Покровители и демоны Флоренции

      Процесс записи в добровольцы оказался невероятно лёгким: Чезаре назвал своё имя и выдуманную фамилию — Бастони, их нацарапали в жёлтом журнале, потом показали ему, где брать инструменты — лопату, верёвки, и что нужно делать. Разберётся и умственно отсталый, только бы физические силы нашлись. Чезаре не захотел приступать к работе в своём красивом пальто, которое купил ему Джузеппе, и, зайдя за угол, быстро сообразил себе простую тёплую одежду, а всё остальное аккуратно свернул и спрятал в одном из пустующих домов неподалёку.       Собрав волосы в тугой узел, он приступил к работе. Его определили в один из залов, где хранились старинные тома, собранные под стеклом для посетителей библиотеки. Теперь же здесь по колено стояла мешанина из грязи, речного ила и затхлой воды. Стеллажи были перевернуты, шкафы сломаны, а книги лежали разорванными и грязными прямо под ногами. Под потолком повесили зажжённый от свечи фонарь — электричество так и не вернулось в город. Пахло здесь тяжело: спёртыми испарениями реки, фекалиями и бензином. Тех, кто работал, просили повязывать на лица платки. Чезаре тихонько вздохнул и шагнул в глубину подвала.       Задача была донельзя простой: откапывать книги, складывать их на специальные тележки и отдавать следующим работникам в этой отлаженной цепи по спасению книг. Чезаре мог только предполагать, что делали с повреждёнными книгами дальше: очищали от грязи, сушили, восстанавливали переплёты, обложки, склеивали страницы и всё в таком духе. Правда, его пробирала жалость, когда он смотрел на некоторые книги: что-то подсказывало ему — восстановить их будет почти нереально. Ценные трактаты по географии, истории, философии превратились в мокрые тряпочки, выскальзывающие из рук. Определить их названия можно было только по бледным обложкам, если стереть с них ил. У Чезаре сердце горело едким пламенем, когда он собирал эти книги, а их страницы выскальзывали из его перчаток и шлёпались в грязь. Что осталось от чьих-то мыслей, идей, открытий? Только влажные комочки, плавающие рядом с человеческими отходами! Никогда бы юноша не подумал, что каждая испорченная книга будет настолько изводить его.       По графику два раза в день устраивали перерыв. Чезаре не припоминал, чтобы когда-нибудь так радовался обычному сэндвичу и стаканчику чая. Но со временем его начало мутить от одного лишь вида еды — возможно, на это повлияло неправильное питание или зловонные, тошнотворные запахи подвала. Юноша оставлял себе только чай, а сэндвич отдавал кому-нибудь из работников, кто, по его мнению, сегодня работал усерднее всех. Он знал, что с того момента начал изводить своё тело, но, начав этот разрушительный процесс, почему-то не смог остановиться.       Вечером он приходил грязный, уставший и безмолвный. Сил едва хватало на душ, чтобы смыть с тела вонь. Джузеппе к тому времени уже бывал дома и всегда настаивал на тёплом ужине, как бы Чезаре ни отнекивался. Потом — сон, а утром всё сначала.       Тело заболело уже после первого дня работ. Ломило мышцы спины, руки горели огнём, а ноги дрожали и грозили подкоситься в любой момент. От переутомления Чезаре плохо спал, а это взваливало на его плечи ещё одну порцию усталости, и день проходил в сером коматозе; порочный круг всё никак не прерывался.       Джузеппе тоже работал в своей ювелирной лавке, наверное, не меньше его. Там дел хватало: пострадали инструменты, дорогие материалы, да и вся мастерская. Владелец слёг от переохлаждения — постоянное нахождение в холодной ноябрьской воде было обманчивым. Джузе почти взял на себя его обязанности и теперь страдал под их тяжестью. Лавка стояла на грани банкротства, поскольку многие драгоценности унесло водами. Попытаться найти их в округе бесполезно — местные воришки уже вычистили грязевые слои с немыслимой скрупулёзностью. Вот её-то и недоставало, чтобы восстановить Флоренцию так быстро, как бы всем хотелось! В общем, Джузеппе приходил домой хоть и раньше, но уставшим и мрачным. Тревоги, тёмной тучей давившие на него, тоже имели вес.       