***
Гребенщиков «Тёмный, как ночь» Топсед не знал, для чего его каждый раз вынуждают соблюдать протокол и присутствовать на всех официальных мероприятиях вроде дипломатических встреч или собраний кабинета министров. Особенно теперь, когда так хочется запереться в своих покоях, построить из одеяла домик и притвориться, что на улицах не беснуется чернь, по дворцу не носятся суетящиеся слуги с обеспокоенными лицами, а министры не выглядят так, будто им на обед подали вчерашнее жаркое. Топсед шумно сглотнул. У него потели ладони, его слегка знобило и ощутимо душил ворот комзола, который забежавшая с утра служанка затянула слишком сильно. Если бы здесь были два его лучших церемониймейстера, они распекли бы нерадивую горничную на все лады и рассчитали её, но их во дворце не видели уже третий день, и Топсед страдал, потому что буквально всем во дворце резко стало совершенно не до него. Жизнь сделалась сумбурной, бесцветной и какой-то… злой. Топсед окончательно перестал в ней что-либо понимать, скучал, смущался даже перед слугами, словно извиняясь за то, что они заняты по горло, а он не знает, куда себя деть от праздности, и мечтал, чтобы все про него забыли. Собственно, отчасти так оно и было. Поварята, говорят, сбежали в город с радостным кличем; главный повар ушёл ещё дальше — в запой, и только доброй кухарке тётушке Аксал Топсед должен был быть обязан тем, что его продолжали кормить. Он редко видел её — пытающуюся удерживать на плаву хозяйство дворца — и предпочёл бы видеть чаще, если бы не остатки фамильной гордости, не позволявшей ходить за кухаркой хвостиком. Тётушка Аксал манила Топседа непередаваемой теплотой улыбки, мягкими руками, добрым словом, умеющим рассеивать страх перед суровыми, будто каменными министрами и бурной, как поток, чернью. Будучи младше его на несколько лет, она напоминала Топседу молодую мать и была единственным светлым пятном в наступившей тьме. В тьме, наступившей после предательства пажей. Топсед всхлипнул от обиды. Он к ним со всей душой, а они… Да неужто же никому нельзя верить! Все придворные покинули его, собственные имения и семьи оказались им дороже их короля; мать умерла от разрыва сердца, стоило прийти первым известиям о восстании; а министры… Топсед знал, что как бы ни было призрачно его нынешнее существование, они о нём помнят. И чернь помнит. От всего этого хотелось закрыть глаза, зажать уши ладонями, заползти под кровать и прикинуться ветошью, но Топсед очень надеялся, что министры, при всей их жуткости, как-нибудь решат все проблемы, и во дворце снова будет приветливо и весело. Жаль только, что они никак не могут обойтись без него, и он вынужден скучать, утопая в красном бархате и чувствуя себя пятой ножкой у собственного трона. В этот раз министры собирались стремительно. Вообще-то Топсед видел их каждую неделю, но никогда ещё Совет не организовывался с такой скоростью и неудивительно. Нетрудно догадаться, что в этот раз дело не обойдётся тридцатиминутным обсуждением ситуации в стране. — Ваше Величество, я приветствую Вас. Да стоит Ваш трон вечно. Топсед повернул голову на голос и едва не зарыдал от облегчения. У входа в Зал Совета, опустившись на одно колено, стоял единственный министр, перед которым Топсед не испытывал ужаса. Тукреб из Дома Ястребов, главнокомандующий войсками королевства, он же министр обороны. Господин Тукреб смотрел в пол, но Топсед знал, что если бы этикет допускал это, на него был бы устремлён благоговейный и добрый взгляд синих, как летнее небо, глаз, который совсем не портил белесый шрам через всю правую щеку. — Ох, господин Тукреб, прошу вас, встаньте, я так рад вам, — попросил Топсед отчасти для того, чтобы увидеть этот взгляд и почувствовать себя немного приободренным. Он не знал, почему поведение бравого военного так разительно отличается от поведения прочих министров. Разве суровый, практичный и справедливый Тукреб не должен презирать Топседа за слабохарактерность, мягкость и… не особенно острый ум? Тукреб, герой войны с Ханством Восходящего Солнца, кавалер Ордена Золотой Шпоры. Маршал Тукреб, держащий армию королевства в железном кулаке, но склонявший тронутую сединой голову перед трясущимся от нервов Топседом. Искренне склонявший. Единственный в своём роде не только среди министров, но и среди придворных, и Топсед понимал это. Он ведь вовсе не так глуп, как полагают многие, просто… предпочитает не задумываться о некоторых вещах. Получив позволение Его Величества, Тукреб поднялся и занял своё место за длинным министерским столом. Почти в то же мгновение в зал влетел тяжело дышащий министр экономики господин Торк из Дома Могер с кипой