Покровители и демоны Флоренции

      Вечером перед второй тренировкой Чезаре думал, что не забудет встать пораньше, а если опоздает — ну, максимум на полчаса. Все его мысли были заняты то помощью людям из той, бедной и голодающей Флоренции, то своим вином, которое пока бродило, и потому день тянулся долго. Юноша заснул и, впору своим недавним желаниям, увидел вино: реки вина, добротного, хорошо забродившего, сладковатого, текли на него издалека, намереваясь захлестнуть полностью. Когда над головой поднялась красивая тёмно-рубиновая волна с розоватой пеной, Чезаре раскрыл рот и приготовился утонуть в любимом напитке. Но что-то пошло не так.       Вино оказалось холодным, пресным и отдавало озёрной тиной. Юноша вскрикнул от неожиданности, проснулся и вскочил на подушках. Над его кроватью стоял ухмыляющийся Джузеппе с ведром. Вся его вода вылилась на Чезаре, замочила одежду и постель. Теперь он выглядел нелепо: в своих коротких ночных штанах, со сбившимися локонами и испуганным взглядом.       — Ты думал, я не исполню своё обещание? Ты опоздал на час. Я ждал до последнего… — вытряхнув из ведра последние капли на пол, Джузеппе бросил на него насмешливый взгляд. — Одевайся и догоняй меня. Всё меньше времени остаётся на тренировку.       Он ушёл, а Чезаре наскоро вытерся полотенцем, быстро оделся и завязал волосы. Он даже не мог злиться на Джузеппе, но хотел: в исполнении приказов тому не было равных, а вот чисто по-человечески он мог бы и дождаться, когда «винная» волна всё-таки настигнет Чезаре… Он выскочил из дворцового комплекса и нагнал Джузеппе только в южной Флоренции, где они поднимались по тропе.       Утро выдалось довольно свежим, в небе ещё мешались сметанно-блеклые полосы облаков с голубой прозрачной гуашью, не зная, какой же цвет оно должно принять сегодня, а холмы вдалеке покрылись липкой паутинкой тумана, которую легко смахнёт знойный ветерок уже днём. Чезаре чувствовал себя почти счастливым, если бы не огромное чувство вины перед Джузеппе. И вроде бы ему самому нужно обижаться, что его так резко вырвали из объятий сна, причём самым жестоким способом, но он испытывал лишь неловкость перед своим наставником.       Чезаре ничего ему не сказал, но Джузеппе как будто услышал его невысказанные слова и устроил более интенсивную тренировку. Все эти два дня у юноши болело всё тело, с головы до пят, даже кисти рук и стопы, даже те мелкие мышцы, о существовании которых он не догадывался. Заново их разработать — задача непростая. Снова таскание вёдер с водой по тропе, только теперь ещё дольше, снова пробежка, затем передышка и растяжка, а потом — жуткие отжимания, от которых руки Чезаре дрожали и непроизвольно сгибались. Когда всё закончилось, он лежал рядом с ручейком и не чувствовал своего тела, в котором бешено пульсировала кровь. Силы настолько покинули его, что он и не думал больше подниматься — так и останется лежать здесь, в прохладе, пропустит все занятия с учителями и обед, и, может быть, дойдёт до дворца только к ужину.       Джузеппе не торопил его, дал ему под голову свою свёрнутую тунику, чтобы было не так жёстко отдыхать на каменистом берегу, вновь собрал его вещи в аккуратную стопку и подал кубок с водой, хотя ручей бежал недалеко от Чезаре, при особом старании он мог бы доползти и сам. Ласково журчащая вода и шелестящий ветер в листве деревьев убаюкивали Чезаре, хотя он до последнего старался бодриться и не закрывать глаза. Но вот, моргнув, он понял, что попался в ловушку и больше не сможет разлепить веки, а сознание податливо укатилось за край его суетливых мыслей.       Странно, что Джузеппе вообще разрешил ему спать. Но Чезаре понял это гораздо позже, когда уже проснулся. Его накрывал плащ Джузе, поскольку в тени и около воды всё ещё было прохладно, несмотря на разгоравшееся в зените солнце. Никогда ещё он не засыпал столь быстро и сладко на твёрдом берегу, когда всю жизнь спал лишь на своей мягкой широкой кровати! После короткого сна, вряд ли продлившегося дольше часа, Чезаре ощутил себя лучше и бодрее, тело вновь слушалось его, мышцы, хоть и ныли от боли, по крайней мере, поддавались движениям. Он сел и огляделся.       Недалеко от него Джузеппе развёл маленький костёр, на котором грелся самый настоящий чайник. Когда Чезаре уселся рядом и вернул тунику, Джузеппе вручил ему кружку с ароматным травяным чаем.       — Выпей это. И согреешься, и утолишь жажду, и мышцы не будут так болеть, — когда он передавал кружку, их пальцы соприкоснулись, и Чезаре вновь удивился его прохладной коже даже в тёплую погоду. Он отхлёбывал вкусный, сладкий чай и чувствовал себя немного неловко перед наставником: и заснул, и побеспокоил всей этой вознёй с туникой и чаем.       — Извини, наверное, мне не стоило засыпать… Я тебя задерживаю? — собственный голос показался бесцветным и уставшим, как пучок высохших трав. Джузеппе не смотрел на него, занятый поливанием водой костра, но почему-то легко улыбнулся, едва приподняв уголки губ, и это движение не скрылось от Чезаре.       — Тебе не за что извиняться. Это должен делать я. Сегодняшние занятия тебя слишком утомили. Мне не стоило так перенапрягать тебя. Послезавтра устроим сокращённую вполовину тренировку, — Джузеппе скосил глаза в его сторону, чтобы посмотреть на реакцию, но при этом не развернулся полностью. Чезаре впервые заметил в своём наставнике неловкость и сомнение, отпечатавшиеся в тени его синих глаз, в напряжённой ниточке губ и нарочито сосредоточенных движениях. Он продолжал обильно поливать остывшие угли, хотя те давно потеряли шансы вспыхнуть от затаившейся между обугленными сучьями искры. Чезаре одним глотком допил остатки вкусного чая и, будто чай был вином и прибавлял смелости, тут же нашёл тему для разговора:       — Джузеппе, расскажи ещё про демонов. Почему ты думаешь, что они находятся близко к нам? Что ты имел в виду?       Наставник мелко, почти незаметно вздрогнул, стоило Чезаре произнести его имя, но тут же забыл о недавней неловкости и довольно скоро заговорил — всё же тема демонов была ему близка и он явно любил о ней говорить.       — У меня есть всего лишь предположение, не более того. Вопросом о происхождении демонов занимаются люди, гораздо более опытные и умные, чем я, но даже они не смогли толком объяснить это. Поэтому моя теория вовсе не претендует на звание правды. Демоны, как только пробивают нашу сетку, убегают в центр города и исчезают там почти бесследно, что уже ни одного не найдёшь. На самом деле они точно знают, где находятся переходы между нашим миром и другим, и быстро просачиваются в него, обращаясь для людей очередным несчастьем, маленьким или большим. Стражники всегда охраняют крупные переходы. Это знает каждый. Но ведь есть куча мелких щелей и дыр, про которые ничего не известно, поскольку человек туда никак не пролезет. А вот бесформенному, гибкому демону это как раз по силам. Но не один раз я видел, как во время многочисленных нападений демоны выползали из-под кладки площадей и мчались куда-то в центр. У меня возникла мысль, что на самом деле они живут где-то совсем рядом… возможно, под нами. А вся эта толпа, рвущаяся через защитную сетку, — лишь отвлечение и способ разбить защитную силу нашего города. Ведь смотри, как выходит, — Джузеппе схватил тонкую веточку и набросал на земле простую схему. — Вот эта сфера — наша Флоренция, — он нарисовал неровный овал. — Чуть выше — другая Флоренция, где живут не покровители, то есть обычные люди, — над первым овалом появился другой, точно такой же. — Мы являемся как бы её защитным слоем, именно через нас демоны не могут пробиться туда. Но сами демоны… мы думаем, будто они — порождение нашего мира, но что-то подсказывает мне: это далеко не так. Мне кажется, они — из совсем другого измерения. И живут… возможно, прямо под нами, — этими словами Джузеппе закончил рисунок, нарисовав под Флоренцией расплывчатую кляксу. Чезаре искренне удивили его суждения, но было в них нечто такое, отчего по коже проходили мурашки. Если демоны так близко, то никто из них не находился в безопасности, раз подобная тварь могла вылезти прямо перед тобой.       — Но это всего лишь мои мысли, — стерев подошвой ботинка рисунок, заключил Джузеппе и выбросил ветку. — Кроме меня, подобного никто не замечал, к тому же выползающих из-под камней демонов я видел всего лишь пару раз. Может быть, это случайность.       — Мне кажется, твои слова не лишены смысла, — Чезаре понравилась идея с нижним, почти подземным миром, где обитали только демоны, а может, что и пострашнее. Жуть пробирала его всего, стоило мыслям нарисовать полностью каменный мирок с выжженной землёй, без солнца и луны, полный горящих красных глаз и изнывающих без жертв демонов. Он знал, что люди верили в Ад, и читал его описание, но ему думалось, что если и существовало логово демонов, оно было явно ужаснее.       — Я тут вспомнил кое-что, — Джузеппе вылил остатки воды из чайника и бегло глянул на Чезаре. — Стражники у переходов в мир людей сказали мне, что в последние дни ты стал ходить туда чаще. Скоро без специального разрешения Его Величества или сопровождения к людям ходить будет нельзя. Это уже написано в указе короля, который скоро выйдет. В мире людей становится всё неспокойнее, Чезаре, — взгляд Джузеппе сверкнул серьёзностью, а с губ слетела привычная усмешка. — Не стоит гулять там так же беспечно, как у себя во дворце.       — Но я не могу бросить людей в беде! — возразил юноша и выдержал прямой взгляд наставника. — Королевский совет волнуется о ситуации в целом, не заботясь об отдельных людях, голодных бедняках и разорившихся торговцах. Я прекрасно знаю, какая там ситуация: Флоренция живёт в бунте, там вечно что-то поджигают, часто дерутся и даже убивают друг друга. Но я ведь тоже покровитель и не могу сидеть в стороне, зная, что могу сделать хотя бы немного для этих людей!       Он, пожалуй, не хотел говорить это столь эмоционально и громко, но понял, что всё же именно так и сказал. Ему казалось, что теперь-то Джузеппе должен отчитать его по полной, как глупого ребёнка, каким он наверняка и был, но так и не смог заткнуть голос справедливости, оглушительно кричащий внутри него. Однако лицо Джузеппе внезапно сделалось мягче. Он привычно отвернулся, когда хотел скрыть эмоции, так явно рисовавшие на лице его настоящего. Чезаре услыхал только, как он задумчиво хмыкнул, а затем поднялся на ноги.       — Тебя не переубедить. В таком случае с этого дня я твой сопровождающий в мир людей. Скажу об этом Лоренцо, чтобы он передал Его Величеству. Думаю, никто против не будет.       Расправив тунику, Джузеппе зашагал обратно к поляне, и Чезаре пришлось быстро его догнать. Его душа трепетала от радости, наполнившись тёплой майской негой, ещё не обжигающей, но уже невероятно чувственной, когда идёшь по влажным гулким садам, из-за цветков, похожих на разноцветные кремовые пирожные, твоя тень сгущается плотным масляным пятном на траве, а небо — словно россыпь фиалок. «Это даже слишком идеальный вариант, — думал юноша, стараясь не улыбаться во всё лицо, а то Джузеппе ненароком подумает, что это и была его истинной целью. — А мне казалось, он меня недолюбливает…». Но потом Чезаре вспоминал его заботу во все предыдущие дни, пусть строгую и не ласковую, какую, в общем, стоило ждать только от семьи, но всё равно приятную. Чезаре питал надежду, что хотя бы не противен ему так сильно.       В тот день он сильно устал и уже плохо держался на ногах, но решил, что в следующий раз предложит Джузеппе пройтись по городу — говорят, из далёкой Нормандии приехали знаменитые певцы с невероятно красивыми голосами, и Чезаре очень хотел их услышать. Почему-то сейчас такая вольная мысль — пригласить Джузеппе куда-нибудь — не казалась безумной. Буквально за несколько продолжительных бесед они сумели пошатнуть ту могучую стену, непроходимо воздвигнутую между ними, пустили по ней трещины: ещё слишком мало, чтобы называть это дружбой, но уже достаточно, чтобы не прикрывать общение холодной вежливостью. Перед тем как расстаться, Джузеппе посоветовал ему не гулять сегодня долго, чтобы не перенапрячь мышцы, а желательно вообще заняться сидячей работой; затем лёгким, невероятно уместным движением скинул с плеча Чезаре прилипшую травинку. Если бы юноша захотел сделать то же самое с плечом Джузеппе, он бы несколько секунд мялся и думал, затем поднёс руку, но в итоге бы нечаянно промахнулся и попал по шее… Возвращаясь к себе в комнату, Чезаре так ярко представил этот курьёз, что умудрился смутиться от своих же фантазий.       