Малиновый чай

— Да, я понял. Спасибо большое, — произнес Драко прощаясь с колдомедиком, пришедшим в Менор по неотложному вызову. — В общем и благодарить не за что. Я оставил зелья на столике. Если снова будут такие же боли — пускай примет. Но вы же понимаете, что… это крайне временно и… — Да. Еще раз спасибо. Тилли? Проводи мистера пожалуйста.       Доктор только с жалостью посмотрел на осунувшегося волшебника, съедаемого страхом, и проследовал за домовиком.       А Драко, нацепив непринужденное выражение, вошел в комнату.       В комнату, которая когда-то принадлежала ему одному, маленькому мальчику, любителю квиддича и странных книг в которых говорилось о зачарованных предметах.       В комнату неопределившегося юноши, который сам до конца не понимал, что есть хорошее и плохое, поэтому все время метавшемуся от одного к другому.       В комнату, где он жил первые годы после Магической войны и не мог найти выхода к свету сквозь эти четыре стены.       В комнату, где он впервые понял, что любить кого-то это вовсе не постыдно, а чертовски приятно.       В комнату, где же он целовал свою жену, которая все никак не могла расшнуровать свадебное платье.       В комнату, где Гермиона Грейнджер сейчас умирала.       И даже если мужчина верил в лучшее, искал ответы в черномагических книгах, посещал магов, деятельность которых далека от закона в надежде спасти жизнь. То сейчас — стало очевидно. Все это вопрос нескольких дней, может быть недели. И Гермиона Грейнджер, которая вот уже как пять лет Малфой — умрет. Покинет тот мир, где по сути находится лишь ее обессиленная оболочка. И если на словах это звучит возвышенно, то в реальности и это страшно.       Исхудавшая до неприличия женщина, лежала свернувшись калачиком около окна и сотрясалась в конвульсиях, которые не получалось снять.       Фиолетовая отметина теперь практически полностью скрывало ее лицо, отчего вид больной становился еще безнадежнее. Девушка в буквальном смысле сгорала в фиолетовом пламени проклятия, которая должно было существовать только вместе с волшебницей.       Единственно радостью было то, что женщина все еще сохраняла незамутненный разум. — Сейчас, я сейчас, — Драко привычным движение снял с себя рубашку, и метнулся к сотрясающейся в конвульсиях девушки, поднял ее и, усевшись на кровать, положил к себе на грудь. Как только он начал читать заклинание девушка прекратила дергаться и выпрямилась.       Это было древнее заклинание заключающееся в обмене магической энергиями. Что-то вроде диализа в маггловском мире. Только помимо пользы оно приносило и вред — Драко кашлял кровью и периодически терял сознание, но упорно отказывался признавать, что его тело не справляется с проклятием. — Тебе опять будет плохо. — Зато тебе станет легче. — Тебе не кажется, что мене станет только хуже, если ты пострадаешь, как Рон. — Больше Рона не пострадаю, просто спи. — Вот же. Зараза. Малфой, — процедив это волшебница медленно повернулась и, как по к команде, уснула, обхватив Малфоя за руку.       Таков уж был эффект этого заклинания — чародей получающий энергию неосознанно подчинялся проникающей энергии, которая несла в себе желание донора. Драко это знал и ненавидел себя за то, что превращает последние дни девушки в сплошную мутную неразбериху, состоящую из его команд.       Он заставлял Гермиону жить, даже когда она отказывалась делать что-то для своего нефункционирующего организма. Мужчина кормил ее, заставлял пить, мыться, спать. Сама же девушка будто бы и не сопротивлялась, но одновременно с этим уже ничего и не хотела. Гермиона Грейнджер устала бороться и просто ждала момента, когда ее отпустят. Но Драко не отпускал.       Драко понимал, что даже без его манипуляций она не проживет долго, но сдаваться. Дело ли тут было в этом? Скорее ему было до безумия страшно потерять ее, нет — ему было страшно остаться одному. Совсем одному.Тогда бы это было поражение.       