***
Спустя три года. Время пролетело незаметно. Раньше Чезаре казалось, что год сменяет другой тяжело, медленно, неохотно, но лишь потом осознал, что так случается, если ничем не занят. Как только появляется дело, в которое ты влюблён, время набирает ход и вот уже мчится без тормозов, хотя никто его не просил так ускоряться. Юноша продолжал тренироваться со своим наставником, изучать дисциплины, уже самостоятельно, развивать созидательную энергию и становиться искуснее в приготовлении вина. Без этих четырёх аспектов он не представлял свою жизнь. С Джузеппе они стали друзьями — так хотел надеяться сам Чезаре, поскольку мало знал о настоящей дружбе. Джузе был к нему благосклонен и отзывчив, никогда не оставлял в беде и даже помогал в приготовлении вина, то таская специи с кухни, то давя виноград. О большем Чезаре и не мог мечтать. Ещё он надеялся, что Джузеппе тоже считал его другом. Иногда их разговоры плавно перетекали от важных дел к личным темам. Чезаре не стеснялся делиться с ним о своих переживаниях — совершенно разных, начиная беспокойством о матушке и заканчивая своим предназначением. Он сомневался, будет ли в чём-то так хорош, как его братья и сестра: ничего толком делать он не умел. Но Джузеппе вовремя останавливал поток его лихорадочных мыслей и советовал не думать об этом, сравнивать не себя и кого-то ещё, а себя прошлого и настоящего и стараться быть лучше. Он говорил: «Ты неплохо показываешь себя в созидании. Так увлекись им и полюби его, и тогда ты не заметишь, как оно полюбит тебя в ответ». Чезаре старался следовать его советам, и вместе они частенько переходили в людскую Флоренцию, чтобы помогать людям. Его старшие братья продолжали заниматься тем, в чём были великолепны: Лоренцо — управлением государственными делами и решением вопросов, Томмазо — поэзией, а Марцио — военным делом. Отец уже давно назначил Лоренцо своим помощником за его острый ум, мудрость и природное обаяние — качества для будущего короля принципиальные и важные. Томмазо продолжал покорять новые вершины своего необъятного вдохновения, изредка возвращаясь из грёз в реальность благодаря Лукреции. Сестрёнка же всё ещё продолжала своё обучение и эксперименты в химии. Из-за них она однажды даже пострадала, чем переполошила весь дворец: одна из колб по неосторожности упала на неё со шкафа, и вещество, которое там было смешано, частично попало ей на голову. Но всё обошлось: жидкость коснулась лишь крохотного участка на голове, кожа на некоторое время воспалилась, а прядь посветлела до седого оттенка. Место ожога уже давно ничем себя не выдавало, однако прядь волос по-прежнему оставалась белёсого цвета, как ни пыталась Лукреция её остричь или даже вырвать. В конце концов она смирилась — да и не была слишком расстроена этой мелочью. А вот короля пришлось успокаивать ещё очень долго, чтобы он разрешил ей и дальше заниматься экспериментами. Марцио пригласили в королевскую армию — в другом месте его умениям и трудному характеру не нашлось бы применения. Изредка к нему приезжала мать-воительница, и только с ней Марцио общался долго, не скатывался в раздражение. Чезаре же по решению короля предложили стать помощником покровителя. Юноша настолько не ожидал такой благосклонности, что, когда ему озвучили предложение, растерял все слова и долго не знал, что ответить. Теперь он был обязан посещать все советы покровителей, слушаться старших и выполнять мелкие, но оттого не менее трудные поручения, используя энергию. Работа занимала пару часов раз в несколько дней, поскольку король понимал, что одновременно Чезаре изучал другие дисциплины и тренировался на мечах. День за днём юноша осознавал, как же чутко и пронзительно был прав его Джузеппе, говоря о предназначении. Жизнь представляла собой почти безоблачное красивое полотно, едва ли отличимое от тех, что висели во дворце на стенах, но и на нём проступала болезненная, грубая клякса. Королева Маргерита перестала появляться во дворце, и Чезаре уже сбился со счёту, сколько дней не разговаривал с ней и не видел её, получая только скудные сухие письма. Мать нередко писала им всем, но часто в один свиток помещала обращения сразу ко всем детям, и от этого письмо переставало казаться личным секретом между ним и матерью. Чезаре давно хотел поехать к Маргерите в её загородную резиденцию, но, только высвободив время, получал от неё отказ — в мягких выражениях, но всё же ощутимо она намекала, что не желала видеть гостей. В конце она часто приписывала: «Милый мой сын, я так же, как и ты, жажду нашей встречи и обещаю, что вскоре она состоится. Но сейчас, извини, я не в состоянии тебя принять». Чезаре начал подозревать, что мать заболела, но быстро отмёл от себя такие мысли, ведь её окружали лучшие королевские лекари — разве можно при таком раскладе заболеть? Вторым мрачным пятном, лёгшим на их безупречную гладь, стали демоны, продолжавшие свои редкие, но всё равно неприятные нападения. Чезаре так и не увидел ни одного демона вживую, хотя чувствовал себя готовым ко встрече, даже если придётся драться. Джузеппе, однажды услыхав от него такое, лишь грустно усмехнулся. Чезаре решил, что наставник всё ещё считал его беззащитным младшим принцем, и надеялся однажды изменить его мнение. А ещё он продолжал эксперименты с вином и попробовал новый рецепт — с корицей, имбирём и апельсиновой коркой. Вкус вина ему очень понравился, и он решил подарить следующий бочонок Джузеппе, но всё не знал, к чему это приурочить — до праздников далеко и день рождения у Джузе ещё не скоро. Но однажды случай представился, и идеальнее быть не могло. Чезаре даже не думал ни о чём подобном, когда сидел на одной из встреч со своими братьями и сестрой. Они их ещё изредка устраивали, чтобы не отдаляться друг от друга, хотя это давно перестало быть приказом короля. Джузеппе тоже там был. Лоренцо предупредил, что расскажет кое о чём важном. Чезаре додумался только до варианта с женитьбой, но никак не ожидал этого: — Наверное, я бы мог сказать это менее торжественно, но мне хотелось, чтобы вы все услышали это одновременно, — начал Лоренцо, обворожительно улыбнувшись, и опустил взгляд; Чезаре уже гадал, кто его будущая невеста, как братец ошарашил всех: — Я достиг бессмертия. На той неделе. И не только я… Ещё мой друг, Джузеппе, — он легко похлопал рядом сидящего Джузе по плечу, и тот мелко улыбнулся и кивнул, явно не настроенный на речь. — Поэтому давайте выпьем за это! Через два дня устроим пир. Они подняли кубки, поздравления посыпались со всех сторон. Чезаре бегло оглядел лица братьев и Лукреции, и, кажется, все восприняли новость радостно. Ему показалось, правда, что Томмазо сначала едва заметно нахмурился, но потом первым обнял брата и вовсю его расхвалил. Чезаре в глубине души его понимал: все они немного завидовали Лоренцо и Джузе, тому, что они достигли бессмертия за такой короткий срок. Но всё-таки это абсолютно справедливо: два безупречных воина Флоренции заслужили такой подарок. Природа бессмертия оставалась даже для самих покровителей загадкой. Они все достигали его в пятьдесят лет, но могли и раньше, если делали поразительные успехи в своём деле. Но что именно считалось успехом — трудно сказать: для одних это значило освоить сотни книг, для других — боевое искусство, а для третьих — просто быть