Скользящий

Галька перекатывается под ногами, покалывает подошвы. Тёма медленно входит в воду, смотрит, как прибой обдаёт щиколотки, пенится вокруг ступней. Волн почти нет, едва заметно бежит по воде рябь от ветерка. Солнце ласковое, не жжёт, не щиплет спину. Тёма не в первый раз приезжает на побережье. Правда, редко когда удаётся выкроить хоть полдня, сбежать от Харитона и его таких же улыбчивых ассистентов, от звонков Нонны Фёдоровны, от журналистов, караулящих возле катка. Всех волнует одно и то же — Тёмина новая программа. Вернее, её отсутствие. Лето уже за середину перевалило, надо бы поторапливаться. Тёма идёт неторопливо, слышит, как тихонько плещет от его шагов вода. От солёных брызг царапины на пояснице потихоньку ноют. Тёма машинально закидывает руку за спину, обводит пальцем припухшие следы вчерашней ночи. Перед глазами мелькает что-то смутное: полоска белой кожи над джинсами, терпковатый запах одеколона, губы, розовые и мягкие, поддающиеся Тёминому напору. Как его звали-то, господи? Мик? Дик? Тёма ложится на воду плашмя, вытягивает руки. Вода держит сама, можно даже не шевелиться, не грести. Этот мальчишка к нему так льнул, так ластился — может, узнал в лицо и был охуеть как доволен, что его трахает олимпийская звезда, а может, Тёма просто всё делал как надо; в конце концов, должен же он был за все эти вылазки в клубы чем-нибудь научиться. Мика или Дика он провожал из квартиры на рассвете, наволочка, простыня, да вся комната пропахла ментоловыми сигаретами, и от этого плотного щекочущего запаха Тёму не то тошнило, не то хотелось курить самому. Он уже даже к пачке потянулся, содрал обёртку, а потом повертел пачку в руках и убрал обратно в рюкзак. Заснуть так и не получилось, так что Харитону Тёма даже не сильно врал, говоря, что хуёво себя чувствует. Зато сейчас тяжести в локтях и коленях, ломоты в висках почти не осталось — Тёму легонько покачивает, и он переворачивается на спину, жмурится. Эх, вот полежит так ещё немного, и голова станет лёгкой-лёгкой, как в детстве, когда с Русом носились наперегонки по асфальту, вдоль забора стройки… ага, а потом припёрлись пацаны постарше, и уходили оттуда Тёма с Русом в синяках. Тёму потом ещё и мамка полотенцем отпиздила за порванные джинсы. Тёма морщится, плещет ладонью по воде. Что ж такое: только-только, вроде, всё утрамбуешь в голове, придавишь одно другим как надо, а потом раз — и опять что-то вылезает. Да нет, дело-то не в Русе, и не в тех придурках, и даже не в маме, наверное: она в то время на заводе, бедная, упахивалась, и Тёма на неё давно уже не злится, она всегда его любила, хотела для него самого лучшего, чуть ли не за ручку привела его к Ле… Тёма дёргается, пытается опереться ногами о дно. Дотягивается еле-еле, кончиками пальцев, старается удержать равновесие, вытягивая руки в стороны — и хуй знает откуда его с головой накрывает волна. В глотке перехватывает, в носу, в глазах вода, щиплет, больно, Тёма барахтается, выгребая назад, на мелководье, и наконец плотно встаёт ногами. Из глаз текут слёзы. Где-то совсем рядом, слева, должен быть большой валун, скользкий от водорослей. Тёма водит руками, моргает, пытаясь его найти, и наконец небольно стукается об него коленкой. Усаживается, ёрзая задницей. Подпирает ладонями щёки и сидит, и слёзы всё никак не останавливаются. Дави, не дави, а толку не будет, и давно пора бы перестать выёбываться и твердить себе — похуй, дескать. Да нихуя не похуй. С чего бы иначе вчера в баре ты так залип на худого черноволосого мужика на танцполе? А потом шарахнулся от него и принялся клеить пухлогубого светленького Дика-Мика, который до этого полчаса на тебя безуспешно поглядывал, цедя коктейли. С чего бы иначе ты до сих пор прыгаешь так, будто у тебя гантели к лодыжкам привязаны? Рвёшься, отбиваешься, падаешь. …Тёма глубоко выдыхает. Зачерпывает ладонями воду, умывает лоб, щёки. Чуть помедлив, соскальзывает