The Chosen End

Гранд-Форкс, Северная Дакота. 15 ноября 1971 года. - Ага, так вот, это шахты межконтинентальных ракет «Минитмен», плюс здесь ещё... в районе пятидесяти ракет «Спринт» в четырех других удаленных шахтах... прости, я не морочу тебе голову, я и правда не помню, сколько их. Должно быть, около пятидесяти... Америка махнул рукой в строну пусковой шахты с зажатым в ней дымящимся картонным стаканчиком кофе, пока они шли рядом друг с другом по асфальтовой дороге. Россия смотрел на него искоса. Снова близилась зима, и, кажется, Америка думал, что стало холодно. Он быстро глотал кофе, пока они говорили, пар разливался по его губам, и он перекладывал стаканчик из одной руки в другую, чтобы согреться. России холодно совсем не было. Деревья, обрамляющие парковку вдалеке, были обнажены до черных стволов, но снег пока ещё не выпал. - Так что да, это объект, который мы пытаемся прикрыть системой безопасности «Сейфгард», - продолжил Америка. Он поморщился на секунду, когда сглотнул слишком много кофе. – Не то чтобы она сейчас доведена до конца, как ты знаешь, мы можем взглянуть, если хочешь. Хотя там реально не особо-то есть на что посмотреть, она довольно унылая. Очень дорогая и очень унылая. А «Сейфгард» - это единственная противоракетная система безопасности, которая сейчас у меня есть. Не то чтобы она у меня была, потому что она ещё не готова, как я уже сказал. Россия кивнул. Нос Америки, его уши, его щеки покраснели от холода, а куртка-бомбер была застегнута до подбородка. Он болтал, улыбался и похлопывал по стене шахты, пока они проходили мимо неё. Россия нежил тихий уголёк под ребрами. - Знаешь, довольно странно, что мы заключаем все эти соглашения – о том, чтобы не иметь слишком много систем ПРО, и это приводит к тому, что и ракет меньше становится? В смысле, логично думать, что если систем ПРО будет больше, то мы захотим сократить и количество ракет, потому что, типа «оу, теперь ты можешь сбивать ракеты в небе, что ж, похоже, теперь все эти штуки бесполезны». Но вместо этого получается «ох черт, если уж ты в состоянии сбить пятьдесят ракет, то мне лучше запустить сотню», и разве не странно, как абсурдно мы относимся ко всему этому? Америка сделал более осторожный глоток кофе и с удовлетворением взглянул на Россию. Тот подождал несколько мгновений, чтобы убедиться, что Америка точно закончил, затем облизнул губы. - Я думаю, мы всё же стали более рассудительными. Было время, когда мы вели себя, словно у ракет был срок годности. Помнишь, как мы потели над тем, чтобы они стали лучше, чтобы их стало больше? А теперь и потеть-то не надо. Я знаю, что могу прийти к своим ученым и сказать, чтобы они изготовили ещё сотню, и они изготовят их к воскресенью. И ты можешь сделать тоже самое, - Россия провел взглядом по пусковой шахте, серой и возвышающейся над ними, словно лишенный окон небоскреб. Он слабо улыбнулся. – Теперь это более утонченная гонка. Америка ухмыльнулся за ободком стаканчика с кофе. - Не знаю, ты так всё описываешь, будто пиццу заказываешь. Звучит не особо-то утонченно. Россия по-прежнему всматривался в бетонную колонну. - Боюсь, я не знаю, о чём ты. Из нас двоих ты эксперт по заказу пиццы. Америка застыл, словно громом пораженный. - У вас в Советском Союзе нет доставки пиццы? – он покачнулся и в слепом ужасе уставился на дорогу. – Но... как вы вообще живете? Россия рассмеялся себе под нос. - Мы справляемся. С таким же успехом я мог бы спросить тебя, как вы выживаете, употребляя эту жалкую замену кофе. Это же почти что горячая вода. Америка вздрогнул от смешков, отхлебнул кофе и оперся лопатками об уходящую вверх стену пусковой шахты. Его куртка измялась на плечах. - Иисусе, вы с Францией, такие гребаные... такие кофейные снобы. А ещё Англия со своим чаем... У меня для вас лишь одно слово, ребятки, - Америка выставил руку со стаканчиком, отогнув указательный палец. – Кока-кола. Королева всех напитков. Америка глотнул кофе. Последовала пауза – не более секунды. Затем: - А если есть дефис, то слова уже два? Вопрос – такой нелепый вопрос – словно ударил Россию наотмашь, резко и безболезненно. Он ответил Америке проблеском улыбки и повернулся к нему лицом. Сунул руки в карманы. - Я так не думаю, - прошептал он. – Но я скучал по твоим