Вечером, топлёным и рассыпавшим горсть фиалковых звёзд по небу, он всё-таки выбрался в сад, чтобы немного побродить между цитрусовыми и финиковыми деревьями, позволить влажным листьям магнолии умыть его лицо и насобирать немного колючей ежевики, дико разросшейся по краям сада. Глубоко в душе ему хотелось встретить где-нибудь здесь праздно шатающегося Джузеппе и случайно завести с ним приятный разговор. Но это желание — настолько смутное и детское, только зря баламутившее горький осадок его души, что трудно вообразить, где и в каком мире оно могло исполниться. «Ну и дурак же я! — думал, нежно касаясь разросшихся пахучих лилий. — Разве может Джузеппе где-то праздно шататься и позволить себе бессмысленный разговор, когда каждая его минута занята работой и помощью брату?». Однако его мысли, грозившие скатиться в какую-то печальную пучину, прервали. В своей прогулке по саду он не был одинок, однако встречным оказался не беспечно гуляющий Джузеппе из его мечтаний.       Дворцовые сады были поистине огромны и извилисты, в них можно найти настоящие маленькие лески, покатые холмы, плодородные грядки, теплицы, аккуратные цветочные композиции, уютные каменные веранды и филигранные мраморные беседки. Места хватало всем, но надо же было Чезаре дойти до самой укромной остроносой беседки, прозванной беседкой Луны и Солнца. Назвали её так, потому что в двух противоположных колоннах — восточной и западной — были вырезаны полые фигурки светила и тонкого полумесяца прямо сквозь всю толщину мрамора и красиво отпечатывались на каменном полу: Солнце — в утренние часы, Луна — в вечерние. Только сегодня там было не пусто, горели фонари и угадывались человеческие тени. Беседка плотно заросла плющом; Чезаре видел лишь две головы и слышал чей-то лёгкий, взаимный смех.       Подойдя ближе, он различил голоса Лукреции и Томмазо. Они часто проводили время вместе — всё началось с той перепалки ещё пару лет назад. Поначалу сестра всего лишь поправляла глупости, что проскакивали в стихотворениях Томмазо, теперь же стала его полноценным советником, подкидывала идеи, мягко критиковала и даже придумала ему несколько удачных рифм. Они с Томмазо отлично сошлись, несмотря на различие в характерах и увлечениях. Не желая подслушивать их разговор, Чезаре обошёл беседку, чтобы выйти к ним спереди.       Лукреция и Томмазо сидели на скамье, склонившись над рукописями и старой книжкой; на полу стояла готовая баночка с разведёнными чернилами и лежали перья. Чезаре на мгновение позволил себе залюбоваться братом и сестрой. Если Томмазо почти не изменился — лицо его впитало немного мужественности и серьёзности, в остальном он остался прежним, то Лукреция росла у всех на глазах, и можно было только восхищаться её молодостью и расцветающей красотой.       Пару лет назад она ещё казалась угловатым, неловким подростком, даже лицо её, хоть и хранило материны симпатичные черты, выглядело резковатым и острым, не спасали даже по-детски пухлые щёки. Лукреция занималась танцами, фигура её даже в детстве была точёной и стройной, но всё-таки теперь у Чезаре язык бы не повернулся назвать её ребёнком, скорее — молодой и приятной девушкой. Сейчас она собирала свои длинные чёрные волосы в простую причёску, закалывая их с обеих сторон блестящими шпильками, а остальные оставляла распущенными. В лице её угадывался лёгкий привлекательный румянец на щеках, тонкие губы лишь иногда складывались в медовую улыбку, но оттого хотелось видеть её чаще, а ясный взгляд голубовато-зелёных глаз так отчаянно напоминал Чезаре их мать, что порой он и сам забывал — перед ним не Маргерита. В своей жизни юноша не обращал внимание на чью-либо красоту или уродство, не мог утверждать, был ли тот или иной человек симпатичным или неприятным, поскольку в его понимание красоты входила не только внешность. Но он точно понял одну вещь: иные люди красивы уже с детства, как его старший брат или, говорили, он сам, а другие — раскрывались с возрастом, как его сестра или… тот же Джузеппе. Чезаре встряхнул головой, отгоняя от себя внезапно пробравшегося в мысли наставника. Между тем он уже стоял на ступенях беседки и брат с сестрой его давно заметили.       — Чезаре! — Лукреция, одарив его мягким взглядом, улыбнулась и подошла к нему. — Какая приятная встреча.       Она легко сжала его ладони в своих, и Чезаре стало даже совестно — настолько его была рада видеть сестра… Бросив краткий взгляд на Томмазо, он немного смутился, поскольку ему показалось, что брат поглядел на него… с раздражением? Однако обманчивое чувство быстро прошло, да и Томмазо уже давно улыбался, подходя к ним. Странное выражение его лица всего лишь примерещилось Чезаре; даже если нет, юноша был готов объяснить это: не каждый будет рад чужому вторжению в свой уютный мирок, наскоро слепленный из зыбких лиловых сумерек, дерзкого вдохновения и сливочно-белых завитков беседки. Он даже отчасти понимал это состояние: наверняка его самого бы распирало от негодования, заявись к ним с Джузеппе на тренировку кто-нибудь посторонний!       — Как твои дела, братец? Я слышал, что теперь ты скоро станешь самым лучшим мечником во Флоренции! — они все прыснули от смеха, ведь, чтобы добиться такого звания, Чезаре бы точно не хватило его бессмертной жизни.       — Для начала я планирую не опозориться перед Джузеппе, — полушутя-полусерьёзно заявил юноша, а Лукреция, посмотрев на него внимательно, тут же с улыбкой спросила:       — Ну как вы, поладили? Не ссоритесь?       — Знаешь, с ним очень трудно поссориться, ведь это всегда грозит лишним упражнением, — потрепав волосы, беспечно выдал Чезаре, и они вновь все усмехнулись. — Но он прекрасный наставник, хотя всё же слишком строгий. Сегодня вот я проспал, а он мне обещал, что если я опоздаю, то он придёт ко мне в спальню и разбудит водой. Так и случилось…       Реакция брата и сестры слегка удивила Чезаре: он надеялся, что Лукреция изумится и воскликнет «Это уж слишком!», а брат довольно улыбнётся и скажет, что Джузеппе всё сделал правильно и Чезаре необходим такой строгий контроль. Но вышло наоборот. Лукреция одобрительно закивала головой, и её губы тронула лукавая, загадочная улыбка, словно бы она знала что-то такое, до чего Чезаре ещё не мог дойти своим умом. А Томмазо с удивлением выдохнул и даже присвистнул, негромко сказав, что это было чересчур.       — Теперь у тебя новая причёска? — сестра перевела тему и взглянула на его волосы.       — Да, видимо, так. После занятий всегда забываю развязать шнурок.       Лукреция обошла его, прикоснулась ладонью к пучку и вдруг произнесла:       — Джузеппе хорошо влияет на тебя, Чезаре. Подружись с ним. Конечно, ты можешь спросить: какой тебе толк слушать твою глупую младшую сестрёнку? Понимает ли она хоть что-то?.. — девушка обошла вокруг, встала перед ним и положила руки на его плечи. Она улыбалась так озорно, что Чезаре невольно вспомнил портрет их матери в кабинете отца, где у неё была похожая улыбка. — Решать тебе, но поверь: Джузеппе лучше нас всех. Не зря Лоренцо ценит его дружбу. С виду этот юноша суров и немногословен, но именно такие люди, Чезаре, тянут нас наверх.       Слова сестры поразили его. Он не был с ней близок так, как Томмазо, они нечасто общались, и, может быть, именно поэтому он уже давно не знал её настоящую? В его голове зациклился образ маленькой сообразительной девочки, а ведь она всего на год его младше, и уже давно не девочка. Он слыхал (да и замечал сам), что Лукреция довольно умна и способна, её речи ещё несколько лет назад сразили даже взрослого Томмазо, что уж говорить о других. Она способна была подмечать в человеке мелочи, скрытые от других, и тонко чувствовала чужие достоинства и таланты. Неудивительно, что в Джузеппе она разглядела такое; к тому же, глубоко в душе, Чезаре ни капельки не удивился этому и, наоборот, страстно желал, чтобы сестра высказалась о его новом наставнике.       Взглянув на Томмазо, он обнаружил, что не одинок в своих чувствах: тот даже забыл прикрыть рот и во все глаза, полные любви и гордости, уставился на сестру. Его можно было понять, они все так смотрели на их любимую Лукрецию.       — Хорошо, сестрёнка, обещаю, что прислушаюсь к тебе, — Чезаре заглянул через них на развал свитков и книг, кивнул в ту сторону и усмехнулся: — Что это вы делаете? Творческий процесс в самом разгаре?       — Мне надо за неделю написать целых пять стихотворений, не самых больших, но вдумчивых и не пустых, — слегка расстроенно ответил Томмазо и тяжко вздохнул. — Порой писательство кажется далеко не отдушиной, а тюрьмой. Благо Лукреция здесь, со мной… — в его взгляде мелькнула нежность, быстрая и настороженная, когда он посмотрел на сестру.       Чезаре попросил их прочитать ему что-нибудь из уже написанного, даже если это черновики, и Томмазо, конечно же, поначалу отказывался, но затем уступил и зачитал два отрывка. Чезаре похвалил брата — его всё ещё изумляли люди, способные складывать слова так изящно и красиво, подбирать их согласно внутреннему ритму, словно ноты для музыки. Его же словарный запас, хоть и не бедный, явно уступал тому, что знал Томмазо. Впрочем, это ведь призвание брата, думал Чезаре.       «Тогда каково же моё? Уж явно не владение мечом…» — спрашивал себя, возвращаясь в комнату, но так и не мог найти ответ.              Дни, поначалу текущие медленно и вязко, подобно горькому каштановому мёду, затем понеслись резвее и ярче, словно терпкое вино. Тренировки, на которых Чезаре преодолевал себя и своё оказавшееся таким немощным телом, и усердное изучение других наук, когда он почти изнывал от учебников и засыпал, уткнувшись носом в старые жёлтые страницы, заполнили его время, не давая туда просочиться ни одной капли абсурдной глупости. Он стыдился своей слабости, но порой у него не хватало сил даже лишний раз встать с кровати, не то что помогать страдавшим жителям другой Флоренции.       Правда, Джузеппе передал его заботы Лоренцо, а тот, на правах участника совета, предложил на собрании обратить внимание не только на глобальные вопросы, но и на такие примитивные, как голодающий ребёнок на улице или заражённая питьевая вода. Покровители не могли облегчить участь каждого человека, их просто не хватало на всех. Они не могли чудесным образом исцелять все болезни и из ничего создавать золотые флорины, чтобы одаривать ими бедняков. Но они могли хотя бы попробовать доставить еду нуждающимся, утеплить чью-нибудь худую крышу, подтолкнуть брошенного ребёнка к одинокой семейной паре, которая бы желала его воспитать. Из всех этих мелочей постепенно складывался образ города, который они сшивали из разномастных кусков, словно порванное панно. Но, понятное дело, если не устранить главную проблему — часто проникающих во Флоренцию демонов — то все эти швы между кусками окажутся гнилыми и быстро порвутся.       Несмотря на тревожную обстановку в мире людей, покровители успевали наслаждаться простыми радостями: устраивали ярмарки и карнавалы, пели и танцевали на площадях, лакомились заграничными сладостями. У Чезаре первое время совсем не оставалось сил на прогулки, но затем, спустя несколько недель, он привык к тренировкам и нагрузкам, мышцы уже почти не болели, а по своей извилистой тропе он уже носился легко и буднично, не теряя по дороги ни капли из вёдер. Взгляд Джузеппе день ото дня смягчался, когда он контролировал его тренировки, и всё чаще Чезаре удавалось сорвать одобрительную улыбку с его губ.       Упражнения становились сложнее и дольше, но вся их трудность меркла перед возможностью пять минут потренироваться с мечом — Джузеппе всё-таки разрешил ему взять оружие в руки. «Чтобы ты начинал привыкать», — объяснил он. Меч тяготил руку и холодил ладонь, Чезаре ещё долго чувствовал себя с ним неловко и смешно, словно был маленьким ребёнком, которому нацепили на голову огромную шапку взрослого, и она закрыла ему всё лицо. Для начала Джузеппе показал ему пару стоек и выпадов. И хотя к концу занятия все мышцы Чезаре налились болезненным жаром, он, сжав зубы, повторил упражнения от и до.       После занятий они всегда отдыхали на берегу их мелкого бурного ручейка. Часто увлекались разговорами или небольшим перекусом на целых два часа. Чезаре, обычно полностью лишённый сил к этому моменту, лишь задавал тон их разговору, что-нибудь спрашивал или уточнял, а Джузеппе охотно рассказывал. Его познания были поистине обширными: от законов их мира до привычек и традиций людей.       Чезаре всегда хотел спросить, откуда он всё это знал, но затем вспоминал, что лучшим другом Джузеппе значился не кто иной, как его старший брат, и ничего удивительного в том, откуда он почерпнул эти знания, не было. Да и сам Джузеппе ведь родом из мира людей, его наверняка тянуло изучать их культуру и жизнь. Чезаре только сейчас понял, что маленький Джузе много лет назад не просто так оказался подкинутым в мир людей; значит, он родился от союза человека и покровителя и ему посчастливилось обрести магические способности. Иначе бы он остался среди людей, в их мирке, ограниченном Богом и суровыми законами, если бы вообще выжил в таком маленьком возрасте. «Мы бы не встретились в таком случае», — почему-то раньше эту мысль Чезаре бы воспринял беспечно и легко, но сейчас она неприятно царапала душу, вонзаясь ядовитыми коготками всё глубже и опаснее. В детстве у Чезаре было много друзей, но теперь они все разбежались, следуя родительским заветам или выбрав занятие по душе. У них уже не оставалось времени на прогулки. Поэтому Джузеппе он считал… кем-то вроде друга, хотя наверняка этот юноша не слишком-то желал его дружбы. Иногда Чезаре задавался вопросом: как к нему на самом деле относился Джузеппе? Просто терпел его, зная, что в конечном счёте должен выполнить приказ Лоренцо и короля? Или же всё-таки позволил теплоте вплестись в свои эмоции к нему, как однажды в волосы Чезаре вплёлся его шнурок и остался в них надолго?              