порядочным и отзывчивым человеком. В том, что Лоренцо и Джузеппе достигнут бессмертия до отведённого срока, Чезаре никогда не сомневался. Даже такой ранний возраст не вызывал удивления — старшему принцу с детства пророчили великолепное будущее. Сам Чезаре иногда задумывался над бессмертием, гадая, сможет ли достичь его раньше пятидесяти лет или состарится, как это происходило с большинством покровителей в их городе. Иногда его мысли окутывала лёгкая паника, потому что он не знал, чем же необыкновенным, в сравнении со своими братьями, мог обладать; год от года всё темнее проступало страшное слово «ничем». Джузеппе бросил на него внимательный, изучающий взгляд, пока остальные наслаждались вином и обсуждением. За три года они так привыкли друг к другу, что научились определять эмоции и невысказанные слова даже на расстоянии. Чезаре увидел, как Джузе спрашивал его, легонько приподняв брови и сверкнув обеспокоенным взглядом: «Что ты думаешь?». Юноша улыбнулся в ответ и подмигнул; это означало: «Я рад за тебя!». Подробности он узнает позже, а вино отдаст на следующей тренировке. Джузе, конечно, удивится, почему он приготовил напиток раньше, чем узнал, но навряд ли спросит — не в его стиле такие откровенные, вышибающие землю из-под ног вопросы. У Чезаре имелся ответ, но он желал спрятать его поглубже у себя: «Я просто думал о тебе, когда создавал его». Между тем разговор за их небольшим столом, уместившим всех королевских детей, не утихал: — Вы знаете, я редко хожу в мир людей, — говорил Томмазо и покручивал в пальцах кубок. — Но не так давно у меня появилась особенная причина иногда туда возвращаться. Я встретил очень одарённого и скромного юношу, его зовут Джованни Бокаччо. По моему мнению, всегда строгому к поэзии, у него отличный шанс стать настоящим художником слова. Я читал и знал многих поэтов, хороших и плохих, но этот, — Томмазо поднял кубок и многозначительно обвёл всех глазами, — этот будет настоящим гением, сравнимым даже с покойным Данте, я вам это обещаю! Среди людей и той, как вы знаете, нелёгкой жизни, которой им порой приходится довольствоваться, даже не ожидаешь увидеть кого-то, столь чувствительного к словесной гармонии. — Братец, если ты видишь в нём потенциал, не дай ему угаснуть, — Лоренцо легко нахмурился и подпёр щёку рукой. — Жизнь во Флоренции никогда не была лёгкой, простые люди до сих пор страдают от налогов, безработицы и голода и будут, даже если мы разорвёмся на части. Пожалуйста, проследи лично за Джованни, чтобы у него были еда и крыша над головой. Как часто во Флоренции вообще рождаются гении слова, которых мог бы отметить ты? Риторический вопрос повис в воздухе; все понимали — если уж Томмазо обратил на кого-то своё внимание, то это человек исключительного таланта. Все прошлые поэты Флоренции пролетели мимо него бесцветным полотном, стоило ему вчитаться только в первые строки их трудов. За исключением, конечно, великого — самого Данте. Но он умер ещё задолго до их рождения. — Да, конечно, я прослежу за ним, Лоренцо! — с жаром воскликнул Томмазо и осушил кубок; поставив его на стол, он задумчиво добавил: — Очень сложно держаться в мире людей и объяснять, кто ты такой и откуда, выдумывать это каждый раз, чтобы не посчитали психом. Но Джованни доверчивый. Как бы это не обернулось против него… Впрочем, ладно! Я давно решил, что стану его наставником и помогу ему вырасти как поэту. Давайте выпьем за это, за будущее творческой Флоренции! — все единогласно наполнили кубки и подняли их. Только острый взгляд Чезаре приметил минутное сомнение на лице Лоренцо — такое же, какое испытывал он сам. Старший братец не хотел портить всем настроение своей вставкой о том, что наставником для юного Бокаччо Томмазо будет временным, как и о том, что сам Бокаччо — смертный. Время пролетит слишком быстро, и вчерашний молодой поэт превратится в дряхлого старика. Когда-то Томмазо придётся уйти, но сейчас он говорил об этом так, словно наткнулся на неистощимую бесконечную жилу, сочащуюся стихотворениями, одинаково гениальными. Чезаре раздумывал, когда же Лоренцо охладит пыл брата — наверняка позже и в личном разговоре. Сегодня же и впрямь стоило порадоваться за их дерзкого поэта. — Почему бы тебе не задуматься над созданием своего творческого кружка поэтов, где ты бы рассказывал о своих секретах и учил юных людей искусству? — Чезаре вздрогнул, когда услышал ровный голос Джузеппе — странно было слышать от него такой вопрос! Сам Джузе спокойно глядел на Томмазо, едва заметно покрасневшего от мимолётной неловкости. Прокашлявшись, брат расслабленно улыбнулся, хотя во взгляде к Джузеппе промелькнуло что-то острое и неодобрительное. Однако, приглядевшись, Чезаре вновь признал, что ему это только показалось. — О, Джузеппе, тебе не понять этого, ведь ты не творческий человек! Искусству невозможно научить. Человек либо талантлив, либо несчастен. Мне нечего рассказать этим юношам и девушкам. А свои секреты приготовления стихотворений я выдавать не намерен — это внутренняя кухня! — Томмазо усмехнулся и запил слова. — Хороших поэтов должно быть мало… — А мне казалось, что настоящий талант столь одарённых людей, как ты — это раскрывать по пути и остальных. Искусством может стать всё что угодно, даже владение мечом, коим обладаю даже я, но ведь и этому можно научить, если приложить усилия, — Джузеппе говорил коротко и спокойно, и всё же его слова задевали. Чезаре внимательно смотрел на Томмазо, покрывшегося красными пятнами. Конечно, Джузе говорил правильные вещи, но не мог ли он придержать эти хорошие слова до их личной беседы, растерянно думал Чезаре. Ведь всем известен ранимый характер Томмазо и его способность вспыхнуть на ровном месте! Пауза затянулась настолько, что неловкость заставляла опускать глаза, и Чезаре уже хотел подать невидимый знак Лоренцо, чтобы тот в привычной манере разрядил атмосферу, пока не дошло до драки, как неожиданно первым взял слово… Марцио, до того молчавший уже полчаса: — А я скажу, что вы оба — те ещё идиоты! Один считает искусством свои закорючки, второй — неловкие взмахи мечом, да ещё и называет себя непревзойдённым мастером. Вы ещё не знаете, как дерутся викинги! Один их отрок мог бы порубить целую вашу дюжину воинов, — Марцио резко встал из-за стола так, что тот дёрнулся и несколько кубков опрокинулись. Светлые пряди падали на его лицо, и Чезаре со своей стороны не видел, что оно выражало, но вполне угадал на нём гнев и раздражение. Все за столом так обомлели, что не успели ничего сказать ему вслед — Марцио резво покинул их, словно даже сидение за одним столом с такими идиотами оскорбляло его северное достоинство. Джузеппе отреагировал ожидаемо: спокойно ухмыльнулся и покачал головой. Чезаре был уверен, что слова их вспыльчивого третьего братца он не воспринял всерьёз. А Томмазо настолько шокировался ими, что даже позабыл оскорбиться и теперь растерянно глядел на Лоренцо. Тот, наконец, негромко сказал ему несколько ободряющих слов в своём стиле, что «Никто никого не желал обидеть», и сумел вернуть разговору привычное русло. И хотя неловкость скрежетала между их темами, все обиды были забыты. В любом случае, думал Чезаре, разве это случалось впервые? После встречи они с Джузеппе выбрали одинаковый путь и встретились на дальней садовой дорожке. Все