Какое? Возможно для обычного человека эта утрата частички себя — горе, которые постепенно переходит в печаль, а позднее сходит на нет. Для человека, который в буквальном смысле является своим близким — все иначе. Такой человек тоже умирает. Умирает, а затем с огромным трудом рождается совершенно другим. И Драко, потерявший отца, уже знал, что его ждет поражение. Он проиграл жизни, которая дала ему шанс, который тут же отобрала.       Хотя, если ни быть голословным — он был рядом с любимой девушкой целых семь лет, а если не брать в расчет то время, когда он мастерски изводил ее в Хогвартсе — так все четырнадцать.А четырнадцать лет — практически жизнь. Много, но безумно мало, отчего все становиться еще трагичнее.       За это время его жизнь стала менее выверенной что ли. В ней теперь не было того эгоцентризма, который на первых порах был верным другом Малфоя. Исчезла завиральная идея о главенстве чистой крови — которая ни стоит и выеденного яйца. Исчезла «великая» задача продолжить старинный род Малфоев, потому что помимо имеющихся причин, появилась мысль о том, что дети — это те, кого будут любить в первую очень за то, что они продолжение твоего любимого человека, а уже во вторую — продолжение рода.       Драко Люциус Малфой превратился в самого обычного Драко — ценного специалиста в министерстве магии, который вот уже как три месяца находился в затянувшемся отпуске, но все еще имел перспективы на службе, любящего мужа, который не считает постыдным проявление своих чувств, в человека, который находит удовольствие в общение с другими людьми, не взирая на их статус (хотя статус у семьи Поттеров — ого-го).Но в кого же он превратится после того, как… — Ты опять думаешь? Драко, тебе нужно поспать, — послышался голос проснувшейся Гермионы, понявшей что мужчина так и не сомкнул глаз. — Я считал, что это твое любимое занятие.       Гермиона глухо рассмеялась. — Да, а еще я люблю бесить тебя.Почитай мне сказку пожалуйста, ляг рядом.       Драко как и в тысячный раз до этого, открыл толстую книгу европейских сказок и лег рядом, закутав Гермиону в плед поплотнее. — Нет. Вон ту сказу, я подготовила ее для тебя. Да, вот в синем томике. — Ты копалась в маггловской библиотеке? Это же маггловская сказка, разве нет? — Просто читай. Я скажу тебе все, что думаю потом. — Ладно, мисс-загадка.        «Если вы считаете, что это мир единственный и неповторимый и что вы ровно один во вселенной, то спешу вас огорчить — это глубокое заблуждение. Мир — такой же как и тысячи стоящие рядом, а ровно такой же вы существуете, как минимум в одном из них. Ничего не понятно?       Ну начну же сначала. Если из коробку с цветными кубиками случайным образом достать несколько и поставить рядом на полу, то станет ясно, что какие-то из них повторяются, даже если вы этого не предполагали. Тоже самое и с мирами. Рядом на бесконечном полу располагаются бесчисленные миры с различными варьирующимися параметрами, поэтому рано или позно на полу который не имеет конца найдутся два одинаковы, а то и не два мира. А в них — так уж получится окажетесь второй вы. Да может быть у вас не будет той же внешности, или вы перестали любить мясо или вы вообще окажетесь кошкой — но то все еще будете вы, все тот же вы с тем же набором качеств за каким-нибудь крошечным отличием.       Я бы назвал это реинкарнацией души — но в физики такого понятиея, как «душа» не существует — поэтому я не осмелюсь выразить свою точку зрения. Я лишь расскажу тебе, что твоя смерть здесь — то не твоя смерть в квантовом ее значение, это всего лишь смерть в этой точке, в этом мире. Но ты не исчезнешь — потому что в мире ничего не может исчезнуть никада и взяться ниоткуда, таковы уж законы — ты возникнешь в другой точке того бесконечного пола. И вновь пойдет твое время.       