Прошло около месяца с начала их тренировок. Жара густым слоем застаивалась в воздухе уже к одиннадцати утра, так что встречались они теперь ещё раньше, почти в шесть, и Чезаре даже научился вставать сам. Правда, это всё-таки не обошлось без Джузеппе, иногда навещавшего его с ведром холодной воды... К их околоручейковым разговорам Чезаре всегда готовил одну-две темы, о которых желал спросить наставника. Чаще всего они касались жизни людей, ведь иные их традиции — сжигать ведьм на костре или насильно выдавать замуж своих дочерей за мужчин, старших их вдвое — его пугали и вызывали отвращение, но, как и всё отвратительное, приковывали внимание. Но был у Чезаре вопрос, который он всё не мог осмелиться задать: что Джузеппе помнил из своего прошлого до попадания в мир покровителей и помнил ли вообще? Знал ли он своих родителей или те остались для него лишь расплывчатыми серыми пятнами, которые он вскоре забыл? И… правда ли, что шрам у него остался от них? Чезаре слышал лишь дурацкие слухи, но едва ли им верил.       Сегодня же он собрал в себе достаточно смелости, чтобы спросить. Точнее, так считал, пока занимался упражнениями, а вот когда они расположились у ручья, то все слова повыпадали с плеском в воду и унеслись быстрым течением куда-то вниз, насмешливо булькая в ответ. Сначала они говорили с Джузеппе о пустяках, потом немного помолчали. Именно эту паузу, хрупкую и звенящую в ушах предстоящим вопросом, Чезаре и использовал, чтобы собраться с мыслями.       — Джузеппе, расскажи, помнишь ли ты что-нибудь о своём раннем детстве? О том, как тебя нашёл мой отец, например, или своих родителей? — чем ближе был конец вопроса, тем менее уверенно ощущал себя Чезаре, и даже его голос заметно просел и охрип. Лицо Джузеппе мгновенно сделалось напряжённым, взгляд — чутким и опасливым, и заметно было, как плотно стиснулись его губы и как быстро слетел с щёк благодушный румянец. Чезаре уже приготовился замять разговор и заодно сгореть со стыда, но Джузеппе, полуотвернувшись, чтобы спрятать чувства, как он любил, когда дело касалось его эмоций или чего-то важного, тихонько начал:       — Мне было всего четыре года. Воспоминания очень смутные. Лица родителей я в точности не запомнил, но вот то, как мой отец отмахнулся от меня ножом и поранил мне щёку — очень хорошо, — по инерции Джузеппе дотронулся до своего шрама, и Чезаре, хотя на его теле никогда не было глубоких ран и отметин, ощутил, какой острой болью запульсировала его щека. — Видимо, я получился нежеланным ребёнком в их семье. Сейчас я ужасаюсь, как, будучи таким малюткой со слабым здоровьем, выжил на улицах Флоренции. Полагаю, до какого-то времени я всё-таки жил у родителей, а потом, с окровавленной щекой, меня выгнали из дома. Видимо, чем-то я их разозлил, особенно отца. Люди на улице помогали мне, чем могли: завязывали щёку, подкармливали, давали тёплую одежду. Но никто не хотел брать лишний рот в свою семью — времена были голодные. Так я и слонялся, пока не набрёл на переход и не оказался в другом мире, где меня по счастливой случайности нашёл король, — помолчав, Джузеппе добавил почти шёпотом: — Родителей, даже если они ещё живы, я не хотел бы видеть до конца своих дней, и даже искать их у меня нет никакого желания. Во Флоренции есть бедный район, как раз на западе, недалеко от реки; вот где-то там я и жил и теперь всякий раз обхожу это место стороной.       