Чезаре расплывчато помнил события тех дней. Как заведённый робот, он вставал в положенное время и шёл откапывать книги в мокром затхлом помещении. Не обращал внимания на закоченевшие мышцы и боли в спине, на скрученный в голодном спазме живот и свинцовую голову. В перерывах он бездвижно сидел на грязном пледе, расстеленном прямо на полу, и, вдыхая чужой сигаретный дым, слушал рассказы других добровольцев. Оттуда он узнал, что над крестом Чимабуэ начали реставрационные работы, надеясь привести его хотя бы в посредственное состояние, и что Врата Рая нашли, тоже покоцанными и помятыми, но целыми. Да и вообще по всей Флоренции велись ускоренные поиски и реставрация испорченных предметов искусства. Приходила помощь и извне: другие города и страны отправляли целые группы добровольцев и необходимые вещи — еду, воду, тёплую одежду. Многие семьи остались без жилья, кто-то пострадал и нуждался в лечении, некоторые считались пропавшими без вести или уже официально погибшими… Все эти цифры всегда пугали Чезаре. Для кого-то это сухая статистика, обычная работа, а для кого-то — потерянный смысл в жизни.       Но затем работа заканчивалась, и он плёлся домой в сырых промозглых сумерках родной Флоренции, шлёпая промокшими сапогами по тонкому слою воды. Солнце закатывалось рано, оставляя после себя шлейф из пыльных простуженных облаков. Чезаре не чувствовал своего тела и только чудом ни разу нигде не упал. Потом он стоял намыленный под горячим душем, но соскабливал с себя не столько грязь, сколько несчастья, въедавшиеся в кожу вместе с отравленной водой. Вот только они всё никак не смывались.       Он успевал насмотреться за день на многое, хоть и работал в одной только библиотеке. По улицам тащили носилки — и по степени аккуратности, с которой несли тело, он научился ловко определять, умер ли человек или его ещё можно было спасти. Кое-где начинали всплывать трупы, и у берега всегда собирались полиция и скорая помощь, чтобы зафиксировать смерть, попытаться опознать человека и отвезти его в морг. На улицах, площадях, при церквях стало полно попрошаек: от осиротевших чумазых детей до инвалидов, потерявших руку или ногу во время наводнения, когда на них начал рушиться собственный дом. Чезаре жалел всех и по возможности делился с ними деньгами и едой, обращал на них внимание полиции и волонтёров, но всем помочь никогда бы не смог: таких бедолаг по всей Флоренции было слишком много! Юноша возвращался домой каждый раз подавленным и разочарованным — ноша ответственности оказалась не только тяжела, но ещё и натёрла своей лямкой воспалённое раздражение в его душе. Он чувствовал себя бесполезным, считал, что делал так мало, но его жалкого тела не хватило бы на большее.       Джузеппе каждый раз вытягивал его из этого омута наверх. Но тянуть всегда он бы не сумел.       Чезаре со страшным отстранением, будто речь шла не о его жизни, понимал, что стал относиться к Джузе слишком безразлично. Тот пытался с ним говорить, следил за его питанием, готовил, носил его вещи в прачечную, убирал за ним беспорядок и, самое главное, умолял его остановиться и позаботиться о себе, но Чезаре его равнодушно отталкивал. Принимал его заботу как должное, но на просьбы отфыркивался и даже злился, восклицая: «Я хочу помочь своему городу! Ведь я и правда виноват в том, что произошло!». Да, истина начала размываться, и юноша уже всерьёз думал, что, может, его брат был прав? Ведь ему доверили такое задание, а он не отнёсся к нему строго, не продумал будущее и ожидаемо провалился.       Джузеппе, конечно, пытался спорить, но чаще всего не желал злить и без того утомлённого друга и просто сдавался. Наверняка страдал, но ничего поделать не мог. Это Чезаре тоже понимал — и вновь с опозданием. Они жили вроде бы рядом, но не вместе; они были друг другу единственными близкими людьми, но только на словах. Чезаре с каждым днём всё сильнее вонзал топор в их хрупкую ветку благополучия, на которой они сидели вдвоём. Пропасть уже опасно зияла под ними, но Джузеппе смотрел только на Чезаре, а Чезаре — на топор.       