остальные уже давно разбежались по делам: Лоренцо ещё предстояло поговорить с отцом о чём-то непременно важном, Томмазо в расстроенных чувствах ушёл изливать свою печаль в стихи, а Лукреция наверняка составила ему компанию, чтобы утешить и ободрить. И только они с Джузе, как отколотые доски от их потерпевшего крушение корабля, сошлись вновь, перевязанные бечёвкой и неотделимые. Наставник легонько положил руку ему на плечо и повёл за собой, увлекая в глубину сада, где их не могли достать надоедливые слуги. Августовский вечер наполнял воздух искрящейся свежестью и запахом роз и постепенно убивал жару. Сумерки мягко переливались через кусты, обволакивали чёрной вуалью ажурные цветы и фигурные листья. Солнце уже давно село, оставив охряный прочерк в небе; скоро оно полностью обмакнётся в вязкую лиловую гуашь, и город начнёт засыпать. Ну, а пока эта предночная тишина принадлежала только им… — Не слишком-то ты нежен с Томмазо, — неловко проговорил Чезаре, не зная, с чего лучше начать. — Не то чтобы он обиделся на тебя, но запомнил точно. — Пусть запоминает сколько угодно, — равнодушно фыркнул Джузеппе и провёл ладонью по стене густых зарослей ежевики. — Разве ты не заметил, насколько самодовольным и высокомерным он стал? Я, конечно, понимаю, что его гений неоспорим и, если бы не он, то, наверное, литература во Флоренции скатилась бы к несуразным сонетам, но… — он покачал головой, остановился под грушевым деревом и задумчиво дотронулся до коры, — но ведь нельзя же считать всех остальных на голову ниже себя? Он желает, чтобы вся слава принадлежала только ему, и не хочет развивать новые таланты. Бокаччо не в счёт — видимо, это настоящий поэт, рождение которого случается раз в сотню лет, наравне с Данте. — Почему ты считаешь, что Томмазо был бы хорошим учителем? Вероятно, он и не желает брать кого-то себе в ученики, потому что не способен наставлять и проявлять терпение… в отличие от тебя, — Чезаре не хотел этого добавлять, но слова сорвались с его губ, непрошенные и обжигающие, а потому пришлось, обойдя дерево и едва не споткнувшись, спрятать лицо в тени, подальше от фонаря на главной тропинке. Джузеппе наверняка усмехнулся, хотя юноша так ничего и не услышал. — Я видел, как он рассказывал Лукреции о виде рифм и структуре ритма — поверь мне, наставник из него, при желании, очень хороший. — Чезаре не удивился сильно и даже хотел сказать, что всё, связанное с Лукрецией, можно относить в раздел исключений — даже он сам примерил бы на себя роль учителя, если в мире нашлось бы нечто такое, кроме литературы, чего его сестрица бы не знала. Но не успел сказать, как ладони, покоившейся сзади на коре дерева, коснулась другая, холодная и знакомая. Выглядывая из-за ствола, они улыбнулись друг другу: Чезаре — смущённо, Джузеппе — спокойно. — Но вот за похвалу спасибо… — прошептал Джузе и шагнул ближе, но обойти разделявшее их дерево всё равно не осмелился. — Мне всё казалось, что ты едва меня терпишь. — Если так и было, то только в начале… — таким же шёпотом ответил ему Чезаре и улыбнулся: три года назад он бы и представить не мог, что Джузе, строгий друг его старшего брата, будет так нежно касаться его руки и вызывать бесполезный румянец на щеках. Не успел он об этом подумать, как наставник взял его руку, притянул к себе и вложил в ладонь… спелую, желтовато-румяную грушу. К концу лета они уже поспевали так, что мякоть таяла во рту. Джузеппе тем временем вышел из-за дерева, а Чезаре благодарно ему улыбнулся. Вытащив кинжал, он аккуратно разрезал плод на две части и протянул наставнику половину. Когда откусил сахарную мякоть, кое-что вспомнил — мысль озарила его бойко и молниеносно. — Много лет назад ты же уронил на меня именно грушу? — Да… не то чтобы я до сих пор горжусь этим поступком, но уж таким я был, — Джузеппе отвернулся, а Чезаре с ликованием осознал, что немало смутил его вопросом. — Знаешь, сколько ещё напоминал мне об этом Лоренцо и стыдил? Да и я сам, если честно, думал, что после этого эпизода ты не захочешь даже стоять со мной в одной комнате! — А вышло так, что делю с тобой грушу! — Чезаре улыбнулся и толкнул Джузеппе в бок, чтобы показать — на этом не стоило заостряться, и быстро перевёл тему: — Как ты понял, что достиг бессмертия? — О, тебе ещё никто не рассказывал! — удивлённо воскликнул Джузе и доел кусочек груши. — Всё очень просто: грудную клетку наполняет сильный, но приятный жар, потом из области сердца вылетает сноп искр, летит кверху и рассыпается подобием фейерверка. — Зачем сделано так напыщенно? — Чезаре едва не рассмеялся от этого описания. Джузеппе же поманил его вперёд, приглашая продолжить разговор по пути. — Никто не знает точно, но есть такое мнение, что это нужно для оповещения покровителей вокруг: среди нас появился очередной бессмертный, — Джузеппе замолчал, а потом легонько дёрнул его за рукав, чтобы обратить на себя внимание. — Извини, что рассказал не сразу. Лоренцо взял с меня клятву молчать, пока он сам не объявит, а бессмертия мы достигли одновременно. Его ладонь переместилась с кисти Чезаре выше, к локтю, и юноша почувствовал, что совершенно не желал её скинуть, а наоборот — прижать ближе. — Брось извиняться, это мелочь! Я просто искренне рад за тебя… — Чезаре взял его ладонь в свои и крепко сжал, то ли пытаясь согреть, то ли желая скрыть неловкость. Он улыбнулся и так и не смог посмотреть ему в глаза, но продолжил довольно уверенно: — У меня есть для тебя маленький подарок. Знаю, ты не слишком жалуешь вино, но заметил, что сладкое и некрепкое тебе нравится, так что сделал для тебя особенный напиток. Вручу завтра на тренировке, надеюсь, понравится… Джузеппе молчал пару секунд. Чезаре глянул на него и увидел лёгкое замешательство в глазах — лёгкое, но приятное, когда улыбка так и тянет губы в стороны. Затем наставник поднял руку, чтобы, как показалось Чезаре, коснуться его щеки, но в последний момент пальцы дотронулись лишь до непослушной пряди волос и отодвинули её за ухо. Чезаре хотелось бы ощутить это нежное прикосновение на щеке, но иные желания, похоже, так и должны оставаться желаниями, чтобы случайно не расколоть по пути что-нибудь важное. — Спасибо, Чезаре, мне приятно, что ты думал обо мне… Однако давай поторопимся, скоро тебя хватятся во дворце, а меня уже заждался Лоренцо. Джузе подтолкнул его вперёд, и Чезаре, улыбнувшись, бодро зашагал за ним. Но в душе всё равно было неспокойно и тоскливо; юноша не мог объяснить это чувство недосказанности, словно самое важное так и не произнеслось между ними, оставило лишь хрупкую тень надежды. Он ещё не знал, сколь много боли может принести то, что всегда задвигаешь на задний план.***
