Покровители и демоны Флоренции

      Проснулся утром юноша уже один, но заботливо укутанный в плед. Идиллия сна быстро развеялась, стоило ему вспомнить весь вчерашний день от и до. Поверить в то, что Лоренцо умер, всё ещё казалось безумием, но разум твердил: это правда, брат покинул их и теперь придётся выживать в этом страшном мире без его мягкой улыбки. Чезаре ещё толком не проснулся, но соображал уже на удивление ясно. Мысль, вязкая и печальная, покрыла его тело неприятными мурашками: Лоренцо всё же попал в смертельную ловушку. Его враг, кем бы он ни был, победил. Вспоминая прошедший день, Чезаре всё чётче понимал, какая нелепая вереница событий привела брата к гибели. Его вынудили действовать быстро и не думать о подоплёке: простые крестьяне оказались в опасности, демонов было немного, и никто не ожидал, что это только десятая их часть! К тому же в последние дни демоны почти не донимали Флоренцию, и без них загнивавшую из-за чумы.       Чезаре привёл себя в порядок и решил: надо что-то срочно делать. Надо найти убийцу по горячим следам!.. Да только кому теперь можно верить? В совет он больше не хотел идти — где-то там и засела червоточина всего ужасного, что они сейчас расхлёбывали; разговаривать с отцом — бесполезно, он уже давно ослаб на рассудок, а после потери любимого сына начнут говорить о том, что пора ему покинуть трон… Они же с Джузеппе — слишком мелкие пешки, особенно теперь, без Лоренцо. Да и с чего начинать? Как выявить предателя? У Чезаре трещала голова от боли и мыслей. Единственное, за что он мог зацепиться, это тёмная энергия, но как понять, обладает ли ей покровитель?       Чезаре бешено носился по комнате взад-вперёд, надеясь выловить среди всех лихорадочных мыслей что-нибудь ценное. Внезапно он услыхал скрип двери — вошедший даже не стал стучать — и, не сомневаясь, что это Джузеппе, повернулся к нему, при этом выдавив из себя хоть какую-то горькую улыбку. Но посетитель оказался вовсе не его любимым другом. Это был один из членов совета, худощавый чернобородый мужчина средних лет с неприятно пронизывающим взглядом. Он никогда не нравился Чезаре, а сейчас так вообще раздражал; но юноша понимал, что не стоило выплёскивать всю злость и подозрение — сейчас любой человек, посмотревший на него косо, казался убийцей.       — Принц Чезаре, я пришёл сообщить вам новость и выразить своё сожаление: наш король умер сегодня ночью. Причину смерти никто не знает. Всё очень похоже на то, как умерла наша королева…       Он говорил что-то ещё, но Чезаре пропустил его слова мимо. Он будто забрался в глухой плотный кокон и умолял себя уже проснуться, прервать свой долгий кошмар. Очередная смерть уже не застала его врасплох, он почти не плакал, но чёрное густое отчаяние скопилось в груди и грозило вылиться истерикой в любой миг. Вот только недавно он последними словами порицал своего родителя, а его уже несколько часов как не было в живых… Что за нелепую драму выдумал про него невидимый писатель! Наверное, так бы сказал Томмазо. Он был придирчив и к прозе — превыше всего ценил в ней сюжет и идею. Но в этой книге, казалось, сюжет писали горькими слезами вперемешку с чернилами, а идею выжимали из всех грустных повестей, когда-либо прочитанных Чезаре.       Он бы и не обратил внимания на то, что продолжал говорить советник, но неожиданно разговор коснулся его, и ослабший слух всё же выловил:       — …Сегодня вечером вы приглашены на суд.       — Что? — воскликнул Чезаре и едва не задохнулся от непонимания. — Какой ещё суд?       — Я же только что сказал… — советник раздражённо поджал губы, а его глаза, ещё недавно полные сожаления о смерти короля, вдруг сузились и подозрительно сверкнули. — На данный момент ничего серьёзного, но покровители из совета обнаружили скопление тёмной энергии около тайников, которые сделали вы. Как будто в них вливали не созидательную, а… тёмную энергию, — взгляд советника недобро блеснул, а у Чезаре подкосились ноги так, что ему пришлось схватиться за ближайшее кресло. — В совете хотят разобраться, только и всего, что же это значит. Вас пока не обвиняют, но покидать дворец я вам не советую: иначе судья растолкует это как побег, а он карается строже.       — Но я понятия не имею, откуда там тёмная энергия! — крикнул Чезаре изо всех сил и вцепился пальцами в обивку кресла так крепко, что та начала трещать. — Вы же не думаете, что я обладаю тёмной энергией?! Что я натравил демонов на королевство и с помощью них?..       — Принц Чезаре, проявите же наконец мужество и перестаньте так кричать! — зло перебил советник, постепенно теряя терпение. Ладони его сжались в кулаки, а брови сошлись к переносице, и, хотя кричал он не настолько громко, как сам Чезаре, его подбородок затрясся от напряжения. — И если уж вы виновны, так примите наказание с достоинством!       — А вы, советник Карло, прекратите запугивать принца Флоренции смешными обвинениями! — голос-спасение, голос-надежда; Чезаре почувствовал себя живым, лишь только когда услышал его. В комнату ворвался Джузеппе, и его глаза полыхали яростью. — Чезаре потерял почти всю семью за последний месяц, а вы пришли нагло давить на него! Убирайтесь отсюда!       