А затем он открыл для себя вино — заново, второй раз в своей жизни.       Всего он проработал меньше месяца, как понял чуть позже, но недели растягивались в невыносимые часы, а часы дробились истязающими тело минутами, которые катились, подобно металлическим шарам, по сознанию и притаптывали все мысли. Что-то должно было обезболить все эти страдания, и одним дождливым вечером Чезаре отыскал в закромах кухни забытый бочонок.       Он прекрасно знал меру вина для своего организма. Но в тот вечер он выпил сверх меры: отведённая доза никак не помогла избавиться от гулкого разочарования в самом себе и ужасной тяжести на сердце. Джузеппе в тот день лёг спать пораньше, и Чезаре по-настоящему напился, никем не контролируемый. Тело стало легче, мысли по-дурацки запутались и обратились стайкой мотыльков, разлетевшихся в разные стороны. Чезаре с улыбкой дошёл до своей кровати и заснул крепким сном.       Утром, конечно же, было отвратительно. Удерживая Чезаре за волосы над тазом, Джузеппе только тяжело вздыхал и уже наверняка всё понял по брошенному бочонку и красным каплям на столе. Он снова упрашивал его — на этот раз остаться дома и дать себе пару дней выходных, но Чезаре упрямился. Голова превратилась в один большой, наполненный болью шар, перед глазами ещё постреливало искрами, а тошнота упёрлась в горло, однако он решил выйти на работу. Вечером Джузеппе попытался вызвать его на разговор, мягко намекнув, что алкоголь — не решение проблемы, он только усугубит и так подорванное здоровье Чезаре. Он предлагал свою помощь, обещал, что будет внимательнее о нём заботиться, даже захотел выйти во вторую смену в библиотеку, чтобы помогать ему. Но Чезаре… Ох, этот упрямый, импульсивный Чезаре!       Он разозлился, но ответил сухо и холодно, собрав последнее самообладание, что Джузеппе слишком настойчиво лезет в его жизнь. Неизменно вспоминались строчки в его дневнике, и это наполняло юношу желчью. «Лучше займись своей жизнью, а мою не трогай, — резко сказал он на нежные слова Джузеппе. — Хватит видеть во мне того глупого шестнадцатилетнего мальчика. Я не принадлежу тебе!». Это было слишком ядовито, мерзко, больно. Чезаре пожалел почти сразу, как сказал. Ни черта он не изменился, всё остался прежним шестнадцатилетним глупым принцем, по-прежнему его сердце принадлежало Джузеппе, и было ложью не признавать это!       Но Джузе стерпел. Виновато улыбнулся, опустил глаза, попросил прощения. Тихо ушёл к своему дивану и достал первую попавшуюся книжку. Чезаре слишком вымотался, чтобы первым признать вину, а эта вина успела прибавиться ко всему тому грузу, который он уже тащил.       Но друг всё-таки не отступил от своих слов и продолжал помогать ему. Мог бы наплевать на него, не готовить ему ужин, не следить за его одеждой, но всё равно продолжал. Чезаре мутило от этих мыслей — они так неряшливо ложились в общую картину разочарования, которым пропиталось отношение Джузеппе к нему.       Друг больше не затрагивал тему алкоголя, только выливал лишнее вино, пока Чезаре не видел, чтобы тот сильно не напивался. Но Чезаре, если желал именно сегодня напиться до потери сознания, всё-таки шёл к своей цели: при нём всё ещё были его созидательные силы. Он уходил в свою комнату и там «догонялся» до нужного состояния, когда Джузеппе снова приходилось тащить его к унитазу. Джузе вскоре понял его уловки, но был почти бессилен их пресекать. Тёмная полоса превратилась в чёрную, бесконечную; один день напоминал ужасную копию другого, и Чезаре уже не мог вырваться из круга своей истощённости и прогрессирующего алкоголизма. А потом пришло письмо.              