Скользящий

— Ну, долго там ещё? — Тёма вытягивает ноги в проход, под кресло напротив, прикрывает ладонью зевок. Гугл привстаёт, вертит головой, пытаясь рассмотреть затылок Лебедева. Пожимает плечами: — Ждут. — Пиздец, — тянет Тёма, не переставая зевать, — в последний раз с чемоданами такая запара была, когда меня мать в Анапу возила. Но там хотя бы следовало ожидать. — Почему следовало? Вряд ли Гуглу сильно интересно, но скучать и разглядывать табло он, похоже, устал не меньше Тёмы. — Потому что говорил я ей, не жмотись, осенью призовые будут за юниорский Гран-при, не бог весть какие бабки, но с голоду не помрём. Возьми нормальные билеты на нормальный самолёт. Так нет же. — Сэкономили? Смотрит понимающе — тоже, видно, не раз испытал прелесть бюджетных рейсов на себе. — Да заебись как. Час полёта, пять часов отсидки в аэропорту, — Тёма пожимает плечами. — А потом объявили, что багаж с нашего рейса потерялся. Не исключено, что и сегодня какая-нибудь хуйня в этом роде случится, — он косится в окно. За двойным стеклом нескончаемыми белыми хлопьями валит снег. — Вон как все с ума посходили. Какой-то мужик в оранжевой рабочей куртке как раз машет руками, что-то кричит, указывая на краснеющие в снежной мути огни, и ему залепляет рот, он морщится, отплёвывается. Тёма фыркает, а Гугл беспокойно щурит большие круглые глаза: — По-моему, у них реально какая-то нештатная ситуация. — К нам бы в Москву их, а то будто метели не видели ни разу. — А если чемоданы правда куда-то делись? Блин, Тём, не дай бог, там же наши коньки!.. Беспокойный, суетящийся Гугл — та ещё потеха, но у Тёмы за рёбрами и впрямь поскрёбывает. Мелкий прав, без коньков остаться за неделю до турнира — полная жопа. Коньки — пиздец какая хитровыебанная штука, к ним за неделю не привыкнешь и даже за две. — А вот прилетели бы позавчера — и не дёргались бы, — буркает он, закидывает ногу на ногу. — И на церемонию открытия попали бы. Прикинь, какое там сейчас, наверное, пиздец гламурное шоу — а мы всё проебали. — Валентин Юрьевич сказал же, что на открытие нас в любом случае не пустит, делать там нечего. — Ему, может, и нечего, — Тёма усмехается, — а я бы с какими-нибудь красотулями с удовольствием наладил международные отношения. Ты бразильянок видел? Хуй знает, что они вообще на зимней Олимпиаде забыли, но формы у них очень даже… Тёма вырисовывает в воздухе округлую волну, посмеивается над краснеющим Гуглом. — Слушай, а ты хоть кого-нибудь уже… — привычный жест — кулаком об ладонь. Гугл отмахивается, заслоняется от Тёмы планшетом в подрагивающих руках. Тёма ржёт, не сдерживаясь: — Серьёзно, ни одна из твоих отвязных фанаток до сих пор не лишила тебя невинности? Гугл задирает подбородок, на узкой шее подпрыгивает кадык: — Я, вообще-то, в отличие от тебя, о соревнованиях думаю! Сам понимает, конечно, какую хуйню сморозил: последний год Гуглу прийти на каток и не застать там Тёму было практически нереально. Точно, замолкает с открытым ртом, смотрит растерянно. — Слушай, Тём, извини, а? — неуверенная улыбка. — Я совсем не имел в виду… Эх, блин, как же тяжело всё-таки живётся на свете таким вот Гуглам, загоняющимся из-за ерунды. — Забей, — Тёма подталкивает его локтем, — проехали. Тем более что к ним быстрым шагом направляется Лебедев — кажется, не слишком довольный. И чемодан свой катит. — Чего сидим? Ноги в руки, к ленте — и разбираем вещи. Объявления не слышали? Пока Гугл бормочет какие-то объяснения, Тёма уже прокладывает себе путь в толпе перед транспортером. Тёма может даже гугловский чемодан снять вместе со своим — что ему, жалко, что ли? Потом, в такси, Тёму уже неслабо клонит в сон, но он всё-таки вытаскивает айфон, открывает прямую трансляцию церемонии открытия. Наушники норовят выпасть, Тёма ловит их мягкой непослушной рукой, и пульс срывается на судорожный бег, сбивая всякий сон, когда Лебедев, устав, видимо, от Тёминых потуг, ловко перехватывает проводок и вставляет маленькую кругляшку Тёме в ухо, мазнув холодными подушечками пальцев по мочке. Тёма неуверенно поводит шеей — хорошо сидит, крепко. — Спасибо, Валентин Юрьевич, — бормочет он, и Лебедев кивает. На экране пляшут, дёргаются какие-то перья, банты, скрипка стонет дурным голосом. Тёма прикрывает глаза, откидывая голову, и тихонько потягивает носом, ощущая едва уловимый горьковато-цитрусовый запах. Он такого не помнит — у Лебедева, похоже, новый одеколон. Вкусный.