Чезаре услышал желанную историю, и сердце его, впечатлительное, юное, не окрепшее от сильных эмоций, заполнилось холодной едкой грустью и жалостью, которые он не хотел изливать на Джузеппе. Он ещё мало знал о людях, но чувствовал, что жалость — последнее, о чём мечтал его наставник. Но теперь, наконец добравшись до сладкой истины, он был растерян и не знал, что ответить Джузеппе, и ответить правильно, не скатившись в банальщину и равнодушие. Слова вновь разметало по сознанию, и Чезаре не мог собрать из них даже что-нибудь нейтрально-вежливое. Однако Джузеппе пришёл ему на помощь:       — Но, вообще, эта история — уже далёкое прошлое, и я почти не вспоминаю о нём. Ты слышал про ярмарку в городе в честь первого урожая винограда? — Джузеппе перевёл тему резко, но голос его заметно смягчился, а сам он развернулся и теперь внимательно на него смотрел. — Или ты там уже бывал?       — Ох, нет, ещё не успел, но слыхал, что празднества устроили грандиозные! Каждый день песни, танцы, приглашённые артисты, фокусники, много вкусной еды и… — Чезаре замялся, но всё же договорил: — И вина тоже много.       Джузеппе едва не рассмеялся и прикрыл ладонью лицо; Чезаре точно не знал, чем именно его рассмешил, но догадывался, что оно наверняка связано с вином. Не так давно в свой шестнадцатый день рождения юноша выпил так много этого прекрасного виноградного напитка, что потом едва ли передвигал языком во рту и не находил для Джузеппе разумных ответов. Наконец его наставник поднялся на ноги и отряхнул штаны от мелких травинок.       — Если хочешь, можем сегодня после захода солнца сходить в центр города и посмотреть, что же там такое. Думаю, Его Величество отпустит тебя, только если ты будешь не один. У меня лишь одно условие: пей вина в меру. Не хочу потом тащить до комнаты твоё бесчувственное тело.       Чезаре так опешил, что согласился, хотя в другой ситуации, наверное, поспорил бы о том, что такое мера и сколько это в кубках. Он уже давно грел надежду сходить с Джузеппе куда-нибудь, отдохнуть и расслабиться (выходки в мир людей были не в счёт), но всё не мог собрать нужные слова и пригласить его. В итоге это сделал сам Джузеппе — легко и непринуждённо, как будто приглашал его на очередную тренировку, а не на совместный вечер. Ещё месяц назад вообразить такое было бы трудно.       Когда они возвращались во дворец, Джузеппе протянул ему меч — но не тот, с которым Чезаре занимался все предыдущие дни. Учебный был тупым, простым и неказистым в оформлении, у этого же лезвие сверкало остротой и чистотой, рукоятка сплеталась искусными узорами, а ладонь прекрасно на неё ложилась. «Это твой меч. У всякого воина должно быть своё оружие. Но пока ты им пользоваться не будешь — тебе бы для начала разобраться с учебным. Однако пусть в твоих ножнах будет лежать это великолепное оружие и мотивировать тебя в свершении успехов», — не слушая хриплых благодарностей, Джузеппе одарил его лишь благосклонным взглядом и мелко усмехнулся — усмешка его была колкой и пронзительной, и Чезаре от неё всегда пробирало приятным холодком по коже.       Как только юноша вбежал в свою комнату, то тут же глухо захлопнул дверь и вытащил меч из ножен. Положил его на кровать и залюбовался им. Даже когда взялся за книги или раздумывал над задачами по математике, то как бы случайно проходил мимо кровати, гладил оружие по лезвию и улыбался. Мало сказать, что меч ему понравился — он был от него в восторге! И это странно, решил про себя Чезаре, ведь, по правде говоря, его никогда не привлекало оружие, но это… возможно, причина в том, что оно принадлежало ему и никому больше, и это тешило его тщеславие.       Вечером, как только солнце уронило копну золотых лучей на горизонт, а небо слегка опьянело, подкрасившись нежным винным цветом в предвкушении праздника, Чезаре нашёл самую чистую рубашку и оделся в лучшее блио. До сих пор он ходил как настоящий оборванец, а не принц Флоренции, успокаивая себя тем, что на тренировках не нужно выглядеть замечательно, а по пути от их полянки до дворца его толком никто не разглядит. Но теперь, припоминая свои потёртые, порвавшиеся у голени штаны, сделавшуюся серой белую рубашку и побитые ботинки, Чезаре только стыдился своей неряшливости. В этот же вечер он исправился и даже собственное отражение в зеркале ему понравилось. Собрав волосы привычным шнурком, юноша ещё раз взглянул на сияющий меч, лежавший на кровати, и подумал, что не будет рисковать и брать его с собой — хватит и кинжала, также подаренного Джузеппе.       «Всё оружие в моей жизни появляется с помощью Джузе, — выбегая из комнаты, с рассеянной улыбкой думал Чезаре. — Оружие и шнурок».