The Chosen End

Санкт-Петербург, Россия. Зимний дворец, 24 января* 1905 года. Было холодно. Слишком холодно. Россия на мгновение задумался о том, чтобы встать и отойти от разбитого окна, от своего гнезда из осколков стекла. Может быть, в свои покои. Куда-то, где-то ледяной ветер не мог прорезать снег и выбить дыхание из лёгких. Он уткнулся подбородком в колени, втянул ледяной воздух сквозь зубы и остался сидеть на месте. Потому что… всегда был шанс, что они вернутся. И тогда он будет готов. Его взгляд метнулся к винтовке рядом с ним, и он протянул руку и сжал указательным пальцем спусковой крючок. Холодный металл прилип к его коже. Близилась ночь, и над огромной и пустой площадью под Зимним дворцом замерцали звезды. Он никого не видел с того самого утра. Он внезапно закрыл глаза и попытался не думать о глухом реве людей, которые наваливались друг на друга, давя, царапаясь, борясь за то, чтобы вырваться. Они сами нарвались. Своей петицией и всем остальным. А он сделал всё, что мог. Дверная ручка слегка дернулась, скрипнула, и осколки стекла тихо отодвинулись в сторону. Из коридора упала слабая полоска света. Голос Америки в прозрачном январском воздухе был нерешительным. - Россия?.. Ты здесь? – затем, тише, почти что мысленно. – Здесь так темно. Россия сжался чуть сильнее и понадеялся, что Америка уйдет. Он смотрел на снег, взбитый и грязный. Тел не было. Их все убрали, а он даже не знал, сколько их было. Он сгорбился и попытался притвориться, что он один. Клин света исчез, и дверь снова захлопнулась, но вместо того, чтобы уйти, Америка вошел внутрь. Сапоги его издавали цокающий звук, и когда он ступал по плитке, комнату наполнил треск стекла. Его шаги сменились с осторожных на уверенные, когда он обнаружил Россию, что съеживался в кромешной тьме. - Россия, - выдохнул он. Он подошел ближе, опустился на колени рядом с ним. После минутного колебания положил руку России на плечо. Россия вздрогнул, опустил руку, чтобы не упасть. Крошечный осколок стекла попал между его большим и указательным пальцами, тупой и болезненный. Кровь выступила под его ладонью. Первое тепло, что он почувствовал за несколько часов, не считая руки Америки на его плече. Он посмотрел на него, затем вновь перевел взгляд на площадь. Так они и сидели с минуту, а их дыхания клубились в морозном воздухе. Америка несколько раз облизнул губы. Всё, что он смог сказать, это слабое: - …Что случилось? Тишина. Затем Россия просто ответил: - Они пошли против меня. Все они. Это было неизбежно – слишком давно ничего подобного не случалось. Они хотели от меня того, что я не мог им дать – ты же понимаешь, да? – того, что было неосуществимо… Они всегда этого хотят… - он вроде бы не говорил ничего особенного, но всё же чувствовал смутный ужас перед тонким, чужим звучанием своего голоса. – И потом они пришли, со своей петицией, со своими гимнами и – и – и они пели «Боже, царя храни», ты слышал? – Звон песка и стекла послышался, когда он двинулся, опустив голову. – И дети тоже… Высокими, чистыми голосами… Америка чуть сжал его рукав. - Значит… ты стрелял в них… - замолк он. - Мне пришлось! – Россия дернулся к нему, глядя прямо в лицо, его глаза сверкали слишком ярко. – Они шли за мной, и они бы не стали церемониться**… Они бы отняли… многое. Так много всего… - дрожь прошла по его руке и плечам. Америка изучал его лицо. Он выставил ладонь вперед, но она замерла в воздухе. - Ты… но они же были… - мирными, безоружными, Россия услышал эти слова в щемящей тишине. Затем Америка закрыл глаза и потянулся вперед. Его рука скользнула по воздуху и почти дотронулась до лица России. – Боже, Россия… Россия отдернулся, едва, но он не стал отшвыривать его руку. Прикосновение было слишком горячим после жалящего ветра, и мышцы лица России судорожно дернулись под его пальцами. Америка вздрогнул, и тихое «Не бойся» сорвалось с его губ. Он