Марцио писал сухими жёсткими фразами, от которых раньше Чезаре бы пробрало холодом, но теперь, скрытый завесой боли и алкоголя, он едва почувствовал что-либо.       «Я обсудил с советом твоё наказание и готов озвучить его послезавтра, в полдень. Судья полностью согласен с приговором и будет присутствовать на объявлении.       Ровно такое же наказание будет ожидать твоего друга, Джузеппе. Исполнение приговора — в тот же день.       Даже не думай сбежать, ваш дом и вы сами под пристальным наблюдением».       Чезаре принял бы что угодно на свой счёт, но, как только слова коснулись Джузеппе, разозлился и, скомкав письмо, кинул его в камин.       — Они не должны были обвинять тебя! Ты ни в чём не виноват, лишь я! — тело искрилось неконтролируемой злостью. Юноша испугался и быстро забегал по комнате, чтобы хоть куда-то деть эти распаляющие эмоции. Они жгли внутри каждый корешок лёгкого, каждый сосуд сердца и спирали дыхание. Но Джузеппе оставался спокоен и, улыбнувшись ему только глазами, негромко ответил:       — Чезаре… я ведь напал на короля Флоренции. Да и к тому же сам выбрал такой путь. Я ни о чём не жалею.       Слова, подобно ведру ледяной воды, вылитой на огонь, вызвали жаркое шипение в душе Чезаре, но придумать что-то в ответ он не смог. Джузе прав: он сам начал драку, которой и подписал себе целый ворох обвинений, написанных мутным тошнотворным языком. Чезаре бы поступил точно также, и этот светлый отголосок хрупко мерцал в его отравленной душе, как последний спасительный маяк.       Письмо что-то жёстко перещелкнуло в деньках, которые им грубо нарезала жизнь уродливыми кусками. Чезаре бы следовало обдумать своё положение, подготовить речь, которая могла бы смягчить приговор — если не себе, то Джузеппе, вновь несчастно попавшему под горячую руку правосудия. Ему бы прочистить себе мозги от винной дрёмы, бессонной усталости и зловонных запахов подвала. Взять перерыв на работе — люди уже прекрасно справлялись сами, ведь помощь присылали все страны, а его эпическое геройство всё равно затерялось бы на фоне, как бриллианты Джузеппе — в грязи. Но он не сделал ничего из этого.       Он всё также убивался в подвалах библиотеки — так, будто сейчас были первые часы после наводнения. Его уже останавливали другие волонтёры, напоминали об отдыхе и обеде, оттаскивали от лопаты за шкирку, как безумно глупого котёнка, но он всё равно рвался вперёд и заработал переутомление, от которого однажды без чувств плюхнулся в самую грязь.       Добрые люди узнали его адрес и отвезли домой — наверное, всё было примерно так. Чезаре не помнил. Вручили его грязное, жалкое, бесчувственное тело Джузеппе и всё рассказали. Несложно представить, как «осчастливил» этот подарок его друга! Чезаре очнулся на диване и был так бессилен, что извинения с его губ слетали хрипом и свистом. Он не запомнил иного выражения на лице Джузе в те дни, кроме как тревоги и грусти. Даже напиваясь до бессознательного состояния, Чезаре всегда умел вымыться сам, но тогда Джузеппе пришлось самому усадить его в ванну и стирать с него грязь мочалкой. Юноша видел происходящее будто не своими глазами, а через плохую желтоватую фотоплёнку. «После такого нет шансов стать ему не то что возлюбленным, а даже любовником. Буду вызывать у него лишь отвращение». Мысли казались чужими — холодным саркастичным рассказом, да и только! Чезаре осознавал — но как-то туго, — что его рассудок пошатнулся вместе с дамбами Флоренции, и оставалось только крепко стискивать свои безумства, чтобы не выплеснуть даже их каплю на Джузеппе. Вот уж кто этого точно не заслужил.       