с камня, плывёт длинными, плавными гребками и наклоняет голову, почти касаясь губами воды. «Валя», — шепчет прямо в воду, и во рту опять горько, солоно, а вниз срываются и почти сразу же лопаются пузырьки воздуха. Харитон отпивает морковный сок из своего стакана, расслабленно вытягивает ноги. Наверняка с большим удовольствием он сейчас похрустел бы чипсами — Тёма видел его пару раз с большим пакетом крабовых — но фигуристам такое нельзя, а значит, и тренер это есть не станет. У Харитона вообще дохуя загонов, которые он называет этикой. Тёме, по большому счёту, похуй, у Тёмы сейчас в голове полный раздрай. — Пора программу делать, — озвучивает он то, что Харитон и так пытался до него донести последние пару недель. — Блин, мы реально затянули. — Пора, — Харитон наклоняет голову, — но, честно говоря, я в затруднении. У тебя есть какие-нибудь идеи? Тёма пожимает плечами. — Брать по второму разу рэп я не хочу. — Да, мне кажется, прошлая постановка тебе всё-таки не очень подходила. Но вот что тебе подойдёт? — Харитон хмурится, подпирает ладонью подбородок. — Что-то такое, где ты был бы самим собой, не выглядел бы роботом. Однако, Арти, no offense¹, ты сейчас косплеишь робота практически под любую музыку. — Тебе со стороны видней, — Тёма фыркает. — Значит, нам надо как-то поставить программу, которая бы это скрывала. Где тебе не пришлось бы насильно исторгать из себя эмоции. Где ты выглядел бы естественно. Что-то спокойное, плавное? — он барабанит пальцами по колену. — Классика? Тёма морщится. То, что предлагает Харитон, наверняка разумно. Может, только это Тёму и выручит: спрятаться за старую и проверенную музыку, забиться в скорлупу. Но не хочется, как же не хочется, от одной мысли — душно. И вообще, его Лебедев в своё время на классику не уломал — так хули теперь начинать-то? — Можем поискать среди современных исполнителей, — Харитон не настаивает. — Наверняка что-нибудь тебе приглянется. Фолк, или, может, кантри… Он что-то ещё рассуждает, прикидывает варианты, а до Тёмы доходит, Тёму как иглой под лопатками прошивает: всё не так. Наоборот. — Наоборот, — вслух повторяет Тёма, ставит стакан на стол, рывком придвигается к Харитону. — Ты говоришь — я робот. Именно это я и должен показать в программе. — Sorry? — Харитон моргает. — Ты имеешь в виду… — Себя. Механического. Без эмоций. И как я таким стал, — Тёма смотрит на Харитона в упор. Харитон моргает ещё раз, и его большие глаза округляются. Тёма знал, что до него дойдёт. — Oh but really… That’s something², — загорелая ладонь похлопывает по крышке стола. — Почему нет? It can rock!³ Арти! Это надо попробовать, это может сработать! — Вот смотри, — Тёма упирается коленом в сиденье, наваливается на подлокотник. — Я фильм видел недавно. Там пришельцы прилетели, и один мужик, короче, находит в лесу их экзоскелет. И залезает в него, и сначала становится весь такой супермен, носится с бешеной скоростью, соображает моментально. А потом оказывается, что эта машинка потихоньку пожирает его плоть, и он вот-вот или помрёт, или превратится в такой же ходячий компьютер, как эти пришельцы, — Тёма тараторит, будто боится, что его перебьют, одёрнут, не услышал. В киношку он тогда завалился вообще случайно, пару часов надо было куда-то деть, да и фильм не сказать чтоб так уж запомнился. А вот сейчас Тёма говорит, и на каждом слове его будто обдаёт горячей волной. — А у мужика дочь, девушка любимая, работа, опять же — он учёный, как его, птиц всяких изучает… и вообще, самого себя терять — капец как страшно. И он пытается с этим что-то сделать, он надеется, если вовремя вернуться домой, там смогут эту поебень с него снять, — Тёма нервно передёргивает плечами, косится на Харитона, у которого на лице застыла вежливо-удивлённая улыбка. — Ты хоть чё-нибудь понял, а? Или я зря трепался? — Не зря, — Харитон так же улыбается во все тридцать два зуба. — Я понял, что эта идея действительно