сместился вперед, по разбитому стеклу, и обнял его. Россия содрогнулся в его объятиях. - Я не боюсь. - Я знаю, - быстро ответил он. – Прости. Не надо было мне так… говорить, - он сжал пальцы в одежде России. Россия перевел взгляд с его рук на лицо и какое-то время наблюдал за ним. Он задел своим пальто щебёнку, и она громко заскользила по плитке, когда он упал в объятия Америки. Америка медленно выдохнул и крепче сжал его. Спустя минуту он прижался щекой к его голове. Порыв ветра швырнул снежинки в разбитое окно, и Россия придвинулся немного ближе, не сводя глаз с пола. Он не мог поверить, что площадь пуста. Там должны были быть люди, сотни людей, шатающихся темными рядами по замерзшему камню. Винтовка сильно отдавалась в плечо, настолько, что оставила на нём синяки. Всякий раз, как человек падал от его выстрела, его плечо покрывалось липкой чернотой. Он сглотнул. - Ты… ты понимаешь? – вопрос едва можно было расслышать. – Америка? Повисла мучительная тишина, прежде чем Америка опустил голову и прошептал: - Да, Россия, понимаю. - Нет, - беспомощный шепот. – Не понимаешь, - Россия вцепился в его рубашку. Он смутно сознавал, что нечто будто стояло между ними – он помнил холодные взгляды, резкие слова, ревность, и… разве они не были в ссоре? Он должен был отпустить его. Он этого не сделал. Америка опустил свой лоб на плечо России и нетвердо произнес: - Я понимаю. Я… я не стану кричать на тебя. - Почему? – внезапно он вспомнил о женщине, чьи руки взметнулись, словно у тряпичной куклы, и она упала в снег. Два темных пятна растекались под её телом, и это… это было его рук дело. - Потому что ты… - Америка сжался. – Не знаю, потому что… потому что я не зол на тебя. - Ты должен быть зол, - пробормотал он. – Слишком поздно… ты пришел слишком поздно, чтобы застать всё, - Россия наклонился и закрыл глаза, чувствуя, как дыхание Америки обдаёт его лицо теплом. Америка нежно вжал костяшки пальцев ему в волосы. - Я слышал, что произошло, - вздохнул он. Он закрыл глаза, и его плечи вздрогнули. – Россия… что с тобой творится? Россия замер и впился зубами в нижнюю губу. Я не знаю, я не знаю, я не знаю. Крики звенели у него в ушах, пронзительные, ледяные. - Я защищаюсь, - пробормотал он. – Я не могу допустить, чтобы это произошло снова. Америка зарылся пальцами в его волосы, вырисовывая маленькие круги на голове. - Чтобы произошло что? – беспомощно спросил он. - Они собирались заставить меня… Я тебе уже говорил! – голос России повысился, резко. – Ты не слушаешь! - Ветер унес слова прочь, разнося их эхом по пустой площади. - Я слушаю, пожалуйста, успокойся, - призвал его Америка. Он подался назад, чтобы встретиться с ним взглядом. Взошедшая луна отбрасывала свет на плечо России и на лицо Америки, окрашивая его в бледные, серебряные цвета, делая его нереальным. Америка – золотой, он должен быть золотым… - Я слушаю, я хочу понять, я просто… я слышал, что они хотели справедливой оплаты и сокращения рабочего дня, и я… - Вот с этого всё и начинается, - плечи России под ладонями Америки были жесткими и негнущимися. – Но я уверен, что они хотели большего, они всегда хотят большего. А когда я что-то даю им, они всё берут и берут, и никак не успокоятся… - он уронил голову и погрузился в молчание. Америка, казалось, пребывал в растерянности. Он опустил рассеянный взгляд. Моргнул, увидев темную лужицу, что растекалась от пальцев России. - У тебя кровь, - испуганно сказал он. Не дожидаясь ответа, он оторвал руку России от пола и сместил её к окну. Осколок стекла, вонзившийся в его кожу, блестел в лунном свете. - Постой, я… секунду… - он зажал конец осколка между большим и указательным пальцами, и что-то мелькнуло в его глазах – а потом он резко дернул его. Дрожь пробежала от руки России до его шеи. Америка швырнул окровавленный осколок на пол и затем взглянул на свои пальцы. Кровь сочилась из новых