***

Первые сутки по настоянию Лебедева они делают очень странную вещь: отсыпаются. Валяются в кровати до полудня, лениво выползают в столовую на обед, снова расходятся по номерам и тюленят. Тёме вроде уже и спать неохота, а веки тяжёлые, руки-ноги тоже тяжёлые, и от одной мысли о катке хочется глубже зарыться в одеяло. Мелькает даже мысль, не заболевает ли он, но у Гугла, как выясняется, то же самое. К ночи, наоборот, накатывает желание двигаться и общаться. Тёма быстро выясняет, что в этом же отеле поселили биатлонистов, и спускается к ним — с яблоками, лимонадом и пакетиком фисташек. Гугл, как ни странно, уже там — когда успел-то. Биатлонисты оказываются славными ребятами, кое-кто из них даже видел Тёму и Гугла на льду, а ещё у них есть гитара, и вечер заканчивается уже ближе к полуночи, когда в комнату заглядывает Саня, помощник Лебедева, и намекает, что кое-кому завтра на утреннюю тренировку. Гугл как раз заканчивает песенку мягким, довольно приятным голосом, и, пока Тёма поднимается в номер, в голове у него переливается: Он не верит в меня, он и слышать не хочет обо мне, он читает такие гигантские книги о Британской войне…* Хуй знает, что там с Британской войной, а вот толстенный том Шекли Лебедев с собой привёз. В самолёте от него не отрывался, отвлекался лишь когда приносили еду и чай и ещё когда Тёма доёбывался вопросами по поводу режима. Ну, с режимом, вроде, всё оказалось просто: со второго дня — по обычному графику, перерывы разве что на еду и сон. Тёме нормально было. Ну, на четвёртые сутки его немножечко повело — сказывалась, видно, та самая акклиматизация. Но это прошло быстро, на жеребьёвку Тёма выходил бодрый и довольный. Вытянул номер в середине своей разминки — идеально: не будешь разминаться как на иголках, так всегда бывает, если первым катаешь, но и ноги застояться не успеют, как у последних. А ещё — Гугл катается позже, сильно позже, так что Тёме не придётся держать в уме его результат. И, надо сказать, шестое или какое там чувство Тёму не подвело, когда он выбрал Крематорий. Музыка что надо, прямо для него, обманчиво-сдержанная, мрачно-мелодичная, и голос солиста хорош. Костюм Тёме тоже выбрали отличный: простые чёрные брюки, серая рубашка, свободная, неровного кроя. «Чтобы катать о любви и о смерти», — брякнул Гугл, когда только увидел Тёму в этом костюме, и, несмотря на ебучую пафосность, он, конечно, был прав. Тёма обновляет свой мировой рекорд — не сильно, на полбалла, но важен-то сам факт. Пока Тёма кланялся и уходил со льда, Нонна Фёдоровна махала ему из своего комментаторского кресла, раскрасневшаяся, растрепавшаяся. И Тёма ей помахал, улыбнулся. Жаль, мать приехать не смогла, опять почки. Но она сейчас смотрит, конечно же, и гордится. И думает, небось: «Не зря я когда-то этого балбеса за шкирку на каток тащила!» Лебедев хвалит сдержанно, но улыбку в глазах не прячет. Тёме очень хочется вот прямо тут, перед камерами, пока объявляют результаты, накрыть широкую смуглую ладонь своей, сжать. Пальцы переплести накрепко. Но Тёма и так будто шампанского хлебнул и оно теперь в носу пузырится. И празднично, и тревожно, и ноги ватные. Результат Гугла он узнаёт часа через полтора, колупая салат в столовой. Гугл отстал всего на три балла, получил за технику даже чуть больше Тёмы — видимо, за счёт чистоты вращений. Ну да ладно, произволка всё по местам расставит. Тёма рано уходит к себе. Сейчас лучше всего — одному, чтобы не расплескать то горячее, злое, радостное, что растёт в нём перед завтрашним. Вот откатает — и тогда… Что именно «тогда», он не придумывает. Просто — закрывает глаза и видит Лебедева, серьёзного, что-то объясняющего Тёме, в то время как уголки сухих губ приподнимаются самую чуточку. На утренней жеребьёвке выясняется, что