вопросам. Что-то теплое прорезалось в улыбке Америки. Он склонил голову и стряхнул волосы с лица. - Я всё время тебе вопросы задаю, - правая пятка Америка касалась пальцев его левой ноги, а большой палец свободной руки был опущен в карман джинс. Россия не знал никого, кто умел сутулиться столь же искусно. – Вроде «что ты делаешь», и «почему ты это делаешь», и «где ты об этом узнал, никогда этого не слышал», и «что это значит, это ненастоящие письма»... - Я имею в виду, по вопросам, которые ты задаешь, потому что тебе любопытно, а не потому что ты хочешь меня достать, - палец Америки стянул пояс его джинс на дюйм вниз. Россия попытался перестать смотреть на это и сместился на бетоннную плиту рядом с его сапогами. Америка рассмеялся и допил кофе. Он отбросил пустой стаканчик в сторону, и он покатился по тротуару, остановившись у стены бункера. - Ох, да хватит тебе, это довольно жестко. Мне всегда интересно, что ты ешь. Особенно если звучит здорово. И если мне можно урвать немного. Ты почти никогда не разрешаешь мне попробовать, - добавил Америка с легким укором. - Это потому что ты всё съедаешь, - ответил Россия. - Но я становлюсь очень голодным! – запротестовал Америка. Он дернул плечами, кожа задела шероховатый бетон. – Мы ведем переговоры уже два года, и ты позволял мне попробовать твою еду только дважды. В смысле, - Америка направил взгляд вниз, на дорогу, и почесал нос, но Россия приметил напряжение в уголке его губ – так Америка сдерживал улыбку. – Я думал, мы должны демонстрировать нашу готовность к сотрудничеству, Россия. - Я и сотрудничал. Целых два раза, - мягко ответил Россия. Он засунул руки глубже в карманы и смотрел на румянец на щеках Америки. Даже в Северной Дакоте, когда близилась зима, Америка не казался России холодным. Взгляд Америки вернулся к нему. Он слегка улыбнулся. - Переговоры об ОСВ идут довольно неплохо, да? То есть... мы всё ещё спорим о многом, но это... деловые споры. - Да, - прошептал Россия. Пауза. Америка продолжил, осторожно: - Мы хорошо себя ведем. Россия замер. Он вперился в Америку. Услышал в ушах биение своего же сердца и завывание далекого ветра в скрипучих черных ветвях. - Да, - сумел выдавить он. – Так и есть. Америка смотрел на него, всё ещё улыбаясь, немного ссутулился у стены шахты. Он подстегнул его, нежно: - Я скучал по тебе. Россия внезапно осознал, как воздух вокруг них сгустился и вышел из его легких за несколько секунд. - Я тоже скучал по тебе. Он смотрел, как его рука поднимается, ложится на плечо куртки Америки. Они оба приготовились: дрожь прошла по руке России до самого его сердца. Они смотрели друг на друга несколько долгих секунд, две, три: очень долго. Америка оттолкнулся от стены, крепко обнял Россию за плечи и поцеловал его. Их судорожное дыхание перехватило. Боль была слишком прекрасной: Россия чувствовал кожу Америки, его вкус, то, как он немного изогнулся, когда Россия попытался сдержать его, прямо как раньше. Глаза России защипало, и он затаил дыхание, когда тепло Америки влилось в его тело. Он сомкнул ладонь на задней части шеи Америки, может, чуть сильнее, чем следовало, вовлекая его в поцелуй. - Боже, - голос Америки был приглушенным. Россия кивнул. Америка вцепился в воротник России на его спине, выгнулся. Их объемные куртки смялись, делая линии тела Америки неразличимыми. Оправа очков Америки поцеловала щеку России, оставила серебряную полосу прохлады, пока они вжимались друг в друга... Россия отстранился на дюйм, снял очки Америки с его лица, сложил их в карман пальто. Америка моргнул, поднял к нему глаза – такие же синие, каким небо над ними не было – и поцеловал его снова. Он схватил Россию за ладонь, чтобы провести ей под своим воротником, неуклюже и разгоряченно, к его шее и тому самому шраму. Дрожь прошла до нижней части живота России: он никогда не прикасался к нему. Лишь смотрел на него, когда Америка резко падал в кресло, с расстегнутым воротником, оглаживая метку кончиками пальцев, будто бы во сне... Россия провел подушечкой большого пальца по шраму: он был белым, пухлым и гладким. Вонзил в него ноготь. Его дыхание перехватило. Сладостный, резкий всхлип сорвался с губ Америки. Он разорвал поцелуй, уперся лбом в ключицу России, охваченный судорожными вздохами. Его шея резко и плавно изогнулась под ладонью России. - Скучал по тебе, - прошептал он снова. – Я-я так скучал по тебе. Россия вцепился в него. Оставил поцелуй на волосах. - Я-я спать не мог, - выдохнул тот. Америка содрогнулся в его объятиях, съежившись всем телом. Затем раздалось тихое: - Ты всё ещё любишь меня? Россия дрожал, холодный и почти бесчувственный. Он... он уже разучился, и легкие его сжались, лишь раз, судорожно. Он уткнулся губами в изгиб челюсти Америки, закрыл глаза. - ...