порезов. Он издал мягкий смешок. Россия смотрел на их смешивающуюся кровь. Она был теплой, медленно стекала с его запястья и впитывалась в рукав, и он попытался обхватить его руку своей, чтобы поймать капли, прежде чем они упадут на пол. Кровь темнела на фоне плитки. Он провел по ней пальцем и размазал её по мрамору. Он подумал об алых брызгах, что дугой окропили сияющий снег. Моргнул и посмотрел Америке в глаза. Америка сжал своей окровавленной рукой ладонь России. Его костяшки покраснели от холода. Он смотрел на него, открыто и не сводя глаз, будто всё ещё искал что-то. Он снова обнял Россию за плечи и мягко сказал: - Нам не обязательно об этом говорить. - Тогда почему ты пришел? – вырвалось у России. Он обмяк на изгибе плеча Америки, что так не вязалось со льдом в его голосе. Америка опустил взгляд. - Я… я просто хотел проведать тебя, - он сплел их пальцы вместе. Они были скользкими из-за крови. – Когда я узнал о том, что случилось, я… я волновался за тебя, - он чувствовал, как напряжение разлилось у его затылка. – Ты же мой лучший друг. Слабая боль пронзила грудь России, и он крепче сжал руку Америки. Притянул его ближе. Стекло захрустело под ними. - Я… я знаю. Это была ложь, да ещё и неубедительная, но ему казалось, что на нечто большее он сейчас не способен, и он дрожал. Америка прижал Россию к себе рукой, сместил их сплетенные ладони в теплое, защищенное пространство между их телами. Прижал губы к волосам России над его ухом. - Другие говорят, что ты сошел с ума, - прошептал он. – Но я не верю им и никогда не поверю. Россия чуть повернул голову к его губам. Снег снаружи всё ещё оставался грязным, с тысячами отпечатков следов и запекшейся кровью. Сошел с ума… Он поднял их руки, слегка пахнущие потом и кровью, и склонил голову набок, глядя в никуда. Его губы коснулись костяшек Америки. Тот содрогнулся. - Я знаю, что ты в здравом уме, и что ты, что ты достойный… - его голос надломился. – Я… верю в тебя, я всегда верил. Ты просто… Боже, - резкий, слабый смех, и его рука судорожно сомкнулась в волосах России на затылке. – Тебе просто так чертовски плохо даются перемены. - Не нужно никаких перемен, - слова обдали тыльную сторону пальцев Америки. Внезапно он вдруг вспомнил момент, когда всё почти изменилось, когда Америка… Америка там был, рядом с ним, над ним, нежный и нетерпеливый. Никто никогда не был с ним так нетерпелив. Золотая трава мялась под ними, и он смотрел в эти измученные желанием синие глаза, в усыпанное звездами небо, и всё вокруг было таким тёплым… Он и этому положил конец. Он потуже затянул шарф на шее и засунул концы под куртку. Его голос ужесточился. - Я не позволю им давить на меня. Власть царей освящена Божественной волей. Толпа фабричных рабочих не может это изменить, - фабричные рабочие, и… женщины и дети, они пели песни и… нет. Он рванулся вперед, обхватил Америку свободной рукой и зажмурился от образов в голове, от звуков, от боли в плече. - Шшш, я здесь, - Америка сказал это сразу же, успокаивая его, поцеловал в висок, немного сместился, чтобы Россия сильнее облокотился на него. Он разомкнул их ладони, чтобы обхватить его, и провел рукой вверх и вниз по спине. – Послушай… иногда следует просто позволить всему идти своим чередом – дать людям то, что они хотят. Иначе они всё равно возьмут это. Его голос, его руки были такими нежными. Россия прижался лицом к шее Америки, прогибаясь в прикосновение к его коже. - Только если ты слаб, - пробормотал он. Его потрескавшиеся губы были сухими на горле Америки. Окровавленной рукой он схватился за плечо. – А Россия сильна. Я силён. - Я знаю, что ты силён. Но Россия… ты не можешь вечно сражаться с волей своего народа, - затем Америка спросил тихим голосом. - …Твои люди ненавидят меня? Те, которые… рабочие. Я недавно слышал разное… - Нет, - Россия замолк и отстранился, взглянув Америке в глаза. Это