Скользящий

Тёма смотрит на цифры на табло. Моргает. Опять смотрит. На табло ничего не меняется — ни баллы, которые Тёме поставили судьи, ни итоговая цифра «три». Тёма медленно поворачивается к Лебедеву и, наверное, ожидает увидеть на лице тренера то же недоумение, но Лебедев, как всегда, смотрит спокойно, сосредоточенно. — Валентин Юрьевич, — бормочет Тёма. — Семьдесят девять за компоненты… — Оставшиеся тебя не догонят, — Лебедев бросает короткий взгляд на щуплую фигурку парня, выходящего на лёд после Тёмы. — Бронза — твоя. — Да какого хрена? — вскидывается Тёма и осекается, когда Лебедев предупреждающе сводит брови. — У Полескина восемьдесят пять и четыре, — Тёма наклоняется к плечу тренера, переходит на шёпот, — а у него программы вообще нет, набор элементов, и скользит он как корова на льду… — После поговорим, — Лебедев поднимается, дежурно улыбается в камеру. — Пошли. Легко ему говорить. У Тёмы на коленях букет, на локоть навалился громадный плюшевый медведь, которого болельщики кинули на лёд. Куртка сползает с плеч, рука запуталась в рукаве. Лебедев, устав дожидаться, перекидывает медведя через плечо, забирает у Тёмы букет. С курткой Тёма кое-как справляется сам, бредёт следом за Лебедевым в раздевалку. Дверь прикрывается, Тёма плюхается на край лавки, подпирая ладонями подбородок. — Приведи себя в порядок, — роняет Лебедев. — На награждении советую улыбаться. Не стоит всем показывать, что выбить тебя из равновесия легко. — Да причём тут, блядь, равновесие? — Тёма задирает подбородок. — Кое-кого просто надо считать научить! Или в больничку отправить полечить зрение! Какой они, вообще, смотрели прокат? — Такое случается, — Лебедев смотрит на него непроницаемо, — и случится ещё много раз. Вечером обсудим. А пока — у нас была задача попасть на пьедестал, и мы её выполнили. Ты едешь на чемпионат Европы. Молодец. Медведь тяжело плюхается Тёме на колени, и Лебедев выходит, аккуратно прикрыв за собой дверь. Тёма пинает ножку скамьи. Семьдесят девять баллов. Ему, блядь, больше ставили в юниорах. А Лебедев, сука, и бровью не ведёт. Тёма обхватывает медведя обеими руками, зарывается щекой в мягкое пузо. Тут же отпихивает, вскакивает, пытается открыть свой шкафчик — ключ упорно не хочет проворачиваться, и Тёма со всей силы дёргает за ручку, рискуя отломить. Что ж такое, воды, блядь, не попьёшь. Тёма меряет раздевалку шагами. Пахнет синтетикой и потом, душно. Надо выйти в коридор, посидеть на подоконнике, подышать. Или нет, если попрёшься прямо сейчас, простынешь наверняка. А простывать нельзя. На Европе Тёма Полескина должен уделать так, чтоб он с Тёмой на один лёд выходить боялся. Тёма может. Тёма каскад «четыре-три-три»* уже почти разучил, это лишние пять баллов за технику. А за артистизм, то бишь за компоненты программы — музыка, там, скольжение, представление программы — он всегда получал хорошую сумму. В какой-то статье про него писали, что Ткачёв «горит на льду» и что «искрящее обаяние его катания никого не оставляет равнодушным». Здешних судей, однако, оставило. Тёма с тяжёлым вздохом поднимается, поворачивает ключ, всё ещё торчащий в замке. Ключ проходит без труда, и Тёма наконец может взять с полки бутылочку, смочить горло. Переодеваться рано, ещё на награждение выходить. Тёма достаёт из кармана куртки телефон, без особого интереса проверяет соцсети. Одно новое сообщение — от Нонны Фёдоровны, которая пару месяцев назад добавила его в друзья. «Тёма! То, как оценили твой прокат — абсолютная несправедливость. На следующем заседании комитета по этике я подниму вопрос о судействе. Не теряй уверенности и присутствия духа, помни, что я всегда за тебя. Н. Ф.». Он хмыкает, прячет телефон в карман. Баллы-то всё равно не пересчитают, сколько бы Нонна Фёдоровна ни вздыхала. Однако ж приятно, что кому-то не всё равно. К награждению Тёма приходит в себя окончательно, бодро взбегает на третью ступеньку пьедестала, жмёт руку чиновнику, вешающему ему на шею желто-коричневый кругляшок на длинной ленте. Мише Полескину, чемпиону России, Тёма тоже жмёт руку и весело скалится: «Поздравляю». Миша, длинный, розовощёкий, с достоинством кивает. На банкет после награждения Тёма, как и многие, не остаётся. Он сбегает по ступенькам, на ходу застёгивая куртку, щурясь от ветра. Оглядывается, ждёт. Тёмное пальто Лебедева он замечает ещё за стеклянными дверьми. Они идут бок о бок, не торопясь, вроде как к метро. Машину Лебедев не брал: с утра намело и вечером ещё обещали снег. Пока