Скользящий

— Тём, ты как будто с голодного края! — посмеивается Юлька, украдкой облизывая перемазанный джемом палец. Тёма фыркает, подкладывая себе салата. Всё равно этой зеленью толком не наешься, а мясо будет только на обед. На ужин обычно приносят что-то рыбное: Лебедев считает, что подросткам нужен фосфор. Тёма вообще-то не фанат рыбы, но хули ему жаловаться: дома в последнее время вообще, кроме дошика, поесть нечего. Мать по больницам, а батя — что с него возьмёшь. — Юля, оставь в покое варенье, — негромкий ровный голос Ивана. Иван самый старший, он в этом сезоне уже начнёт со взрослыми соревноваться, и как-то так сложилось, что в отсутствие тренеров за дисциплину отвечает именно он. И Юлька ослушаться его не решается, хотя поглядывает насмешливо. — Тём, — улыбается, хитро наклоняет голову к плечу, — а Тём, ты в заливе уже купался? Я сегодня после ужина пойду. Тёма морщится. Понятно, что никто Юльку плавать не отпустит, а вот его могли бы и отпустить. Но хуй там. Вода, типа, слишком холодная, а спуск слишком крутой, и вообще, «вы сюда приехали тренироваться, а не калечиться». И не объяснишь ты Лебедеву, что плаваешь с трёх лет и на воде держишься, как поплавок. — Купаться не разрешено, — озвучивает Иван очевидное. Зануда. Компота осталось на донышке, и салат доедать уже как-то неохота, под медленно разогревающим солнышком потихоньку начинает клонить в сон. Тёма подпирает ладонью щёку, скрывая зевок, и Иван смотрит на него неодобрительно. — Артём, пора, — он поднимается, ставит пустые тарелки на поднос. — Тренировка через семь минут. Тёма нехотя плетётся за ним, поглядывает на довольную Юльку: у младшей группы утренняя тренировка начинается получасом позже, и у них вместо упражнений на выносливость — плавание. Бассейн, понятно, не залив, но всё же. Одно хорошо: погода что надо. Солнышко, прохладный солёный ветерок с воды — Тёмы вспоминает заливаемую дождями Москву и морщится. Руса бы сюда. И Питона. Всех пацанов. Эх, они бы разъебали это сонное болото. Тренировка, как всегда, заканчивается кругами по гравийной дорожке вокруг базы. За Иваном угнаться трудно: Тёма пару раз его обходил, в аккурат на глазах у Лебедева, а потом сдыхал, в глазах темнело, ноги заплетались — и тоже, блядь, у Лебедева на глазах. После короткой передышки — разминка в спортзале и каток. Тут уж достаётся всем: Коробанову — за его «деревянность» и неумение слышать музыку, за то, что руки не работают. Тёме программу ещё не ставили, так что он может только предполагать, как именно будут его распекать. До этого ещё надо дожить: судя по словам Лебедева, Тёма и шагнуть-то на льду не сможет без того, чтобы судьи сняли у него баллы. Судейскую систему опять меняют — Лебедев не расстаётся с блокнотом, что-то подсчитывает, что-то меняет в Ваниной программе, у Вани не спрашивая. Тёму бы такое выбесило, он бы в своей программе ничего с бухты-барахты менять не стал, а Ваня только кивает — и делает всё, как сказал Валентин Юрьевич. Прям не ученик, блядь, а ожившая мечта тренера. — Ткачёв, не отвлекаться. Ещё заход на тройной флип. Тёма переводит дыхание, разбегается. За последние месяцы он напрыгался так, что подыми, кажется, ночью с постели и поставь на коньки — сходу всё сделает. Ну, на акселе иногда ошибается, но ведь это самый сложный прыжок. Флип тоже простым не считается, но уж его-то прыгнуть — как два пальца об асфальт… Лёд больно врезается в Тёмины колени, уши обжигает сухой голос Лебедева: — Ткачёв? Что я тебе говорил о концентрации? Тёма встаёт, отряхивается, потирая ноющее колено. Смотрит, как к нему неторопливо подъезжает сухощавая чёрная фигура. — Ну? В чём была ошибка? Тёма хмурится, прокручивает в голове: всё вроде шло как надо, и вдруг, ещё в воздухе, его потянуло в сторону… — Раскрылся слишком быстро, — бросает Лебедев, не дождавшись Тёминого ответа. — Раскрылся, потому что думал, не был сосредоточен на своём теле. Ещё раз. Тёма опять разбегается, делает несколько сложных шагов перед отталкиванием, как учили, и выпрыгивает, поднимая