Никогда ещё юноша не видел его таким разозлённым: дыхание сбилось, рука лежала на мече, а всё тело напряглось, как перед прыжком. Советник вовремя сообразил и попятился к двери. Но прежде чем уйти, развернулся и прошипел Джузе в лицо:       — А вы тоже приходите на заседание. И для вас найдётся разговор…       Чезаре думал, что потерял уже всякую чувствительность к происходящему — казалось, если сейчас упадёт дворец или вся Флоренция обернётся пылью, он уже не удивится. Но от этих слов, брошенных подло и напоследок, его нутро стиснуло до удушья льдом. В чём хотят обвинить Джузеппе? Он не позволит им вмешать ещё и его! Но сил на то, чтобы препираться с мерзким советником, уже не было, да и убежал тот быстро. Они остались вдвоём, и Джузе спешно закрыл дверь. Они посмотрели друг на друга, и Чезаре вдруг понял, что теряет связь с миром — все его чувства оборвались ниточка за ниточкой, и остался только комок печали, которым он сам и был. Джузе подоспел быстро, иначе бы ещё один удар головой о пол закончился затяжной мигренью.       Очнулся Чезаре, лёжа головой на коленях Джузеппе. Он рыдал, нисколько себя не сдерживая. Накопленная вязкая скорбь рвалась наружу, но сердцу от этого не легчало. Чезаре чувствовал себя победителем в соревновании «хуже быть уже не может». Каждый раз он умудрялся находить двойное дно там, где о большем и помыслить было нельзя, и жизнь уверенно толкала его глубже. Юноша задыхался и не сразу восстанавливал дыхание, слушая лишь ласковый голос Джузеппе над ухом. Может быть, только сейчас до него дошла боль от потери Лоренцо. Смерть же отца ещё витала где-то в воспалённых мыслях, выжидая момента, чтобы вцепиться ему в бугристое от шрамов горло. Чезаре желал вынырнуть из глубин мрака и вдохнуть полной грудью, но не мог. Здесь, среди тёмных вод, полагалось иметь вместо лёгких — куски льда, а дышать только сквозь страдания и звонкий свист в тисках рёбер.       — Джузе, я так больше не могу!.. — прохрипел Чезаре, поднявшись по одежде друга наверх, ближе к лицу, но в итоге всё равно только бессильно уткнулся ему в грудь. — Я больше не выдержу ни мгновения в этом мире…       — Я не отдам тебя на растерзание советникам… — Джузеппе обнял его за плечи и опустил нос в макушку; Чезаре стало тепло и спокойно — жаль, что на короткий ускользающий миг. — Предлагаю, пока не поздно, сбежать отсюда. Я не шучу, — твёрдо добавил он, и они посмотрели друг на друга. Чезаре стёр слёзы, чтобы увидеть его серьёзный взгляд, и покачал головой.       — Нет, Джузе, это будет подобно трусливому бегству. Тогда меня сочтут виновным в том, о чем я даже не узнаю. Но ведь я чист и невиновен! Я не обладаю тёмной энергией, поверь, я совсем не понимаю, как она могла оказаться в тайниках…       — Тш, — Джузеппе нежно погладил его по щеке и опустил голову себе на плечо. Запоздало Чезаре понял, что разволновался и начал тараторить, говорить слишком напористо. — Я верю тебе, Чез. Всегда верил. Кому, как не мне, знать, что для Флоренции ты всегда желал добра? Тебя кто-то подставил. Похоже, это тот же человек, что убил… — его голос задрожал и похолодел, — убил Лоренцо.       Чезаре знал, как трудны эти слова, сам бы он не смог произнести их вслух. Всё ещё казалось, будто они — лишь плохой абсурд, пришедший в их голову во время лихорадки. «Как же нам жить без тебя, братец? Как дальше заставить сиять Флоренцию, если ты и был её солнцем?» — горько думал Чезаре, пока очередные, уже болезненные слёзы, не оцарапали его глаза вновь.       Он успокоился и вновь опустился на колени Джузе — мягче их не были даже его дорогие подушки. Он ничего не хотел, не хотел даже существовать, но слабая искра упрямства, всегда разгоравшая в нём стремление идти дальше, всё же лениво тянула его за собой, и он позволял себя тащить. Джузеппе ласково гладил его по голове, и — увы, опять так поздно — захотелось предать их дружеские отношения огню и наконец испытать то, чего юношеское сердце Чезаре ещё не испытывало: влюблённого трепета. Но принц понимал: это всё слишком глупо. Его Джузеппе серьёзен и строг, его сердце хранится для будущей любви, коей станет милая девушка из приличного семейства. И пускай сам Джузе уже очень давно отрёкся от любых отношений, Чезаре знал: скоро он откроет своё сердце. Но не для такого, как младший принц Флоренции. «Он меня видел в столь унизительных и ужасных состояниях, что счастьем было вообще сохранить его дружбу!» — странно, но Чезаре находил силы для таких мыслей. Наверное, он бы укатился ещё дальше в своё больное сознание, но голос Джузе вывел его из забытья:       — Послушай меня внимательно, Чезаре. Это важно, — друг помог ему приподняться и сесть рядом; у юноши кружилась голова от таких медленных движений, поэтому Джузеппе удерживал его за плечи. — На суде отрицай всё, в чём тебя обвинят, но не вступай с ними в жаркие дискуссии, — он заглядывал ему в глаза и легонько встряхивал после каждого предложения, проверяя, дошли ли его слова. — Если будешь слишком отпираться и гневно спорить, возникнут подозрения, слышишь? Они будут стараться провоцировать тебя, задавать неудобные вопросы. Они точно спросят про нас, Чезаре… Тебе нужно сохранять спокойствие. Понимаю, что требую невозможного… — вздохнул наконец Джузеппе и на миг прикрыл глаза. Чезаре, исподлобья глянув на него, наконец понял, сколько сил стоило другу не впадать в отчаяние — он ведь также потерял своего лучшего друга, своего брата… Джузе был уже нездорово бледен, последние дни вымотали и истощили его; круги под глазами давно стали привычны, и только сейчас Чезаре осознал, сколь это ужасно, неправильно. Его Джузе сгорал на глазах, но тем, что оставалось, пытался напоследок согреть Чезаре.       — Я постараюсь!.. — вложив в голос так много бодрости, сколько её удалось соскрести с души, Чезаре вытер остатки слёз и внимательно поглядел на Джузе. — Давай пока отдохнём, ладно? — он погладил друга по плечу и слабо улыбнулся. — Предлагаю перекусить. И выпить моего вина.       «Напоследок» — так и кусало его губы, но слово плохое, отвратное, неуместное, да и откуда ему взяться сейчас? Они выпьют вина сегодня, завтра и на следующей неделе. Будут пить его так долго, чтобы иссяк свежий бочонок, и Чезаре сделал другой!       Джузеппе принял его предложение радостно. Ели они оба без аппетита, но плотно: им обоим нужны были силы на этот день. Друг тянул его вино с нескрываемым наслаждением. Чезаре даже усмехнулся, пока исподтишка наблюдал, как он жадно запрокинул кубок, чтобы допить остатки, а светло-алые капельки стекли по его губам…       «Слишком поздно, Чезаре, не думай, — хлестало по щекам сомнение. — Не утягивай его за собой на дно. На суде ты должен быть холоден, а то, чего желаешь ты, холодности не добавит. Твой взгляд не должен выдать мерзкую нежность. Защити его, в конце концов». Чезаре запихнул поглубже свои чувства; едва осознанные, но так и не успевшие раскрыться, они напоминали прогнившие молодые бутоны роз, совсем ещё зелёные, которые приходилось срезать сразу, так и не увидев их красоту.              Чезаре ещё ни разу не участвовал в судах, даже не ходил на них, чтобы послушать, как вершатся чужие судьбы. А теперь ему «посчастливилось» стать сразу главным участником. Обычно суды проходили в специальной зале, не менее дорогой и помпезной, чем все остальные во дворце. По периметру её стояли статуи Юстиции — древнеримской богини правосудия, все от разных скульпторов и выточенные в разном стиле. Во Флоренции было всего двое верховных судей, которых назначали решать серьёзные проблемы. Мелкими провинностями, такими, как кража или нарушение порядка, занимались другие судьи, не столь погружённые в букву закона — их знаний хватало для того, чтобы определить степень наказания для рыночного воришки. Чезаре разволновался сразу же, как только понял, что на его слушании будет присутствовать главный судья — значит, дело внезапно раздулось до больших масштабов, и ему потребуется вся выдержка, чтобы убедить судью и присяжных в своей невиновности.       Также на суд пригласили целую толпу покровителей из совета и стражи. Вообще, приходить могли все, кому было, что сказать; праздных зрителей не пускали, но специальные глашатаи потом объявляли людям на пьяццах решение суда и основные интересные события: кто с кем подрался, а кто расплакался. Так что потом жители ещё долго сплетничали о заседании.       Чезаре нервно отстукивал пальцами по столу, за который его посадили. Джузе сел на скамью позади него, и это немного успокаивало. Шумная толпа у другой стены раздражала: то и дело Чезаре ловил на себе чей-нибудь презрительный или даже злой взгляд. Это расшатывало опору под ногами, и кружило голову, хотя он и сидел на устойчивом крепком стуле. Когда вошёл главный судья, гомон утих, и удар молоточка отсёк начало заседания.       Судья выслушал обвинения со стороны группы покровителей из совета — Чезаре так и думал, что они накинутся на него, словно цепные псы. Если в общем, то они обвиняли Чезаре в использовании тёмной энергии. Якобы это он специально наполнил тайники, некогда хранившие источники защитной сетки для города и дворца, тёмной энергией и сделал из них своего рода приманки для демонов. Никто точно не знал, как работала тёмная энергия, но все полагали, что она не могла не привлекать демонов, а то и создавать их из ничего… И если это так, то ноша обвинений для Чезаре могла стать такой тяжёлой, что ему, не раздумывая, могут влепить высшую меру наказания. Ведь связь с тёмной энергией расценивалась как: измена королевству, угроза жизни флорентийцев, косвенное, но всё-таки самое настоящее убийство старшего принца и короля. А сколько ещё жителей пострадало или было убито во время схватки с демонами!.. Да и чуму можно было в довесок накинуть к этим страшным обвинениям. Но Чезаре не трясся от страха и взял себя в руки. В него всегда верил один человек, и этого было достаточно, чтобы не сдаваться.       Он отвечал на каждое обвинение обстоятельно и спокойно, хотя голос подрагивал от пережитого, а судье приходилось утихомиривать взрывавшихся вопросами покровителей. Чезаре отвечал, что принёс клятву защищать Флоренцию, что его кандидатуру пристально рассматривали, прежде чем взять в совет, что никогда до сих пор он не был уличён во вредных делах и всегда старался помогать жителям другой стороны города. А ещё он добавил, что поначалу сетка действительно защищала всех, выглядела очень плотной и не пропустила ни одного демона! Только потом что-то пошло не так. Этому наверняка есть объяснение. Возможно, к тайникам имелись скрытые ходы или лазейки, и кто-то, всё это и подстроивший, в итоге свалил всё на Чезаре.       