что снег идёт тихонько, белые пушинки то мягко касаются щёк, рассыпаются по вороту, по рукавам, то норовят царапнуть, угодить в нос, в глаза, когда ветер поддувает сильнее. — Полескин-старший — депутат, — негромко произносит Лебедев. — С нынешним руководством Федерации у него давние деловые связи. Пока есть возможность, его сына тянут вверх всеми силами. — Я так и понял, — Тёма хмыкает. — Но на Европе-то депутат никому не нужен? Или там будут свои золотые мальчики? — В этом году — вряд ли. Если откатаешься чисто, у тебя все шансы. Тёма кивает. Они сворачивают под арку, увитую новогодней гирляндой, срезают через парк, наискосок. Широкая аллея превратилась в тропинку с сугробами в пол-человеческого роста по бокам, но им двоим места хватает. — Валентин Юрич, — Тёма вновь подаёт голос, — ну, а почему Маркелов на втором месте? У него тоже батя-депутат? Лебедев отзывается не сразу. Узкий рот слегка сжимается. — У меня две версии, Артём. Либо баллы тебе урезали с запасом, наверняка, чтобы Полескин уж точно тебя обошёл. Либо… — он пожимает плечами. — В Федерации фигурного катания меня, знаешь, не очень любят. — Ну и дураки, — буркает Тёма, легонько поддевает снежную пыль. — Если верна именно эта версия, — Лебедев приостанавливается, карие глаза смотрят Тёме в лицо, блестящие, пронзительные, — то мне особенно жаль. Из-за разногласий тренеров и чиновников не должны страдать спортсмены. Тем не менее, это происходит повсеместно. Иногда из-за этого даже случаются переходы от одного наставника к другому. Фразы ровные, казённые, а Тёме слышится в тихом голосе, в грустно-рассудительном тоне: «Ты не должен страдать из-за меня». И Тёма встряхивает головой, подходит ближе. — Валентин Юрич, — выдыхает тёплым клубящимся облачком Лебедеву в лицо, — мне на них похуй. Что бы они ни говорили, как бы, блядь, ни пытались нам жизнь портить — вы охуенный тренер, а они дерьмо собачье. И я вас никогда не брошу. Карие глаза смотрят не так, как обычно. Мягче. И что-то ещё в них, что-то, чему Тёма названия давать не решается. — Спасибо, Артём. Под этим взглядом Тёму будто по голой спине тёплой ладонью гладят, от затылка к копчику, до мурашек, до рванувшегося вскачь пульса. Он глядит на Валентина Юрьевича, чувствует, как уголки губ приподнимаются в улыбке — её никак не сдержать. Лебедев возобновляет шаг, произносит прежним, размеренно-деловым тоном: — А вообще, есть одно верное средство побеждать даже тогда, когда все против тебя. Знаешь, какое? — Вариантов им не оставить, — хмыкает Тёма, и Лебедев энергично кивает. — Если ты будешь на две головы выше всех остальных, им ничего не останется кроме как поставить тебя на первое место. А нам с тобой, Артём, есть над чем работать. Тёма вдруг вспоминает про Ивана с его четверным акселем. И думает: а может… Но нет, рано. Сначала надо нынешнюю программу до блеска довести. …Вот так же, через занесённую снегом аллею, они идут месяц спустя, но теперь Тёма скачет вприпрыжку, хлопает себя ладонями по бокам, а Валентин Юрьевич негромко посмеивается. — Йухуху! В инсту заходили, Валентин Юрич? Все пишут: Ткачёв — супер-пупер-чемпион! Как мы их, а? Десять баллов отрыва! — Молодец, Артём, молодец, — Валентин Юрьевич устало качает головой, — смотри только, чтобы у тебя голова не закружилась. На чемпионате мира так легко не будет, там соперники серьёзные. — Да ну нах, — смеётся Тёма, — а тут несерьёзные, что ли? Ну разве что Полескин. Одиннадцатое место — каково? Тёма перелетает через сугроб, как кенгуру, и Валентин Юрьевич произносит суше, строже: — Хватит, Артём. Не хватало ещё, чтобы ты что-нибудь себе повредил. И как у тебя сил-то хватает носиться, — он качает головой, — мне бы дойти наконец до номера и спать лечь. — Ну не, Валентин Юрич, — Тёма наклоняется, хватает ладонью в шерстяной перчатке горсть снега, — зачем в номер, погода-то какая! Давайте в снежки? Прежде, чем опешивший Лебедев успевает ответить, его волосы, шея, воротник пальто уже обсыпаны снежной пылью. — Ах ты… — он проглатывает что-то не вполне цензурное и делает шаг к Тёме. И ещё один. И нагибается, зачёрпывая снег: мальчишку давно проучить пора. Снег в ладонях рассыпается, почти не лепится, но это вовсе не мешает носиться по сугробам, пуляться друг в друга, пытаться достать незащищённую спину или бок. В голову Лебедев намеренно не целит: пускай снег мягкий и удара не будет, но шапки у Артёма нет, а голова сильнее всего отдаёт тепло. Артёму ни в коем случае нельзя простужаться. В волосы самого