руки высоко над головой: так сложнее, за это добавляют баллов. Чёткое приземление, долгий, плавный выезд. Тёма поворачивается к Лебедеву, который скользит по нему взглядом и поворачивается к Ивану, что-то начинает объяснять. Тёма хмыкает. Если Лебедев не ругает, уже можно считать, что он тебя похвалил. После тренировки Тёма наскоро ополаскивается под душем, бредёт в столовую. Кусок мяса с тушёными овощами сметает с тарелки в один присест. Взял бы добавки — но не дадут, за весом следят строго. Ха, можно подумать, Тёме светит растолстеть. Юлька опять вертится возле их стола. Тёма гонит её к младшакам, но она только фыркает: с ними скучно. Когда ей надоедает доводить Тёму и хихикать над невозмутимым Иваном, она убегает к тренерскому столу. Елена Владимировна, тренер младшей группы, Юльку любит, кивает ей приветливо, но Лебедев что-то негромко говорит, и она отходит, садится за своё место — ничуть, впрочем, не погрустневшая. После обеда у них час на отдых, так что можно не торопиться. Иван относит свой поднос и уходит — книжки, наверное, свои умные читать. Белобрысый Женька вытягивает ноги в проход, лениво гоняет по тарелке листик салата. — Скука, — тянет он. — Не поймёшь, чем заняться-то. Лебедев даже в город не пускает. — Ну, а что там делать, — Тёма пожимает плечами. — Ближайший нормальный город — это Питер, а до него километров пятьдесят. — Вчера я хоть поплавал после обеда, — Женька хитро прищуривается, и Тёма тут же фыркает: — Пиздишь! — А вот и нихуя. Я почти до самого буйка доплыл. А вообще, из-за волн плохо видно было — может, и за него заплыл чуток. — Точно пиздишь, — Тёма отхлёбывает чаю. — Хлюпикам вроде тебя на заливе делать нечего, там место нормальным пацанам. — Это ты-то нормальный пацан? — Женькины жёлтые глаза смотрят насмешливо. — Чё ж ты тогда до сих пор не на заливе? Тёмины щёки обдаёт жаром. Пальцы сами собой сжимаются в кулак, но если он сейчас Женьке двинет — его отсюда выставят как нехуй делать. Драк Лебедев не терпит. — Сегодня я пойду на залив, — произносит он сквозь зубы. — И сплаваю. — Молодец, — Женька скалит мелкие неровные зубы, — вторым после меня будешь. Ах ты ж сука, проносится у Тёмы в голове. И он слышит собственный ответ: — Нихуя подобного. Я пойду туда сегодня ночью. На это у тебя кишка тонка. Женькины глаза изумлённо расширяются, но он недоверчиво мотает головой: — Зассышь… — А вот и нет. Фотку сделаю и тебе покажу. И ты на стене надпись запостишь: «Тёма Ткачёв — охуенный чемпион, мне до него как до Пекина раком!» — Лаадно, — тянет Женька. — А если зассышь, будешь мне сумку с коньками носить. И коньки мне зашнуровывать. До самого отъезда. — Забились, — кивает Тёма, жмёт тонкокостную Женькину руку. До вечера надо продумать, как выбраться из лагеря и попасть на пляж. Вот же, блин, спизданул — расхлёбывай теперь. Ну, зато Женькин пост на стене увидеть будет просто охуенно. На вечерней тренировке Тёма зарабатывает ещё несколько замечаний от Лебедева: мысли то и дело уползают не в ту сторону. Зато вращение ему удаётся круто, лучше, чем Ивану, у которого никак спина не гнётся. А главное — уже к концу тренировки у Тёмы готов план. Главное, что пляж относится к территории базы — никакого забора там нет. Двери жилого корпуса на ночь запирают, и охранник дежурит — зато окно Тёминой комнаты выходит не на сторону главного входа, даже не на спортплощадку, где периодически кто-то тусуется, а на задний двор и заросли. Этаж третий, высоковато, зато есть сосна — крепкая, разлапистая. Не под Тёминым окном, правда — под соседним. Так что придётся вылезти на карниз, а за раму рукой держаться. Потом он точно так же через открытое окно залезет. Тёма кладёт в пакет всё, что может понадобиться: полотенце, трусы, шлёпанцы. Телефон, подумав, всё-таки прячет в карман шорт: пакет можно и выронить. Правда, и из кармана он может выпасть, и тогда, с третьего-то этажа… А новый у Тёмы когда ещё будет. Эх, вот как начнёт золото Гран-при брать, призовые рекой потекут — хоть каждый месяц сможет телефон менять. Убедившись, что