В день торжества по поводу достижения бессмертия старшим принцем Чезаре получил неожиданное письмо от матери — только на своё имя, братья и сестра не были туда вписаны. Сердце наполнилось сладкой, но чересчур горькой теплотой — так ощущалась сильнейшая тоска по матери. Перебегая глазами по строчкам, Чезаре не сразу уловил суть письма — отвлёкся на нежный материн почерк и слабо очерченные буквы. Она приглашала его встретиться с ней наедине ближе к середине пира, когда многие уже будут заняты выпивкой и танцами, в Зале Благовоний. Это была небольшая, в сравнении с остальными залами дворца, комната, хотя в богатом убранстве ничем не уступающая. В ней также висели красочные картины в массивных рамах, у стены был сложен камин из зелёных мраморных плит, стены покрывали узорчатые фрески, а потолок утопал в золоте. Комнату прозвали Залой Благовоний, поскольку король и придворные могли в ней опробовать и разжечь различные ароматные свечи, палочки, масла и эфиры, привезённые с Востока. Разные наборы ароматов могли успокоить короля после тревожного дня или немного взбодрить для предстоящей работы. Ещё в комнате стояли резные кушетки и стулья, забросанные мягкими подушками для удобства, а около них — низкие каменные столики для розжига. В широких дубовых шкафах около стен виднелся весь ассортимент разноцветных стеклянных бутылочек с ароматными жидкостями или коробочки со свечами и тонкими палочками. На полках можно было найти самые изысканные подсвечники — в виде древнеримских воинов и дев, мифических существ и героев, по телам которых стекали засохшие капли воска. Чезаре редко бывал в этой комнате, но мог припомнить ещё незатейливую библиотеку с лёгким расслабляющим чтивом и винный погреб — с этим всем коротать время было куда приятнее. Приглашение матери взволновало его — до лёгкого покалывания в пальцах. Что же она хотела ему сказать? Чезаре спрашивал себя об этом весь день, медленно склонявшийся к вечеру, но ни один вариант не подходил. Он испытывал безусловную радость, когда о думал о встрече, и лишь любопытство могло вытеснить эту эмоцию. Пир начался весело, но Чезаре, побывавшего уже на множестве праздников, он почти не интересовал — юноша лишь отсчитывал время до импровизированной середины и пытался разглядеть Маргериту рядом с королём подробнее, чем мог со своего отдалённого места. Сегодня на свечи особо не тратились, поэтому зала освещалась лишь наполовину, и Чезаре мог довольствоваться только пугливыми тенями и обманчивым медовым блеском, отражавшимся на лице матери. Наконец вечер достиг своего апогея, вино разрумянило лица и развязало речи; теперь ничьё появление или исчезновение, даже короля или королевы, не отпечаталось бы в памяти гостей, занятых танцами и сплетням. Чезаре ощутил, как к горлу подкатило волнение, когда Маргерита поднялась с места и неспешно удалилась из залы. Едва усидев на месте, юноша заставил себя отсчитать до шестидесяти и только тогда поспешил к выходу. Он пересёк несколько коридоров и комнат, прежде чем вошёл в слабо совещённую Залу Благовоний. Около подсвечника, зажигая его, боком к нему стояла Маргерита. В стены и мебель этой комнаты так сильно впитались терпкие запахи, что в воздухе всегда ощущались их лёгкие, сладковато-ванильные шлейфы, несмотря на вечно открытые окна. Чезаре так много хотел сказать матери до встречи, но теперь стоял на месте, не в силах выдавить из себя ни звука. Заметив его, Маргерита призрачно улыбнулась и кивком головы пригласила подойти ближе. — Рада тебя видеть, Чезаре, — голос её звучал мягко и нежно, а во взгляде метались цветные огоньки от бликов свечей. — Ты вырос и теперь стал совсем взрослым юношей, — её ладони легко коснулись его горячих щёк, а глаза быстро пробежались по его лицу и одежде. — Эта аккуратная причёска тебе идёт гораздо больше, а занятия с Джузеппе не проходят даром — ты подрос и стал сильнее. Пока она говорила, Чезаре мог разглядеть её ближе. Сердце тоскливо ухнуло, когда он увидел, как же сильно она постарела — около глаз собралось ещё больше морщинок, складки на лице становились значимее, а в волосах уже явно серебрились пряди. Чезаре долгое время и не знал, что такое: видеть, как твои родители стареют. Отец обрёл бессмертие ещё давно и теперь всегда выглядел зрелым, обворожительным мужчиной, а мать они все не видели уже очень давно, довольствуясь её образом, оставшимся у них несколько лет назад. — Матушка! Здоро́вы ли вы, как ваше самочувствие? — испугавшись, что Маргерита хотела признаться ему в неизлечимой болезни, Чезаре крепко стиснул её ладони в своих и тревожно заглянул в лицо. Легко усмехнувшись, она тут же покачала головой и поспешила его заверить: — Всё в порядке, мой милый Чезаре, не тревожься зря! Я позвала тебя сюда, просто чтобы увидеться с тобой, посмотреть, как ты изменился и счастлив ли. Понимаю, что поступила дурно, отказывая тебе и остальным своим детям в приёме, но я неважно себя чувствовала… не столько в физическом плане, впрочем, я расскажу тебе это позже, — Маргерита заметила кучу вопросов в его напористом взгляде, усмехнулась, ловко потрепала по волосам, а затем потянула за собой, к удобным креслам в глубине комнаты рядом с подсвечниками. Когда они сели, Чезаре предложил матери вина, но та отказалась и попросила обычной воды из кувшина. Чезаре тоже не захотел зря туманить голову сладким напитком и налил себе в кубок воды. Сделав по глотку, они одновременно подняли взгляды друг на друга. Маргерита слегка подалась вперёд и, так как их кресла стояли близко, коснулась его колена, постаравшись этим ласковым движением то ли приободрить его, то ли поддержать. — Матушка, я действительно по вам скучал, — Чезаре накрыл её ладонь сверху и улыбнулся. — Как видите, я здесь живу относительно счастливо, хоть и не так беспечно, как до своего совершеннолетия. Много я вам писал в письмах, да всего не опишешь так подробно. Джузеппе — мой наставник, теперь я хотя бы научился защищать себя. В свободное время изучаю другие науки, даже пару иностранных языков, хотя не уверен, что они пригодятся. И, конечно, я совершенствуюсь в использовании созидательной энергии. Так здорово, матушка, что вы заинтересовали меня этим ещё в детстве! Боюсь, без этих умений я бы представлял из себя печальное зрелище… — честно признался Чезаре и опустил голову. Он очень не хотел представать перед матерью в таком уязвимом виде, но ему непременно хотелось поделиться с ней правдой. Она покачала головой и внимательно заглянула ему в глаза, но не показала при этом ни доли разочарования. Поглаживая тыльную сторону его ладони, она мягко возразила: — Ну и глупости ты говоришь, Чезаре. Искусное владение тобою созидательной энергией делает тебя лучше, но её отсутствие не означает, что ты навсегда потерян для этого мира. Не будь у тебя интереса к этому, ты бы нашёл что-то другое. В мире столько разнообразных дел и занятий! Даже выпекать хлеб или стричь садовую зелень можно с настоящей любовью и творческой мыслью, — она заставила сорваться усмешку с его поначалу опущенных, печальных губ и засветиться смехом его понурый взгляд. — Знаю, наверное, отчего ты так думал всё это время. Вокруг тебя живут столь одарённые люди, что невольно начинаешь сравнивать себя с ними, находя у себя только гору недостатков. Но, думаю, ты и сам знаешь, что оценивать нужно свою настоящую и прошлую версию и соревноваться лишь с самим собой. Они немного помолчали, давая мыслям, бушующим и громким, слегка улечься. Чезаре всегда становилось спокойнее от слов матери, только они могли унять бурю сомнений, так часто вздымавшуюся в его душе. Вообще он был как будто чутко восприимчив именно к её речам; это не удивляло, а вызывало лишь грустную улыбку. — А как вы поладили с Джузеппе? Судя по всему, очень хорошо. Впервые вижу, чтобы он смотрел на кого-то, кроме Лоренцо, с таким же обожанием. Замечание матери, брошенное полушутливым тоном, заставило полыхать щёки Чезаре ясным и чётким