Лебедева давно набился снег, подтаивает, капли стекают на лоб. Изловчившись, Тёма подбирается совсем близко, подскакивает, хватая Лебедева за плечо, пытаясь пропихнуть снежок за воротник пальто. Лебедев перехватывает его руку, заводит за голову. Тёмину ногу вздёргивают в воздух, и Тёма валится спиной в глубокий мягкий сугроб. Только и успевает сжать пальцы на плече Лебедева, утянуть его за собой — Лебедев падает сверху, придавливая Тёмины бёдра, колени, выставляя локти по бокам. Разгоревшееся смуглое лицо совсем близко, глаза блестят, изо рта вырываются белые облачка дыхания. У Тёмы рёбра ходят ходуном, он надсадно дышит, хватая ртом воздух. Рука сама собой тянется к влажным волосам, стряхивая снег, поглаживая растрепавшиеся пряди. — Тём? — тихий голос, Лебедев пытается сдвинуться, но, кажется, руками-ногами он сейчас владеет не лучше Тёмы. Или просто ткань его пальто у Тёмы под коленкой застряла. — Я тебя ушиб? Больно? Тёма мотает головой. Кое-как выставив ладони назад, опираясь на них, он приподнимается, и губы Лебедева, тонкие, раскрасневшиеся, совсем близко, на нижней губе пара трещинок, красное пятнышко — это от мороза, от ветра, ничего, смазать вазелином или просто зализать, и Тёма тянется — и беззвучно выдыхает, когда Лебедев быстрым движением отстраняется, высвобождая Тёмины ноги. Пальто, кажется, трещит. — А раз ничего не болит — вставай, боец. Крепкая рука поддерживает Тёму под локоть, пока он кое-как поднимается, отряхивается. У Тёмы внутри до сих пор всё колотится, клокочет — он смотрит Лебедеву в лицо, встречаясь со спокойным взглядом. Почти спокойным: зрачки чуть-чуть расширены, а может, Тёме просто кажется. Темно здесь. — Пошли, Тём, — ладонь Лебедева легонько проходится по спине и плечам Тёмы, стряхивая снег. Тёма стаскивает с руки перчатку, промокшую насквозь, и водит по спине Лебедева голой ладонью. Снежинки тут же превращаются в капельки от жара, а рука немеет. — Пошли, — Лебедев слегка подталкивает его. — Всё-таки это безответственность — устраивать такие скачки на морозе. Давай хоть чаю попьём, погреешься. Тёме не холодно — наоборот, он весь взмок, хоть прям тут куртку снимай. Но он кивает, идёт за Лебедевым, и на чай он, конечно, согласен. Даже если чай будет густым, горчащим, без сахара, как Лебедев любит.

***

На чемпионате мира в Токио я стал вторым, с корейцем мы разошлись на полтора балла. Я не сильно расстраивался — тем более, местная публика меня полюбила как-то сразу и очень сильно. Плюшевые игрушки мне приносили большущими корзинами, присылали мне картинки, на которых был я, похожий на героя аниме. В лобби отеля всё время была толпа, со мной хотели сфоткаться — я соглашался, хули нет. Кстати, на тех фотках я в основном, что называется, при параде, бодрый, а вот эта, где я только-только вернулся в отель с золотом Европы — вид у меня тут совершенно очумелый, как видишь. Парень, который меня сфоткаться попросил, был из наших, он ещё что-то тараторил быстро-быстро, а я нихера не соображал. И уши у меня тут красные. Почему из всех фоток с болельщиками я выбрал эту? Хуй знает, она прикольная. А фоткал, кстати, Лебедев. Отдыхал я после чемпионата мира недолго, опять тренировки сплошняком пошли, и к концу весны каскад «четыре-три-три» я уже прыгал так, что не подкопаешься. И четверной лутц у меня начал получаться без помарок, так что Полескин, да и все парни из нашей сборной уже не были мне конкурентами ни при каком раскладе. ЕГЭ я летом сдал на отъебись: математика и русский на пятьдесят с чем-то там баллов. Лебедев был недоволен, говорил, что высшее образование спортсмену нужно, пусть даже заочное, потому что хрен знает, что там впереди. Мамка моя, как ни странно, его не поддержала, она, кажется, в мои медали была влюблена по уши. Короче, я забил на всё, кроме тренировок, ну, и с пацанами время от времени тусовался. Прикинь, Рус ко мне даже пару раз на соревнования приходил — все его комментарии, правда, сводились к «ну, блядь, такая хуйня, пиздец, нахуй, но ты ваще въебал им всем пиздато». Олимпиада — через два года, и я ждал, и ебашил, и сказал Лебедеву, что хочу новую программу про войну, и чтоб на любовь, типа, был намёк, и чтоб герой был такой же ебанутый, как я. И мы с Лебедевым стали эту программу придумывать, до ночи над ней сидели. И тут, как обычно, в конце весны, к нам пришли новенькие… _______________________ *Каскад "четыре-три-три" — серия из четверного и двух тройных прыжков подряд. Между прыжками нет смены ног.