Цвет моего сердца

      За окном стояла та самая сентябрьская погода. Все дорожки возле больницы были усыпаны разноцветными листьями и частенько, если открыть окно, можно было услышать тихое шелестение листьев под ногами людей. Иногда были слышны детские выкрики и веселый радостный смех. Трисс отодвинула занавески и выглянула в окно. Повсюду бурлила жизнь. Множество машин и другого транспорта стремилось в неизвестном никому направлении. Все гудело, как чья-то огромная голова под действием температуры. Вокруг было так громко, что, закрывая уши, чувствовал себя так, будто бы попал в совершенно другой мир. Трисс оглянулась на друга и отвернулась от окна, прекратив рассматривать все вокруг. Откуда-то послышался стук. Тихий-тихий, с каждым разом все громче, сильнее. Дождь. Трисс догадалась, услышав вскрики людей с улицы. Одни вскидывали руки, пытаясь защититься и не промокнуть, другие наоборот подставляли лицо под дождь, как-то радостно и знакомо для Трисс улыбаясь. Кажется, как-то и она сама улыбалась так же, когда начинался дождь. Теперь же она просто занавесила окно и отошла в другой конец палаты. Из крана по капле каждую секунду, совершенно синхронно с часами, висящими на стене, падала на раковину вода. Трисс часто замечала этот равномерный стук часов, потом прислушивалась и слышала уже звук падающей капли. Но так быстро, почти мгновенно, как она прислушивалась, совершенно так же она вновь отстранялась от этих звуков, прислушиваясь иногда то к размеренному биению собственного сердца, то к тихому гулу, проникающему через закрытое окно, то к гулу больницы, а иногда просто к тишине. Это было проще всего. Она закрывала глаза и все исчезало. Вокруг была только тьма и невероятная всепоглощающая тишина.       — Зей, — она прошептала это так тихо, что скорее всего и сама не услышала, — У тебя такое чудесное сердце, — Она сказала это, всматриваясь в него, пытаясь найти что-то такое, чего она до этого не видела, что до этого было закрыто от нее в его сердце, но ничего такого там конечно же не было. Он был открытым для нее. — И только это сердце дает мне надежду. — продолжала она. Почему-то до скрежета в зубах хотелось, чтобы он услышал. — Но тебе больно, Зей. Прости меня. Прости меня, черт возьми. Просто поднимись сейчас и прости меня. Посмейся, скажи, что разыграл нас всех. Пожалуйста. Вставай черт возьми Зей! Поднимись! Поднимись! — кричала она, срывая голос. Выкрикивая слова до хрипоты в голосе. Ее слезы скатывались по его лицу, и оттого ей хотелось плакать еще сильнее. На самом деле он даже сейчас… Даже сейчас был для нее Зеем. Совершенно обычным. Ей постоянно хотелось верить в то, что он просто заснул. Заснул и вот-вот, совсем скоро он проснется, поправит свои взлохмаченные волосы, и они с ним поговорят. Она снова расскажет ему все новости, которые он пропустил, а он будет внимательно слушать, не потому что ему, собственно все равно, нет, потому что ему было бы действительно интересно, как бывало раньше.       — Он не встанет, Трисс. Ты знаешь это, — Салли неловко переминалась с ноги на ногу возле двери. Как всегда, с иголочки одета, чудная прическа и закусанная губа. Трисс насторожилась, а Салли протянула плачущей дочери два билета в Америку.       — Что это, мама? — Салли промолчала. Трисс смотрела на билеты, утирая непрошенные слезы, в попытках разобрать хотя бы одну строчку маленького текста. — Что это? Зачем… Ты с Картером куда-то?       — Нет, Трисс. Не мы. Ты. — Салли в упор посмотрела на дочь и закусила внутреннюю сторону щеки. На Трисс лица не было. Совсем бледная кожа, синяки и мешки под глазами, почти синие губы и запавшие глаза. — Ты вместе с Шоном едешь в Америку на стажировку в прекрасной фирме, твой профессор порекомендовал тебя в качестве кандидата и выслал твое резюме, его приняли. Они хотели бы понаблюдать за тобой и дать тебе возможность поработать у них. Чудесная возможность для тебя, Трисс.       — Но я не поеду в Америку, — категорично ответила Трисс, отступая от матери на пару шагов.       — Ты должна. Фрейсы приняли решение. Его, — Салли перевела взгляд на Зея, — Его отключат послезавтра. В это время ты будешь парить высоко в небе на пути в Америку.       — Я не поеду! — выкрикнула Трисс, — Я не оставлю его, да почему же ты не понимаешь меня?! Мне казалось, ты стала лучше, чем была до этого, казалось, что перестала быть эгоисткой. Но мне, видимо, просто показалось. — Трисс с обидой и злостью посмотрела на мать. Салли только вздохнула, посмотрев на дочь.       — Ты поедешь в Америку и точка. — Салли повернулась и направилась к выходу из больницы, — Будь готова. — Трисс крикнула что-то, но спорить с матерью было совершенно бесполезно. Она скатилась по стене от собственного бессилия и закрыла лицо руками. Ее снова трясло. Послезавтра она уедет. Послезавтра ее лучшего друга отключат от аппаратов. Послезавтра погибнет человек, которого она знает почти столько же, сколько себя саму. Погибнет человек, который знал ее. Знал ее гораздо лучше, чем она сама. А в голове крутилась мамина фраза: «будь готова». К чему? К поездке? К смерти друга? К собственному потоку чувств? К боли? К чему же из этого мне быть готовой.       — Я больше не могу, боже. Я больше не могу. Не могу больше, — Она оперлась головой о прохладную стену и снова заплакала. «Плакса» —произнес голос Зея, и она заплакала еще сильнее. «Мерзость» — подумала она. И сложно сказать, о чем конкретно она говорила: то ли о себе, то ли о ситуации, то ли о чем еще. — Больше не могу, — продолжала шептать она, чувствуя дрожь в собственных руках. Она попыталась обхватить свои колени руками, чтобы меньше дрожать, но все стало только хуже. Теперь она дрожала вся, а не только руки. Ее глаза невыносимо болели, а голова раскалывалась. И сама Трисс не находила этому причин, не потому что их было мало, напротив, их было слишком много. — Больше не могу, — это последнее, что она прошептала перед тем, как почувствовать в ушах оглушающий вой.       — Вы уверены, что она поедет? — Шон сидел за столиком у окна и в такт часам, висящим на стене, стучал пальцами по деревянной поверхности.       — Я сделала все для этого. Она послушает меня.       — Она ведь вас возненавидит, мисс Салли, — женщина отвлеклась от вида за окном и посмотрела на парня. Они встретились глазами, и Салли улыбнулась. Как-то грустно, обреченно. Собственно, только так она, кажется, и улыбалась.       — Знаю, — кивнула она и поправила волосы. — Сейчас вы не понимаете, потому что еще слишком молоды. Когда у тебя появиться ребенок, Шон, ты поймешь меня. Поймешь, что ненависть вполне можно стерпеть.       — Она тоже поймет? — Шон оперся на руки и посмотрел на женщину. Салли покачала головой.       — Нет, вряд ли. Она ранимая, Шон. Как цветочек, но не бутон. Она как пион, который вот-вот отцветет. Одно лишнее дуновения ветра и с него слетают лепестки. Вот какая она. В ней невероятно переплетается сила и ранимость. Она может стать могучим воином, когда это касается кого-то, но, если дело в ней самой, -женщина снова помотала головой. — Нет. Ну что ж, — Салли посмотрела на часы на своей руке и вновь улыбнулась, — Мне, к сожалению, пора, Шон. Очень приятно было пообщаться. — уже практически рядом с выходом она обернулась и тихо прошептала: — Позаботься о ней.       Шон только кивнул, хотя точно знал, что миссис Филиус этого уже не заметит. Она вышла из кафе, посильнее укуталась в пальто и аккуратно повязала свой разноцветный шарф. Октябрь в этом году был на удивление холоден. Парень наблюдал за ней до тех пор, пока ее фигура не исчезла из вида, и как-то совсем грустно улыбался.       — Вам что-нибудь принести? — спросила подошедшая к столику официантка.       — А? Нет, — приветливо улыбнувшись, ответил Шон, — Не нужно, спасибо. — девушка кивнула и отошла обратно к стойке. Мысли Шона вновь закрутились вокруг него, прямо как ветер, закрутивший те листья, лежавшие на одинокой и пустынной с виду улице.       