Юлька стоит перед отцом, лучась от гордости, и поглядывает на своего спутника. Худенький какой-то, ниже Юльки, мнёт в руках джинсовую куртку и переминается с ноги на ногу. Выражение лица Лебедева прочесть не так-то просто, но у Тёмы практики в этом деле было достаточно, и он уверен, что Лебедев смотрит скептически и в то же время сочувственно.
— Пап, это Гугл, то есть Глеб, — Юлька улыбается от уха до уха. — Он со мной в одном классе учится. Помнишь, я говорила, что кататься больше не хочу, но народу у тебя в группе не убавится?
— Помню, и до сих пор считаю, что ты поступаешь опрометчиво, — с расстановкой произносит Лебедев. — У тебя незаурядные способности — жаль, что ты не хочешь их развивать.
— Ага, и не жрать, и ноги ломать, — Юлька кривится. — Вот Гугл как раз всего этого хочет — возьми его, пап.
— Гугл, значит, — Лебедев подпирает щёку ладонью, поворачивается боком на стуле. — Давно катаешься?
— С четырёх… с трёх лет, — пацан быстро кивает. — Ну, сначала меня для здоровья отправили, потом понравилось. Я у Латышевой Инны Евгеньевны тренировался.
— Так. А почему же ко мне хочешь?
— Потому что вы лучший, — выпаливает этот Гугл, широко раскрывая глаза. — Ваши ученики — сильнее всех. А я хочу быть сильным.
— А ты знаешь, какого труда это требует? Инна Евгеньевна, насколько я знаю, практикует более гибкую и щадящую систему. У меня тебе придётся работать на пределе возможностей.
Юлька тихонько бурчит:
— Это уж точно.
Гугл энергично кивает.
— Я готов. Мне кажется, я уже определился.
— Определился с чем?
— Где хочу себя видеть. Одно время я планировал заниматься ядерной физикой, но пришёл к выводу, что физика моего собственного тела мне интереснее.
Тёма не выдерживает — его пробивает на смех. Гугл косится на Тёму, заливаясь краской, а Лебедев едва поворачивает голову:
— Ткачёв, тренировка семь минут назад началась. Уже размялся, заняться нечем? Пройдёшь пять раз дорожку шагов по спирали.
Тёма быстро кивает, отъезжает к центру катка. Кого только к Лебедеву не приводят. Интересно, этот физик недоделанный хотя бы два оборота скрутит?
Скользя в дорожке шагов, Тёма краем глаза поглядывает на новенького. Тот садится на лавку, шнурует коньки и выходит разминаться. Движения привычные, но неуверенные — видать, стрёмно ему.
Тёма вспоминает, как сам первый раз выходил на лёд перед Лебедевым. Он тогда вообще один был. И да, под ложечкой тянуло, коленки гнуться не хотели. Другое дело, что Тёма старался не показывать свой нервяк, а этот… глазами хлопает, олух.
После дорожки Тёма, не дожидаясь дальнейших замечаний, переходит к вращениям. Гугл тоже показывает вращение — либелу, она же ласточка. А ничего так, бодрячком.
Лебедев что-то говорит Гуглу, тот кивает и разбегается. Тёма давно так не прыгает, у него перед каждым прыжком сложные шаги, за которые добавляют баллы, а Гугл просто отталкивается ребром, выпрыгивает невысоко, однако довольно прилично крутит три оборота и выезжает. Тёма хмыкает под нос и больше от своей тренировки не отвлекается.
Гугл подходит к нему сам — два часа спустя, в раздевалке.
— Артём, ты не занят?
— Ну типа нет, — фыркает Тёма, натягивая штанины. — Чё надо-то, физик?
— Я просто сказать хотел, — Гугл смущённо откашливается, — ты очень крут. Я видел тебя на чемпионате мира — это просто огонь.
— Кореец круче, — Тёма пожимает плечами, натягивает водолазку. Гугл энергично мотает головой.
— Ра только техникой берёт. Он… как машина. А ты — у тебя настоящее искусство.
Тёма хмыкает. Приятно, вообще-то, чё уж там.