Принц говорил на удивление хорошо и складно, и судья вместе с присяжными и обвиняющей стороной даже на минуту задумались. Потом несколько советников ещё попытались опровергнуть слова Чезаре, но тот парировал их безукоризненными ответами. Наконец, судья удалился для совещания. Это были нервные минуты. Юноша всё сомневался, удалось ли ему убедить их. Слишком хорошо для правды…       Судья вернулся и объявил, что дело требует тщательного изучения, поэтому тайники внимательно осмотрят, чтобы найти какие-нибудь скрытые к ним ходы. Очередное заседание назначили через день. Чезаре выдохнул, но не слишком уж облегчённо: настоящая борьба ещё впереди.       Они с Джузе быстро покинули залу. Чезаре всё ещё чувствовал себя уязвимым, когда против них двоих выступала целая толпа. Его не пришли поддержать ни Марцио, ни Лукреция, что было довольно обидно: первый не появлялся во дворце уже который день, возможно, он вообще уехал подальше от Флоренции, а сестра целыми днями пропадала в ближайших лесах и полях. Слуги говорили, что она через раз отвечала на вопросы, слушала рассеянно, но хотя бы не причиняла себе вреда, неплохо ела и соображала. И если состояние сестры ещё можно было как-то оправдать — она горько оплакивала Томмазо и сейчас вряд ли осознала смерть сразу двух близких людей, то Марцио повёл себя слишком бездумно, просто бросив семью, когда она больше всего нуждалась в поддержке. Чезаре прекрасно знал, что Марцио всегда равнодушно относился к братьям, и, наверное, к отцу тоже, но разве можно было так поступать, когда родные стояли на краю смерти? Неужели холодный принц и правда ненавидел их всех? Чезаре тут же вспоминал то недолгое время, пока он обучался у него боевому мастерству. Большую часть времени Марцио казался невыносимым, но иногда в нём проблёскивало нечто похожее на… взаимность. Но очень быстро и очень редко. Сейчас же Чезаре разочаровался в нём окончательно и больше не ждал от него никакой помощи.              Второе заседание обернулось катастрофой. Чезаре понял это ещё перед началом: покровители на другой стороне залы воодушевлённо перешёптывались и злыми блестящими глазами поглядывали на них с Джузеппе. Что-то пошло не так. Когда судья объявил о начале, обвинения так и посыпались новой волной. Эти выкрики всколыхнули Чезаре, и вся выдержка полетела к чёрту. «Убийца! Изменник! Ты испортил народу жизнь!». Судья кое-как усмирил недовольную толпу и пригрозил окончить заседание, если кто-нибудь не удосужится нормально объяснить. Выступить решил тот же самый советник, что пришёл к Чезаре позавчера утром и рассказал о смерти отца.       Он говорил: опытная стража и знатоки дворца облазили всё вокруг мест с тайниками и никаких ходов не обнаружили. Охраняли тайники всегда тщательно и целыми сутками, так что ни одна живая душа не смогла бы проскользнуть мимо незамеченной. Чезаре сильно сомневался в его словах: когда он сам ходил туда, чтобы создавать сетку, эта стража частенько занималась чем угодно, кроме работы, а ещё они любили изрядно выпивать и в таком состоянии могли упустить не то что человека, а целую толпу!       Потом советник со злым взглядом рассказал о том, что во дворце мало наслышаны о достижениях младшего принца, в основном, все знали его как довольно беззаботного, ленивого юношу, который целыми днями бездельничал. Близко знал его только Лоренцо, но, даже если бы он сейчас был здесь, его слова вряд ли можно было считать беспристрастными. Чезаре взбесило упоминание старшего брата, и кулаки под столом сжались до боли в суставах. Как смел этот мерзавец упоминать их прекрасного Лоренцо, чей прах только-только поставили в королевскую усыпальницу? Но советник вовсе не обращал внимания на его полный ярости взгляд и поджатые в презрении губы.       «Если бы мы знали о его подвигах или добрых делах, были уверены в том, какой он человек на самом деле, мы бы могли замолвить за него слово и просить у суда помилования. Но никто в совете с ним толком не знаком, его привёл к нам Лоренцо, слово которому мы могли верить. Сейчас же никто не может быть уверен, кто он таков и способен ли на подобное». Этим он закончил свою речь, и Чезаре уловил его кривую усмешку. Вот тогда-то он и понял, что проиграл.       