стоило того, чтобы солгать, но он этого не сделал. – Да. Ненавидят. Америка закусил губу. - Потому что я капиталист… и потому что я всегда ладил с царским правительством. Так? - Они неблагодарные, - проворчал Россия. – Высокомерные. Ничтожные, - он опустил ладонь на лицо Америки. – Их мнение не значит ничего. - Они твои люди, - прошептал он. – И их мнение значит всё, - наступила неловкая пауза, а затем Америка поцеловал его, тепло и настойчиво, его губы были мягкими, ногти вжались России в волосы, другой рукой он вцепился в его куртку, и… и всё закончилось так же быстро, как и началось. Америка всмотрелся в его лицо, сжал раскрасневшиеся губы. – Обещай, что мы всегда останемся друзьями, что бы ни случилось, - взмолился он. Россия глубоко, судорожно вздохнул. Он облизнул губы, почувствовал вкус Америки. Ветер завывал в разбитом окне, и его пальцы сжались в ладони Америки. - Я… - выдавил он сквозь боль в рёбрах. – Я обещаю. Америка кивнул, и они сжали друг друга в объятиях. - Я даже не знаю, скольких я убил, - слова просочились сквозь зубы холодным облачком пара в темноте. - Боже, Россия, - выдохнул Америка. Он сжал кулак на его спине, прижал его к себе. Прижался к его голове. Кожа Америки была такой тёплой… всегда. Россия подался ему навстречу, просто чтобы дотронуться. - Я не знаю, - настоял он. – Их было так много… Я даже не мог различить, где были мои. Америка поцеловал его за ухом и прошептал: - Они все были твоими. Россия содрогнулся и встретился с ним взглядом. Последовала звенящая, ужасающая тишина, и затем он произнёс: - Я знаю. Это был почти стон. Америка огладил линию его лица тыльной стороной пальцев. Ветер всё ещё дул в разбитое окно, и никому из них не становилось теплее. - Мне так жаль, Россия… Я останусь с тобой столько, сколько смогу. *Примечание переводчика: даты приведены по новому стилю, то, что у нас 9 января – у них 22, поэтому, по идее, с Кровавого воскресенья прошло 2 дня… И сидит Россия там тоже два дня… **В оригинале было «and they wouldn’t play nice», что является отсылкой к оригинальной манге, где Россия говорит «We don’t want children who can’t play nice». • В начале 20 века российский промышленный рабочий работал в среднем 11 часов в день (и 10 часов в субботу). Условия на фабриках были чрезвычайно суровыми, и о здоровье и безопасности рабочих мало заботились. В разгар массовых забастовок священник Георгий Гапон решил обратиться с личным обращением к Николаю II. Он составил петицию, в которой изложил требования рабочих: призвал к сокращению рабочего дня до восьми часов, повышению заработной платы и улучшению условий труда. Гапон также призывал к установлению всеобщего избирательного права и прекращению русско-японской войны. • Кровавое воскресенье – инцидент, произошедший 22 января 1905 года, когда безоружные мирные демонстранты были расстреляны и разогнаны Имперской гвардией. Число убитых остается неустановленным. Царские чиновники зафиксировали 96 погибших и 333 раненых; антиправительственные источники заявили о гибели более 4000 человек; умеренные оценки по-прежнему в среднем составляют около 1000 убитых или раненых, как в результате выстрелов, так и в результате паники. Резня имела тяжелые последствия для царского режима, так как пренебрежение, проявленное к простым людям, подорвало поддержку самодержавия. • Несмотря на недавнее похолодание в российско-американских отношениях, вызванное преследованием евреев, давние хорошие отношения с царской Россией означали, что это событие было воспринято в Соединенных Штатах с большим сочувствием, чем в Европе (примечание переводчика: не совсем поняла, что здесь имеется в виду. То, что Соединенные Штаты более благосклонно отнеслись к расстрелу безоружных демонстрантов?). Если хотите почитать, почему я ненавижу эту главу всеми фибрами души, прошу сюда: https://telegra.ph/O-Krovavom-voskresene-01-15