сосед сопит в подушку, Тёма тихонько выключает свет и лезет на подоконник. Карниз, сука, узкий, пакет ещё этот на руке болтается. И ветка толстая, неудобная, кора ладони царапает. Кое-как Тёма всё-таки хватается за неё, обхватывает ногами ствол, упирается в нижнюю ветку. Ничего, они с Русом и не по таким лазили. Коленки гудят, ходят ходуном от напряжения, плечи простреливает боль. Пальцев Тёма не чувствует. Спуск занимает минут сорок — на такое Тёма никак не рассчитывал. Ладони он машинально вытирает о шорты, чувствует влагу. В кровь, что ли, разодрал? Будто в ответ на эту мысль их начинает щипать. Ладно, в солёную воду окунёт, обеззаразит. А вот как потом назад лезть… Эту мысль Тёма выбрасывает из головы: на обратном пути подумает. Пока что он бодрым шагом направляется к заливу, не по тропинке, а сквозь заросли, чтобы выйти подальше от пирса, от будки сторожа. Спуск здесь крутой, но после ствола сосны Тёме всё нипочём. Ноги, проворно сбегающие по склону, не сразу замедляют движение — Тём почти влетает в воду, с тихим плеском накатывающую на берег. Свет луны из-за облаков совсем слабый — когда Тёма выключает фонарик в телефоне, он только и может различить краешек белой пены у ног. Ветер прямо в лицо, пробирает дрожью, раздеваться совсем не хочется и уж тем более — лезть в воду. Тёма, отчаянно матерясь под нос, стаскивает футболку с покрывшихся мурашками плеч, скидывает шорты, подпихивает под них пакет и быстро, чтобы не дать себе времени засомневаться, входит в воду. Холод пробивает болью от макушки до пяток. Нога едет на гладком, покрытом чем-то скользким валуне, и Тёма падает на четвереньки, выставляет ладони, пульсирующие новой острой болью — от острых краёв камней, от солёной воды. Волна накатывает сверху, прибивая Тёму ко дну, таща за собой. Хорошо хоть тут неглубоко. Тёма кое-как отрывается ногами, туловищем от камней, делает несколько гребков, разворачивается назад. Условие он выполнил. А купаться в такой блядский холод там, где волны норовят тебя утопить — ищите дураков. Мелкие камешки скользят у Тёмы под ногами, о крупные он набивает порядочно синяков, пока выбирается на берег. Руки-ноги занемели, слушаются с трудом, но он кое-как стаскивает плавки, надевает трусы, шорты, футболку — кажется, задом наперёд, но переодевать лень. Надо было куртку захватить. Про фотку Тёма чуть не забывает. Достаёт телефон, щёлкает пару раз — залив, берег, сам Тёма. Нихуя не видно, с тем же успехом можно было в тёмной комнате сфоткаться. Коленки он, похоже, разодрал так же сильно, как и ладони. Пока карабкается вверх по сосне, ничего не болит — Тёме это знакомо, боль точно так же медлит, когда падаешь с прыжка и продолжаешь докатывать программу. А вот как сядешь на лавку, начнёшь расшнуровывать коньки — тут-то тебя и накроет так, что света белого не взвидишь. По крайней мере, синяки и ссадины на ногах никто не увидит. На каток можно в перчатках прийти… да и будет, что ли, Лебедев Тёмины ладони разглядывать? Наверх Тёма взбирается намного быстрее, чем спускался. С облегчением переводит дыхание, сжимая ветку ногами. Вот и окно, открытое, штора слабо колышется. Тёма упирается носком ботинка в карниз, хватается за раму — на несколько секунд тело почти повисает в воздухе, но он наклоняется вперёд, перенося вес тела, шагает на подоконник и спрыгивает в комнату. Локоть больно стукается обо что-то. Шкаф? Надо найти кровать, а то, чего доброго, сосед от шорохов проснётся. Нет, Тёма не боится, что этот мелкий его выдаст — но всё ж таки… Ладонь нашаривает край одеяла, Тёма с облегчением тянет его на себя, забирается на постель — прямо на кого-то тёплого, недоумённо мычащего. Тёма испуганно ойкает, тело под ним приглушённо и зло матерится. Щёлкает выключатель. На Тёму в упор смотрит заспанный, растрёпанный Лебедев. — Артём? — карие глаза недоумённо щурятся, он садится на постели, отстраняя оторопевшего Тёму от своей голой груди. — Какого… что ты тут делаешь? — Извините, Ва-алентин Юрич, — бормочет Тёма, сползает с кровати. — Дверь