румянцем. Надеясь, что сумрак подточит его облик, он на выдохе произнёс: — Конечно, мы с ним поладили! Он честный друг и отличный наставник. Боюсь только, что скоро надоем ему и наши занятия прекратятся… хотя и понимаю, что вечно обучаться боевому искусству тоже нельзя… — Чезаре нервозно сжал в пальцах рубашку и вздохнул. Маргерита задумчиво хмыкнула, но, когда юноша поднял голову, то не увидел в её лице ни капли задумчивости или печали. — Я уверена, что и после завершения ваших тренировок вы останетесь с ним в тех же близких отношениях. Он не из тех, Чезаре, кто запросто разбрасывается друзьями и приглашает в свою жизнь посторонних людей. Ты уже свой для него. Возможно, вы будете проводить не так много времени вместе, но дружба исчисляется далеко не этим, — она наклонила голову вбок, задумчиво опустила взгляд на пол — нежный медовый отблеск оттенил её щёки — и добавила: — Держись за него, Чезаре. Мы никогда не встречаем людей просто так; однако если становимся с ними близки — значит, это уже не только наша собственная судьба, теперь она принадлежат вам обоим. Пока Чезаре обдумывал её слова, укладывавшиеся в голове со скрипом, Маргерита допила воду из кубка и поднялась с кресла, чтобы зажечь ещё пару свечей. Юноше же казалось, что так она пыталась унять дрожь в руках и волнение — в своей душе. Так бывает, когда готовишь себя к важному разговору. — Знаешь, я бы хотела рассказать тебе кое-что, — начала она, даже не успев сесть и ещё занимаясь свечами. Лица её Чезаре не видел, но вполне расслышал напряжение в голосе. — Кажется, когда-то давно я говорила тебе, что невероятно стыжусь своего статуса плохой матери. Это происходит и сейчас. Но ты и остальные мои дети дали мне шанс исправиться, показать себя с лучшей стороны. А лично ты, — она обернулась к нему с тоскливой улыбкой, — убедил меня в том, что мои дети всё равно нуждаются в матери, в любви, неважно, сколько им лет. Вместо злости, которую я так боялась увидеть — хотя увидеть её было бы справедливо — в твоих глазах отражалась любовь, и это заставило меня карабкаться наверх сквозь моё отчуждение. Хотя и удавалось с трудом. Поэтому я хочу рассказать тебе… даже не причины, не буду искать оправданий и пытаться преподнести их тебе так, чтобы однажды ты меня простил, но расскажу пару фактов, о которых всегда молчала. Чезаре не смог перебить её, хотя раскрыл рот в желании опровергнуть всё, что она сказала, насчёт её сомнений. Маргерита заметила его порыв, улыбнулась, потрепала по голове и села на кресло вновь. Юноша надеялся, что его намерение хотя бы чуть-чуть поведало ей о том, что никто и никогда не держал на неё зла. — Я тебе уже рассказывала нашу с Клементе историю. В ней много красоты и любви, и, как только он взошёл на престол, мы стали самой безупречной парой во Флоренции. Но так уж устроен мир, что рано или поздно всё возвышенное проходит проверку на прочность и ударяется о быт, — Маргерита всё время смотрела вниз и теперь грустно усмехнулась — призраки печальной улыбки так и будут терзать её губы на протяжении всего рассказа. — Я очень хотела детей, но между тем понимала: с ними останется мало времени на тренировку своего боевого мастерства. Я и не думала выбирать, полагая, что смогу совмещать эти две стези… Но всё случилось иначе. Когда родился Лоренцо — наш первенец и желанный ребёнок, что-то навсегда оборвалось во мне. Лекари говорили: это нормально, подождите ещё пару месяцев, и ваше настроение улучшится. Выписывали травяные настойки, советовали чаще гулять и бывать на солнце, правильно питаться и включать в рацион фрукты. Но ничего в итоге так и не помогло: хотя я вернула себе прежнюю форму, никакого желания тренироваться с мечом у меня не возникло. Впрочем, как и других желаний... Я ничего не хотела, едва находила в себе силы просыпаться и выполнять обыденные дела. Стыдно признаваться… мне даже было неохота заниматься ребёнком. В те времена случалось много эпидемий, дети часто погибали ещё в младенчестве, и я понимала, что рано или поздно король придёт ко мне с просьбой о втором ребёнке. Я была не готова, абсолютно ни капельки, меня ещё съедали тоска и печаль, и я осознавала, сколь убогое зрелище представляю из себя как королева Флоренции. Клементе поддерживал меня, как мог, но его разрывали более серьёзные обязанности. Когда на свет появился Томмазо, я даже не захотела взять его на руки и всецело доверила его воспитание няням. Боюсь, если когда-нибудь он услышит эту правду, то возненавидит меня, если этого не произошло уже, — Маргерита тяжко вздохнула и устало уронила руки себе на колени; взгляд её продолжал блестеть слабыми, бесцветными лучами. — Постепенно я отошла от любых дел, толку от меня было никакого ни на советах, ни в решениях королевских проблем. Я могла часами сидеть и смотреть в одну точку, ни на что не реагируя. Дети росли без меня, муж — я это видела — уже подустал пробиваться ко мне сквозь непроницаемую пелену равнодушия и, хотя старался принять меня такой, так и не смог этого сделать. Я посчитала, что лучшим решением будет уехать в летнюю резиденцию, и с тех пор она принадлежит мне. Дальше начался полный мрак. Закономерно, что, живя отдельно, мы совершенно охладели друг к другу, и мне уже начинало казаться, что скоро он захочет расторгнуть брак и взять в жёны другую, более молодую и весёлую женщину. Я слышала, что во Флоренцию со случайным визитом нагрянули норвеги-покровители — они исследовали полуостров на кораблях и углубились на континент пешком. Это означало, что искали они отнюдь не войны, а союза: в торговле и ремесле. Думаю, ты и сам понимаешь: очень скоро город захлестнула волна слухов о том, что у короля родился бастард от норвежской воительницы. В итоге это были даже и не слухи... — ухмыльнувшись, едко добавила Маргерита. — Однако, надеюсь, ты не будешь держать зла на отца. Он — мужчина в самом расцвете лет, ему нужна была его королева. Мы все взрослые люди и понимаем, что жизнь будет двигаться вперёд, с нашим участием или без. Я выпала из общего потока, и вся вина лишь на мне. — Матушка, вы были так несчастливы, почему же вы вините себя? — у Чезаре явно дрожал голос, а глаза беспощадно щипало, но он не боялся показать матери свои искренние чувства. Впервые за весь рассказ подняв на него взгляд, Маргерита тут же вздрогнула и нежно погладила его по щеке. — Ох, Чезаре, прости меня, я не хотела тебя тревожить! Не стоит так переживать! То испытание выпало на мою судьбу наверняка не случайно: оно сделало меня чуточку сильнее. Потом же мы с твоим отцом пошли друг другу навстречу, да и моё настроение значительно улучшилось. Мы стали чаще проводить время вместе, я всё реже уезжала в резиденцию. Знай вот что, Чезаре, — Маргерита ласково улыбнулась ему и провела ладонью по его волосам, — как мать, я люблю всех своих детей, пускай и недостойна их, но к тебе у меня особое отношение, поскольку ты стал нашим перемирием. После твоего рождения я чувствовала себя прекрасно, во мне даже зародилась надежда, что я смогу исправиться и стать хорошей матерью. Но Клементе упрашивал меня родить ещё одного ребёнка — он очень хотел дочь, и я исполнила его каприз, потому что думала — может, так наши отношения станут крепкими, как прежде, словно и не было того тёмного периода? Я сказала, что это будет наш