Не сейчас, не сегодня, не пару дней назад, когда состоялось первое заседание. Он проиграл ещё много-много лет назад, когда посчитал, что жизнь вдали от дворца — лучшее решение. Он ведь искренне помогал жителям другой Флоренции, развивал созидательную энергию! Он решился вступить в совет и взяться за создание сетки, только потому что хотел добра их красивому городу! Всё это он делал честно и тихо, как и подобало всем добрым делам, а оказалось, надо было громко бахвалиться этим — как делали все остальные… Сейчас, перед лицом судьи и совета, Чезаре — незнакомый им младший принц, неясно, чем интересующийся, неизвестно, в чём настолько хороший, и без защитного послужного списка. И чем трагичнее его положение — за него некому вступиться: нет ни отца, ни Лоренцо, чьи слова стоили бы ему оправдания. Как будто весь мир ждал, когда обрушить на него свою кару — словно цену за нечто очень дорогое и прекрасное, что он когда-то по ошибке сорвал и забыл расплатиться. За его беспечное детство? За разнеженную юность? За те дни, что он знал Джузеппе и наслаждался его объятиями?.. Чезаре подумал с грустной улыбкой, что последнее стоило гораздо дороже…       Судья дал закончить обвиняющей стороне. Оказалось, это не всё. Другой советник начал рассказывать небылицы про отношения Чезаре к отцу. Якобы, он слышал, что юноша соперничал со своим старшим братом за внимание короля и считал, что его обделили родительской любовью, а затем вообще возненавидел их всех. Как стадо баранов, ему вторили и другие советники. Откуда они это взяли, Чезаре не мог приложить ума, и россказни даже больше смешили его, чем пугали, хотя смех этот отдавал уже толикой истерики.       Всё это мнимое, ниоткуда взявшееся соперничество между ним и Лоренцо только усугубляло его положение. Тут не надо быть верховным судьёй, чтобы сложить два плюс два и получить из этого хорошо подготовленное убийство Лоренцо и отца из мести и ненависти. Чезаре понимал: он погиб, уже точно, и только хотел повернуться к Джузе, чтобы попросить его не вмешиваться сильно, чтобы избежать наказания за помощь злейшему преступнику, но опоздал. Его милый Джузеппе горел яростью и, как только судья навёл в зале тишину, бешено вскочил со скамьи, подбежал к столу и набросился — пока что словесно — на толпу покровителей.       Джузеппе никогда не отличался болтливостью, все его слова были обычно остры и ясны. Вот и сейчас, желая высказать всё недовольство обвинениями, он начал слишком уж резко, а потом и вообще разошёлся в колких обидных выражениях, которые, хоть и не пересекали грань приличия, наверняка больно задели покровителей. Он раскритиковал и охрану тайников, и сплетни про Чезаре и его отношения с отцом. Принц был очень ему благодарен и старался не смотреть в его сторону, чтобы не выдать своего измученного нежной тоской взгляда. Иначе, он думал, все сразу догадаются…       В итоге Джузе не выдержал, всё же намекнул на не самые выдающиеся умственные способности группки покровителей и сказал, что готов поклясться своей честью насчёт невиновности Чезаре. Обвиняющая сторона недобро зашушукалась, и говорить решил самый смелый.       — Говорите вы здорово, Джузеппе, но, позвольте заметить, до вас мы ещё не добрались… Кое-что есть и по вашу душу. Много тут ходит слухов о вас с Чезаре… Якобы бы вы состоите в запретных связях. Это мало того, что карается законом, так ещё и бросает тень сомнения на ваши слова — в таком случае в них нет беспристрастности.       — Где же вы, мерзавцы, достаёте эти слухи? Один краше другого! — огрызнулся Джузеппе, и лица покровителей исказились гневом. — Только и можете, что языками трепать, да таких же, как вы, слушать! Ничего из этого правдой не является!       — Джузе, пожалуйста, не горячись… — зашептал Чезаре и потянул его назад за рукав. Друг опомнился и сел обратно на скамью, но губы так и подрагивали в желании бросить что-нибудь ещё.       — Да, Джузеппе, пожалуйста, уймитесь, — раздражённо произнёс судья. — Это последнее замечание, вы и так возьмёте на себя слишком много, если обвинения подтвердятся. Обвиняющая сторона, у вас есть что-нибудь конкретное насчёт связи подозреваемого и его друга?       Тут, как коршуны, налетели стражники с их невероятными рассказами про то, как они видели, что Джузеппе навещал покои Чезаре ночью и наоборот, и происходило это даже во время оплакивания смерти Томмазо — «вообще кошмар»!.. Джузеппе, конечно, потерял всякую выдержку и набросился на них — уже с мечом. Стражники быстро сообразили, что будут слабее в боевом искусстве одного из лучших воинов Флоренции, и с криком разбежались. Даже стража вокруг суда не сразу решилась остановить его и помедлила. Отрезвили Джузеппе только мольбы Чезаре, который схватил его за туловище и умолял не убивать никого, и окрики судьи, пообещавшего, что Джузе накажут по всей строгости за эти выходки!       Когда шум улёгся и покровители вновь собрались на другой стороне залы, обвинения посыпались не так резво, уже более обдуманные, но оттого всё равно не менее глупые. Покровители вынесли на обвинение ещё и запретную связь, а стражники только поддакивали, рассказывая, что много раз ночью видели ходящих друг к другу в комнаты Чезаре и Джузеппе. Судья, вздохнув, спросил у самого Чезаре его ответ, при этом намекнул: чем откровеннее он будет, тем мягче станет наказание. Но принц сомневался, что это его спасёт; он прикинул — все его мнимые злодеяния уже тянули на высшую меру наказания. Как ему поможет это публичное унижение? И было б это правдой… «О, если бы это было правдой!.. — прикрыв глаза на мгновение, устало подумал Чезаре. — Наверное, не было бы в моей жизни дней слаще, и я бы не боялся умереть!».       