. Россия мог поцеловать его, прямо сейчас. Он мог схватить его за воротник и притянуть к себе, пока края стола не врежутся им обоим в животы. Он мог вновь попробовать его. Его большой палец скользнул по изгибу нижней губы Америки. - Ты не виноват, - пробормотал он. Америка отстранился в холодном порыве, и сомкнул руки вокруг кружки. Цвет его лица стал слишком ярок; пара золотых прядей витали над его лбом, а губы его покрылись тем несчастным, темным румянцем, что помнил Россия, как было всегда, когда Америка смерть как хотел, чтобы его поцеловали. - Ага, мы... да, наверное, мы всё ещё не готовы оставаться вдвоем наедине, - невеселый смешок. – Я... мм... Ничего. Америка сделал ещё один глоток кофе и сморщился от вкуса. Ладони России ощущались слишком холодными. Теплый кофе в кружке не помогал им согреться. - Прости меня, - прошептал он. Он закрыл глаза, почувствовал, как губы сжались. – Я думал, что будет... – фраза так и повисла между ними, незаконченная. Америка молчал несколько секунд. - Это так тяжело, - его голос дрожал. – Когда мы вместе на... на конференциях, или на дипломатических встречах, или ещё на... - Я смотрю на тебя, - признался Россия. Стало больно. – Постоянно. Америка кивнул. Издал ещё один сбитый, бледный смех. - У-у меня порой в груди скручивает, я просто... смотрю на тебя и думаю о тебе, а потом мне приходится уходить в ванную, чтобы плеснуть в лицо холодной водой или типа того, потому что иначе, Богом клянусь, меня начнет тошнить, прямо там, за столом... – всё это вышло напряженным, безостановочным рывком. Уголки рта России тяжело вздрогнули. Он приоткрыл веки. Его взгляд упал на потрепанную пачку сигарет. - Ты... ты испортил курение для меня, - это звучало, словно обвинение, и, возможно, оно им и было, но злости в том не было никакой. – Я всегда думаю о... о... – дрожащий взгляд на открытый воротник Америки; его дыхание застряло в легких. - Отлично, - Америка бездумно потер место под воротником кончиками пальцев. – В смысле, я думаю о нём каждый день, так что, получается, и ты должен. Ему не довелось попробовать на вкус это место, вдруг осознал Россия. Рана была слишком свежей той первой ночью. А затем... Он сложил руки на столе, сжал пальцы у рукавов. Закусил нижнюю губу. - Можно взгляну? Америка замер. Его ноги сместились под столом. Рука взметнулась к воротнику, и он не сводил взгляда с России, пока расстегивал первую пуговицу – а затем и вторую. Он опустил воротник вниз и немного влево. Вот он: белый, круглый, припухший шрам, маленький и блестящий, такой яркий на фоне загорелой кожи. Россия всмотрелся в него. Почувствовал, как наклоняется вперед. Порез открылся на внутренней стороне его губы, растерзанной зубами, и он ощутил вкус крови. - Болит? – конечно же, не болит. Его пальцы прошлись по его собственной шее, скрытой под шелком, к блестящему, белому массиву. Америка покачал головой. Он обводил шрам подушечками пальцев, снова и снова. - Но прошла вечность, прежде чем он зарос. Россия вонзил ногти в кожу, чуть ниже места, где шея соединялась с плечом. Рубцовая ткань была слишком плотной, чтобы что-то почувствовать. Хотел бы он, чтобы было наоборот. - Ты никогда не перевязывал его, так? Взгляд Америки упал на кирпичную кладку тротуара. - Нет, не перевязывал... К тому же, я все время ковырялся в нем. - Это сработало, - выдохнул Россия. Америка сделал из раны шрам. Он продолжал трогать его, гладить его, и как... сколько раз в день он это делал? Засыпал ли он, положив на него руку? Он бы... Россия вцепился в край стола. Позволил бы он кому-нибудь ещё поцеловать его? Америка закусил губу. Медленно, словно в трансе, он вновь застегнул воротник. - Слушай... Мне, наверное, стоит пойти. Россия моргнул. Поднял на него взгляд. - Я... Что? – он не убрал пальцы от собственной шеи. Америка скомкал салфетку, вновь положил её на стол. - Я просто, знаешь, я хотел поговорить, и типа, сказать, что... что хорошо, что мы сокращаем количество ядерки, и всё такое, и, и мы сделали правильный выбор, и... и, эм, - тонкий, неулыбчивый смех. – Теперь я думаю, что мне лучше уйти. Прежде чем я скажу что-нибудь дурацкое. Или сделаю что-нибудь дурацкое. - ...