документов в руках. Перед тем, как свалить на стол свои бумажки, он изобразил что-то вроде неуклюжего книксена перед Топседом, и тем ограничился. — Как мы это переживём, как мы это переживём… — бормотал грузный министр, вытирая со лба и лысины пот белым кружевным платочком и пытаясь одновременно сортировать документы в несколько отдельных стопок. Получалось из рук вон плохо, поскольку пенсне то и дело сползало на самый кончик маленького носа, и Торку приходилось ежесекундно его поправлять, раздраженно при этом пыхтя. Топсед шумно сглотнул. Что ж там такое происходит, если министр экономики так напуган. — Прошу вас, успокойтесь, сейчас не время для паники, — велел Тукреб, сцепив пальцы в замок. От него исходили волны уравновешенности и уверенности, но на Торка это, похоже, не возымело никакого действия. — Успокоиться?! Да я и вообразить не мог, как сильно внезапное прозрение черни ударит по… да по всему! Вот это, — Торк ткнул пальцем в одну из стопок, — списки обедневших аристократов, которым были выданы кредиты под слово чести! И которые теперь их не выплатят, поскольку осатаневшая чернь отняла у них всю купленную на кредиты недвижимость! Как они это называют… коллективизировала. Последнее слово Торк практически выплюнул. — Вот это, — продолжал министр, указывая на соседнюю кучу бумаги, — заявления в страховые компании при чём часть из них дошла из Королевства Семи Озёр, от предателей, которые там называются политическими беженцами! А вот это страховые компании, которые разорились или на грани разорения! Вот это… Тукреб поднял руку, и министр экономики осекся. — Господин Торк, возьмите себя в руки. Незачем сообщать обо всём этом мне, подождите хотя бы Абажа и Нушрока. И, бога ради, владейте собой, вы нервируете короля. Топсед и в самом деле чувствовал, что с каждым новым словом Торка всё сильнее сжимается в маленькую никчемную точку. Он понимал только то, что всё плохо, и это осознание заставляло бледнеть, втягивать голову в плечи и цепляться за край стола до побеления костяшек. — Ваше Величество, — Тукреб взглянул на Топседа с сочувствием, — Вы в порядке? Министр Торк только презрительно фыркнул и плюхнулся на стул, от чего все его тщательно рассортированные бумаги чуть снова не смешались в общую кучу. Топсед кивнул и попытался изобразить невозмутимость, но потерпел сокрушительное фиаско, когда в зал, слегка пошатываясь, вошёл молодой мужчина с окровавленной повязкой на предплечье и крайне рассеянной улыбкой на лице. — Доброго дня, господа, — проблеял он бесцветным голосом. — Афорд? — Торк почти подпрыгнул, — Вы весь в крови! — В-всё н-нормально, — тот изо всех сил пытался взять себя в руки, но получалось скверно, — я уже посетил королевского лекаря и… — Воды! — отрывисто приказал Тукреб, кидаясь к Афорду и помогая ему добраться до кресла. Молодой министр иностранных дел из Дома Турако припал к стакану, словно туда налили живой воды, а не обычной, и Топседу почудилось, что таким образом он пытается спрятать оцепенение и стряхнуть шок. Тукреб же спокойно вернулся на своё место и сделал вид, что вовсе не обращает на Афорда внимание. Состояние молодого человека было типичным для большинства новобранцев. Недавно унаследовав от отца министерское кресло, Афорд успел отличиться только на турнирах по фехтованию, но ситуация, в которой он нынче оказался, явно не походила на турнир. — Они убили Адималепа, — выдохнул он, сжав стакан ладонями, — выпустили кишки и… Афорд оборвался на полуслове и сделал ещё один глоток. —… шпагой. Они сделали это шпагой. Видно отняли у другого убитого аристократа и… Адималеп ловил руками собственные кишки… Они кричали, что мы должны заплатить жизнью за сотни загубленных нами судеб… Молодой министр отчаянно пытался справиться с собой. На его лице проступали следы гнева на проявленную слабость, но одного желания сохранить достоинство не хватало, чтобы унять стучащие зубы и дрожащие руки. Тукреб вздохнул, похлопал Афорда по плечу и погрузился в размышления, Торк безостановочно полировал лоб очередным платком и цедил ругательства сквозь стиснутые зубы, а Топседу показалось, что воротник его комзола стал уже и продолжает уменьшаться на глазах. Он задохнется. Просто не выдержит. — Ваше Величество, — начал Тукреб, заметив это, ибо никакие размышления не могли быть для него важнее его короля, но в этот момент синхронно хлопнули двери в северной и южной частях зала. На Совет изволили явиться господин наиглавнейший министр Абаж из Дома Саламандр и господин главнейший министр Нушрок из Дома Коршунов.***