К вечеру он немного окреп и уже мог ходить сам. Джузе походил на истерзанную тень самого себя, но всё равно решил сходить в мастерскую — поработать пару-тройку часов. В его тусклых глазах отражалась лишь болезненная пустота, когда он сдавленным голосом попросил Чезаре не чудить. Чезаре тоже себя об этом просил — ради утомлённого, вывернутого наизнанку друга. Всё-таки это их последний вечер — завтра наказание, и неизвестно какое… Может, их вдвоём превратят в каменные статуи, и они уже никогда не встретятся. А может, рассадят по глухим камерам, и они, если и выйдут спустя столетия из тюрем, уже никогда не захотят увидеть друг друга — будут уж очень другими людьми, которым прошлое только больно наступит на пятки. Чезаре не знал наказания, но уже был так измождён, что даже не волновался. Его не удивила бы и собственная смерть. Главное — чтобы с другом обошлись мягче.       Если догадки Чезаре верны, та милая шатенка из ювелирной будет скучать без Джузеппе. Она ведь и правда очень милая, а взгляд у неё какой — грустный, отчаянный, словно она уже повидала в этом мире настоящее горе! Чезаре даже стало жаль её. Пусть бы Джузе встретил её сегодня и, если не объяснил, почему пропадёт на неизвестное время, то хотя бы простился. Наверное, он поэтому и ушёл на ночь глядя…       Чезаре сглотнул горький ком во рту, когда подумал об этом, и усмехнулся. Всё-таки жители Флоренции были правы всегда: он — настоящее зло, крупное несчастье и самое ужасное, что случалось с городом за все его века. Он смешал с дерьмом не только красивейший богатый город, доведя его до упадка, но ещё и судьбы близких ему людей. Где сейчас двое его старших братьев, отец, матушка? В какой апатии находится его сестра? А человек, которого он любит? И любовь ли это…       Чезаре помотал головой, оглушённый своими же мыслями. Они ударили тупой болью прямо в затылок, и перед глазами потекли очертания их квартиры. Он ведь всегда считал, что любил… как бы это сказать? Искренне, тепло, смирившись с тем, что его любовь не взаимна. Он ничего не жалел для Джузе и всегда хотел быть его поддержкой. А оказалось, его чувства пропитаны фальшью, эгоизмом и ядом; они отравили жизнь Джузеппе, и теперь тот умирал вместе с ним.       Если Чезаре не сломали мысли о том, что он — ублюдок для своего же родного города, то полностью уничтожили те, что были о его обманчивой, убийственной любви к Джузеппе.       А бутылка вина, воссозданная из рисунка, лежала уже искусительно близко и сулила обволакивающее небытие.       Гораздо позже Чезаре проанализировал свою жизнь в двадцатом веке и понял, что заболел самой гадкой болезнью, которую не хотел признавать — алкоголизмом. Люди лечились от неё годами и иногда срывались, а вот его лечение оказалось слишком уж жестоким, но эффективным.              Джузеппе вернулся ближе к полуночи, а Чезаре к тому времени уже хорошенько опьянел. Наверное, друг сразу всё понял — по застоявшемуся кислому запаху и неровно сидящему за столом юноше. И только тихо, безнадёжно вздохнул. Чезаре в это время дремал, облокотившись на стол, и вздрогнул, когда рядом с ним пододвинули стул. Джузеппе без сил упал рядом, вылил остатки вина в бокал Чезаре и залпом осушил его. Джузеппе не пил без причины — так уж повелось в этом веке, и сквозь пьяное марево юношу начали одолевать сомнения. Но, как рыбы сквозь толстую корку льда, они так и не достучались до него, и он самозабвенно опускался на глубину покалывающего кожу опьянения.       И там, на дне, его посетила соблазнительная мысль. Вино, отчаяние, грусть, сжатая в тиски любовь, разочарование, адреналин, безысходность — всё противоречивое смешалось в нём, как разные ингредиенты для отравляющего зелья, и подогрело его кровь ядовитым безумием. Чезаре и не знал, что, ссыпав в одно сердце эти обыденные, хоть и сильные эмоции, можно разорвать его на части.       Он резко сорвался с места и бросился к Джузеппе: хотел в привлекательной позе сесть ему на колени, а в итоге споткнулся о ножку стула и грохнулся на него. Друг едва успел его поймать и удержал за талию. Чезаре теперь, по-пошлому раздвинув ноги, сидел на нём и держался руками за плечи. К усталости во взгляде Джузе добавилось искреннее удивление — он ещё ничего не понял. Но Чезаре не смутило неудачное начало: что в его жизни вообще можно было назвать удачным? Он сомкнул ладони за шеей друга и слегка наклонился к его лицу, чтобы не пришлось повышать голос, и так предательски дрожавший.       — Я знаю, что ты разочаровался во мне, — язык, тяжелее, чем обычно, заплетался, и Чезаре с трудом выговаривал каждую фразу. — И ещё знаю, что твоё сердце далеко от моего. Но… почему бы нам не насладиться друг другом в последнюю ночь? Скорее всего, наказание будет очень строгим… Если я противен тебе до невозможности, то просто оттолкни меня, ударь, накричи. Но всё-таки, мне кажется, я не настолько уж противен… У меня ведь симпатичное лицо, правда? И тело тоже ничего, — Чезаре поудобнее стиснул между ног бёдра оторопевшего Джузеппе и провёл пальцами по его лбу, убирая непослушные черные завитки. — Знаю, ты не из этих, не из «больных». Но я читал: удовольствия от такой связи не меньше. Я неопытен, точнее, у меня нет опыта вообще, — он усмехнулся и на секунду прикрыл глаза. — Но я постараюсь быть для тебя отличным любовником. Делай со мной, что пожелаешь, — Чезаре запустил ладони под футболку Джузе, и тот вздрогнул от первых прикосновений к животу, груди, линии брюк; он всё порывался что-то сказать, но изумление, видимо, так свело ему губы, что он мог лишь бессильно наблюдать. — Если ты захочешь со мной как… — Чезаре смутился даже сквозь пелену опьянения, — как с девушкой, то я готов, лишь бы ты получил удовольствие… — он наклонился к шее Джузеппе и прошёлся по ней поцелуями — лёгкими, будто медовые крылышки мотыльков; друг вздрагивал от каждого, но странно, что ещё не прибил его на месте. — Я слышал, это слегка больно, неприятно, но я потерплю, а ты делай как хочешь — жёстко, быстро или нежно, ласково… — он шептал это ему прямо в шею и проводил языком по солоноватой коже, впитывая и запоминая запах своего Джузеппе. В штанах уже становилось туго, и Чезаре наполнялся той сладостной, липкой негой, открывавшей в теле гибкость и распалявшей жар.       Своим монологом он навсегда захлопнул дверь между их дружбой. Но что ещё хуже — он это понимал, насколько пьяный человек вообще мог что-либо понимать.       Джузеппе не успел сказать ни слова, только изумлённым, слегка мутным взглядом таращился на него и застыл на месте. Чезаре гладил его, запоминая через ладони контуры тела — шрамы, впадины, шероховатости, и нежно целовал место за ухом — как он прочитал, оно было чувствительным. Он боялся поднять голову и посмотреть в глаза Джузе. Он знал, что упал в его мнении, что станет ему ненавистным если не сейчас, то утром точно. Он понимал, что сам себе выкопал в могилу, но был готов запрыгнуть в неё с шумом и блеском.       И вот когда молчание Джузеппе уже показалось странным и затянутым, даже для самого изумлённого человека в мире с тонкой душевной организацией, Чезаре поднял голову, чтобы, избегая взгляда друга, поцеловать его. Но поцелуй едва чиркнул их губы — мир перед бывшим принцем знакомо померк и развалился на чёрные глухие части. На секунду перед полным погружением в небытие Чезаре, безвольно лежа на плече друга, с насмешкой вспомнил о своей особенности вырубаться, когда его тело пресыщалось вином. Возбуждение застыло желейной глыбой и вскоре замёрзло навсегда; так и закончился, не успев начаться, его первый сексуальный опыт.              Стыд, головная боль и жажда проснулись раньше Чезаре. Сам он не желал бы просыпаться вообще. Перед глазами мелькали красные всполохи, тело сковали знакомые, но сегодня слишком тяжёлые кандалы похмелья, а голова шумела, как один из станков в мастерской Джузеппе. Лежал Чезаре в своей комнате, и серый свет грустно отпечатывал контуры круглого окошка на другой стене. Почему-то вспомнилось его первое пробуждение в двадцатом веке: янтарное солнце окрасило золотыми рисунками обратную сторону века и нежно будило, суля шанс на счастливую размеренную жизнь. Теперь Чезаре думал, что это был Лоренцо, заглянувший разбудить его.       