Хорошо, - Россия нащупал на столе сигареты и сунул их в карман. – Я... я рад, что мы можем поговорить друг с другом, - его губы дрогнули. – Но... – он выдавил маленькую, хрупкую улыбку. – Давай больше не будем так делать, - Чувство уже начинало просачиваться внутрь: медленный, пробирающий до костей огонь. Ему не следовало прикасаться к нему. Боль жгла так же сильно, как и раньше. Америка кивнул и поднялся на ноги. Он выглядел... более измученным, чем когда они пришли сюда. И более бледным. - Эй, можно нам записать это на счет Франции или типа того? Это меньшее, что он мне должен... – его голос сошел в бормотание. - Я уверен, он не станет возражать, - прошептал Россия. Америка смотрел на него несколько мучительных секунд, что-то подрагивало в уголках его глаз... Он развернулся и ушел, пробираясь сквозь лабиринт из железных стульев. Россия подождал, пока Америка исчезнет, прежде чем закрыть лицо руками. Комментарий к главе: Знаете, вот по идее мне должно сердце разбивать оттого, как герои страдают друг без друга и как сидят рядом, едва сдерживаясь, чтобы друг к другу не прикоснуться, но вместо этого меня периодически пробирает на ржач. - Время... время от времени, да, - взгляд России виновато скользнул к столу за правым плечом Америки. Он сидел там с Францией, меньше недели назад, ловил поцелуи между каждым глотком эспрессо. - Здорово, - голос Америки был тяжелым и серым, словно бетон. Он поправил очки выше. – То, что ты... выбираешься на люди... и все такое. Если вы думали, что блядунство Ивана не всплывет в контексте «я храню свою чистоту, а вот ТЫ–», то вы серьезно ошибались, друзья! - Франция сказал, что... – он думал, как выразиться подипломатичнее. – Что Англия стал тебе очень хорошим другом. Америка зарделся. Он сделал глоток кофе. - Ага, эм... да, мы... теперь очень здорово ладим. У нас множество совместных дел, и он... знаешь... – голос Америки затих. Через несколько секунд он собрался с силами. – О-он стал очень хорошим другом. Но это не значит, что мы... то есть, мы не... Пока ещё не спали друг с другом. Франция заверил его в этом. Россия завозился со своим шарфом, где два конца спадали с узла на его шее. Они блестели яркой синевой на фоне его пальто. - Я рад, - его глаза расширились, взгляд поднялся с колен. – Что вы двое... что вы ладите, не то чтобы вы не... будто ты хочешь... – он почувствовал, как у него горит лицо. - Всё в порядке, - Америка помассировал глаза под очками и покраснел ещё сильнее. – Я знаю, что ты, скорее всего, и насчёт этого тоже рад. Честно сказать, я бы расстроился, будь ты в восторге при мысли обо мне и Англии. Мировые державы, одному тыща лет, другому под триста, пришли обсуждать ядерку, а теперь краснеют-бледнеют, обсуждают, кто другого поёбывает – О ГОСПОДИ БЛЯТЬ, ЧТО Я ЧИТАЮ НАХУЙ, какое же это позорище… - У-у меня порой в груди скручивает, я просто... смотрю на тебя и думаю о тебе, а потом мне приходится уходить в ванную, чтобы плеснуть в лицо холодной водой или типа того, потому что иначе, Богом клянусь, меня начнет тошнить, прямо там, за столом... – всё это вышло напряженным, безостановочным рывком. …Или иначе у него шишка задымится, а обычная клятва флагу уже не работает (более того, у него мог сформироваться условный рефлекс, когда из-за клятвы флагу у него бы вставал, знаете, как в анекдоте про Шерлока, Ватсона и трубку в жопе). - Это сработало, - выдохнул Россия. Америка сделал из раны шрам. Он продолжал трогать его, гладить его, и как... сколько раз в день он это делал? Засыпал ли он, положив на него руку? Он бы... Россия вцепился в край стола. Позволил бы он кому-нибудь ещё поцеловать его? ААААААААААА ГОСПОДИ да идите уже поебитесь где-нибудь, Иисусе.