последний ребёнок, а судьба распорядились так, что на свет появилась Лукреция. Однако теперь я сожалею, что так поторопилась с выбором и не подождала хотя бы пару лет. Я снова вернулась в то печальное состояние, из которого едва выкарабкалась в прошлый раз. Моя хандра обострилась в сотни раз, и мне вновь пришлось покинуть дворец. До сих пор приступы сковывают меня, и тогда я ни на что не гожусь — именно поэтому я с тяжёлым сердцем отказывала тебе в приёмах. Я оказалась заложницей собственного тела и ничего не могу с этим поделать до сих пор, а страдаете только вы — мои дети… — И разве ничем нельзя спасти ваше положение? Нет ли каких-то лекарственных отваров или чего-то подобного? — с каждым вопросом Маргерита лишь сокрушённого пожимала плечами. — Может быть, найти вам новых лекарей? Я теперь не смогу спать спокойно, зная, что вы страдаете!.. — горько воскликнул Чезаре, но тут же ощутил, как его холодные ладони сжали тёплые руки матери, и сразу стало капельку лучше, как будто на тугой мрак в его душе вылился хрупкий свечной блик. — Чезаре, прошу тебя: не тревожься обо мне зря! Я уже давно так живу, иногда, как сейчас, мне становится гораздо лучше, — она улыбалась искренне, и Чезаре, хотя и не желал ей верить, всё-таки поверил. — Что бы ни произошло, знай: я никогда ни в чём не винила Клементе. И тебе не стоит. Где-то вдалеке, в коридоре, послышался шум шагов — возможно, за королевой послали охрану, чтобы попросить её вернуться на пир. Скорее всего, Клементе и Маргерите предстояло достойно встретить группу нормандских музыкантов, согласившихся дать концерт во дворце. Чезаре понял, что их время на исходе, и сердце ещё сильнее защемило в глухой тоске. Мать поднялась и потянула его за собой; приблизив его лицо к своему ладонями, она мягко прошептала: — Никогда не печалься обо мне, Чезаре. Твоя мать всегда будет любить тебя. Иди той дорогой, какую выберешь сам, и никогда не забывай о верных тебе людях. На этом она покинула его, а Чезаре ещё некоторое время грустно разглядывал подсвечник, подрагивающий в неровном золотистом сиянии. Вздохнув, он наконец собрался с мыслями, щёлкнул пальцами и запустил в комнату капризный южный ветерок, разом задувший все свечи. На торжество возвращаться не хотелось, поэтому юноша, едва заглянув в проём залы, развернулся и направился на открытую террасу — она выходила во внутренний хозяйственный дворик и совсем не пользовалась популярностью. Но привлекать к себе внимание и идти через весь зал, полный людей, к другой, выходящей в красивый сад, он не желал. Как только шум голосов плотно заглох меж каменных стен, стало чуточку легче. Чезаре выдохнул, рассматривая хиленький лимонный сад, деливший землю с местом отдыха для слуг. Голова уже давно протрезвела от вина, но лучше бы он сейчас был пьян — так гораздо проще переварить тяжёлую информацию, грубо свалившуюся на него. И вроде бы он желал её знать, стремился к правде, но не ожидал, что горечь может так сильно хлестнуть его по нежной душе, не привыкшей к большим горестям. Прежде чем он успел подумать о чём-то ещё, позади послышались негромкие, но отчётливые шаги — кто-то предупреждал, что шёл сюда, и ничуть не скрывал своего приближения. Юноша не стал разворачиваться, повернул голову и боковым зрением понаблюдал за тёмной фигурой. Когда та остановилась в нескольких шагах от него, Чезаре уже не нужно было слышать голос, чтобы узнать — за него говорило сердце, мигом наполнившееся радостью. — Ты не вернулся на пир, где начали пробовать новое, вкусное вино, а значит, что-то сильно испортило тебе настроение… — Чезаре горько усмехнулся — более настоящей правды о себе он ещё не слыхал и не услышит! Джузеппе обошёл его и встал рядом, уперев локти в балюстраду. Юноша чувствовал его взгляд уже кожей — внимательно-ласковый, пристальный, но не хотел раньше времени открывать рот — голос грозился захрипеть и выдать его полностью. — Королева… поведала тебе что-то печальное? — осторожно поинтересовался Джузе, и Чезаре только кивнул, всё ещё глядя перед собой. — Но с ней… всё будет в порядке? — Не знаю, наверное, — он дёрнул плечами и тяжело вздохнул. Больше спрашивать Джузеппе не стал, хотя на его месте Чезаре бы разразился градом неуместных вопросов — такова уж была природа его любопытства. Вместо этого наставник легонько притянул его за плечи к себе, и юноша расслабленно опустил голову, коснувшись лбом его ключиц. Глупо думать, что одно объятие исправит все проблемы, но Чезаре явно почувствовал себя легче. Джузе прижал его ближе и опустил нос в макушку. Дыхание струилось между прядями волос и оставляло приятные, щекочущие дорожки по всему телу. Как бы Чезаре хотел остаться в этом лёгком, сладком мгновении навсегда, но жизнь, кажется, будет вечно тащить его за собой, желал он того или нет. Хрупкая атмосфера объятия тут же разрушилась, стоило им услышать отдалённый топот ног — это слуги неслись скорее поставить новые блюда на стол и унести грязные тарелки. Они должны были точно пройти рядом с ними. Чезаре легонько поднял голову и отстранился, а Джузеппе убрал руку с его плеч и отступил на шаг в сторону, давая холодному, бездушному пространству разъединить их. Позже наставник уговорил его вернуться на пир и даже слегка рассеял мрачное настроение, но с того вечера Чезаре запомнил только нежную искренность его объятия и тёплое дыхание, утопающее в волосах, которое хотелось пить так же упоенно, как лучшее вино в их дворце. Следующий день удивил Чезаре уже с утра, когда он узнал, что матушка осталась во дворце. Обычно она уезжала сразу же, вечером, и неважно, сколь позднее время стояло на улице. Значит, важное дело остановило её у них… Чезаре бы и не догадался, если бы утром, замешкавшись по дороге на кухню, чтобы привычно достать специи для своего вина, не услыхал разговоры двух поварих. Они прикидывали, сколько яиц и муки нужно для какого-то особенного блюда, заказанного королевой. Чезаре сначала обрадовался, потом насторожился: мать не могла остаться просто так. Спрятавшись в нише рядом с кухней, где обычно лежали деревянные коробки со свежими овощами к ужину, Чезаре решил узнать подробности. Сегодня у него тренировка с Джузе, но, учитывая вчерашний праздник, они перенесли её на предобеденное время. Но слуги, как будто специально, углубились в кухню, и слова их теперь звучали глухо и бессмысленно. Чезаре прикинул, что всё равно заняться ему нечем, и решил довести дело до конца и хотя бы проследить, куда пойдут подавать еду — так он узнает, в каких комнатах расположилась мать. Да и место у него очень удачное, хотя долго просидеть за пыльными ящиками он тоже не сможет. Вытащив ближайший к себе томат, Чезаре ловко оттёр его рукавом и с аппетитом съел. За короткой трапезой время пролетело, и вот уже около арочного входа в кухню засуетились служанки. — Несите в столовую короля! — этого ориентира хватило Чезаре сполна, так что, дождавшись, пока толпа удалится как можно дальше, гремя подносами и кувшинами, он выполз из своего укрытия и направился к столовой другим, быстрым путём. Он пролегал сквозь недостроенные галереи, в которых стоял острый запах краски, с потолка сыпались остатки извёстки, а в ботинки так или иначе налетала мелкая древесная стружка. Там трудились сразу несколько художников и скульпторов, и вечно стоял дурманящий