не оставляет тебя равнодушным — это главное. Но для обсуждения деталей давай всё-таки позовём Лиз. — Валяй, зови, — Тёма выдыхает, откидывается на спинку кресло. Дотрагивается ладонью до горящей щеки. Так и будет: серебристо-серый металлик, закрывающий тело до подбородка, до кончиков пальцев, резковатая, механически-отточенная пластика машины. Четверной аксель — Тёма больше не сомневается, что прыгнет его. Аксель и будет означать те нечеловеческие возможности, до которых добрался главный герой. И после — прыжок за прыжком, сила, исходящая от его тела, подминающая всё вокруг, и её же суть — растворение в чужом, враждебном, равнодушном. И — рука, протянутая кверху в финальном вращении, раскрытая ладонь, попытка дотянуться до себя самого, до того хрупкого и болящего, что ещё осталось внутри. Мольба о помощи. И понимание: никто не придёт. Никто не вытащит. Ни одна музыкальная композиция из бесконечного числа прослушанных не удовлетворяет Тёму целиком, поэтому музыку они подбирают постепенно, по крупицам. Вот эта часть, легковесная, текучая, с шорохом листвы и птичьими голосами — вступление: Тёма исследует дикий лес, выясняет, что же здесь творится, почему ходит столько странных слухов об этом месте. Мелодия затихает, переходит в негромкую ритмичную дробь: Тёма натыкается на инопланетный костюм и после недолгого колебания надевает его — отыграть этот момент, показать уходом в комбинированное вращение, ускорением витков. Дальше — основная часть: электронная музыка с чётким, почти маршевым ритмом, поначалу холодно-спокойная, но с нарастающей тревогой, и вот наконец она уже бьётся, кричит на высоких нотах — но ритм всё тот же, жёсткий, неумолимый. И наконец — возвращение к началу, та же мелодия, но напетая нежным голосом ребёнка. Прощание? Возвращение? Крах? «Тебе всё-таки лучше определиться, чем ты хочешь закончить, — настаивает Харитон. — Смазанный финал может испортить впечатление у судей». «Оставь ты грёбаный финал в покое, — Тёма отмахивается, — щас не об этом надо волноваться. Если я упаду с акселя, портить будет уже нечего». В очередной раз вставая со льда и отряхивая коленки, Тёма пинает бортик, схлопотав от тренера укоризненный взгляд: ну да, не хватало ещё лезвие сломать. Но Тёма реально не соображает, что не так, почему вроде всё идёт как надо и в последний момент катится по пизде. Скорость? У Тёмы со скоростью всё как надо, и отталкивается он хлёстко, с силой. Равновесие? И с ним проблем нет, иногда Тёме даже даётся устоять на ногах, выкрутив всё тело под невероятным углом. Слишком рано раскрывается в воздухе? Слишком поздно? Слишком много думает — или не думает вообще? Харитон философски пожимает плечами. — Смотри. Четыре с половиной оборота — это очень большая скорость и при этом очень низкая высота, в их сочетании и заключена основная трудность. У тебя просто нет времени выставить ногу, в лучшем случае ты приходишь на две. — Заебись, — бормочет Тёма, массируя ноющее бедро. — Чё делать-то с этим счастьем? — Привыкать, — Харитон пожимает плечами, — на последнем обороте ты уже должен быть готов встать на одну ногу. И ещё — ты слишком уводишь корпус, это опасно. Попробуй отталкиваться спокойнее, плавнее. Не рваться вверх, а прочувствовать своё тело. В тебе очень много силы, Арти, и иногда она тебе мешает. Тёма хмыкает: ему-то наоборот кажется, толкнёшься ещё хоть немного сильнее — и всё наконец получится. На контрольные прокаты они едут с обычным тройным. Да и программа толком ещё не вкатана, и костюма ещё нет — Тёма выходит на лёд в футболке и спортивных штанах, в них он вчера только выбирался с Русом пройтись по району. Однако же что-то, наверное, всё равно чувствуется в воздухе, на льду, на трибунах, какой-то цепляющий нерв: после проката Тёму окружают журналисты, закидывают вопросами наперебой. Одной из первых подходит высокая светловолосая девушка в белой куртке, с бейджиком «Светлана Морозова, «Спортс.