— Прям, блин, искусство, — бормочет он, — у нас на районе вообще говорили, что это спорт для педиков. Раньше. Пока я им пыль из мозгов не выбил.
— Ничего они не понимают, — убеждённо выпаливает Гугл. — Слушай, Артём, а ты не знаешь, где тут можно перекусить неподалёку, ну, чтобы не фастфуд? А то я с утра ничего не ел.
Тёма задумывается. Собственно, хули бы и нет? До тренировки в тренажёрке ещё полтора часа, одному по району болтаться скучно.
— Пошли, — он закидывает спортивную сумку на плечо. — Место тебе покажу, холодец там охуенный, и борщ тоже ничего.
Так как-то и начинается. Гугл — это, понятно, не Рус и даже не Питон, но, с другой стороны, за фигурное катание иногда тоже перетереть хочется, а на катке у Тёмы приятелей не осталось с тех пор, как Юлька спорт бросила. А до этого — ну кто был до этого? Иван, у которого вечно морда кирпичом? Женька, который пиздел как дышал?
С Гуглом, на самом деле, прикольно. Тёма ему иногда рассказывал про свой район, про то, как зависали с пацанами во дворах. Про то, как его, Тёму, вот точно так же на каток мелким пиздюком привели, потому что он болел часто. А Гугл ему — про гимназию, про кружок по физике, про Стивена Хокинга и параллельные вселенные. Тёма сначала охуевал, потом стебался, а потом скачал этого Хокинга себе в планшет и читал потихоньку между тренировками.
Пиздатая, на самом деле, штука.
Заспавшись с утра и опоздав на тренировку, что, на самом деле, редко за ним водится, Тёма брякает, что виновато гравитационное поле Земли, искривившее время и пространство. Лебедев поднимает брови, и до Тёмы в момент доходит, что шуточка получилась так себе, а главное — невовремя. Но взгляд у Лебедева совсем не сердитый, в нём даже мелькает нечто, напоминающее одобрение.
— Я подозревал, что ты глубже, чем пытаешься казаться, — задумчиво роняет он. — Но опаздывать всё равно не следует. Тридцать штрафных отжиманий.
Ну, без этого никуда.
Пару раз Тёма помогает Гуглу с прыжками. Лебедев всё-таки уже не в той кондиции, чтобы часто прыгать четверные, а Гугл лучше всего соображает на наглядном примере. И когда он в первый раз приземляет четверной тулуп не на задницу, не на сбитые коленки, а чётко на ребро конька, пусть и дотрагивается до льда ладонью, Тёма хлопает ему вместе со всеми.
Лето пролетает, как и не было, начинаются соревнования. Тёма влёгкую выносит всех соперников на этапах Гран-при, подписывает пару рекламных контрактов — Лебедев качает головой и сухо советует Тёме не увлекаться. Нонна Фёдоровна, наоборот, в восторге: страна, как она говорит, должна знать своего героя, а любимое дело должно приносить деньги. Пару раз Нонна Фёдоровна зовёт Тёму посидеть в кафе, развлекает его байками из жизни звёзд и политиков, осторожно расспрашивает о Тёмином здоровье — а то он что-то, кажется, похудел и спал с лица. Достаточно ли к нему внимательны тренеры?
Тёма смеётся и уверяет, что всё в порядке.
А следующей зимой, думает Тёма, всё будет уже не «в порядке», а отлично. Потому что он выиграет олимпийское золото, и ещё ему стукнет девятнадцать, а девятнадцать — это не так, что «пацану только-только разрешили пить, курить и голосовать», это уже совсем нормальный возраст. Малолеткой Тёму уже никто не должен считать.
И Лебедев больше не отдёрнется, когда Тёма к его губам потянется.
Долго ждать, но Тёма подождёт, куда деваться.
После финала Гран-при у Тёмы свободный день, можно послоняться по Берлину, но с самого утра заряжает противный слякотный дождь, и соваться на улицу вовсе неохота. Сидеть в номере — тоже скукота, так что Тёма берёт такси и едет в спорткомплекс, там сегодня Гугл в юниорском финале соревнуется.