Тяжко вздохнув, он ответил полным отказом. Судья одарил его мрачным взглядом и покачал головой — даже показалось, будто он был больше на стороне Чезаре, но теперь потерял всякое снисхождение. «Без хороших рекомендаций, с одними противоречивыми слухами, да ещё ввязанный в запретную связь с мужчиной и отрицающий всю вину… Что же с вами делать, Чезаре? Как верить вашим словам?» — вот что прочёл в его взгляде младший принц. Он бы и сам себе не поверил.       Судья выслушал достаточно и был готов уйти для совещания. Долгие, невыносимые, тошнотворные минуты. Чезаре знал, что всё кончено, но в его груди обвалилась такая пустота, что он не чувствовал ни горя, ни страха. Судьба била его в последнее время так часто, что он уже онемел и не замечал: одним ударом больше или меньше. Боялся он теперь только одного — что потащит за собой и Джузе. Пока они ждали приговора, Чезаре подсел к нему и мягко попросил больше не нападать на покровителей и, вообще, держать себя в руках. «Я много благодарен тебе за всё, что ты делаешь для меня, но не желаю тебе тяжёлой участи». Он старался достучаться до Джузе, тот, конечно, кивал и вроде бы слушал его, но взгляд казался отрешённым и мутным, словно он был вовсе не здесь. Чезаре чувствовал: его своенравный Джузеппе поступит по-своему, и это бы грело его душу в любом другом случае, но не сегодня…       Двери суда хлопнули, и юноша понял: его свобода закончилась. Судья начал зачитывать приговор, и слушать его было проще с закрытыми глазами, чтобы не видеть довольных оскалов покровителей и безжизненно бледного лица Джузеппе.       Чезаре обвинили по всем тяжким статьям: использование тёмной энергии (такого ещё никогда не было, закон переписывали прямо на ходу), косвенное убийство Лоренцо, полноценное убийство короля (в его спальне обнаружили следы тёмной энергии, и всё вело к Чезаре), покушение на благополучие обеих Флоренций (его тайники теперь все считали приманками для сотен демонов, которые с лёгкостью сломали сетку), и, наконец, мужеложство (хотя оно обычно не каралось слишком строго, максимум порицанием или крупным штрафом, всё же сегодня оно напрямую влияло на судебное решение — слова Джузеппе о его добродетели мгновенно обесценились, стоило всем решить, какие между ними были отношения).       Чезаре пытался отрешиться от этих назойливых жёстких слов и на секунду представить, что всё это происходит не с ним. Как же всё выходило гладко и просто для суда, как подходяще — для советников, решивших выжить его из королевства, на которое он бы никогда всерьёз не мог претендовать! Как же легко они нашли мальчишку для избиения, которого можно было обвинить во всех — как это говорили люди — смертных грехах и трагедиях и выжечь на нём клеймо главного врага Флоренции! Теперь его будут называть змеёй, которую пригрели наивные Клементе и Лоренцо, подпустили к себе ближе, а она взяла и смертельно укусила. Чезаре всё ещё ничего не чувствовал, был потерян и расколот, но даже так ему стало до жути обидно: от несправедливости, людской злости и глупой судьбы. «Надо было послушаться Джузеппе и сбежать… — теперь он думал об этом горько и с щемящей болью. — А ведь я хотел им ещё доказать, что невиновен, что мне нечего стыдиться! Лучше бы мы убежали далеко-далеко отсюда, от ядовитого королевства, и зажили спокойной счастливой жизнью. Прости меня, Джузе...».       Наказание за такой массивный список обвинений было самое суровое. В другой бы Флоренции его, не думая, подвергли сначала пыткам, а потом милостиво отрубили голову. Но здесь правила были мягче, никаких смертных казней, никаких увечий. Чаще всего виновных покровителей запирали в глухой мрачной тюрьме недалеко от Флоренции: жизнь в ней была тяжела, а сроки давали немалые — некоторые даже исчислялись столетиями. Но самых опасных убийц, мятежников, осквернителей превращали в каменную статую и хорошенько прятали в глубине их красивого города. Если бы кто-нибудь пожелал вернуть к жизни такого покровителя, ему пришлось бы сначала потратить на поиски несколько лет, если не десятилетий: стражники, прятавшие статуи, были неподкупными, суровыми лбами, которых не стращали ни угрозы, ни нападения. Их особенно строго отбирали на эту службу, ни один слабак туда не попадал. И даже если бы статую нашли, превратить её обратно в человека было трудно: надо потратить много созидательной энергии.       В общем, в мире покровителей считали: если тебе удалось стать снова человеком, значит, все обвинения с тебя снимались, и такова воля судьбы. А если нет — значит, так и будет стоять твоя статуя веками, может быть, даже на видном месте, но никому до неё не будет дела, ведь твоё имя постараются стереть из истории. И если вдруг статуя разобьётся — что с ними часто случалось, особенно при перевозках, — это означало смерть.       Чезаре превратят в статую завтра, на рассвете. Услышав это, Джузеппе рассвирепел. Принц не успел его остановить и пожалел, что так расслабился, решив, будто всё кончено. Для него — да, но для Джузеппе это не должен быть конец. Джузе напал на судью и едва не заколол его. Судья в страхе ринулся к стражникам, и те только благодаря числу обезоружили Джузеппе и даже хотели его избить, но Чезаре закрыл собой друга и попросил прощения. Слова скрипели на зубах — извиняться перед этими уродами! Но его Джузеппе ещё предстояло жить здесь. Он не должен страдать, однако злой, запыхавшийся судья, кажется, уже решил иначе.       