соревнования Тёме закрывать. Что ж, кататься последним — в этом тоже есть особый шик. Никого после тебя. Ты решаешь. Пока Тёма прыгает и приседает внизу, в зале, до него то и дело доносятся охи и ахи трибун — после Гугла, после Ра, после Джексона. На разминке Тёма успел заметить в вип-секторе Юлю — она махала Тёме большущим букетом, таким же букетом махала её соседка с разноцветными прядками у виска. Не забыть перед награждением подойти, поздороваться. Джексону ещё объявляют оценки — скажем так, негусто — когда Тёма уже выходит на лёд. Лебедев коротко кивает, ладони лежат на бортике, и Тёме вдруг становится по-дурацки жаль, что у парней не принято то, что так привычно у девчонок: хвататься за руки тренера перед тем, как начинать. Тёма просто кивает Лебедеву в ответ — и выезжает. Мелодия, начинающаяся тихо и незатейливо, капельками дождями о подоконник, раскрывается, разгорается, ведёт за собой, и Тёма ловит волну, балансирует на её гребне, увлекая, подчиняя. В четверные прыжки он взмывает почти без усилия, чётко приземляется. Из сложных элементов остаётся один каскад, перед ним — дорожка шагов, которую Тёма на высший балл сделал бы с закрытыми глазами. …Давным-давно, ещё до того, как прийти к Лебедеву, Тёма видел по телику, как девочка-чемпионка споткнулась вдруг на ровном месте. Комментаторы волосы на себе рвали, не могли понять, что случилось. Вроде как зубец конька угодил точно в трещинку на льду, оставленную чьим-то коньком, и на долю секунды девочка сбилась с шага, теряя равновесие. И упала. И несколько мучительно-долгих мгновений сидела на льду, широко раскрыв глаза, тщетно пытаясь осознать. Тёма вспомнит её уже потом, у себя в номере, уткнувшись горячим лбом в стену. А пока он на онемевших ногах, не чувствуя боли ушиба, поднимается со льда, машинально отряхивая бедро. И уже надо прыгать каскад, а скорости нет, ноги как чужие и — блядь, какого хрена творится? Второй раз Тёма не падает. Но вместо четверного прыжка в начале у него скручивается только двойной. Похуй. Похуй. Докатать, как надо, чтоб искры из-подо льда. Чтоб никому вякнуть не пришло в голову, что Ткачёв расклеился. Кораблик — присесть в скольжении низко-низко, откидываясь спиной на лёд, почти подметая его волосами. И финальное вращение — резко, жёстко, в музыку. Вскинутый кулак. Ему хлопают и кричат, кажется, сильнее, чем когда он катал идеально. Тёма раскланивается долго, к губам клеится улыбка, а в уме мелькают расчёты: сколько получил Гугл и сколько должны поставить ему. Карие глаза Лебедева смотрят серьёзно, пристально. Он что-то говорит, но Тёма не слушает, он всё пытается посчитать. Пальцы дрожат, колени ходят ходуном, пока экраны без конца повторяют Тёмины летящие прыжки и дурацкое падение. На табло загорается оценка. С падением, с сорванным каскадом Тёма отстаёт от Гугла на две — сотые — балла. Трибуны всё ещё надрываются. У Тёмы гудит в голове. Тёма встаёт, берёт под мышку свой букет, идёт к лесенке в раздевалку. На плечо ему ложится ладонь, тяжёлая, тёплая, и он оборачивается. Взгляд Лебедева такой же тяжёлый и тёплый, как это прикосновение, Лебедев, кажется, в первый раз путается в словах: — Артём, ты… Это была случайность. Ты ни в чём не виноват, слышишь? Это был великолепный прокат. Ты молодец, Артём. Я горжусь. Тёма упирается ладонью в стенку, наклоняется вперёд, к Лебедеву, совсем чуть-чуть. — Не думал, что так получится, Валентин Юрьевич, — выговаривает сухим горлом. — По крайней мере, не с вами. Карие глаза распахиваются недоумённо, беззащитно. — Тёма, погоди. Я должен… Тёма резко мотает головой: — Никто больше никому ничего не должен. Разворачивается и быстро сходит вниз по ступенькам, а в виски долбит, долбит, долбит: если бы я только прыгал четверной аксель.