Да, - едва слышный шепот. Америка лихорадочно выдохнул. Он вплел ладонь в волосы России, втянул его в саднящий поцелуй. Шатаясь, они тяжело шагнули в сторону шахты, хватая ртом воздух. Америка дрожал... ...Дрожал от холода. - А ты, - Россия ахнул, слова затерялись на губах Америки. Он попробовал снова. – Ты думал, что я разлюбил? - Я-я не знаю... – Америка взмолился; он распахнул пальто России, забрался под него. Борты пальто сомкнулись у стены пусковой шахты. Он издал прерывистый, дрожащий смех. – С тобой всегда всё так переменчиво... Россия прижал Америку к стене своим весом и завернул его в пальто. Несколько секунд он втягивал в себя это тихое, темное дыхание, а затем поцеловал его шрам. - Мы можем, - Америка поцеловал изгиб челюсти России, прямо над его шарфом, поцеловал то чувствительное место за ухом. Россия вздрогнул, слабо и тепло. Америка вцепился в одежду России. – Теперь мы можем быть вместе? Правильно? Мы... думаю, мы можем, эм, вести себя профессионально, и-и мы так хорошо себя вели, Россия, мы оба так... - Мы... так и есть, я знаю... Но... – Россия выдохнул у его шеи, прижался к нему носом, целовал и проводил кончиком языка по припухлости шрама, запоминая его, прибавляя его к своему мысленном образу Америки. – Я-я не хочу снова вредить тебе, - сумел произнести он. – Что если я всё же это сделаю? Пальцы Америки сжались в его волосах. - Если будет казаться, что ты готов, мы об этом поговорим, - выдохнул он. – И-и разве тоже самое не касается меня? Я-я не хочу вредить тебе, и я тоже до сих пор люблю тебя... Удар – под его ребрами. Россия исступленно закивал, отстранился, взглянул Америке в лицо. - Я ревновал, - прошептал он. Америка поцеловал его в уголок губ, в висок, прижался к нему бедрами, засмеялся, торопливо и бездыханно. - О Боже, ты хоть знаешь, сколько раз я почти был готов дать Франции по морде? И он знал, этот сукин сын... - Он рассказывал мне, - Россия скрестил их ноги, сместил их так, чтобы они смогли прижаться друг к другу, а стена шахты поддерживала бы Америку. – О-он знал, что мне нравится это слышать... Америка заизвивался, сплетая их вместе ещё сильнее. Он прикусил нижнюю губу России и выдохнул: - А мне теперь можно побыть ревнивым? Он прижал руку России к своему шраму. Россия накрыл шею Америки, растянул прохладную и широкую ладонь над отметиной. Это всё, что было им нужно, чтобы заклеймить другого своим. Они ещё некоторое время прижимались друг к другу у серой стены, целуясь и цепляясь друг за друга, маленькие звуки падали с их губ, пока они втирались ребрами. Америка прильнул к ладони России на своем горле. Его губы покраснели, распухли, а глаза сузились, ноющие и красные; дрожь вернулась, даже сильнее. Может, дело было не в холоде. Россия остановился, легонько вонзив зубы в распухшую нижнюю губу Америки. Они тесно вжались друг в друга, ладонь в шею, рука в талию, но... Америка продолжал вдавливаться, заставляя пальцы России напрячься, обернуть горло Америки ожерельем из белых полос на коже, там, где впивалась его ладонь. В груди России вспыхнуло странно светящееся нечто, и он отстранился, чтобы встретиться с Америкой взглядом. Он надавил. Сильная дрожь прокатилась по спине Америки, выгнувшейся дугой. Одной рукой он сжал запястье России, но не отталкивал его. Другой глубже вцепился в волосы, и просто... просто... держался вот так. Ему ничего больше не оставалось. Россия сделал медленный, чистый вдох, поправил ладонь на шее Америки и сжал. Глаза Америки распахнулись шире, румянец усилился. Он открылся России целиком. Россия прижался к нему. - Пойдем со мной в мой номер, - прошептал он. Должно быть, он тоже дрожал. Америка отчаянно закивал, багровея. Его бедра дрогнули у бедер России. Несколько золотых прядок нависли над его