Цвет моего сердца

      Кто-то, кажется, помог мне подняться с земли и слегка приобнял за плечи. Каталку, на которую положили тело Зея, затащили в машину. Ко мне подошел кто-то, но работник скорой подхватил меня под руку и, сверля взглядом офицера — а это оказался именно он, — втолкнул меня в машину. Я уселась и больше укуталась в совершенно нелепый и глупый оранжевый плед. Мои глаза сами нашли лицо, руки, ноги парня. Переводя взгляд я все боялась чего-то не обнаружить. Не увидеть чего-то. Голос как-то дрогнул, и в горле встал ком. Глаза заволокли слезы, и я не стала поднимать руки, я не смогла бы вытереть слезы. Слишком сильно меня трясло. Я не смотрела на него в попытках унять бьющую меня дрожь. Я теребила свои давно растрепавшиеся волосы в руках, то и дело закрывая глаза и пытаясь отдышаться. Я пыталась дышать, но то и дело начинала кашлять от непонятных спазмов, казалось, что я умирала. Я зажмуривала глаза так сильно, как только могла. Чтобы становилось почти больно. Но, когда я их закрывала, я отчетливо видела его изумрудные глаза, полные сначала дикого страха, а потом такого же спокойствия. Снова и снова он находил меня глазами и что-то шептал. Я не понимала. Не могла. Не хотела. Нет. Нет. Нет. Само по себе это было не страшно, но понимание того, что страх это был не страх того, что он подвергнул себя опасности, а страх того, что я увидела его, обернулась, вот что пугало по-настоящему. Он не боялся умереть. Он оттолкнул меня. Зей оттолкнул. Я стиснула себя руками, пошатываясь в истерике. Я поскуливала в углу машины, которую немного потряхивало по дороге. Я не слышала вой серены, не слышала крики мед персонала, которые откачивали Зея, я не слышала ничего. Уши отказывались передавать информацию, кроме пустого гула. Гул этот был по всему телу. В глазах нещадно рябило, руки все еще трясло, я не чувствовала ног. Я что-то тихо-тихо шептала, а может это были простые попытки нормально дышать, но я то и дело прикусывала собственный язык, не чувствуя от этого даже боли. Я посмотрела на его бледное с кровоподтеками лицо и снова завыла. Я тряслась, тряслась так сильно и непроизвольно, что от этого было еще страшнее. Я посмотрела в область сердца Зея, но ничего не увидела. Я не увидела ничего. Я не видела его сердца. Осознание того, что это из-за того, что он умирает подходило медленно, как маленькая волна накатывает на берег. Это осознание было холодным и склизким. Как мерзкий слизень, как застывший сгусток крови в каком-нибудь сосуде. Осознание было отвратительно, как ледяное прикосновение мокрых холодных рук, которые вот-вот поглотят тебя. Всё тело жгло, как будто его исполосовали ножом и полили водой с солью. Нестерпимо болел живот, наверное, после того как упала на землю, ударившись при этом о какой-то постамент. Я протянула руку, убрать волосы с его мертвенно-бледного лица, но так и застыла. На собственной руке увидела царапину и большое пятно крови, но кровь не была моей. Это была кровь Зея. Кровь, текшая от множества царапин и порезов на его спине и голове. Я отдернула руку, когда машину тряхануло и одна из рук Зея безучастно повисла, свисая с кушетки, словно вот-вот отвалиться. Я, кажется, взвизгнула, зарылась лицом в собственную байку и еще сильнее зарыдала. Нет… нет…       — Я не вижу его сердца… не вижу… только…не умирал… живет… — я что-то поскуливала себе под нос, скорее всего не понимая, что вообще несу. Было холодно. Меня знобило так, словно температура была под 40. Я куталась и куталась, пытаясь закрыться, как улитка в своей мерзкой раковины, которую можно взять и растоптать. Я чувствовала себя растоптанной, абсолютно потерянной и более чем. Более чем виноватой.       — Нет пульса, — протянул кто-то в салоне и началась возня. Я взметнула глаза на какой-то аппарат и только теперь услышала нудный, раздражающий писк. Ничего больше, только этот ужасный писк. Совершенно отвратительный. Напоминающий о том, что Зей умирает. Я вздрогнула. Умирает. Зей умирает. Я взвыла от этого омерзительно осознания и снова задохнулась от боли в горле.       — Ну же! Раз, два, три. Давай же! Ну! Парень! — все что-то кричали, трясли его, что-то делали, а я смотрела на тело Зея, он весь был в крови, в грязи, весь… Я снова закрыла лицо руками и завыла.       — Поздно, — потянул кто-то. И я всхлипнула. Эти слова полоснули не хуже острого ножа. И сейчас, я бы предпочла этот нож себе в сердце, чем находиться здесь, чем наблюдать как он умирает. Умереть хотелось мне.       — Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста! — Я повторяла это сама того не осознавая, кажется, уже надрывающимся голосом. Едва сдерживая слезы от боли в горле, сдерживая слезы боли. Сдерживая слезы от всепоглощающего желания просто исчезнуть… — Пожалуйста! — я упала со своего места на пол и просила, просила, просила. Меня, кажется, пытался кто-то поднять, но я все стояла на коленях в этой грязной машине, где лежит и умирает человек, которого я знаю с самого детства. — Пожалуйста…       — К черту! — крикнул кто-то и все снова завозились. Я, покачиваясь и помахивая головой, села, подтянула к себе колени и снова заплакала. — Раз, два, три.       — Пожалуйста, — уже совсем хрипло протянула я, хватаясь за саднящее горло, — Зей, пожалуйста, — слезы катились по уже давно мокрому лицу, по волосам, по рукам, пледу, одежде и смывали отовсюду кровь Зея, в которую я вся была измазана, пока сидела там с ним. Пока набирала номер скорой, пока держала его голову у себя на коленях, пока пыталась докричаться до него. Так страшно мне не было даже когда я сама ехала в операционную с рваной раной. Сейчас было куда страшнее. Ужаснее. Гораздо больнее. Кто-то притронулся к моей руке, и я подняла взгляд.       — С ним все хорошо… — девушка произнесла это с легкой улыбкой. — Мы смогли откачать его. Все хорошо…       — Это я во всем виновата, — проскулила я, опуская голову на колени.       — Но ведь… Ведь это не вы его сбили. В чем… в чем тогда ваша вина?       — На его месте должна была быть я! Он оттолкнул меня! — я выкрикнула это, но из-за саднящего горла получилось тихо и глухо. Девушка посмотрела на меня и выражение, застывшее в ее глазах, выдавало страх и ужас. Она стала трястись.       — Он…       — Мы должны были встретиться там и обсудить что-то, а потом я… Он окрикнул меня и вытолкнул и… Скрип и крики… Он лежал там весь в крови… Он… Я не могу. Не могу, — застонала я и снова начала покачиваться из стороны в сторону, — Я виновата. Виновата…       — Ей нужен психолог…       — Думаю сейчас ей нужно побыть одной. Его родителям позвонили?       — Я… — я подняла на них взгляд и протянула телефон, — Я позвонила им… И его сестре. Вы… не могли бы позвонить и сообщить им, в какую больницу… Пожалуйста…— девушка взяла телефон и посмотрела на меня каким-то совершенно нечитаемым взглядом.       — Вы уже попадали в такого…кхм… такого рода ситуации?       — Я… Мы учимся на психологов. По правилам стоит сначала сделать все необходимое… Это просто… Выработанная привычка, — я пожала плечами и все-таки протянула руку к лицу друга. Я убрала волосы и посмотрела на него. — Прости меня, Зей. Прости…       — Здравствуйте, это член бригады. Мы везем вашего сына в больницу «ХХХ». Трисс? Да. Она… Она вместе с нами. Я… нет я не думаю, что она… в состоянии. Я думаю… Нет… я думаю, что нет. Да. Конечно. — через пару минут мне протянули телефон, и машина остановилась, — Мы приехали. Вы… можете идти?       — Да… Думаю да. Куда вы его…       — Ему нужно сначала в операционную. Срочно, у него возможно внутреннее кровотечение. Я отведу вас в приемную. Вам… Окажут помощь. Если придут офицеры, сейчас вам нельзя.       — Плохо может сказаться на психике, да. — кивнула я.- Что я могу сделать?       — Попросите мед персонал сказать, что сейчас это невозможно. Вам нужен хотя бы день. Вы понимаете? — мне на это оставалось только кивнуть и не более.       Время тянулось мучительно долго. Мне обработали раны, заклеили пластырем, а я ничего не чувствовала. Совсем ничего. Где-то в руке обнаружился какой-то перелом, и я усмехнулась. Перелом. Один единственный. А ведь я должна была быть на месте Зея. Я должна сейчас лежать без сознания. Я должна быть при смерти. Я, а не он.       — Простите, -глухо протянула я, усаживаясь на кровати.       — Да?       — Я… Могу я попросить не пускать ко мне офицеров. Сейчас…       — Я понимаю. У них много свидетелей, вас им не стоит беспокоить. — кивнула медсестра и оставила меня одну в тишине палаты. В голове продолжало гудеть, я не могла заснуть. В коридоре послышался какой-то шум, и я выглянула. Они везли Зея в палату.       — Вы… Вы можете посидеть с ним, я думаю, — протянул кто-то, и я шагнула в темную комнату. Его подключили к множеству аппаратов, все запищало, зазвенело, а потом как-то размеренно заработало. Я села на стул у кровати и посмотрела на него. Посмотрела на его сердце, которое сейчас снова ярко светилось. Я вновь могла видеть его сердце. Он выживет. Определенно выкарабкается. Будет жить. И я буду еще очень долго видеть его чудесное яркое сердце. Какая-то крохотная надежда поселилась в моем собственном сердце. Я улыбнулась. Впервые за… За все это время.       Кто-то постучал в дверь, но я не повернулась, не смогла. Я сидела рядом с его кроватью и держала его руку, чувствуя привычное мне тепло, вместо холода, который ощущала в тот момент, когда он лежал на моих коленях на дороге. Сейчас в нем была жизнь, давшая надежду и мне и ему. И это было для меня чем-то невероятно важным и трепетным, самым ценным.       — Трисс? — потянул кто-то, я вздрогнула. Это был голос Камиллы. Она подошла сзади, совсем мягко, а потом провела рукой по моим волосам. — Трисс, — у нее был хриплый голос, значит она плакала.       — Простите меня. Простите меня, пожалуйста. Я виновата. Он… Это я должна лежать сейчас на этой глупой кушетке. Простите, — Мой голос звучал совсем глухо. Связки были слишком напряжены и вместо обычных звонких слов звучал только приглушенный писк.       — О, Трисс! Ты… Милая. Что ты такое говоришь? Как ты можешь? Как я могу винить тебя в чем-то. Ты сорвала голос. Ты вся… Вся в крови. У тебя сломана рука, Трисс. Ты не…       — Я виновата! Виновата! Это я должна лежать здесь! Я! Я должна была находится при смерти в машине скорой помощи! Я! Вам сказали, что его сердце… Оно перестало стучать… Вам сказали? Сказали, что он не дышал? Сказали, что хоть он еще и жил он… Он был холодным и белым, как труп. Вам сказали? Я виновата, мисс. Виновата перед ним. И перед вами. Я виновата. — меня обняли со спины, и я почувствовала холод от слез, которые скатывались со щек мисс Камиллы. Я чувствовала себя так ужасно. Отвратительно и мерзко. Единственное, чего мне сейчас хотелось это просто умереть. Я не хотела видеть такого Зея, не хотела слышать крики его матери. Не хотела видеть лица Патрика и Розамунд. Я не хотела ничего, кроме как оказаться на месте Зея. Я желала только этого. Через несколько часов все ушли. Врачи сказали им, что помочь они все равно ничем не смогут. Это было немного грубо. Потому что, как бы не было жаль, это была абсолютная правда. Никто не сможет ему помочь. Больше нет. Стоит только ждать, ждать без какой-либо надежды. Надежда вообще-то была у меня. Это было его сердце, но она была до того хрупка, до того призрачна для всех кроме меня и Зея, что глупо было бы даже упоминать о ней. Все-таки, никто не поверит мне. Не поверил бы раньше и не поверит в будущем. Только Зей. И сейчас… Сейчас именно его сердце. Именно эта чертова способность, которую я ненавидела поначалу. Именно она стала для меня гарантом его жизни. Примитивно, как жизнь играет со всеми нами. То, что ты ненавидел, вдруг дает тебе единственную нужную надежду на что-то. И ты уже ничего не знаешь и не можешь. Единственное, что остается –ждать и верить в эту призрачную тонкую нить, потому что больше не за что ухватиться. И единственный путь — это тонкая нить. Но никто не знает, как эту нить удержать…       Практически неделю я не отходила от его кровати. Приходила Роз и Патрик, Камилла часто оставалась в больнице на ночь. Ко мне, еще тогда, когда ушли родители Зея после случившегося, пришла мама вместе с Картером. Я… Я не могла посмотреть в глаза даже им. Мне было не то, чтобы стыдно, просто отвратительно…       — Трисс, — сказала мама, опускаясь рядом со мной и поправляя мои волосы. В ее глазах плескалось нечто похожее на сочувствие. — я знаю, что ты ни за что не пойдешь теперь домой. Ты останешься с ним, милая. Я знаю это. Только прошу тебя, — я думала она скажет не вини себя, как Камилла, но она не сказала, — береги себя, хорошо? Ты винишь себя, это я тоже знаю. Он для тебя все. Как половина тебя самой, как и ты для него. И я знаю, знаю, что тебе очень плохо. Мне жаль. Только береги себя. И знаешь… Ни за что, никогда не предавай его. — мама сказала это тогда и ушла. Иногда заходил дядя и передавал продукты, записи из университета. Он сидел рядом со мной. Иногда я говорила с ним, совсем немного. Обычно я могла открыться только Зею. Я проводила с ним каждую минуту, разговаривала, рассказывала что-то. Тишина была невыносима. Я болтала и болтала. Рассказывала какие-то глупости. Делала все, для того чтобы не слышать глухой и размеренный писк приборов, к которым был подключен друг. И все больше замыкалась в себе. Я это хорошо понимала.       — Здравствуйте, Миссис Беатрисс Филиус? — Я повернулась и увидела в дверях офицера.       — Что вам здесь нужно. Сюда не пускают.       — Меня пустили. Итак, мисс Беатрисс Филиус? — я зло посмотрела на офицера и кивнула. — Мне нужно расспросить вас о случившемся. Я думала было достаточно свидетелей случившегося, чтобы к моей помощи не прибегали, учитывая то, что я одна из пострадавших сторон.       — В деле вскрылись новые улики.       — Простите, вам было недостаточно улик? Человек за рулем был пьян, без прав. Он заехал на тротуар и сбил человека! Этого вам было мало для возбуждения уголовного дела? Человек, которого он сбил мало того, что неизвестно, когда придет в себя и придет ли вообще, так был мертв несколько минут в машине скорой помощи. Этого вам, черт возьми, мало?!       — Дело в том, что вскрылось, что у господина Фрейса дома       — Вы обыскивали дом пострадавшего?! Да что вы в конце концов себе позволяете!       — У него были найдены письма, намекающие на то, что он знал, что с ним что-то произойдет. А значит это может считаться самоубийством.       — Вы считаете Зея самоубийцей? — я встала со стула и подошла к офицеру. Он был выше меня на голову, а то и того больше. — Вы считаете моего друга, который спас меня от смерти, самоубийцей? — Глаза офицера забегали по комнате. — Вы так считаете? Так вот знаете, что? Вы ворвались сюда, без допустимого на то разрешения, вы рылись в доме у пострадавшего, и вы пытаетесь давить на меня этими глупыми заявлениями несмотря на то, что еще там на площадке вам сказали, что это может быть чревато психологическими последствиями. И, если мне, для того, чтобы не давать вам показания, нужно будет заключения психолога, я пойду и получу его. Потому что я больше не хочу видеть вас. Вы отвратительны! Я знаю Зея с младшей школы. Я знаю его. И я его теряю. И это невероятно больно. И я не готова была дать показания. И сейчас не готова.       — Вы и завтра не будете готовы, — буркнул он с укором.       — Вы укорили меня? Вы меня укорили? Я теряю друга! Вы понимаете, что он при смерти? Понимаете, что каждая секунда может быть его последней? Вы смеете мне высказывать то, что он самоубийца и укоряете меня в чем-то? Вы вообще знаете, как тяжело терять кого-то! Вы знаете, какого это быть причиной того, что ваш друг умирает? Вы, черт вас дери, знаете хоть что-нибудь из этого?! Да, я не буду готова. Я никогда не буду готова дать показания. Зато я буду готова прямо сейчас написать прошение об отстранении вас от этого дела, и если понадобится, то я доведу это дело до суда. И вы больше никогда. Ни-ког-да не посмеете хоть что-то сказать людям, которые ночуют у койки друга, находящегося при смерти. — Слезы давно катились по лицу. В палату ворвались охранники и вывели офицера из больницы.       — Простите, простите, я отошла по вызову, и он проскользнул к вам. Все хорошо? Трисс! Вы плачете! Что он сказал вам, Трисс?       — Трисс? — Я обернулась и увидела Камиллу. — Трисс! В чем дело? — Я скатилась по стенке и закрыла лицо руками. Воспоминания снова затопили сознание.       — Офицер ворвался в палату.       — Принесите… принесите прошение об отстранении от дела. Я…Я не смогу доехать. Принесите пожалуйста.       — Хорошо, — кивнула медсестра и вышла, оставляя после себя глухую тишину, где эхом отдавался писк шумящих приборов.       — Камилла, скажите. Письма. Офицер сказал, что Зей оставил письма…       — Он написал, что открыть их стоит только в случае его гибели или через… через две недели после того, как с ним что-то случится. Но…       — Он не оставил для меня письма, верно? — Я не смотрела на женщину, только крепче сжимала руку друга в своей.       — Нет… Про…       — Нет-нет. Все хорошо. Я. Я знала, что он не оставит мне письма в случае чего. Он оставил письмо моей маме. Я знаю. Он знал, что я не буду слушать глупости, но моя мать сможет заставить меня. Поэтому не извиняйтесь. Он все сделал правильно.       — Это ведь не значит…       — Нет. Это не значит. У меня тоже есть такие письма. Мы давно их пишем. — Я соврала. Хотя частично это была правда. Я тоже была замешана во всем этом. Это из-за меня были написаны эти письма. Мои сны так повлияли на него.       — Мы откроем письма через неделю. Я сама напишу прошение. Отдыхай, Трисс.       — До свидания, мисс Камилла.