полумрак из пыли и табачного дыма. Чезаре на самом деле нравились эти обшарпанные стены, прикрытые тканями картины, недорисованные фрески на потолках и желающие вырваться из камня или мрамора фигуры, выточенные лишь наполовину. Нравилось сборище творцов, отпускающих пошлые шуточки, курящих и смакующих вино. С иными из них он был даже знаком, хотя в его обществе те становились серьёзнее и обходительнее — всё-таки они говорили с принцем! Чезаре иногда думал, что смог бы полностью влиться в их неоднозначное, лоскутное общество, если бы не был сыном короля. Тогда бы они не сдерживались в его присутствии и в каком-то смысле он бы стал своим. Правда, он не знал, чем бы занимался: ни к чему особо у него таланта не было, разве что немного к живописи, но этого мало, чтобы разрисовывать королевские галереи. Иногда местные художники давали ему несколько простых советов и уроков, если были в хорошем настроении и плотно пообедали: какие кисти лучше, как смешивать краски и создавать новые оттенки цветов, как улавливать особенности предмета или человека и набить руку, воспроизводя эскизы много-много раз. Поэтому Чезаре всегда испытывал лёгкую, но гложущую до самого одиночества тоску, когда проходил мимо этих творцов, словно мимо своей другой, параллельной жизни, которая когда-то и где-то всё же имела право существовать. Он быстро пересёк полутёмные комнаты с высокими потолками и арочными входами и добрался до столовой отца. Конечно же, вход в неё охраняла стража — скорее всего, пройти мимо, чтобы одним глазком глянуть на мать, не получится. Но Чезаре уже знал, как ему незамеченным подобраться ближе. За столовой находилась маленькая комнатка с королевской посудой. Открывалась она свободно только из столовой, а снаружи запиралась на замок. Не то чтобы Чезаре был искусным взломщиком, но Джузеппе подробно рассказывал ему про схему замков и принципы их работы, так что он примерно понимал, как можно открыть эту дверь, но не знал чем. Тут же в голову пришла мысль. Юноша набросал угольком в самом низу стены эскиз, потратил немного энергии и создал тонкую железную шпильку. Ею он и отпёр замок, перед этим немного поковырявшись и нащупав нужные детали. Слуги между тем уже дошли и занесли блюда в столовую. Чезаре на время пришлось спрятаться за статуей, а затем вернуться к замку и наконец-то его снять. В комнате стоял плотный сумрак, и юноша шёл осторожно, чтобы не споткнуться и не привлечь внимание шумом. Он встал рядом с дверью, надеясь, что, если завтрак в самом разгаре, то блюда больше выносить не будут, однако на всякий случай встал с той стороны, куда дверь открывалась, чтобы спрятаться за ней, если кто-нибудь войдёт. Со своего места он слышал, о чём говорилось за столом, но пришёл уже в разгар какого-то обсуждения, замешкавшись со взломом. Чезаре имел слабость подслушивать чужие разговоры, хотя и понимал, сколь низко это занятие для принца и что случится, если его позор откроется кому-нибудь — гадких, но правдивых слухов не избежать. Чаще всего он не желал становиться третьим лицом в чьём-то приватном разговоре, но, если возможность выдавалась удачная, шёл до конца, преодолевая даже такие препятствия, как запертая дверь. К тому же сегодня дело касалось его матери, оставить которую во дворце могло лишь что-то важное… — …я очень рада его успехам. Думаю, его ждёт большое будущее, — Чезаре ухватил обрывок разговора и не знал, о ком говорили его родители, но чувствовал, что точно не о нём. — Но, знаешь, Клементе, меня немного беспокоит Лукреция… — Да? — голос отца звучал искренне удивлённо. — Что же с ней не так? — Ох, я не это имела в виду! — поспешно объяснила мать. — Она очень умная и сообразительная девушка, учёба даётся ей легко, у неё есть увлечения и своя приближенная свита. Но… я переживаю за её будущее. — А по-моему, её будущее как раз надёжно. Ей достанется часть наследства, к тому же её ум и страсть к химии помогут проложить ей путь в карьере. Она никогда не обеднеет, поверь мне. — Ох, Клементе, если бы меня беспокоила только материальная часть её будущего, я была бы в какой-то степени даже счастлива, поскольку в этом плане можно что-нибудь предпринять с нашей стороны… — Маргерита вздохнула, и Чезаре явно услышал в её голосе настойчивую тревогу и печаль. — Меня больше волнует другое… Ей скоро исполнится восемнадцать, а юноши, которые её окружают, ограничиваются лишь её братьями. Постой! Я знаю, что ты сейчас скажешь, позволь мне сначала договорить, — Маргерита сделала паузу и, понизив голос, продолжила: — Да, я понимаю, что Лукреция вправе сама распоряжаться своей жизнью, она может даже не выходить замуж, если ей так захочется, но!.. Пора бы ей узнать и других юношей, познакомиться с кем-нибудь новым. Мне кажется, она бы и сама хотела, но замечал ли ты, как сильна опека Томмазо над ней? Она уже давно не маленькая девочка, которую следует защищать, а он так и не может отпустить её! Я слышала, они проводят почти всё свободное время вместе. — Но она же помогает ему в поэзии — это вполне благородная причина. — Думаю, это уже давно не причина… Если раньше я спокойно относилась к их плотному общению, то сейчас мне начинает казаться, что таким темпом Томмазо её никогда не отпустит. Братская любовь очень ревностна, Клементе; я наблюдала за ними на вчерашнем пире — одного его взгляда в сторону какого-нибудь юноши, желающего завести разговор с Лукрецией, достаточно, чтобы тот больше не смотрел в её сторону. Надо поговорить с ними двумя, но осторожно, особенно с Томмазо: он всё воспринимает близко к сердцу и может обозлиться на меня. К тому же он и так относится ко мне пренебрежительно, что я и заслужила, но… — тоска, ласково звучащая в голосе матери, стиснула сердце Чезаре в тисках — причины он уже не хотел искать. — От этого у меня всё меньше шансов на то, что он прислушается ко мне. К тому же по возрасту они все уже давно не дети и не обязаны следовать нашим советам… — она снова немного помолчала, обдумывая итог своих слов. — Прошу тебя, Клементе, поговори с ним, только очень мягко и доверительно. Не дави на него. А я поговорю с Лукрецией, и, может быть, мы придумаем ей что-нибудь. Например, путешествие с образовательной целью — в тот же Рим. — Хм… — Клементе задумался. — Что ж, звучит и правда неплохо. В Риме сейчас очень спокойно, дела у покровителей и города идут хорошо, часто собираются учёные советы и устраиваются лекции! Думаю, ей будет полезно перенять новый опыт и взглянуть на жизнь в другом городе. Так что я с тобой полностью согласен. Можете начинать сборы хоть завтра! Больше Чезаре слушать не хотел — уже и так извёл все лимиты приличия, зацепив даже короткий отрывок. По крайней мере, теперь он знал причину, задержавшую Маргериту во дворце. Всё равно ситуация выглядела абсурдной и странной — Чезаре не считал проблему, высказанную королевой, такой уж серьёзной и важной. Возможно, было что-то ещё, но он уже выбрался из комнатки, проверил, что никто его не увидел, запер её обратно и побежал к себе в крыло. По пути он обдумывал услышанное и не находил в настороженности брата к любым юношам, желавшим вскружить голову юной Лукреции, чего-то подозрительного — так бы поступил и он сам. Вскоре же, потеряв интерес, он вообще забыл о разговоре родителей и вернулся мыслями к сегодняшней