Не то что бы на Гугла Тёме было сильно не похуй — но это повод спуститься в техническую зону, к Лебедеву, и услышать чуть более тёплое, чем обычно «о, здравствуй, Артём, и ты здесь». Лебедев за Гугла волнуется, хоть и старается этого не показывать, и ему, определённо, приятно, что Тёма пришёл поддержать.
Катание малышни Тёма смотрит с улыбкой. Его благодушное настроение не исчезает и тогда, когда Гугл после идеальных четверных прыжков срывает несложное вращение, чуть не падает, и после этого сыплется вся программа. Жаль мелкого. Лебедева жаль ещё сильнее — Тёме косится вбок, выцепляет напряжённый взгляд, сжатые губы.
Какой же всё-таки Гугл долбаёб, думает Тёма. Откатал бы нормально — Лебедев бы за них обоих радовался, счастливым бы домой летел, а Гугл налажал — и всё впечатление смазал.
Гугл замирает посредине катка в финальной позе, весь дрожит, как воробушек, кланяется. Едет к бортику, никого и ничего, кажется, не видя. Тёма смотрит, как Лебедев направляется к нему — прямой, строгий, в неизменном своём чёрном пальто, и Гугл в него прямо втекает, утыкается головой в грудь.
И Лебедев — Лебедев! — ладонь ему на макушку кладёт, волосы ерошит легонько.
Тёму кипятком ошпаривает.
Какие-то пара секунд, и Лебедев убирает руку, отстраняется, что-то говорит Гуглу, и тот машинально кивает, бредёт следом за ним к диванчику «kiss-and-cry»*.
Но Тёме уже хватило. У Тёмы клокочет в висках, в горле, под рёбрами, пальцы немеют, глотку распирает. Какого хуя? Тёма сколько раз валялся, проёбывал программу, набивал синяки, и каждый раз его встречал сдержанно-неодобрительный взгляд и короткое «плохо, Артём. Позже обсудим твои ошибки».
Даже когда Тёма совсем мелким был. Даже когда ему, блядь, хотелось, чтобы обняли, по голове погладили, успокоили.
А этот, сука, на следующий год уже со взрослыми кататься может — и Лебедев с ним нежничает!
Тёма не слышит, как объявляют оценки, как вызывают следующего. Вздрагивает, когда до него доносится голос Лебедева:
— Артём, ты чего замечтался? Идёмте.
Тёма с усилием разжимает руку. Под пальцами — жирная багровая полоса, след от врезавшегося края борта.
Несколько ночей подряд Тёме спится хреново: он вертится, скидывает одеяло, не высыпается. На тренировку приходит с красными припухшими веками.
«Ткачёв, ты невнимателен. Соберись».
К чемпионату Европы Тёму вроде как перестаёт протряхивать. И Тёма, конечно, выигрывает. Блондиночка-журналистка, берущая у победителя интервью, с улыбкой спрашивает «от лица всех поклонниц», занято ли его сердце. Тёма честно смотрит ей в глаза: да, занято, коньками.
С фанатками Тёма вообще старается дела не иметь. Они прикольные, конечно, но странные, не поймёшь, какая очередная херня у них в голове. И когда он заводит аккаунт в Тиндере — переписывается только с теми, кто про фигурное катание вообще не упоминает. Для кого он «ничё так, симпотный парень», а не звезда из телика.
С парой девчонок у него доходит до секса, и да, с ними приятнее, чем со своей рукой, но, вообще-то, на катке Тёма так заёбывается, что просто-напросто сил нет звонить кому-то, вести в ресторан, потом в койку — и в итоге хорошо если в два ночи удастся заснуть.
Тёма бы всем порекомендовал фигурное катание как идеальное средство от недотраха, если бы не одно «но»: на Лебедева у него как вставал, так и встаёт. Хоть ты дотренируйся до полусмерти.
На Новый год по пьяной лавочке Тёма чуть не вываливает всё это Русу, но, к счастью, хотя бы немного он свой язык ещё контролирует, и Рус получает обычный рассказ о том, что «она старше и на меня не смотрит». Рус хлопает по плечу, советует «забить и забыть», потому что «все они стервы». Тёме уже совсем хорошо, он кивает, хохочет, и под бой курантов они, цепляясь друг за друга, выбираются на пустырь за многоэтажками. В одной руке у Тёмы бутылка шампанского, в другой — бенгальский огонь, Тёма машет им так, что искры летят во все стороны, и орёт: «Валя!!! Валя, с Новым годом!!!»