И как же долго это будет длиться? Не знаю-возможно столько же, за сколько распадаются атомы урана, а возможно и того дольше. Я лишь хочу сказать, что смерть то не конечная точка твоего пути, а лишь перевалочный пункт, который даст тебе энергии двигаться дальше.» — Гермиона, что это за бред? Это какой- то набор слов или что это? Как это у вас называют, наука? Они что это пишут с того света? Магглы, конечно… — А мне нравиться эта теория. Разве не здорово так рассуждать — ты не умираешь, а просто перемещаешься. Ты не исчезаешь — а лишь начинаешь двигаться иначе. Он дальше пишет, что близкие в одном мире начинают притягиваться к друг другу и в другом — из-за зарядово или чего-то типо этого. — Самое удивительно, что ты смогла сделать, это попытаться меня успокоить маггловской галиматьей. — Я попробовала, — женщина улыбнулась и натянула одеяло на ухо. — Лучше бы сказку про драконов почитали — она мне больше нравиться. — Я ее уже слышала, а так не хочет трать время на одно и тоже. Хотя, если ты ее прочитаешь — я могу и пожертвовать несколько минут и своего плотного графика. — Тогда слушай. Это куда лучше этой твоей, как ты ее назвала? — Физики. Читай уже. — В стародавние времена…

***

      На следующее утро, словно по щелчку пальцев, Гермиона перестала говорить. Просто — раз, не было больше сил. А еще через пару дней — уже не могла подняться с постели. — Знаешь, я так рад, что теперь мне не нужно таскать тебя вниз. Мне спокойнее и ступенькам тоже, — шутил Драко, поднося к губам девушки ложку с супом.       Геримона лишь утвердительно кивала или издавала членораздельные звуки. — Спокойно, я поговорю за двоих? Ты же не против? Да? Ну тогда еще ложку — и все. — Знаешь Гермиона, я так и называю тебя в своих мыслях Грейнджер, тебе это как-то особенно подходит. Сразу представляешь что-то непокорное и теплое. Словно бы это горячий шоколад с имбирем, который вовсе не тот, чем кажется на первый взгляд. Я люблю эту особенность в тебе. Если честно, я бы даже был не против возьми наши дети твою фамилию. — … — Да не смотри ты так. То просто моя фантазия, это же не преступление. Вон, как в твоей маггловской книжке, в другом мире нет на мне связывающего проклятия — на тебе этой фиолетовой заразы. В другом мире я менее дерьмовый человек, поэтому ты никогда не любила Уизли, а была бы со мной. Не качай головой. Я ведь понимаю, что ты его любила, сильно и самозабвенно, надрывно. Вы ж с ним не расставались практически — а потом он умер.Как вообще после такого можно полюбить еще кого-то.Ты позволила мне тебя любить. И это прекрасно- я рад, что ты не сдалась, что ты в конце концов не выдержала моего напора. Но любовь ли это? Может быть. Но не такая, как с Роном, я прав? Вот — а в том мире все было бы иначе. И наши дети обязательно уже во всю бы дружили с детишками Поттера. Наша старшенькая, было бы здорово, если бы это была девочка, сдружилась бы с Джеймсом, Альбусом и Лили. А сыновья твоего друга в конце концов из-за нее бы насмерть бились. Да, я именно такой жестокий. А сын… Хм, я думаю, мы бы дали ему какое-нибудь традиционное имя для дома Блэков, как и дочери, наверно. Как бы ты ее назвала?       Гермиона в ответ начала водить пальцем по руке парня — Асцелла. Красивое имя. Ты смотрела карту звездного неба? Ты думала об этом, — Драко крепко сжал худенькую ладошку девушки. — Спасибо. Я тут тебе душу рву своими разговорами.       Гермиона посмотрела на него из-под пушистых ресниц, словно бы умоляя не замолкать. — Продолжить? Да я запросто. А сын… ему бы как-нибудь спокойное имя. Атлас? Что скажешь, тоже красивое имя? И они обязательно должны были бы поехать в Хогвартс, взяв твою фамилию — там бы им было куда легче, куда спокойнее. Куда бы они попали, как ты думаешь? Как истинные Грейнджер на Гриффиндор?       Гермиона широко улыбнулась и ткунала в Малфоя пальцем. — Слизерин? Ну нет, им там точно не место. Их там с потрохами съедят, хотя пускай только попробуют.       Гермиона снова улыбнулась и крепче сжала руку мужчины, который говорил такие болезненные и одновременно прекрасные вещи. — Я тебя люблю, Гермиона Джин Грейнджер. Поэтому — я тебя отпускаю. Мы же встретимся там, где ты еще сможешь петь.       У женщины в глазах стояли слезы. Она коротко кивнула и видимо хотела что-то сказать, открыла рот. Но вместо слов послышалась только шипение и слабый выдох. — … — Надеюсь, это была какая-нибудь песня из тех, что я не люблю, да ведь? Хотя, мне кажется, я все твои песни люблю. Засыпаешь? Спи, — и Драко аккуратно опустил голову жены на подушку, нежно поцеловав на прощание в лоб. — Спи.