В день отъезда я ни с кем не прощалась. Только окинула грустным, но за это время уже привычным, взглядом свою палату, зашторенное окно и свою собственную сумку, которую принесла мама. Коридор вновь встретил меня шумом, уже тоже привычным за это время, взгляд пробежался по другим пациентам, по медперсоналу, по табличкам на дверях и разноцветным, приветливым сердцам. Чтобы выйти из больницы, нужно было пройти мимо палаты Зея, и я, не удержавшись, заглянула внутрь в приоткрытую дверь. Взгляд уперся в фигуру склонившейся над кроватью Розамунд, потом я перевела взгляд на ссутулившуюся мисс Камиллу и Патрика, стоящего за ее спиной и, видимо, шептавшего что-то прелестное и радостное. Глаза всего на секунду встретились с глазами мисс Камиллы, после чего я отвернулась. Лицо снова скривилось, а в глазах появились слезы. Они вообще появлялись слишком часто, на то были причины. Камилла встала, чтобы подойти, Розамунд и Патрик тоже повернулись, отвлекаясь каждый от своих дел. Они все смотрели на меня, хотя хотелось, чтобы их взгляд проходил сквозь, не задерживаясь на мне. Было чудовищно трудно вытерпеть этот взгляд. Они смотрели виновато, и меня коробило от этого. С одной стороны, я чувствовала себя виноватой перед ними, и было бы попросту легче, смотри они осуждающе, а с другой, этот их взгляд больше всего остального напоминал о том, что сегодня его последний день, и осознавать это совсем не хотелось. Какая глупость. Я переступила с ноги на ногу и услышала скрип двери. Надо же, столько мыслей пронеслось в моей голове за пару секунд. Я снова посмотрела на мисс Камиллу и, не сдержавшись, сорвалась на бег. Прочь. Прочь, чтобы не видеть этого взгляда. Прочь из этой больницы. Прочь. Это все, чего я желала тогда. Мисс Камилла позвала меня, выкрикнула что-то, но я закрыла уши, в очередной попытке оградиться от всего этого. Сейчас я могла только бежать, но и это вскоре стало проблематичным. Ноги снова подкашивались и дрожали. До вылета оставалось около девяти часов.       Сад встретил меня безмолвной тишиной. Хоть и было не самое раннее утро повсюду стелился белоснежный туман, и это напомнило мне те времена, когда я приходила сюда на работу в тот самый час, когда вот такой же туман лежал на земле. Я улыбнулась своим воспоминаниям, хотя это был сущий пустяк, и подошла к воротам. Большие и железные они ограждали сад от всего окружающего мира, и вот сейчас, глядя на них, я чувствовала себя героиней чего-то прекрасного и необычного. Сказкой веяло от всего этого, но в душе была такая неразбериха, что я скорее назвала бы это ночным кошмаром. Ворота немного скрипнули, зашумела под ними трава, и я отчетливо почувствовала росу через тонкие кроссовки.       — Здравствуйте, Миссис Книбель. — это вырвалось как-то само по себе, хотя я даже и не видела ее еще.       — Здравствуй, милая, — приветливо улыбнулась старушка, отрываясь от своего вязания. Я тоже улыбнулась ей и этому действу.       — Вы действительно любите читать. — женщина недоуменно, с немым вопросом в глазах посмотрела на меня, а затем, посмотрев на свою книгу, кивнула.       — В молодости все никак не было времени, зато сейчас. Сейчас я пытаюсь догнать все упущенное за те годы. Я и вязать начала поэтому. Все как-то не получалось, не выходило, а теперь вот как. Складно и шустро. Возможно оттого, что я раньше быстро медлила, а сейчас медленно спешу. Все дело в темпе. Быстро медлила? Медленно спешит? Ее слова какой-то невероятной бурей пронеслись в голове, определенно оставляя там что-то, что я еще не скоро пойму. — Ты поймешь позже, — словно прочитав мои мысли, произнесла женщина, — Все со временем понимают. — я только кивнула.       Гулять по саду в такое время было таким обычным, но в то же время чем-то таким на удивление новым, что все мое сознание разрывалось, пытаясь определиться. Просто сегодня я, прямо как в детстве, была не работником, не благодетелем растений, не их временной радостью, а всего лишь наблюдателем. И эта роль была так памятна, но в то же время так давно забыта мной, что, вновь примерив на себя ее, как пуховик зимой, я почувствовала какое-то странное удовлетворение, и сама же улыбнулась этому. Глупо и странно, но от этого ничуть не хуже. Ноги давно уж несли меня по заученной тропинке, поэтому, когда я наконец ответила на все терзающие меня изнутри вопросы, взгляд уперся в одинокую изгородь лабиринта. Вся радость и некое чувство эйфории выветрилось с такой скоростью, словно ничего такого и не было вовсе. Глаза пробежались по выходу из запутанного украшения, по стеклянной беседке, которая сейчас выглядела практически чужеродно не только в самом саду, но и в моем сознании.       «— Я пойду сюда, даже если захочу совершить самоубийство.       — Тупица.       — Дурень.       — Я бы не пошёл сюда. Никогда бы не заставил тебя испытывать ужасные эмоции в этом прекрасном месте. Ты бы ведь ревела, если бы я умер?       — Нет конечно. Глупый. Куда бы ты пошёл?       — В дом твоей матери, прямо к ней. Сначала я бы высказал ей все.       — Зей, знаешь, что?       — Что?       — Я бы все-таки плакала. Наверное, у меня бы даже началась депрессия. Ты дорог для меня, Зей.       — Я знаю, Трисс. Я знаю.»       Воспоминания, каждая фраза, сказанная тогда, как маленький молоточек по наковальне, била по мне с новой силой. И я поняла, как глупо звучали те мои слова. И как правдиво я предсказала свое будущее. Мне было плохо, когда я только увидела его лицо, почувствовала руку, отталкивающую меня. Сейчас лучше не стало. Только хуже. С каждой секундой становилось только хуже. Эта боль уходила куда-то глубоко-глубоко, отдалялась, но ее удары, синяки от нее становились только хуже. Потому что с каждой секундой, с каждым ночным кошмаром, с каждым новым отеком и новой синевой на его лице, я отчетливо вспоминала то его лицо, его голос, каждую его черту, даже не поглаженный воротник его рубашки, и темный волосок Паскаля в его собственных сияющих волосах. словно совершенно нечеткую фотографию, я отредактировала в детальное произведение искусства. Только все это, все это проделало во мне такую дыру, что, будь она материальна, я бы давно уж погибла, скорее всего в тот самый момент, когда услышала скрип под колесами машины и тихий, но в то же время оглушающий хлопок, потому что даже тогда, уже тогда эта дыра была размером с меня саму. Я зашла в беседку, случайно зацепив ногой один из пуфиков и чуть не упав.       — Порвала, -прохрипела я, садясь на другой и осматривая огромную дыру. — Черт, — пропищала я, чувствуя себя совершенно неуклюжей. Я осмотрела беседку и легла, прикрывая глаза руками. Снова появились слезы, я была уже совершенно не в силах их остановить. Кажется, этот порванный пуфик стал моей новой, за последнее время я бы сказала очередной точкой невозврата, после которой я не могла успокоиться.       — Трисс, — послышалось у двери, и я подняла голову. Слезы застилали глаза, но я все равно знала, кто это.       — Шон, — я всхлипнула, снова пытаясь утереть слезы и встать.       — Сиди, — сказал он, садясь радом со мной и обнимая. — Ну что же ты снова? Трисси, ты ведь так совсем себя доведешь, а? Ну, перестань плакать. Что случилось?       — Я пуфик порвала. Этот был его любимым, — я понимала, что звучит странно, если не сказать бредово, но для меня это было важным.       — Ох, Трисс, — Шон посмотрел на меня взглядом, очень похожим на тот, каким смотрела из палаты Камилла, каким-то совершенно виноватым. — Я не знаю, что сказать, Трисс. Правда не знаю. Мне нечем тебя обнадежить совершенно, я не могу сказать, что все будет хорошо, потому что твое хорошо невероятно тесно связано с ним, и я не могу сказать тебе, просто забыть его по той же причине, да и невозможно это. Единственное, что я могу, это быть вот здесь. Совсем рядом и отвлекать этими глупыми бесполезными речами, пока ты вытираешь свои покрасневшие чудесные глазки от слез. Я не могу сказать тебе, чтобы ты не плакала, потому что, наверное, рассчитываю на то, что слезы хоть как-то облегчат твои переживания. И не могу сказать, чтобы ты всегда полагалась на меня, потому что и я могу уйти в тот момент, когда буду нужен тебе. Я постараюсь быть рядом, Трисс, правда постараюсь. Но хочу, чтобы и ты сама была сильной, а, чтобы ты стала такой, ты должна пережить это. И ты переживешь. Переживешь, не забудешь, не выкинешь из памяти, оставишь глубоко, но переживешь. Прежде всего для того, чтобы ему было спокойно, где бы он ни был.       — Шон, ты такой гад. Кто же так мотивирует? — я снова заплакала, опираясь головой о его теплую грудь.       — Ага. — Он кивнул, проводя рукой по моим волосам, — я буду рядом. –Он сказал это совсем тихо, скорее для себя, чем для меня. Я только кивнула.