Хорошо хоть до мобильника не добрался.
На чемпионате мира, конечно, приходится сложнее, чем на Европе, но даже корейцу и американцу Тёма не по зубам. Тёма раскрывает рот под гимн России, поправляет ленту на шее и думает, что Гугл четверные прыжки уже как орешки щёлкает, а к следующему сезону наверняка разучит Тёмин коронный каскад «четыре-три-три». Оценка за компоненты программы у Тёмы всё равно будет выше, тем более что в первый взрослый сезон за компоненты обычно ставят мало, осторожничают. Да и вообще, какой у Гугла артистизм? Он на лёд выходит так, будто ступать по нему стесняется.
А после Тёминого танго пресса прямо захлёбывалась: огонь, страсть, неутолённая жажда.
Однако ж Тёма слишком хорошо помнит, как легко можно вывернуть наизнанку эту самую вторую оценку — было бы у судей желание.
Весна — короткая передышка, тренировок меньше, Тёма слоняется по улицам, пытаясь уложить мысли в голове. Получается так себе. А летом уже пора ставить олимпийские программы.
На вопрос Лебедева, о какой музыке они задумывались, Гугл тут же выпаливает:
— «Ромео и Джульетта»!
Тёма широко ухмыляется и брякает прежде, чем Лебедев что-нибудь ответит:
— А мне тогда тоже «Ромео и Джульетту». Только Крематорий.
Лебедев качает головой, карие глаза слегка прищуриваются.
— Да вы романтики, я смотрю.
А хули ты, блядь, думал.
— Ладно. Допустим, — смуглый палец рассеянным жестом проходится по щеке, Лебедев задумывается.
— «Ромео и Джульетту» берут очень часто, нам с тобой надо найти какую-нибудь оригинальную аранжировку, — он кивает Гуглу. — И подумать, что именно ты хочешь выразить. Не абстрактную идею катать, а кого-то: Ромео счастливого и влюблённого, Ромео в отчаянии, Тибальда, Меркуцио, может, герцога, который тщетно пытается сохранить мир, но всё рассыпается у него под руками…
— Джульетту, — Тёме не удаётся удержать язык за зубами. Карие глаза с невозмутимым выражением останавливаются на его лице:
— Или Джульетту, почему нет. В девяносто пятом я катал Тореадора, и мне хотелось передать его именно глазами Кармен, добавить образу некоторую женственность, капризность, непостоянство.
Тёма моргает. Он, конечно, видел лебедевского Тореадора, по многу раз пересматривал, даже пытался копировать гордый поворот головы, хлёсткий жест — рука вскидывается вверх, колено отставлено. Но ни разу ему не приходило в голову, что тут есть что-то от женщины.
— Ну и как? — цедит Тёма. — Вас кто-нибудь проткнул кинжалом?
— Обошлось, — спокойно отвечает Лебедев. — Что касается Крематория… Я думаю, песня достаточно выразительна и эмоциональна, подойдёт для короткой программы — посмотрим, как её лучше обрезать. Или, если хочешь, можешь не рисковать и сделать из неё показательный номер. Судьи зачастую относятся к нестандартному выбору музыки скептически.
Тёма хмыкает. Он не ожидал, что Лебедев так легко согласится — ну, а раз так, на попятный Тёма не пойдёт.
— Короткая программа.
Придумывать программу Тёма любит: как начать, где ускориться, где замедлить шаг, в какой момент прыгнуть — чтобы прыжок непременно совпал с музыкальным акцентом, где поставить вращение, чтобы музыка словно уходила в виток вместе с ним.
Музыку для произвольной программы находит Лебедев — Тёма, прослушав в первый раз, пожимает плечами. Слушает ещё и ещё, и вот тут-то начинает цеплять за рёбрами, хочется вскочить, бежать, догонять. Едва дослушав до конца, Тёма опять ставит на повтор и шлёт Лебедеву смс-ку — большой палец вверх.