лбом. Он прошептал одними губами: скучал по тебе. Россия кивнул, принял эти слова, хотя боль от них пронизывала до самых костей. Он сцеловал румянец с висков Америки и смотрел на него, очарованно и нежно, пока ослаблял хватку и позволял первой прохладной струе воздуха просочиться в легкие Америки. Сладостная голубоватая волна слабости прошла по хребту Америки, и он опустился на ноги, тихо кашляя, все ещё горячий и гибкий под рукой России. Когда он поднял взгляд – ему потребовалось долгое время – он был полон сладкого, смущенного томления. Россия был не в силах произнести ни звука. Вместо этого он взял Америку за плечи, крепко прижал его к себе, кашляющего. Америка потянул Россию за рубашку. - Пойдем, - прохрипел он. Прижался щекой к руке России. – Я не... Давай я расскажу тебе остальное о... – ещё один приступ кашля. – О ракетах потом. Россия моргнул и огляделся. Он совсем забыл о ракетах, за исключениях той единственной, к чьей пусковой шахте оказался прижат Америка. Скребущий звук раздался под его ногтями, когда он опустил ладонь на серый бетон, приподнимая их обоих, а другая его рука всё ещё туго обхватывала Америку за талию. - Потом, - эхом ответил он. – Это... неважно. Они цеплялись друг за друга всю дорогу до машины России. С прерывистым дыханием, с пальцами, сжимающими одежду друг друга – так они и ушли вместе. Комментарий к главе: Ну что, помните их драматичное расставание, когда казалось, что они расходятся как минимум на парочку столетий? Помните? Так вот, и десяти лет не прошло, а наши голубки снова сосутся)) Да и где сосутся, около ракеты в ядерной шахте))) Потому что другого места, конечно же, не нашлось))) - Пойдем, - прохрипел он. Прижался щекой к руке России. – Я не... Давай я расскажу тебе остальное о... – ещё один приступ кашля. – О ракетах потом. Россия моргнул и огляделся. Он совсем забыл о ракетах, за исключениях той единственной, к чьей пусковой шахте оказался прижат Америка. Скребущий звук раздался под его ногтями, когда он опустил ладонь на серый бетон, приподнимая их обоих, а другая его рука всё ещё туго обхватывала Америку за талию. - Потом, - эхом ответил он. – Это... неважно. Меня так выводит, что такая серьезная штука, как переговоры по ядерному разоружению, не имеет совсем никакого веса по сравнению с их любяшками 🤬 Вообще, должна вам признаться, что даже при первом прочтении глава оставила меня разочарованной. ТСЕ знаменит своими эмоциональными перепадами - именно с их помощью авторам удалось захавать мозги такой огромной аудитории и замылить всю тупорылость персонажей и сюжета. И дело в том, что я не почувствовала такого же мощного эмоционального всплеска от их воссоединения, сравнимого с эмоциональным всплеском от их расставания после Карибского кризиса. Давайте вспомним их предыдущее воссоединение в 1954 в Швейцарии, отбросим на минуту всю его подростковость и вспомним, как они были рады, как им кружило голову оттого, что трудности наконец позади и теперь они могут быть вместе. От этой главы же ощущение, что они такие типа: - Мы не так психуем, как раньше. - Го ебаться снова. - Го. И всё, и никакого тебе великого счастья, всё довольно... обыденно, что ли? Словно обещали роскошный шоколадный торт, а дали в итоге леденец с сахарозаменителем. И кинк на удушение не спасает от слова совсем. Ещё, как мне кажется, ощущение неоправданности ожиданий возникает из-за краткости их вынужденного расставания, которое продлилось всего 9 лет. Помнится, в промежутке между 1921 по 1933 они не виделись совсем, и это не воспринималось как разлука на веки вечные, тогда как сейчас мы все, по идее, должны в ладоши хлопать от счастья оттого, что они НАКОНЕЦ-ТО сошлись. Может статься, что если бы они хотя бы все эти девять лет как-то ощутимо тосковали друг по другу, а не по хуям прыгали, то и впечатление было бы другим, а не таким, как сейчас. В общем, именно на этой главе при первом прочтении у меня появилось ощущение, что авторы сдают уже даже в эмоциональной насыщенности и что писать дальше им становится скучно. И я не ошиблась - ведь до того, как они бросят фик, осталось всего лишь три главы. (Черт, всего три обзора осталось, как же я жить-то буду, я ж теперь как Ватсон из анекдота, который без трубки в заднице уже не мог...)