Когда все успокоились и вернулись по местам, он объявил приговор для Джузеппе, более мягкий, но всё равно слишком суровый для человека, просто желавшего защитить друга. Целых триста лет — за покрывательство преступника, ещё двести — за нападение на судью, сто — за запретную связь с королевским отпрыском, и ещё по мелочи. Итого — шестьсот с чем-то лет! Чезаре беспомощно взвыл и закрыл лицо руками. Это ещё хуже, чем быть статуей — медленно сходить с ума в четырёх стенах! За что его милому Джузеппе наказание, в сто раз хуже его собственного?       Но, как бы он ни умолял и ни унижался перед судьёй, тот был непреклонен: нападение Джузе настроило его против них окончательно, и теперь никаких снисхождений. Чезаре рыдал, упрашивал, просил разбить его статую, если это поможет смягчить приговор, но судья отбил конец суда, и стража, забрав оружие, увела их во временные темницы. Принца практически несли на руках, настолько он ослаб и ослеп, потеряв связь с миром, и застрял в коконе из своего глухого вязкого горя.       Их бросили в раздельные темницы, но между ними были толстые прутья, через которые они могли дотронуться друг до друга. Чезаре сразу вцепился в холодное железо и прислонился к нему лбом. Слёзы текли по щекам и обжигали, а сердце извергало всхлипы — такие позорные и беспомощные. Джузеппе оказался рядом, по другую сторону, и бессильно опёрся спиной. Молчали они долго, да и о чём тут скажешь? Только позже Чезаре понял: его друг тоже плакал, и его вздрагивания — это глухие всхлипы, которые он глушил о необходимость держаться и не падать в отчаяние. Но как тут не падать, если они уже упали?       — О, мой милый Джузе, что же ты наделал?.. — глухо прошептал Чезаре (это был и не вопрос даже) и подполз к другу ближе. — Ты будешь страдать целых шестьсот лет из-за меня! Прости... Я во всём виноват, я испортил тебе жизнь.       — Тебе совсем не за что извиняться, Чез, — голос у Джузеппе был низкий и бесцветный, он, наверное, только сейчас до конца осознал, что будущее для них захлопнулось — слишком быстро и резко для некогда спокойных деньков. — Я подвёл нас с тобой: просил быть сдержаннее тебя, а в итоге сорвался сам.       Джузеппе медленно развернулся к нему лицом, вцепился ладонями в прутья и опустил голову. Чезаре почувствовал, что он себя нещадно корит.       — Прости меня, Чезаре. Я никудышный друг. Дал себе и Лоренцо обещание защищать тебя, а в итоге наврал всем!       Чезаре не знал, как его успокоить. Не знал, как сложить их вину друг перед другом так, чтобы она обнулилась и можно было начать заново. Но он знал, что у них есть эта кроха бесконечности перед рассветом, и надо оставить её в их памяти как самую светлую.       Он прикоснулся к щеке Джузеппе и нежно погладил её. Гладил, пока не увидел долгожданную, хоть и слабую улыбку на его губах. Как это оказалось невероятно — просто касаться Джузеппе, чувствовать его тепло под пальцами и впитывать его улыбку в себя! А раньше он тратил эти моменты, как щедрый богач, не замечая, не наслаждаясь, хватал их как есть и проглатывал... Какими далёкими и безмятежными казались теперь те прикосновения, какими сладкими — их нежные объятия и моменты, когда у одного из них сердце билось чаще и трепетнее! А дни в охотничьем домике — Рай, человеческий Рай, который они всё-таки урвали у какого-то Бога, а теперь, видимо получили счёт…       Джузеппе протянул руку и взял его вторую ладонь. Сначала согрел у груди, потом поднял к лицу и прижал обе ладони ближе, накрыв их сверху своими. Чезаре подвинулся к прутьям, чтобы не упустить ни одной чёрточки своего милого Джузеппе, которые он заберёт с собой напоследок перед тем, как погрузиться в чёрный каменный сон. Джузе мягко поцеловал его в середину ладони, и Чезаре закрыл глаза от боли, тоски, любви и наслаждения. Стиснул губы, чтобы не плакать, чтобы не спрашивать, не вылить напоследок свои ничтожные, глупые, несвоевременные чувства.       Когда-то мать говорила ему, что страсть, бурлящая кровь и сильные эмоции — это вовсе и не любовь, а лишь увлечение. Что любовь — это тяжкий-тяжкий труд, это ответственность, это желание отдать много, а в ответ не получить ничего. Нет, он даже не смел думать, что Джузеппе мог его любить — как можно любить такого, как он? Даже смешно… Но принц мечтал провести рядом с ним столько времени, сколько тот ему разрешит. А теперь… он осознал себя так поздно. Для чего? Кому это нужно? Его будущее каменное сердце этим не разбить, только что-то покрупнее сможет разрушить его до основания.       Джузеппе же был слишком расстроен и разобран, чтобы понимать. Его сердце наполнилось виной и нежностью, и он выплёскивал их опасное смешение, уже ничего не осознавая. У Чезаре бы нашёлся десяток другой объяснений. И ни одно из них не давало ему шанса.       — Чезаре! Послушай меня, Чезаре, — вдруг заговорил Джузе и взял его лицо в ладони. — Я обязательно найду тебя, слышишь? Выйду из тюрьмы, рано или поздно, и первым делом начну тебя искать. Превращу обратно в человека! У меня нет больше энергии, но я найду кого-нибудь, кто сделает это, если надо, заплачу… Но мы встретимся, мой милый Чезаре, обещаю!       