тренировке. Радость перед встречей с Джузеппе перечеркнула все утренние злоключения. Наставник ждал его на привычном месте и затачивал клинок — не учебный, а уже свой, личный. Чезаре ответил на его улыбку и решил зря не тревожить утренними новостями — к тому же пришлось бы непременно сознаться в том, что он подслушивал. Едва он приступил к лёгкой разминке, чтобы после неё взяться за усиленную тренировку, Джузеппе отложил своё занятие и подошёл к нему — с видом весьма серьёзным и задумчивым. — Что случилось? — усмехнулся Чезаре и потянул мышцы спины, сложив руки в замок. — Ты как будто не выспался после вчерашнего пира! — Возможно, в этом есть доля правды, — честно пожал плечами Джузеппе, и только тогда юноша понял, что мелочь не могла тяготить его мысли целую ночь. — Есть непростая тема, которую нам нужно обсудить. С тех пор, как я взял тебя в ученики, прошло три года и ты многому успел научиться. Незаметно ты совсем повзрослел и даже получил первую работу. Думаю, тебе нужно сделать упор на то, что ты любишь — на развитие созидательной энергии. Поэтому сегодня наше последнее занятие. Мне больше нечему тебя учить. Всё остальное познаётся на практике, но у тебя сейчас достаточно способностей и сил, чтобы противостоять кому-нибудь. Надеюсь, ты не в обиде на меня теперь… — добавил Джузе и бросил на него короткий, внимательный взгляд. Чезаре настолько оторопел, что по инерции кивнул, согласился. Наставник ещё постоял рядом некоторое время, ожидая его ответа, но, решив принять его молчание за полное согласие, отошёл в сторону и напомнил, что после разминки, как всегда, бег по горной тропе. Чезаре же, едва состроив благодушное выражение лица, внутри весь покрылся панической холодной коркой. Как же все его страхи любили преследовать его по пятам, царапая лодыжки и лязгая зубами около уха! Только вчера он признался матери, что с боязнью ожидал момента, когда Джузеппе скажет ему: «Хватит, прекратим наши занятия», как сегодня это произошло по-настоящему! Он предполагал, что Джузе устанет от него, что его слова с натяжкой можно приравнять к «Ты мне надоел», что взрослая жизнь поджидает их около ближайшего переулка, грозясь перерубить все связи между ними и увлечь за собой, но вовсе не думал, что это случится так резко и в один час, даже не даст времени опомниться. Ничего не намекало на то, что он противен Джузеппе, но возиться с ним три года назад, когда Чезаре был все ещё глупым ребёнком, а Джузе — желающим реализоваться юношей, это одно, а урезать свободное время теперь, когда они оба повзрослели, совсем другое. То единственное, чего так сильно боялся Чезаре, всё-таки случилось, и теперь он чувствовал себя опустошённым и бесполезным, как новогодний мешок из-под сладостей, который выпотрошишь ножом, чтобы достать засахаренные фрукты и шоколад, а рваную холстину выбрасываешь на пол. Чезаре ощущал себя даже хуже, чем эта холстина. Он старался вести себя по-прежнему — улыбался, шутил, отвечал, понимая, что его печальное лицо только напрасно расстроит Джузеппе. Но улыбки выходили плоскими и натужными, шутки звучали надломленно и лихорадочно, словно ими он желал заткнуть глухие бреши в их неловком разговоре, а ответы всё-таки получались несвоевременными и задумчивыми. Чезаре не смог скрыть своего разочарования и видел, что Джузеппе это тоже тяготит. Напряжение между ними всё-таки наложило мрачный отпечаток на их последнее занятие. Чезаре даже подумал: уж лучше бы наставник сообщил ему эту новость после!.. Тогда они бы смогли насладиться беспечностью этих коротких часов с той отчаянностью, на какое только способно сердце, предчувствующее разлуку. Но даже здесь что-то пошло не так… Чезаре приступил к бегу по тропе с вёдрами — за много лет все её камни, выступы, неровности стали уже знакомы и изучены до последней травинки. Но сегодня юноша пребывал в апатичном, расстроенном настроении и даже не глядел вниз, ступая по инерции. Он надеялся, что привычка убережёт его от падения, однако пару раз нога опасно скользила по камню и только ловкость спасала его. На пятом спуске он настолько зарылся в свои мысли, угрюмые и тяжёлые, что не заметил, как немного свернул с тропы. Если бы его внимание было остро, как прежде, он бы ловко перепрыгнул через незнакомые камни, но оно рассеянно витало где-то вдалеке от сегодняшней тренировки. Чезаре помнил только, как пятка неровно легла на скользкий камень, и уже тогда осознал, что падения не избежать. Стопу обожгло резкой болью, и это неожиданно выбило из Чезаре всю собранность — в прошлые разы так больно не было. Даже не сгруппировавшись, он жёстко рухнул на бок. Попытался смягчить падение, но оцарапал ладони в кровь, да ещё ударил себя вёдрами и облился водой. Джузеппе обычно не спешил ему на помощь, тренируя в нём выносливость, но сегодня подбежал так быстро, что Чезаре даже не успел привстать на локтях. Помогая ему сесть и даже с какой-то злостью отопнув от них вёдра, Джузе негромко приказал: — Не вставай, мне нужно осмотреть твою ногу. Я видел момент падения… — он нахмурился, когда осторожно снимал башмак с его стопы, и Чезаре отнюдь не обнадёжился его реакцией. — Сильно болит? Ему даже не стоило отвечать, но он всё равно кивнул. Когда Джузеппе обнажил его левую стопу, она говорила красноречивее всех слов: место между нею и голенью, с внешней стороны, отекло и напухло. Про боль и говорить нечего — Чезаре кусал губы, чтобы не кричать, сдерживался только потому, что не хотел предстать перед наставником в столь жалком виде. По лицу Джузе пробежала мрачная тень, и он тут же оторвал от низа своей рубашки кусок ткани, сбегал к ручью, чтобы намочить его, и наложил холодный компресс поверх отёка. Чезаре и сам понимал, что дела плохи; он даже не смог бы сейчас встать самостоятельно. — Это всё серьёзно? — голос дрогнул и охрип, хотя от прохлады боль слегка отступила. — Не знаю. Но несколько дней точно придётся лежать в покое… Похоже, ты вывихнул ногу, но неизвестно, как сильно. К тому же из меня не то чтобы хороший лекарь, нужно тебя срочно отвести к нему, — говорил Джузеппе и несильно завязывал холодную мокрую ткань вокруг его лодыжки, чтобы хоть как-то зафиксировать её там. Чезаре смутно подозревал, что чем дольше холод будет около его кожи, тем лучше. — Как мы дойдём до дворца? Я смогу о тебя опираться? Джузеппе вдруг резко поднял голову, шикнул, призывая к тишине, и для верности приложил палец к его губам. Чезаре попытался сосредоточиться на окружающих звуках, но ничего не услышал, поэтому вскинул брови и недоуменно посмотрел на него. Джузе с каждой секундой мрачнел лишь сильнее, а вскоре в его глазах промелькнула быстрая, но ощутимая искра страха. — Сиди здесь! — прошептал он и рванул вверх по холму. Чезаре обернулся, чтобы проследить за ним хотя бы взглядом, если не мог пойти вместе, и тут до его ушей наконец-таки дошёл странный, тягучий звук… Будто и не звук вовсе, а тяжёлые вибрации. Их легко спутать с шумом в голове, особенно после усердной тренировки, когда кровь приливала к затылку. Но сейчас-то он ещё не успел как следует устать… Джузеппе, едва добравшись до вершины, тут же развернулся и рванул обратно. Чезаре впервые видел его таким бледным и испуганным. — Это демоны! Уже очень близко! Их много… Надо срочно где-то укрыться, мы не добежим с тобой до города!