Но сегодня даже он отвернулся от него. Нагнал кашлявшие дождём тучи, лишь бы не видеть своего злополучного брата. А что этот брат вчера вытворял с его лучшим другом!..       Чезаре приложил холодные ладони к покрасневшим щекам и закрыл глаза. Он испортил тот шанс, который считал исключительным богатством здесь же, восемь месяцев назад. Но он затронул ещё и Джузеппе…       Джузеппе.       Теперь Чезаре никогда не посмеет смотреть ему в глаза. Стыд жёг изнутри уничижением и собственными недостатками. Что же он натворил! Посчитал, что его Джузе — лучший среди известных ему людей — захочет с ним переспать? После всего, что видел и понял? После всех его пьянств и истязаний, после того горя, которое принёс и которое теперь, независимо от желания, им приходилось делить вместе? Всё, что испытывал бы Чезаре к такому, как он сам, свелось бы к ненависти. Глухой, рокочущей где-то на подкорках сознания, но всё же самой настоящей ненависти.       Раздался стук, испугавший юношу, и в комнату заглянул Джузе — не переступая порога и пряча взгляд.       — Нам… нам пора, — только и выдал он, и Чезаре, поднявшись на кровати, кивнул. Он боялся даже посмотреть на друга, но всё же скользнул по нему взглядом — измождённый, взъерошенный, с кругами под глазами. Ну конечно, он не спал… Заснёшь тут! Синева глаз — больше не июньское ломкое небо, а далёкий грозовой горизонт, подёрнутый тёмной серо-голубой дымкой. Чезаре знал, что в каждой лиловой чёрточке грозы виноват только он.       Он мог потерять сегодня жизнь, но больше всего боялся, что потерял Джузеппе — навсегда.              Чезаре постарался привести себя в приличный вид, но мыло не могло стереть стыд, запачкавший душу. Есть совершенно не хотелось, и они молча выпили по кружке кофе. Джузеппе казался непроницаемым, и это изводило Чезаре куда сильнее, чем если бы тот злился на него или даже кричал. Усталость и горе отражались на этом лице, которое заслуживало лишь самых ярких улыбок и морщинок от смеха вокруг глаз.       Флоренция провожала своих неудачливых сыновей грустным стенающим ливнем.       Чезаре запомнил тот день плохо: разум подсовывал ему подтёкшие акварелью фрагменты, стёртые мятые фотокарточки с серым фоном и пожелтевшие эскизы, набросанные углём. Ничего конкретного, всё размыл вчерашний позор и ожидание приговора.       Джузеппе, как оказалось, предполагал, что наказание будет долгим и суровым, и подготовился: собрал самые ценные их вещи в коробки и положил в ячейку сейфа, остальное раздал в благотворительные организации, а хозяину квартиры оставил деньги на столе и отправил письмо с объяснениями. И это за полдня! Чезаре ничего из этого не знал, когда они шли ко дворцу Веккьо, да и вообще никогда не заботился о материальной стороне жизни.       «Иронично, что всё закончится там, где начиналось: в Зале Пятисот. А ведь совсем недавно я думал, гуляя по нему ночью вместе с Джузеппе, что нас ожидает светлое будущее и у моих чувств есть шансы. Теперь же это место, где мы попрощаемся — даже если и встретимся ещё раз», — думал Чезаре, входя в светлое чистое помещение, заполненное людьми. Монументальные картины на стенах были прежними, краски горели на них осенним листопадом, а позолота рамок сверкала в тусклом свете. Марцио сидел вдалеке на возвышении и казался недосягаемым. Чезаре хотел вступить с ним в спор, обсудить, оправдать Джузеппе и себя, но… слишком много «но» терзали его сейчас, протыкая острыми иголками. Вчерашнее пьянство тормозило его речь, стыд обжигал глаза, стоило им скользнуть к Джузеппе, а толпа, набившаяся в зал, лишь отнимала уверенность для того, чтобы начать.       Марцио объявил приговор и ни одна его скула не дрогнула, пока он обрекал своего брата на долгие мучения. Чезаре даже удивился, что его (и Джузе тоже) решили не превращать в статуи и даже не садить в тюрьму на парочку веков, которые бы стоптали их сознание. Марцио был хитрым и практичным королём: он озвучил для них новое наказание, которое сам же и придумал.       