перепутал. Он поспешно делает шаг к выходу, но от сухого командного тона замирает на месте: — Стоять. Лебедев медленно поднимается с кровати. Жестом подзывает Тёму к себе, и тот неохотно подходит ближе. Тёплые пальцы дотрагиваются до щеки, до шеи, поддевают мокрые прядки. — Артём, — произносит медленно, с расстановкой. Смотрит… ну, как смотрит человек, который очень хочет разозлиться, но ему пока ещё мешает безмерное удивление. — Ты что, купался? Тёма безнадёжно пожимает плечами. Отпираться смысла нет. Вот сейчас он, наверное, со свистом вылетит — с базы, из группы Лебедева, из фигурного катания вообще. И не то чтобы из-за этого стоило сильно расстраиваться — в конце концов, планы Руса по обустройству автосервиса никуда не делись — но, блин, одно дело, когда ты сам уходишь, а другое — когда тебя выгоняют. А ещё — Лебедев. Который Тёму ещё, кажется, не похвалил ни разу — сплошь замечания и скептические взгляды. — Купался, — буркает Тёма, прочищая осипшее горло. Его потряхивает — не то от нервов, не то до сих пор не согрелся. Лебедев подходит к шкафу, босой, в одних шортах. Тёма, не отводя глаз, разглядывает его — широкую смуглую грудь в редких чёрных волосках, впалый живот с отчётливо выступающими мышцами, длинные стройные ноги с такой же редкой, как на груди, тёмной порослью. Голубоватые вены на узких щиколотках. Ну правда, кто ещё может похвастаться, что видел Лебедева почти голым? Фигура у него, между прочим, зачётная, хотел бы Тёма так выглядеть, когда ему будет за сорокет. — Надевай, — Лебедев бросает Тёме что-то шерстяное, коричневое, оказывающееся свитером. — Чай наводить не буду, горячую воду в кулере нальёшь, — суёт ему пластиковый стаканчик. — Шевелись. Не хватало ещё тебя от ангины выхаживать или от воспаления лёгких. Тёма машинально надевает свитер, просовывает руки в рукава. Плотная шерстяная ткань доходит ему до середины бедра. Он приподнимает рукоятку кулера, смотрит, как течёт вода. Лебедев, натянувший футболку, опускается на стул. — Ну, и как тебе такое в голову пришло? Тёма делает большой глоток, морщится: нёбо обжигает. — Захотелось, — бормочет он. — Захотелось? — пристальный взгляд не отпускает его лицо. — Чего именно? Плавать? В корпусе бассейн есть. — Ну, бассейн — это не то… — Разумеется, — Лебедев усмехается. — Сейчас-то ты получил море удовольствия. Тёма хмуро косится на содранные, ноющие коленки. — Ну… я показать хотел. — Что? — Что я не боюсь. Звучит, конечно, тупо. Тёма шумно вздыхает, запускает пальцы в мокрые волосы. — Тём, — усталый взгляд, — а что не так с тем, чтобы показывать свою состоятельность на льду? Тебе, может, заняться нечем, энергия остаётся невостребованной? Нуждаешься в усиленной нагрузке? Тёма мотает головой. — Мне нормально, Валентин Юрич. Просто, вы запретили на залив ходить, а я… Нет, это даже не тупо, это пиздец как тупо. — Понятно, — роняет Лебедев. — Ни в коем случае нельзя вам запрещать прыгать с крыши, совать пальцы в розетку и перебегать дорогу на красный. Я учту. Тёма неуверенно делает ещё шаг к нему. — Извините, Валентин Юрич. Больше не повторится. — Верю, — он прикрывает глаза, дотрагивается пальцами до виска. — Зимой ты предложил младшей группе поиграть в футбол старыми коньками, и вы высадили окно. В прошлом месяце притащил в раздевалку щенка, он всё перепачкал и подрал Коробанову костюм. Ты, Артём, действительно не повторяешься. Тёма сглатывает. Валентин Юрьевич пожимает плечами. — Согрелся хоть? — Ага, — Тёма кивает, — почти. — Тогда выметайся в свою комнату и постарайся выспаться. Завтра после тренировок пойдёшь в подвал с Василием Петровичем, сторожем, будешь ему помогать коробки разбирать. — Хорошо, — Тёму немного отпускает. Обошлось, кажется. — Если почувствуешь себя плохо — сразу к врачу. Понял? — Так точно! — бодро выпаливает Тёма. — Спокойной ночи, Валентин Юрич! — Спокойной… Иди уж. Тёма выходит и какое-то время ошалело оглядывается в коридоре, пытаясь сообразить, направо ему или налево. Пальцы всё ещё машинально сжимают пластиковый стаканчик.