И всё бы заебись, если бы не Гугл и его прыжки. Мелкие, аккуратные и очень чистые. Непонятно, как он на такой маленькой высоте успевает четыре оборота скрутить, но — делает же. И насчёт каскада Тёма оказывается совершенно прав: в одно, блядь, прекрасное утро, пока Тёма шнурует коньки, Елена Владимировна восторженно рассказывает, что Глеб вчера прыгнул четверной лутц и два тройных тулупа. И как Валентин Юрьевич радовался, ага.
Тёма снова и снова подсчитывает возможную разницу в баллах за компоненты. Даже звонит Нонне Фёдоровне, и она успокаивает: быть не может, чтобы при чистом прокате Караханов получил больше, чем ты. У тебя, если что, даже есть пара мелких ошибок в запасе.
У Тёмы от сердца немного отлегает, он выдыхает «спасибо», и Нонна Фёдоровна тепло просит его, чтобы звонил в любое время, если понадобится помощь или дружеская поддержка. А то ведь Тёме, должно быть, нелегко с соперником на одном катке. Очень неординарная ситуация, и только выдающиеся тренеры могут в таких условиях грамотно выстроить работу.
Про это Тёме уже не очень хочется слушать, он быстро сворачивает беседу.
На катке он ебашит как заведённый, а потом, возвращаясь с тренировок, думает, думает, думает.
В конце августа он приходит к Лебедеву в кабинет с разговором.
***
— У Глеба примерно тот же набор элементов, что и у меня, Валентин Юрьевич.
— Верно, — Лебедев кивает, поворачивается в кресле к Тёме. — Технический арсенал Ра и Джексона уступает вашему, но не сильно. Многое будет зависеть от чистоты исполнения.
— И от судейских надбавок за компоненты, — хмыкает Тёма.
— И от надбавок. Американца, думаю, будут немного подтягивать, но вторая оценка у него стабильно ниже, чем у тебя. Не думаю, что на Олимпиаде что-то кардинально изменится.
Тёма нервно усмехается, вертит край рукава.
— Это всё верно, Валентин Юрьевич. Но как-то… на тоненького. Выпадет — не выпадет. Не хочется зависеть от случайностей.
Лебедев слегка приподнимает брови:
— У тебя есть предложения?
— Ага, — Тёма сглатывает, чувствуя, как сохнет во рту. — Вы говорили, Валентин Юрич, что я прыгаю даже лучше, чем в своё время Коробанов.
— Это так, — морщинки на смуглом лбу прорезаются чётче. — Он брал силой, у тебя, помимо силы, очень чистая техника. Но твою прыжковую часть мы уже усложнили максимально.
— Не совсем, — выдыхает Тёма. — Коробанов не смог прыгнуть аксель в четыре с половиной. Я смогу.
Зрачки карих глаз резко сужаются, будто Лебедев увидел что-то неприятное. Уголки тонких губ опускаются. Лебедев смотрит на Тёму, ещё ничего не говоря, а Тёма уже всё понял и недовольно вздыхает.
— Это слишком большой риск, — наконец роняет Лебедев. — Иван пытался и едва не стал инвалидом. Для победы тебе будет достаточно исполнить чисто те элементы, которыми ты владеешь сейчас.
— Ну вы ж сами говорили — Джексон, Ра, а главное — Гугл… — Тёма хмурится. — Валентин Юрич, да я потихоньку уже пытался.
Тёма тут же жалеет, что у него это вырвалось: Лебедев привстаёт, наклоняется через стол, упираясь в него костяшками пальцев. Глаза совсем чёрные.
— Ты — что? — произносит тихо, бесцветно.
У Тёмы под рёбрами что-то давит, жмёт. Хочется втянуть голову в плечи, отвести взгляд, но Тёма заставляет себя стоять прямо.
— Ну, немного потренировался, — выдавливает, — не всерьёз, в зале, на матах. Саня меня удочкой страховал.
На удочке — длинной эластичной резинке, одним концом обхватывающей Тёмину талию, а другим приделанной к ручке у Сани в руках — тело само тянулось вверх, раскручивалось, прыжок казался Тёме вполне по силам. Он уже представлял, как вот так же взлетает, но без страховки и на льду. И пошёл к Лебедеву, не удержался.