ру». — Как называется ваша произвольная программа? — спрашивает она, и глаза улыбаются. Тёма над названием вообще не думал — с языка слетает само собой: — «Притяжение». Харитон сидит на скамье, покачивая ногой, пока Тёма собирает вещи в сумку. Думает о чём-то своём, и, как раз когда Тёма закидывает сумку на плечо и поворачивается к нему, вдруг открывает рот: — Арти, а у вас есть какие-то негласные правила, как общаться с девушками? — Что? Тёма от такого вопроса натурально выпадает в осадок. Прочищает горло, поправляет ремень на плече и уточняет, пытаясь понять, что это такое на невозмутимого Харитона нашло: — У нас — это где? — Ну, в России, в Москве. — Ты что, на какую-то местную запал? — Тёме сейчас главное — не поперхнуться. — Охуеть, бля, пиздец просто. Когда успел-то? Мы позавчера только прилетели. — Не позавчера, — смуглую кожу заливает заметный румянец. — В смысле, успел не позавчера. Мы переписываемся. Уже третий месяц. — Охуеть, — повторяет Тёма, запуская пятерню в волосы. — Ты ещё и любитель Тиндера, оказывается. А чё, поближе к Калифорнии не мог никого склеить? Хотя это как раз понятно, — у него вырывается смешок, — всем известно, что в России — самые классные чики. — Я не в Тиндере, — Харитон смотрит на него с несчастным видом. — Она написала мне вообще про другое, по работе. Мы начали общаться — ну и… Он разводит руками. Тёма смотрит на него не без сочувствия. — По работе — она типа журналистка что ли? Или сама катается? — Это не важно, — с нажимом произносит Харитон. — Арти, ответь, пожалуйста, на вопрос. — А. Да нет особо никаких правил. Просто, ну, не вести себя как дебил. И за задницу сразу не лапать… хотя об этом, думаю, ты и сам догадаешься, — Тёма фыркает, подходит ближе к тренеру и хлопает его по плечу. — Удачи на свиданке! Если перепадёт — расскажешь? — Я не знаю, что означает «перепадёт» в данном контексте, — Харитон поднимается, убирает руки за спину, — но, в любом случае, не собираюсь рассказывать о личном. Я тебе сегодня не нужен? — Не, гуляй спокойно, — Тёма всё ещё ухмыляется. — Подбросить? Вряд ли тебе в Чертаново, но я могу крюк сделать, не проблема. — Спасибо, я лучше на метро, — улыбка растягивает губы. — К тому же до встречи мне необходимо купить цветы. — Ну, бывай тогда. Тёма чуть не прибавляет «Ромео», но вспоминает, что он всё-таки с тренером разговаривает. Харитон, при всей своей любви к разговорам на равных, откровенного стёба не оценит. Куда бы самому сейчас податься. Можно домой — но мать наверняка со смены только часа через три придёт. А одному сидеть, в телик залипать — нахера? И Рус до ночи не освободится. Можно, конечно, пока без него, с Питоном и Жекой, но — не то. В конце концов, можно самому по району прогуляться. В спортшколу старую зайти — интересно, она ещё на месте? Он там сто лет не был, а ведь когда-то именно там на коньки в первый раз встал. Интересно, его там узнают? Каток всё тот же, маленький, квадратный, тёмно-зелёные облупившиеся стены не красили, кажется, с Тёминых времён. Малыши ездят по кругу друг за дружкой, кто посильнее — пытается в середине катка показывать какие-то элементы. Одна, с рыжей косичкой, неплохое вращение крутит, разве что ногу не дотягивает. Тренер, незнакомый седой мужик, сидит у бортика с газетой, на лёд даже и не смотрит. Зато парень в джинсах и спортивной куртке, облокотившийся о бортик, похоже, следит за детьми внимательно. А Тёма глазеет на парня, узнаёт его даже раньше, чем он поворачивается лицом. И парень его узнаёт. Слегка наклоняет голову, и, поколебавшись, Тёма направляется к нему, обходит бортик. — Здорово, — протягивает руку, и её крепко, спокойно жмут. — Здравствуй, Артём. В светлых глазах даже удивления не видно. — Ты прям не поменялся, — фыркает Тёма. — Какими судьбами, что забыл в этой дыре? Тёма тут же мысленно себя обругивает: а ну как выяснится, что Ваня Коробанов тут работает? Пиздец