На пятьдесят лет они с Джузеппе превратятся в водных призраков и будут охранять дамбы флорентийских окрестностей, реку Арно и всё, что могло вызывать наводнение. Чезаре коротко усмехнулся и смиренно принял приговор, но всё-таки попросил дать ему слово. Он умолял смягчить наказание для Джузеппе: уменьшить срок, поменять на что-нибудь более гуманное и всё в таком духе. Конечно же, ему отказали. Брат уже приготовил кислое выражение лица и жёсткое, отчеканившее по губам: «Нет». Марцио ненавидел его, на суде Чезаре увидел это ярче всего, но не мог понять, чем же настолько опротивел брату. Однако — это чувство теперь было взаимным. Сейчас уже не оставалось сомнений, что Марцио вёл свою подпольную игру, но ни её смысла, ни её правил Чезаре узнать не успел. Зачем ему губить Флоренцию, будучи её королём? Зачем подставлять брата, который честно отбыл своё наказание в прошлом? Ответом и там, и там могла быть ненависть. Как же просто всё объяснялось этим глубоким, противоречивым чувством! Но Чезаре не верил, что всё так просто. Как жаль, что ни времени, ни желания исследовать у него больше не было.       Где наказание приводилось в исполнение, он уже знал. Но превратить в одних призраков их с Джузеппе решили на разных берегах Арно. Они даже не успели последний раз посмотреть друг на друга! Но Чезаре ощущал только горький стыд и не нашёл бы в себе смелости поднять глаза на самого близкого себе человека. Он разорвал их дружбу, он отравил их любовь, он обесцветил их жизни и навлёк очередную огромную беду на их родной город. Он, в конце концов, чуть не принудил его к разврату… Они разойдутся, даже когда «водные» полвека истекут. По сердцу Чезаре шла большая трещина, и он слышал, как она хрустела, разрастаясь в стороны и обливаясь сверху отравленной водой. Он чувствовал вместо души груду камней — уродливых, старых, мшистых. Они сдавливали лёгкие и тяжело висли на сердце.       Стражники втолкнули его в воду по пояс. Арно была ледяной, и у Чезаре перехватило дыхание. Но штыки безжалостно пихали его вперёд, и пришлось пройти дотуда, где вода уже доставала до груди. Лёгкие волны задорно шлёпали по лицу. Вместе с ним в воду вошли ещё два человека — исполнять приказ…       Без предупреждений Чезаре схватили за макушку и резко опустили под воду. Руки у него были связаны сзади, и плыть он бы не смог. Грубые ладони вцепились ему в волосы и не давали вынырнуть. Чезаре почувствовал себя слепым, только что рождённым котёнком, которого решили утопить, просто потому что он был лишним. Мерзким, ненужным, безымянным комочком шерсти. Он даже не пытался сопротивляться, хотя воздух отчаянно заканчивался.       В воде он открыл глаза, но увидел перед собой лишь грязно-серую плотную завесу. Превращение в водного призрака граничило с настоящей смертью — всё решали секунды, провисавшие между жизнью и небытием человека. Чезаре уже приближался к ним, когда открыл рот и выпустил пузырьки воздуха, спёршие грудь. Перед глазами поплыли обрывки прошлого — сладкие, горящие на лету, исчезающие в холодном остатке настоящего. Чезаре тосковал по ним — уже сейчас, немного заранее и хаотично.       Ностальгия обвалила его душу, будто рыхлую землю, и топкое отчаяние залило её всю. Чезаре нёсся по коридорам своей памяти. Они были то роскошными и золотыми, как галереи дворца в детстве и ранней юности, то обросшими зеленью и пропахшими цветами, как колючие поля и свободные леса после его шестнадцатилетия. Затем они пропитались кровью и смрадным запахом чумы, но ненадолго — за ними вновь сверкали начищенные полы их с Джузеппе уютной мансарды и пахло утренним кофе, книгами и самым настоящим домом.       Вот всё то, из чего он состоял, вот всё его драгоценное прошлое, так нежно им оберегаемое. Но и оно начинало утекать сквозь пальцы, как мягкие страницы древних книг в пострадавшей библиотеке. Чезаре только смотрел, как они падали на дно, и беззвучно плакал.       Пока не упал туда вместе с ними.