А Лебедев медленно опускается в кресло, скулы уже не так напряжены, линия челюсти чуть смягчилась, но в глазах всё та же чернота.
— У Александра я непременно поинтересуюсь, почему он разучивает со спортсменами опасные элементы без разрешения старшего тренера, — роняет он. — Ты не будешь делать четверной аксель, Артём.
— Но, Валентин Юрьевич…
— Без «но», — он откидывается на спинку, не отводя взгляда от Тёминого лица. — Я запрещаю. Попробуешь своевольничать — отчислю сразу.
— Понял, — буркает Тёма. Его понемногу отпускает, и на место тревоги приходит раздражение — жаркое, колкое. Вместо того, чтобы вежливо попрощаться и выйти, он вздёргивает подбородок:
— А можно узнать, Валентин Юрьевич, почему вы мне запрещаете, а Коробанова поддерживали? Сами ему этот аксель ставили. Да вы же ему наверняка и идею подали: я что-то не помню, чтобы он сильно фанател от экспериментов. В него вы, типа, верили?
Лебедев снова подаётся вперёд, и Тёма беззвучно вздыхает, готовясь к разносу за наглость.
— Да потому, что за тебя…
Лебедев осекается.
Слегка поводит лопатками, усаживаясь в кресле удобнее. Неторопливо соединяет крепкие смуглые пальцы в замок на столе.
— У меня было не так уж много опыта, зато амбиций хватало, — ровно, мягко признаётся он. — Мне не следовало предлагать Ивану эту авантюру. Я неоправданно рисковал его здоровьем, и я не буду повторять этого с тобой.
Тёма понимает, что спорить бессмысленно: Лебедев уже всё решил и за себя, и за него. Но не может удержаться от последней попытки:
— Валентин Юрьевич, я же готов рискнуть…
— Я не готов, — Лебедев перелистывает бумаги, подпирает ладонью подбородок. — Если у тебя нет ко мне других дел, Артём, иди. Мне с отчётами сидеть до вечера.
***
У меня всё-таки была мысль попробовать уже без Сани, самому, но всерьёз я так и не решился. Лебедев своё слово держал, мы в этом много раз убеждались. Раз уж сказал, выгонит — значит, выгонит.
Так что я отрабатывал всё, что уже умел, и Гугл тоже.
До Гугла, по-моему, толком не доходило, что он едет на Олимпиаду. Он всё бегал со школьным тетрадками, к экзаменам пытался теоремы зубрить. Наклейки какие-то собирал. И ходил в дурацкой шапке с помпоном — на фотке он как раз в ней.
Мне кажется, мы забавно тут смотримся: Гугл в своём ощипанном пуховичке, я в кожанке и между нами Лебедев в кашемировом пальто.
Вообще, Свет, было бы прикольно, если бы ты спросила Гугла, о чём он думал все эти месяцы, пока ему приходилось кататься со мной бок о бок. Мне-то его много раз хотелось прибить нахуй.
Я всё не мог дождаться осени, а потом она свалилась пиздец как неожиданно, пошли этапы Гран-при. Один из них у меня выиграл Джексон — у него как раз тренер новый объявился, его самого старше, может, на пару лет.
Ну, я-то херово себя чувствовал после перелёта, меня в сон клонило. Лебедев сказал, что в Стокгольм на Олимпиаду мы прилетим заранее, чтобы организм мог перестроиться. Хотя там разница с нами не сильная — что во времени, что в климате.
Финал Гран-при я выиграл, Гугл даже на пьедестал не попал. А вот на чемпионате Европы нам за технику поставили почти одинаково — правда, за счёт компонентов я всё равно в отрыв ушёл.
На Новый год я практически даже не напился. Ржал, что берегу здоровье для олимпийского банкета.
И вот — февраль, Стокгольм по крыши снегом замело нахуй, и мы приземляемся…
_________________________________________
*kiss-and-cry - зона "слёз и поцелуев", место, где спортсмены и тренеры ждут объявления оценок.