обидно, если ему приходится тут вкалывать за двадцать тысяч рублей или того меньше. — Молодняк смотрю, — Ваня слегка улыбается. — Нет ли кого-то, кого стоит позвать к нам. — К нам? — К Валентину Юрьевичу. Я детский тренер в его группе. — Аа, — Тёма машинально кивает. — Ну, я слышал, у Лебедева юниоры всех рвут в этом сезоне. Ваня кивает со спокойным удовлетворением: — Сезон только начинается. Думаю, у нас хорошие шансы. — Давно ты у него? — В декабре год будет. Раньше в спортивных секциях детских, в центрах развития. Валентин Юрьевич мне предложил перейти к нему, сказал, что детские кружки — не мой уровень. — Ну да, тебе надо чемпионов готовить, — Тёма хмыкает. — А как ты? Я ещё не видел твою новую программу, но она уже у многих вызывает интерес. Тёма дорого бы дал, чтобы узнать, входит ли в число «многих» Лебедев, но вместо этого заговаривает о другом: — Я сейчас аксель тренирую. Пока получается приземлиться только на две ноги. Иван задумчиво кивает. — Думаю, скоро всё поймёшь. Или он тебе не дастся, или будет прорыв. Конечно, очень важно, чтобы твой тренер был достаточно компетентен, чтобы тебя направить. — Харитон хорош, да. Светлые глаза Ивана смотрят внимательно, изучают Тёмино лицо. — Я, честно говоря, был в крайнем недоумении, когда ты ушёл от Валентина Юрьевича. Тёма ждёт, что он ещё прибавит, но Иван молчит. Так и смотрит. — Да я, вообще-то, сам в ахуе был, — буркает Тёма. — Тебе прям дико интересно, почему я съебался? Так я скажу. Хули мне прятать. Он не стал со мной четверной аксель разучивать, и я проебал Караханову. Тёма это произносит и чувствует себя дико странно. Все его метания, злость, вина, падения с прыжков, гонки по трассе уложились в одно предложение. И небо не рухнуло. И крыша катка не раскололась пополам. — А почему он не хотел? — светлые глаза слегка прищуриваются. — Считал, что ты технически не осилишь? — Да нет, блядь, — Тёма фыркает, — он сказал, что тобою рисковал и больше рисковать не хочет. И остался я без золота. Иван качает головой, смотрит всё так же, словно бы с недоверием. Поворачивает голову — трое мальчишек устроили кучу малу на льду, барахтаются, хохочут. Тёма хмурится: — Чё молчишь-то? Или тоже охуеваешь от такой осторожности? — Как я уже упомянул, я с Валентином Юрьевичем почти год работаю, — Иван поворачивается обратно к нему. — И группа у меня детская. Знаешь, я бы не сказал, что Валентин Юрьевич уж слишком осторожничает. Техника безопасности, понятно… но четверные, любые четверные — это риск. А у Валентина Юрьевича их прыгают почти все — в пятнадцать, в четырнадцать лет. — Чё, типа, мне одному так не повезло? — у Тёмы вырывается смешок. — Ну, аксель — это всё-таки особый случай. — Но тебе-то он не запрещал! — Не запрещал. Иван смотрит долгим, невесёлым каким-то взглядом — и кладёт руку Тёме на плечо: — Пошли, а? Ко мне зайдём, с женой, с сыном тебя познакомлю. — Ого, — выпаливает Тёма, — вот это ты успел! Большой сын-то? — Полтора года, — Иван улыбается. — Я на машине, и в пробки не попадём, они сейчас из центра. — А ты в центре, значит? — Тёма хмыкает. — Хорошо устроился! Ну, поехали. Пока они выходят, Тёма старательно поддерживает трёп про всякую бытовуху. Задумываться не хочется. Про свидание своё Харитон не рассказывает, однако интересуется, не будет ли Тёма против, если он, Харитон, задержится в Москве дней на пять. В общем-то, он и раньше говорит, что в сентябре, возможно, возьмёт короткий перерыв — Тёма не возражает. До Гран-при время ещё есть. В принципе, он и сам мог бы подольше дома побыть, но… Но лучше уж улететь сейчас. Здесь он всё равно толком тренироваться не может, то и дело что-то отвлекает. А в Сан-Хосе он быстро настраивается на рабочий лад, с удовольствием катает и произвольную программу, и короткую. Руки-ноги так и чешутся ещё потренировать аксель, и, хотя Харитон настаивал, что без него над рискованным элементом работать нельзя, Тёма