***

Всё-таки хорошо, что перед награждением дают время прийти в себя. Как и хрен знает сколько лет назад, когда его обошёл Полескин, Тёма поднимается на свою ступеньку пьедестала с улыбкой. И на сей раз его рукопожатие с победителем куда более искреннее: Гугл выиграл заслуженно, он ведь не наебнулся на ровном месте. У Гугла на мордахе и радость, и растерянность, и смущение, он до сих пор, кажется, не осознал, где он и кто он теперь. Ну да успеется, переварит. Медаль тяжёлая, от неё почти сразу начинает ныть шея. Хочется снять. Тёма так и делает сразу после гимна и совместных фотографий — прячет её в карман олимпийских штанов. Хорошие штаны, качественные. Удобно будет в них по району гулять. «Ну что, — скажет Рус, — проебал ты, Тёмыч, золото!» И Тёма кивнёт. И они надерутся — в хлам, в дымину, с матом и блевотой, а не как здесь. Здесь всё с улыбочкой. Тёма улыбается и поднимает бокал, когда какой-то чиновник провозглашает тост в честь Валентина Лебедева, великого воспитателя чемпионов. Тёма на ломаном английском пересказывает Джексону анекдот про инопланетян, поймавших американца, русского и… ну, скажем, корейца. Оба хохочут, хватают друг друга за плечи. Тёма расписывается на майках у болельщиц, каким-то чудом прорвавшихся на банкет, и вполне благодушно смеётся, когда они, повисая у него на шее, твердят, что это он настоящий чемпион, а не Караханов. Как там говорится? Через десять лет ни один человек не вспомнит, кто был вторым. Тёма меняет свой билет и улетает в Москву на следующий день. Пару дней он просто лежит лицом в стенку, бурчит «мам, да я в порядке» в ответ на испуганные расспросы. Мама хоть и понимает, что Тёме была нужна победа, но для неё серебро — всё равно медаль, а Тёма — всё равно умница. Тёма на неё за это почти не злится. Телефон Лебедева Тёма блокирует, как только видит смс-ку от него. Заодно на всякий случай блокирует и Гугла. И Юльку. За неделю он успевает несколько раз напиться до состояния нестояния — и с пацанами, и в одиночку, так что к выходным от одной мысли об алкоголе начинает мутить. Тёма сосредоточенно бреется в ванной перед зеркалом, оттягивая щёку, разглядывая набрякшие веки и густо-синие круги под ними, когда ему звонит Нонна Фёдоровна. И он соглашается на то, чтобы она вытащила его в кафе.