Чезаре плакал, улыбался и кивал. Джузеппе тихонько спрашивал его, почему он плачет, и стирал влагу с щёк — нежно и аккуратно, а Чезаре говорил: это от радости, и он будет его ждать, сколько понадобится, а сам молчал про то, что это невозможно, и их мечты разбились ещё до того, как ими стать. Пальцы Джузе задевали его губы, и хотелось поцеловать каждый. Хотелось отдать себя без остатка только ему одному, да кому теперь нужен такой Чезаре? Воплощение зла, никудышный принц, посредственный человек. Джузеппе всегда видел его в отвратительном состоянии: то он грязный и потный после тренировок, то залитый кровью и немощный после ран, то ревущий и с раздутым носом от слёз после очередной смерти кого-то из родных. Джузеппе лишь жалел его, и Чезаре не винил его за эту жалость, только покорно благодарил, как побитая собака — брезгливого прохожего за брошенную кость.       — Хочу… хочу запомнить тебя перед тем, как мы расстанемся, — сдавленно прошептал Джузе, и юноша всё понял: пододвинулся ближе, хотя не желал, чтобы его запоминали таким — пыльным, заплаканным и слабым. Джузеппе нежно провёл пальцами по его скуле, отодвинул встопорщившуюся прядь за ухо и мягко улыбнулся. — Ты так красив, мой Чезаре… Твой образ согреет меня, пока я буду в тюрьме.       — Скорее проберёт жутью, — усмехнулся Чезаре, стирая с щёк влагу и надеясь, что его глаза не сильно припухли. Джузеппе только горько усмехнулся и покачал головой. Синие глаза скрылись за опущенными ресницами, и Чезаре не мог разобрать, какие обманчивые огоньки плясали в них на сей раз, пока он говорил:       — О, Чез… как же ты не понял? Я весь принадлежу тебе, и уже очень давно, — Джузеппе взял его ладонь и прижал к своей груди, рядом с грохочущим сердцем. — Послушай. Почувствуй. Каждый удар — о тебе. Обещаю, мы встретимся и заживём так счастливо, совсем как в охотничьем домике. Неважно, пройдёт ли полвека, шестьсот лет или мы очнёмся вообще в другом мире: я буду всё таким же, твоим Джузеппе. Этого не изменить…       Чезаре опустил голову на железные прутья и слушал его, глотая слёзы. Ловил вибрации его сердца, а сам отсчитывал удары своего, и выходило так складно, так правильно, так… невовремя. Он прикрыл глаза лишь на миг, забывшись в тепле родных прикосновений, а когда очнулся, осознал с запоздалым страхом: Джузеппе рядом нет, его уже увели.       Смелость сразу покинула его, как только стражники пришли за ним. Ноги заплетались, и воины подшучивали над ним и грубо толкали вперёд. Вместе с Джузе он чувствовал себя так просто и легко, даже перед лицом приговора. А теперь одиночество сжирало его. Будто от него отрезали кусок тела, пока он спал.       Всё должно было свершиться в маленькой комнате где-то на задворках королевского дворца. Позу приговорённый мог выбрать сам. Чезаре настолько вымотался, что без сил грохнулся на колени и сцепил руки в кулаки. Он весь дрожал, но слёзы уже не текли. Он отчаянно не хотел — умирать? Да, наверное, ведь после превращения в камень он больше не будет властен над своей судьбой. Он хотел сорваться и убежать. Хотел поднять весь дворец на уши и опозориться ещё больше. Хотел догнать повозку с Джузеппе и разодрать в клочья всех стражников. Хотел бы, чёрт подери, обладать тёмной энергией, если бы она помогла спасти их с Джузе — надо же соответствовать приговору, который на него навесили?       Но силы покинули его. Чезаре боялся, но ничего не мог сделать. Тело онемело ещё до превращения в камень. Он безвольно сдался, и за это возненавидел себя ещё больше.       Покровители начали его превращение — тело должно было постепенно каменеть, снизу доверху. Чезаре опустил голову и закрыл глаза. Он медленно переставал чувствовать ноги — голени, потом бёдра. Затем онемел живот и спёрло дыхание. Холодный камень добрался до горла, захватил уже сердце. Чезаре усмехнулся: способен ли камень также уничтожить его любовь? «Ни за что, — думал он, пока застывали его насмехающиеся губы. — Любовь выше моего жалкого тела. Она будет и в камне, если понадобится, и в моей живой плоти, и в самой Флоренции. Она будет жить, даже если нам с тобой уже не суждено встретиться, Джузеппе. И ты чувствуешь это. Твоё сердце разве могло наврать?».       Он ещё соображал, хотя в нём не закаменела только макушка. Его больше не пробирало страхом, а слёзы не лились — камень не способен рыдать. Но мысль, дёрнувшая его напоследок, окатила болью тот крохотный участок головы, ещё оставшийся тёплым и живым. А что, если у них с Джузе был шанс? Что, если Чезаре заслужил его любовь? Он бы отдал себя, не задумываясь. Он бы прожил отведённые им часы достойнее.       Но вместо этого он проваливался в чёрный бесконечный омут. Как сон, только без сновидений и радости. Там не было страха, боли от воспоминаний и любви, но Чезаре всё равно боялся, вспоминал и любил. Перед тем, как потерять себя окончательно, он вспомнил свой первый бал-маскарад. Джузеппе поймал его, когда Чезаре, пьяный, свалился с какого-то постамента, и спросил, смог ли бы он стать красивой статуей. Слегка возмущаясь, Джузе тогда всё-таки ответил со спёршим дыхание восхищением: «Ты будешь самой прекрасной статуей среди всех, которые я когда-либо видел».       После этого наступила только тьма.