колеблется недолго. Он специально задерживается, пока все разойдутся. Особенно тщательно разминается, спокойным шагом катит вдоль борта, настраиваясь. Вдыхает и выдыхает глубоко. Разбегается. Короткий толчок ребром, всё свивается в спираль, Тёма не успевает считать обороты, может только их прочувствовать и — да! да! на долю секунды он всё-таки встаёт на одну ногу, прежде чем его заваливает на колени. Это ещё не чистый аксель, но это лучше, намного лучше, чем было. Ещё раз. Заход какой-то рваный, короткий, Тёма, уже отталкиваясь, чувствует: не то. Недокрут. Бедро больно ударяется об лёд. Тёма быстро встаёт, растирает его. Ладно. Похуй. Вот сейчас он сделает. Он, блядь, въебёт любому, кто скажет, что он не сделает. Разбег. По ушам бьёт холодом. Толчок — Тёма дёргается всем корпусом в этот прыжок — сука, не так, так нельзя — его крутит и бросает на лёд, и в затылок врубается боль, от которой невозможно не закричать. Не потеряв скорости, он въезжает башкой в бортик со всей дури. Всё наплывает как-то вдруг, волнами, кляксами: голубоватый потолок катка, режущий свет ламп, холод во всём теле — и отступает, Тёма опять проваливается в мутную темноту. Опять возвращается потолок, слышно, как кто-то хнычет, поскуливает — и опять ничего. И так раз за разом. Потом — час прошёл, три, десять? — в какой-то момент Тёма уже может смотреть в потолок довольно долго, и Тёма понимает, что скулит он сам. Поделать с этим ничего невозможно: голову будто на части распиливают. Лежать холодно, Тёма пытается приподняться… бля, лучше б он этого не делал. Боль — громадный тяжеленный шар — рассыпается в черепушке на сотни мелких, и они носятся, пробивая Тёмину голову насквозь, и он воет, уткнувшись носом в лёд. И снова всё уплывает в темноту. И возвращается. Тёме страшно, так страшно шевельнуть головой: боль вроде уснула, тупо пульсирует в затылке, но она только и ждёт, чтобы наброситься. Но лежать нельзя. Простудишься, заболеешь, выступать не сможешь. Надо добраться хотя бы до калитки, выйти со льда. Там скамья, на скамье Тёмина сумка, в сумке телефон. Тёма приподнимается, и, уже не пытаясь встать на ноги, ползёт, пока его голову прошивают беспорядочные снаряды боли. Калитка. Вот она. Сил шевелиться нет никаких — хуй знает, сколько времени проходит, пока Тёма заставляет себя подползти к скамье. Ему даже удаётся запустить руку в сумку прежде, чем наплывает вязкая темнота. Когда Тёма открывает глаза, за огромными окнами уже светлеет. Башка всё ещё пульсирует, от каждого движения к горлу подкатывает дурнота, но он уже может встать, взять сумку и доковылять до выхода. На крыльце его долго выворачивает, и потом он сидит на ступеньках. Взмокший лоб холодит ветерком, тело бьёт дрожь. Не дожидаясь, пока встанет солнце, Тёма поднимается и идёт дальше. Пятьсот метров до дома растягиваются примерно в час. Этаж, слава тебе господи, первый. На пороге Тёма выбирается из пахнущей потом и блевотой одежды, доходит до комнаты и забирается под одеяло, не сняв покрывала. Тёму всё ещё потряхивает. Весь день он спит, просыпаясь, чтобы попить и доковылять до туалета. Когда вечером звонит Харитон, Тёма говорит, что приболел. Ничего такого страшного, но пару деньков придётся полежать в постели. Харитон уточняет, справится ли Тёма один, предлагает прислать кого-нибудь приглядеть за ним. Тёма отказывается. Вставать на ноги он может, и его английского уж точно хватит, чтобы позвонить в аптеку, в магазин и сделать заказ на дом. Или вызвать врача, если вдруг станет совсем херово. Харитон не спорит, оставляет Тёму в покое — лежать на спине с влажной тряпкой на лбу, жмуриться от подкатывающих волн тошноты. Через полторы недели Тёма выходит на каток. Меньше чем через два месяца он прыгает чистый аксель в четыре с половиной оборота. _____________________________________________ ¹ Без обид (англ.) ² О, но, вообще-то... в этом что-то есть. ³ Это может выстрелить!