***

Золотисто-коричневые шторы спущены, под низкими сводами потолка приятный глазу полумрак. Тёме есть совсем не хочется, он механически крошит в пальцах ореховый кекс, пока Нонна Фёдоровна отпивает что-то тёмное и душистое из маленькой чашечки. Тёма привык к тому, что Нонна Фёдоровна говорит помногу, не сдерживая эмоций, но сегодня она в основном слушает, изредка помогая Тёминому рассказу вопросами. Тёма вслух вспоминает, как пришёл к Лебедеву, как тренировался и выигрывал, как появился Гугл. Про Коробанова вспоминает и про тот разговор между ними — об акселе. Нонна Фёдоровна задумчиво качает головой. — Да, Артём, — вновь мелкий глоток, тихий стук чашечки об стол. — Мне очень жаль. В тебе столько нераскрытого потенциала, а Валентин… Нет, я далека от мысли о том, что он сознательно желал победы Глебу Караханову, а не тебе. Но, судя по твоему описанию, его тренерские методы порой… излишне консервативны, скажем так. И мне жаль, что он так до конца и не поверил в тебя. Тёму что-то тонко жалит выше рёбер, он встряхивает головой. — Что было, то было. Я пытаюсь понять, Нонна Фёдоровна, что мне делать дальше. — Ну, ты ведь не собираешься уходить из фигурного катания? — зеленоватые глаза слегка расширяются. — Это была бы большая потеря для всех нас. — Я не уйду. — Хорошо, — мягкая улыбка трогает полные губы. — Знаешь, Артём, мне всегда казалось, что два сильных ученика-конкурента у одного тренера — это весьма болезненная ситуация. Да и потом, возможно, временная неудача — как раз-таки повод попробовать что-то новое? — Новое? — машинально переспрашивает Тёма. Нонна Фёдоровна кивает. — Джексон уже объявил об уходе, думаю, его бывший наставник как никогда заинтересован в новом перспективном ученике. Он совсем молод, у него много прогрессивных идей и, думаю, он способен стать для тебя… тренером-товарищем. В отличие от Валентина, он не станет давить авторитетом, вы сможете общаться на равных. Тёмины пальцы перебирают бахрому скатерти. — Честно, не знаю, Нонна Фёдоровна… Это значит — уехать? Я и язык-то в школе особо не учил. — Он неплохо понимает русский. Впрочем, если захочешь, тебе подберут переводчика, — легко предлагает она, — думаю, это можно будет устроить за счёт Федерации. Ты ведь понимаешь, Артём, что иностранный тренер никак не сделает тебя менее российским спортсменом. Ты сражаешься за честь нашего флага, и это останется неизменным. А другая страна… Конечно, тебе решать, пойдёт ли тебе на пользу такая смена обстановки. Для кого-то, кто привык к постоянной опеке, переезд действительно может оказаться серьёзным испытанием. — Опека мне нах… абсолютно не нужна, — поправляется Тёма. — Я хочу прыгнуть четверной аксель. — И, если тебе нужен тренер, готовый тебя поддержать — это более чем естественно. Браслет на запястье Нонны Фёдоровны тихонько позванивает о фарфоровый бок чашки. Пахнет сладко, отогреваются руки. Через неделю в том же кафе Тёма знакомится с Хэконом Солом. У Хэкона белозубая улыбка, забавная манера строить русские фразы и много-много уверенности по поводу Тёмы и его четверного акселя.

***

Я ведь, кажется, подошёл к вам тогда, после награждения. Да? Честное слово, я с гаражных пьянок помню больше, чем с того вечера. Но нет, это точно было: Юлька меня обнимала и твердила, что «Гугл, конечно, супер, но ты, Тёма, ты так охрененно катался, ах, блин, как же так». А о тебе… Юлька о тебе что-то говорила, пока знакомила. Всё мимо пролетело. Помню прядки твои фиолетовые — и как ты у меня перед носом щёлкнула: эй, Артём Романович, вы с нами? Не с вами я был, конечно. А по поводу Штатов — другого варианта у меня не было. Во всяком случае, я и сейчас его не вижу. Но это, блядь, не значит, что тренеру о своём уходе можно сообщать смс-кой. Я тогда проебался по полной. Я должен был, как минимум, прийти. И сказать в глаза. И выслушать, что мне скажут в ответ. Вместо этого я собирал вещички, ждал визу — её мне сделали очень скоро. Я улетел. _________________________________________ *Белая гвардия, "Он не верит в меня"