Казалось, кровь Арева пропитала буквально всё: ладони, плащ, лезвие шпаги, кожу сапогов. Запах забил нос, осел на языке, и Нушрок никак не мог от него избавиться. Он успел добраться до дворца, отдать несколько распоряжений гвардии, с раздражением отклонить услуги королевского лекаря и даже наспех посетить умывальню, но проклятая кровь продолжала волочиться за ним удушливым шлейфом и неимоверно бесить. Чёрт бы всё побрал… — Нушрок? Наконец-то! У меня к вам… Бога ради, что с вами?! Выглядите скверно. — И вы с годами не молодеете, дорогой Клов, — усмехнулся главнейший министр, — Что вас удивляет? Беспорядки на улицах не намекнули вам, что что-то подобное может запросто произойти? Нушрок иронично приподнял брови, глядя на солидного мужчину в чёрной мантии, похожего одновременно на алхимика и хищника. Он мог бы быть непромахивающимся мудрым вожаком стаи. Он и был им, собственно говоря. — Беспорядки беспорядками, но с вами… Впрочем, оставим это, у нас полно проблем посущественнее. Кривые зеркала… — Аблок уже выясняет, в чём дело, и я присоединюсь к нему как только мы хоть немного стабилизируем весь этот беспредел. Хорошо, что мы встретились с вами здесь, не дойдя до Зала Совета. Нушрок сделал короткую паузу, понижая голос на октаву. — Мы же с вами понимаем, что подобные… эксцессы происходят в первую очередь в головах, а интеллектуальный центр нашего королевства под вашим контролем. Скажите, не могла ли эта зараза пойти из стен Дрофско? Клов выдохнул чуть шумнее обычного. — У нас были… кружки. «Друзья народа», «Свобода и право». Студенты собирались в группы, читали, устраивали симпозиумы и пикировались с преподавателями, избавляясь от максимализма, свойственного этому возрасту. Нушрок устало потер двумя пальцами переносицу. — Я говорил вам, что эта ваша игра в свободу воли и разнообразие мнений до добра не доведет. Клов поджал губы. — А я ещё раз вам повторяю, что запреты только подхлестнут интерес молодёжи к запрещенному. Это во-первых. А во-вторых, ни о каком образовании и речи быть не может, если они не станут пользоваться головой, что к сожалению подразумевает возможность… неприятных выводов. Клов тяжело вздохнул. — Вы знаете, с каким трудом мне даётся этот баланс. Сохранить лояльность, не допустить вседозволенности, но способствовать развитию их мысли… Вы знаете, на собственной шкуре. У вас тоже дихотомия… — Они там себе делают выводы, а нам их тут теперь разгребать! Что-то ваш баланс даёт трещины, дорогой Клов. — У вас нет доказательств, что зерно беспорядков посеяно моими студентами. Наверняка это брак ваших зеркал или… народ сорвался, как мог бы сорваться посаженный на цепь студент. — Если бы вы не возражали против зеркал в стенах Дрофско… — Исключено! — Клов почти зарычал, — Вам известна моя позиция на этот счёт. Пока я занимаю ректорское кресло и состою в Совете на должности министра образования и науки, этого не будет! Нушрок насмешливо хмыкнул. — Зеркала всего лишь показывают идеальный вариант жизни смотрящего в них и дают очень лёгкий импульс к вере в продемонстрированную картинку. Это могло бы стать неплохим экзаменом на критичность мышления для ваших студентов, не находите? Клов помолчал, потратив несколько секунд на выравнивание дыхания, но всё же ответил: — Мы с вами, Нушрок, прекрасно развивали критичность мышления и без кривых зеркал. С помощью того самого, чего вы так жаждете лишить моих студентов. Вы ведь тоже часто спорили с… Как же звали этого… — Арев, — бросил Нушрок чуть резче, чем следовало, — Арев по прозвищу Лавочник. — Да, точно, — удивился Клов, — вы помните, надо же. Но мы отвлеклись… — Да, верно, — голос Нушрока сделался холодным, как сталь, — Вы должны будете передать список всех участников этих кружков Тукребу. И самое главное — не стоять на пути у его людей. — Тукреб, — Клов поморщился, — Чтобы я отдал своих подопечных в руки этого фанатика? Да стоит ему услышать, что молодые люди критикуют Топседа… Этого недоумка Топседа! Нушрок, не заставляйте меня, это совершенно невозможно! — Клов! — ректор слегка стушевался под небезызвестным взглядом, — Вы, кажется, забыли, что Дрофско не владеет суверенитетом. Прекратите устраивать мне здесь бунт локальных масштабов. Наша многолетняя дружба не даёт вам права… Кроме того, никто ваших обожаемых подопечных не собирается ни казнить, ни пытать. Их ожидает всего лишь допрос. Да и нужно убедиться, что никто не примкнул к восставшим, а если примкнул… — Нушрок хищно улыбнулся, — Если не просто примкнул, но имеет отношение к ставке мятежников… — Прошу вас, — тихо произнёс Клов, — никакого Тукреба и его людей. Я сам их допрошу. Вы же не сомневаетесь в моей лояльности? Нушрок несколько мгновений сверлил взглядом старого друга. — Не сомневаюсь.